Всемирный следопыт, 1928 № 04

ПАСТУХИ-АРХЕОЛОГИ

Рассказ Вилли Казер

Рисунки худ. А. Шпир

Знаменитый профессор Гамильтонского университета работал у себя в саду, когда у калитки появился странного вида молодой человек с большим парусиновым саквояжем в руке.

— Вы профессор Сант-Питэр? — спросил он.

Убедившись, что перед ним профессор, посетитель опустил на землю саквояж и, вынув из кармана платок, отер со лба крупные капли пота.

— Меня зовут Том Аутлэнд. Я хочу поступить в университет, и пришел посоветоваться с вами.

— Какую школу вы окончили?

— Я никогда не учился в школе.

— Сколько же вам лет?

— Двадцать. — Юноша мучительно покраснел, и профессор решил, что он сбавил себе несколько лет. — Я хотел бы брать частные уроки и за лето подготовиться.

— А как обстоит у вас дело с деньгами?

Лицо Аутлэнда омрачилось.

— Довольно плохо. В городе Тарпине, в штате Новая Мексика, вам бы сообщили, что в банке имеется на мое имя порядочный вклад. Но эти деньги я не считаю себя вправе трогать, пока я трудоспособен. Они, в сущности, принадлежат не мне. Однако, я надеюсь получить здесь какую-нибудь работу. Я здоров и не брезгаю никаким трудом.

В дальнейшем Аутлэнд сообщил, что он привык к работе с раннего детства, так как еще ребенком лишился родителей, а приемным отцом его был машинист, который с трудом мог прокормить свою семью.

Юноша заинтересовал Сант-Питэра, и тот заставил его подробно изложить историю последних лет своей жизни, воспроизведенную здесь.

Позднее поступление мое в университет объясняется цепью необычных приключений, которая началась со дня моей дружбы с Родди Блэк. Блэк был кочегаром на железнодорожном узле Парди в штате Новая Мексика, где я служил в качестве «будильщика». Вы, наверное, не знаете, что такое будильщик? Не думайте, что это мало ответственная работа. Расписание движения товарных поездов на ст. Парди постоянно менялось, так как дорога была одноколейная, и грузы пропускались, когда путь был свободен. Предположим, вы проводник, и ваш поезд должен отправится в два часа ночи; вполне вероятно, что на самом деле он уйдет либо в двенадцать, либо в четыре. Вы, ни о чем не беспокоясь, идете домой и ложитесь спать. Будильщик вместо вас дежурит на станции и следит за вывешиваемым расписанием. За полчаса до отхода вашего поезда он стучит вам в окно и подымает вас.

Родди Блэк заинтересовал меня с первого дня, когда он появился у нас на участке. Он был нелюдим и молчалив. У него было квадратное лицо и ясные глаза, со спокойным взглядом которых совсем не гармонировало их ироническое выражение. Я знал, что он по существу славный парень, хотя с первого дня поступления к нам на участок он сильно пьянствовал и подчас дебоширил.

Он принадлежал к числу людей, которые охотно делают все для другого, но не умеют заботиться о себе. Таких очень много среди рабочих. Из дому он убежал еще ребенком, когда мать вторично вышла замуж. Теперь ему был необходим товарищ, который мог бы постоянно требовать от него отчета в его действиях, и мы скоро стали большими друзьями.

В ту зиму я заболел воспалением легких. Блэк взял меня к себе, и вместе со своей квартирной хозяйкой трогательно ухаживал за мной. Я пролежал до весны, а когда поднялся, врач заявил, что я должен бросить ночную работу и провести лето на свежем воздухе. Блэк сейчас же отказался от места на железной дороге и, даже не спросив моего согласия, устроил нас обоих на службу к крупнейшему скотоводу Новой Мексики Джонасу Ситвелю. Нам было поручено большое стадо, которое мы должны были в течение лета пасти недалеко от Парди, а затем перевести на зимнее пастбище у реки Крузадо, где скот мог оставаться на подножном корму до самой весны.

Мы покинули город около первого мая. Стадо находилось недалеко от Синей Горы, которой мы так часто любовались издали. Это была большая скала темно-синего цвета. На некотором расстоянии она казалась совершенно голой каменной глыбой, одиноко возвышающейся над равниной. По форме она напоминала куб, только плоская ее вершина с одной стороны была выше. Старожилы утверждали, что никто никогда не поднимался на Синюю Гору, так как склоны ее почти отвесны, а с южной стороны ее кроме того опоясывает быстрая река Крузадо.

Зная, что зимнее пастбище Ситвеля расположено на берегу реки у самого подножья горы, мы все лето мечтали о том, как зимой вскарабкаемся на эти скалы, по которым никогда не ступала человеческая нога. Работа у нас была легкая, один человек мог бы шутя справиться с ней.

В конце октября приехал управляющий Ситвеля Джон Рапп, чтобы перевести нас на зимнее пастбище. Блэк остался при стаде, а мы с Раппом отправились на новое место.

Наша хижина была расположена в маленькой сосновой роще, примерно в тридцати метрах от реки Крузадо. Буйные луговые травы подступали к самому крыльцу, и прямо под нашими окнами шмыгали кролики. Песчаные холмы позади дома были покрыты высокими кактусами, по форме напоминавшими оленьи рога.

Мы прибрали наше жилище и сложили копченую свинину, кофе и консервы на полках над кухонной плитой. Рапп предупредил меня что некоторое время стадо придется держать севернее, пока там будет трава. Нам с Блэком надо будет чередоваться, и в то время, как один из нас будет блаженствовать в кровати, другому придется спать на пастбище.

— Дело в том, — объяснил мне Рапп, — что здесь корма может нехватить на всю зиму. Кроме того, если перевести сюда стадо раньше, чем кончится жаркая пора, животные станут беспокойными, переплывут реку и скроются навсегда в в расщелинах скал, расположенных на том берегу. Сейчас там много пасется одичавших коров и быков. Когда ветер дует с гор, он доносит сюда их запах, и тогда наши животные, как ошалелые бросаются в воду. Вам придется бдительно следить за тем, чтобы этого не случилось.

Я спросил, пробовал ли кто-нибудь переправиться на тот берег, чтобы вернуть убежавший скот.

Рