Всемирный следопыт, 1927 № 04

Среди вечных туманов, среди рева хмурого Берингова моря, в группе Беринговых островов обрывистой каменной глыбой лежит остров Медный. Купер-Айленд — зовется он на морских меркаторских картах. На нем находятся лежбища котиков. Много лет подряд команды хищнических шхун били дорогого зверя. Так было раньше. К тому времени и относится этот рассказ. В настоящее время, когда на острове имеется радио, когда у берегов крейсирует красный вымпел, шкипера хищнических шхун хорошо знают, что теперь не те времена, и, несмотря на это, терпеливо выжидают случая для хищнического набега, ибо риск есть риск, а удача есть удача…

I

— Годдам! Проклятый зюйд-вест[5]!.. Скоро сутки, а нам никак не выбраться… Чтоб его черти взяли!.. — ворчал капитан трехмачтовой американской китобойной шхуны «Свит Хом».

Капитан Вайт — англичанин. С детства плавает под американским флагом. Перенял все характерные особенности янки. Это — человек лет сорока пяти, рыжий, с гладко выбритым лицом. Загорел от долгого пребывания под тропиками. Угрюмый, рослый, широкоплечий. Весит он около четырех пудов. Большой любитель сода-виски: пьет каждые полтора часа. Независимо от погоды, капитан пьет с утра вплоть до той минуты, когда он засыпает на своей мягкой, удобной койке.

Единственное существо в мире, которого он боится до смерти, это — его миссис, сухая, сварливая гречанка. Она держит его в черном теле.

И отличительная черта капитана — отвращение ко всему греческому. Он всегда отсылает обратно грека-матроса, говоря, что ему греков не надо. Пока он командует шхуной «Свит Хом», ни один грек служить у него не будет. Заходить в греческий порт — для него настоящая пытка: здесь порядочному моряку приходится пить нечто среднее между чернилами и уксусом и закусывать маслинами, ракушками и каракатицами. Ни один, мало-мальски уважающий себя, моряк не должен ничего вкушать от греческой кухни. Греция, де, самая грязная и жуликоватая страна в Средиземном море. Земля, где нет виски — не земля; в порты, где нет хорошего кабачка, заходить не стоит.

Другое дело — Берингово море. Капитан Вайт знает его, как свои пять пальцев, несмотря ни на какие туманы и штормы. Крейсера, тщетно гонявшиеся за шхуной «Свит Хом», это хорошо знают. Он не один раз заводил их на банки, в морскую капусту. Недаром он прекрасно изучил приливы, отливы, ветры, течения и малейшие их колебания. Ему надо поскорее добраться до Медного. Там должны быть большие стада котиков. Капитан был сильно не в духе и злился.

— Проклятый туман!..

— Ветер заходит к зюйд-осту, сэр, — несмело вставил штурман Смит, заглянув в компас.

— На кой дьявол мне ваш зюйд-ост!.. В этих широтах горизонт очищается только при осте, — и то не надолго… Мне бы только найти этот проклятый Медный Остров… В этом чортовом тумане не видно собственного носа… Как на румбе, Джони?

— Зюйд-зюйд-ост… пол-оста, сэр, — ответил Джони Руш, крепкий, грудастый, приземистый парень. Его полгода назад подобрали в море в шлюпке, раненого, без сознания.

— Оль-райт… Выбрать шкоты кливерам[6]! Да живо, чорт побери! — рявкнул шкипер так неожиданно, что стоявший на руле Джони Руш и штурман Смит вздрогнули.

— Боцман! Где вас там черти носят? Почему у вас шкоты не выбраны? Я вас спрашиваю?!

Боцман прохрипел:

— Шкоты втугую, сэр.

— Кой чорт втугую — болтаются, как коровьи хвосты!.. Выбрать сию минуту до отказа!

— Есть!..

Через секунду было слышно, как поскрипывали блоки у выбираемых втугую шкотов кливеров.

С бака донеслось:

— Закреплено, сэр!

II

Несмотря на все ухищрения хмурого и свирепого шкипера, шхуна «Свит Хом» никак не могла выбраться. Пробило восемь склянок… Вахтенные, уставшие от постоянной лавировки, давно уже предвкушали предстоящий отдых в кубрике, где можно покурить, растянуться на узкой, жесткой койке и хоть немного согреться. Шумно спускались по крутому трапу, внося с собой сырость и холод.

Жак Курто, веселый, жизнерадостный матрос-канадец, снимая дождевик и вешая его на гвоздь, проворчал:

— Ну и Командорские острова! Будь они прокляты!.. Всю жизнь не забуду.

Отряхивая зюйдвестку и усаживаясь у печки на один из длинных, похожих на гроб, сундуков, Джекобс буркнул:

— Хорошенькая погодка, нечего сказать! Только бы вырваться из этого анафемского Берингова моря..

— В другой раз меня сюда никакими котиками не заманишь!

— А все проклятый Бординг-мастер! Расхвалил так, что у нас слюнки потекли.

— А вы, причальные тумбы, и поверили, уши развесили! Думали, доллары сами посыпятся к вам в карманы? — закуривая огрызок гипсовой трубки, презрительно процедил рыжеголовый матрос Мак-Гиль. — Да, джентльмэны, до долларов еще далеко. Шкипер порядочно пота из вас выжмет — доллары не так-то легко достаются!.. А где же Джони Руш?

Канадец Курто ответил:

— Джони?.. Он все с коком спорит, доказывает, что «Советы» — единственная страна, где такие голоштанники, как мы, сами управляют, без королей и президентов.

На трапе показались чьи-то резиновые сапоги.

— Алло! Вот и сам Джони. Ну что? Убедили кока?..

— Черномазый дурак!.. Я ему говорю: я сам читал радио с советского парохода, там говорится: «Рабоче-крестьянское правительство»… А он говорит: «Все равно, оно долго не удержится!». Я говорю: восемь лет, как управляют… Не верит: «Скоро, скоро за них возьмутся как следует» …

Мак-Гиль спросил:

— А Одесса — это тоже советская страна?

— Конечно! Чортова гибель пароходов заходит! А какие там арбузы, дыни!.. а икра!.. а водка!.. Укачаешься!..

Показывая полный рот ослепительной белизны зубов, Курто захохотал:

— Как только придем в Нью-Йорк, два дня подряд буду есть зернистую икру и пить русскую водку!..

Все время молчавший Томсон перебил:

— А ветер, кажется, свежает…

Курто отозвался:

— Тем лучше, скорей будем дома! Откровенно говоря, мне до смерти надоело болтаться на этой паршивой посудине!..

— Ишь, как скрипит…

С палубы доносилось:

III

Ни к кому не обращаясь, Томсон спросил:

— Куда мы сейчас идем?

Сердито сплюнув в угол, Джекобс ответил:

— А чорт его знает!.. Разве у нашего старика что-нибудь узнаешь!

Пытаясь удержать равновесие, продолжал:

— Ишь его, как болтает!..

— А ты бы его спросил как-нибудь утром, после кофе, повежливее этак…

Курто захохотал, при мысли, что бы из этого вышло.

На шхуне все знали, как не любил и не допускал старый, свирепый шкипер какой бы то ни было фамильярности.

С трудом спускаясь по трапу, стараясь не сорваться, судовой кок Джимми ворчит:

— Пусть меня назовут протухлою солониной, если я когда-нибудь пойду за этими проклятыми кошками!.. Поступлю на пакетбот! Там хоть команда похожа на людей. А здесь варить не из чего! Продукты самые подлые, да было бы еще для кого!.. Сейчас шкипер опять запустил в меня тарелкой. Чтоб его черти швыряли так на том свете! То-о-же… джентльмэн!..

Судовой плотник, швед Петерсен, протянул с койки:

— Ну, ты, наступи себе на язык. А вам, ребята, рекомендую поспать — кто и как может. Возможно, нас скоро опять вызовут наверх. Ветер свежеет не на шутку.

«Свит Хом» скрипит всем корпусом. Раскачивается во все стороны. Волнение увеличивается. Бьет в борта. Особенно остро чувствуется, что только деревянная обшивка отделяет от холодного, гневного моря.

В кубрике накурено и душно. Пахнет ворванью, смолой, дегтем. Слышен крепкий храп людей, уставших от тяжелой работы. Матросы инстинктивно, сквозь сон, упираются то корпусом, то коленями в тонкие перегородки своих коек, чтобы не вывалиться.

Койка Джони — поперек судна. Шхуна стремительно ложится то на один бок, то на другой, и, сообразно с этим, ноги у Джони летят вверх, а голова куда-то вниз, и наоборот. Изредка у него вырывается совсем не по-английски:

— А, щоб тоби!..

Спустя секунду он опять храпит.

Судовой кок перед сном ругается по-испански. Ловит жестянку с маргарином и рассыпавшиеся окаменевшие бисквиты.

Ими смело можно разбить голову, — так говорит канадец. Кок поправляет болтающуюся во все стороны на цепочках лампу, слабо освещающую кубрик. Ворчит и ложится спать. А наверху гудит ветер в такелаже, и угрюмо рычит холодное Берингово море…

IV

На баке пробило полсклянки. Потягиваясь на своем пробковом матраце, Томсон, как-то особенно крякнув, перебросил на край койки рыжие ноги. Наспех надевает длинные теплые шерстяные чулки.

— Это от моей миссис, — говорит он Джекобсу, тормоша его за шиворот.

— Ну, вставай, слышишь?.. Живо! Вставай, ржавая уключина! Полно дрыхнуть.

— М-м-м … — мычит Джекобс.

— Проклятая собачья жизнь!..

Не рассчитав качки, ударяется головой о стенку.

— Проклятое судно!

Петерсен скрипит:

— А зачем вы на него нанимались?..

Томсон, натягивая резиновые сапоги, отвечает:

— Когда у человека не совсем хорошие отношения с властями, а в особенности — с полисмэнами, остается только одно: надеть на себя пеньковый галстук, или поступить на такую посудину.

— Галлоу, Джони Руш!.. Довольно валяться! Вставайте! Вам на руль с двенадцати.

Джони быстро надел толстые, тяжелые, с короткими голенищами морские сапоги. Напялил дождевик, подвязал зюйдвестку. Подумал немного. Накрошил ножом едкий прессованный табак. Набил трубку.

Петерсен, готовый выйти на палубу, дергал за плечо канадца.

— Вставайте, чтоб вас чорт побрал! Дрыхнет, как кашалот!

— Опять вставать!.. О, сакр д'юн пип!..

Легкий, как мячик, канадец соскакивает с койки.

Бьет двенадцать. Боцман, здоровенный, длинный детина, заглянув в люк, кричит:

— Все наверх!.. Да живо!

Недовольные, ворча и бранясь, торопливо толкая друг друга, поднимаются матросы по крутому трапу на палубу. Джони Руш идет к штурвалу. Сменяет продрогшего рулевого.

— Порко, дио!.. Какой маледетто холод!.. Брр!.. Скорей в кубрик… Аддио, счастливой вахты, Джони Руш!..

Балансируя по скользкой палубе, итальянец Джованни уходит — торопится согреться.

Туман заметно рассеялся. Ветер спал. На горизонте стал вырисовываться контур гористого берега.

Послышался голос капитана, выходящего из своей каюты.

— О, йес! Погода выравнивается… Вам, мистер Смит, не мешает пойти погреться, соснуть… Широта у нас 54°32′ зюйдовая и долгота 192°28′ ост… Значит, мы с вами не наврали. Вы видите эти горы?. Это остров Медный. Ну, а теперь покойной ночи, мистер Смит! Вы можете итти.

— Доброй ночи, сэр!

Штурман нырнул в каюту. С наслаждением предвкушал удовольствие проглотить чашку горячего кофе; хлебнет коньячку, растянется на койке…

Капитан Вайт окинул пытливыми глазами рангоут шхуны. Подумал: «А такелаж здорово поизносился»… Прикинул в уме, во что обойдется замена новым. Скользнул взглядом по бизань- и грот-топселям. Ярко выделялись свежепоставленные заплаты. Буркнул угрюмо под нос:

— Необходим новый комплект парусов.

Добычу котиков на Беринговом море нельзя было считать спокойным и легким делом. Капитан Вайт, благодаря противному, ветру, дующему все время в лоб, пришел сравнительно поздно: в начале августа. Наиболее же благоприятным временем для ловли считается июнь. Тогда котики вылезают на свои прошлогодние места у прибрежных рифов.

Шхуна, разрезая и вспенивая острым форштевнем поверхность моря, заметно приближалась к ясно вырисовывавшимся очертаниям скалистого берега. Остров Медный состоит из горного хребта, пересеченного ущельями и небольшими долинами. Если смотреть на остров Медный с острова Беринга, то Медный кажется состоящим из трех небольших островов, почти лишенных растительности. Берега острова неприветливы, скалисты, обрубисты. Неподалеку от острова — много рифов и скал.

Зная все это, капитан Вайт шагал по палубе. Обдумывал с какой стороны ему удобнее стать на якорь. Зорко вглядывался в очертания берега. Заметил гору конической формы, возвышающуюся над южной частью острова. Эта гора служила ему прекрасной приметой для отыскивания гавани.

— Держите на эту высокую гору, Джони!..

— Так! Одерживай!.. Так!.. Право, лево, не сдаваться…

— Есть… Право, лево, не сдаваться! — как эхо, повторял слова команды Джони Руш.

Судно, послушное опытной руке рулевого, быстро приближалось к горе.

Подумав минуту-другую, капитант Вайт вспомнил: где-то неподалеку должна быть так называемая Китоловная банка..

— Чуть-чуть лево! Еще лево!..

— Есть, еще лево, — ответил Джони.

— Эй, на баке! Приготовить лот. Бросайте!.. Сколько?

— Пятьдесят девять метров, сэр…

— Оль-райт!.. Еще!

— Проносит, сэр…

— Сколько?

— Пятьдесят три, сэр!

— Так. Топселя долой!

При уборке топселей не обошлось без инцидента: судовой плотник, швед Петерсен, которому в этот день чертовски не везло, поскользнулся на палубе, протертой олифой. Вытянулся во весь рост… Еще не встав на ноги, он успел уже сто раз выругаться. Лишь сорвав гнев на судовом коте Снаппи, обычно молчаливый и довольно угрюмый плотник Петерсен успокоился.

Капитан, стоя на юте, внимательно посматривал за борт. Остерегался попасть в морскую капусту, растущую на рифах. Посмотрел на часы. Спросил у Джекобса, стоявшего с лотом на борту у фок-мачты:

— Как глубина?

Убедившись, что лот достиг дна, Джекобс крикнул нараспев:

— Со-орок два!

Шкипер ответил:

— Ладно!.. На баке! Приготовить якорь к отдаче!

— Готово, сэр.

— Фок-, грот- и бизань-шкоты подобрать! Приводите к ветру, Джони! Стаксель и кливера — долой!..

Матросы, довольные, что плавание подходит к концу, носились, как угорелые.

Послышался властный окрик:

— Отдать якорь!..

Загремел якорный канат. «Свит Хом» стала на якорь. Берег недалеко.

— Стоп — травить!.. Сколько?.

— Пятьдесят девять метров, Сэр…

— Потравите канат до шестидесяти трех метров. Этого будет достаточно…

Боцман прохрипел:

— Слушаюсь, сэр…

Услыхав грохот каната, мистер Смит вышел на палубу. Это был совсем молодой человек — штурман. Это его первый рейс. Он робок и застенчив. Не совсем уверен в своем знании морского дела. Если бы не выгодные условия службы, дающие ему возможность поскорей жениться, ни за что бы не пошел к капитану Вайту. Он его боялся до смерти. Пробило восемь склянок.

— Ну-с, мистер Смит, распорядитесь, чтобы спустили шлюпки… Людей прикажите хорошенько накормить! Пусть отдохнут как следует. Им предстоит горячее дело…

Шкипер направился к себе в каюту. Штурман робко спросил:

— В котором часу прикажете отправить людей — и сколько?.

Шкипер, не оборачиваясь, ответил:

— В одиннадцать часов одиннадцать молодцов.

V

Серый, туманный, день. В воздухе носятся маевки, большие поморники и белые крикливые чайки. Изредка пролетает альбатрос. Часы показывают без четверти одиннадцать.

От шхуны отвалила шлюпка. На корму к рулю сел Джекобс. Команда была в прекрасном настроении. Все одиннадцать человек горячо обсуждали вопрос о предстоящей охоте. Джекобс, не раз бывавший в этих местах, весело покрикивал:

— Навались, берег близко!..

Канадец Курто сбалагурил:

— Ох, скорей бы Сан-Франциско…

Сквозь прибой с берега доносился неясный шум. Джекобс сказал:

— Слышите?.. Это — котики.

Джони отозвался:

— Ба, да их тут тысячи! Ого, значит, поработаем…

И действительно, небольшая отлогая часть крутого берега была сплошь покрыта котиками. Канадец, сидевший на носу, чуть-чуть не опростоволосился: принял их за прибрежные камни. Среди волн легкого прибоя там и сям виднелись головы животных, спешивших к берегу.

Джекобс скомандовал:

— Правая на воду! левая табань!

Снял руль. Шлюпка развернулась.

— Табань обе! Дрек отдать! Трави дректов! Шабаш!..

Первым выскочил Джекобс, за ним Мак-Гиль, Томсон и Джони. Схватив кормовой фалень, они так сильно его дернули, что китаец Чао, стоявший на банке, потерял равновесие. Сковырнулся в воду. Отплевывался. Ругался. При общем смехе выбрался на берег. Курто уверял всех, что китаец не выдержал соблазна и нарочно принял ванну. Шотландец Кинд и Петерсен раздавали матросам дубинки.

В воздухе стоял визг, рев, вой и хрюканье. Среди прибрежных камней, на песке и на отшлифованных зыбью скалах, — везде копошились котики. Можно было подумать, что все котики Берингова моря условились здесь собраться.

Старые секачи, маленькие детеныши, серые котихи — их матери — и полусекачи, — все это дралось, блеяло, хрюкало, ссорилось, играло, било ластами о землю и лезло друг на друга. Часть их табунами стремилась к морю и уплывала. Другие возвращались, поднимали возню, кувыркались, а чаще всего дрались между собой из-за места, или за право обладания самкой. Дрались жестоко, ластами, кусались зубами, вырывали кожу с мясом. Вот секач за что-то строго наказывает свою жену. Схватил ее зубами за шиворот и бьет ее ластами о землю так сильно, что несчастная, повидимому, теряет сознание…

Джекобс поясняет:

— Это за небрежное отношение к детям.

— Да, каро мио, семейная дисциплина у них очень строгая, — сказал Джованни.

Послышался голос Джони:

— А, стонадцать чертив!..

Бедняга не знаком с нравами котиков. Пнул одного из них ногой. Большой, старый секач, весом около двухсот сорока килограммов, величиной с небольшого быка, свирепо зарычал. Вцепился зубами в сапог перепугавшегося матроса.

Джекобс крикнул:

— В чем дело, Джони?.. Испугались? Гоните их наверх, туда, в гору!

— Видите, сейчас два часа, скоро начнется отлив.

Канадец огрызнулся:

— Да, хорошо вам говорить: «гоните», когда эти твари кусаются, как собаки!

Петерсен передразнил его:

— Кусаются!.. А вы кусните его вот так!

Размахнулся шлюпочным крюком.

Зверь озлился и зарычал свирепее. Остальные котики, подгоняемые матросами, послушно запрыгали. Упирались ластами, сгибали спину.

— Томсон, Мак-Гиль! Не гоните малышей! Не стоит! Вы с Джованни гоните четырехлеток. А я с Петерсеном, Джони и канадцем погоним трехлетних.

Итальянец закричал, как сумасшедший:

— Аванти, порко дио! Вперед!

Мак-Гиль рычал:

— Алло!

Томсон подгонял котиков, — как-то причмокивал, будто гнал стадо йоркширских свиней. Петерсен и Джекобс толкали животных крюками. Звери фыркали. Отдувались. Они устали. Заупрямились и не хотели итти. Заметив это, Джекобс крикнул:

— Стоп! Довольно!..

Но итальянец увлекся, не слышал.

— Стой, говорю я, тысячу чертей тебе в глотку! Стой, итальянская макарона! Если их так гнать, мы перепортим шкуры, или они передохнут…

— Что?.. Передохнут?.. Слышите Мак-Гиль?! Стойте же! Нет, плавать в море, где нет солнца, не спать, мерзнуть, мокнуть на этой анафемской шхуне для того, чтобы эти проклятые животные «передохли»!.. О, нет, я не дурак!

— Томсон, дайте кошкам отдохнуть.

Томсон ответил с досадой:.

— Да пусть отдыхают, чорт с ними!..

— Смотрите, Курто, как итальянец уже ухаживает и заботится о своих животных…

Мак-Гиль буркнул:

— Ему доллары снятся…

Канадец рассмеялся.

— А что ж, доллар штука хорошая…

Джекобс, выколачивая трубку о каблук, сказал:

— Сегодня нам надо, во что бы то ни стало, покончить с этой кошачьей командой. До отлива. Как только пригоним их до места, надо поторопиться. Шкипер говорил, что даст на брата по дюжине шкур…

— О, ля-ля!.. — воскликнул канадец.

— Пятьдесят долларов за шкуру!.. Чорт возьми! Это — сумма!.

К ним подошел китаец Чао.

— Ну, ты, передай Кингу, ирландцу и канаку Маппи, чтобы забирали дубинки. Они там, в шлюпке. Пусть идут сюда скорей. Понял?

Чао залопотал:

— Больше кошек, больше денег. Моя понимай, минога кошка есть Фриско, минога, шибко минога доллал есть… Мадама есть… Чао пойдет и скажи: «Шибко ходи сюда… Лабота миного есть»…

Побежал китаец. Ловко перепрыгивает через котиков, хрюкающих при его приближении.

Джекобс подождал немного. Не торопясь, вынул часы и сказал:

— До отлива осталось немного. А вот, кстати, наши молодцы идут… Ну, джентльмэны, пора!

Началось что-то дикое. Избиваемые животные в паническом ужасе прятали головы друг под другом. Пытались спастись от не знающих жалости дубинок. С воем метались из стороны в сторону. Забивались под камни. Рычали, кусались и всюду наталкивались на короткие, обитые железом дубинки. В воздухе стон стоял. Многие беспомощно лежали, перенося удары. Только крупные слезы катились из их глаз. Чувствовался предсмертный ужас котиков. Большинство из них уже лежало с разбитыми головами, обливаясь кровью…

Джекобс, Томсон, Джони Руш, Курто и Джованни, не горячась, хладнокровно, ловко и быстро колотили котиков дубинками по головам.

За ними шли Чао, Кинг, Мак-Гиль, Петерсен, ирландец Лин и канак Маппи.

Никто не испытывает никакой жалости. Им видятся доллары. Слышится их легкий звон. Джони Руш как-то не по себе. Старался, по крайней мере, кончать с одного раза. Ему жаль видеть слезы у раненых на-смерть животных.

Идущие сзади с изумительнои быстротой снимают шкуры с убитых животных.

Через полчаса на месте бойни — груда аккуратно сложенных шкурок: Джекобс торопится снять и доставить их на судно. Он по опыту знает, что они быстро портятся. Или, как говорят, «загорают».

На шхуне тоже не хлопают. Шкуры на палубе складываются и пересыпаются мелкой солью.

Джекобс пыхтит:

— Не жалей рук, ребята… Отдохнуть успеем…

Петерсен вторит:

— Передавай в трюм!..

Капитан Вайт торопится. Не хочется ему быть застигнутым каким-нибудь крейсером на месте преступления. Хорошо знает, что за это по головке не погладят. Приказал сняться с якоря. Команда у брашпиля. Каждый спешит убраться по добру — по здорову.

С бака донеслось:

— Панер!..

Немного погодя — желанное:

— Паруса ставить!..

Матросы быстро раздергивают шкоты. Отдают паруса. Курто и Кинг, точно большие обезьяны, бегут, конкурируя друг с другом в быстроте и ловкости, по туго натянутым вантам. Отдача топселей — это их дело. Те, что остались на палубе, заканчивают засолку и погрузку шкур в трюм. Остальные тянут дирик-фалы и гафель-гарделя.

Затянули одну из тех старых матросских песен, которые можно услышать только на китобойных парусных судах. Мак-Гиль простуженным, сиплым голосом запевает:

Остальные подвывают:

Мак-Гиль продолжает:

Матросы подхватывают:

Мак-Гиль тонким фальцетом:

Под пение и шутки — шхуна одевается парусами.

Донесся хриплый голос боцмана:

— Чист якорь!

Капитан ответил:

— Оль-райт..

Обратился к помощнику:

— Мистер Смит, прикажите кливера ставить.

Судно медленно забирает ход. Капитан Вайт заглянул в компас. Зорко оглядел горизонт. Крякнул, подтянул брюки, скомандовал:

— Фок-и грот-шкоты раздернуть!..

Знаком показал Томсону. Тот стал уваливаться под ветер. Капитан бросил сухо штурману:

— Мистер Смит, держите пока так!

Не спеша, раскачиваясь, направился Вайт к себе в каюту. Не доходя до двери, полуобернувшись, буркнул:

— Не забудьте про лаг…

Озлился Смит, оглянулся. Убедившись, что его никто не слышит, выругался:

— Что-б тебе, проклятому, старому моржу, на нем повеситься!..

Томсон спросил:

— Что?..

Сконфузился штурман. Отрезал:

— Ничего! Держите так!

«Свит Хам», слегка покачиваясь, быстро идет вперед. Курс — на Сан-Франциско. Из кубрика доносится: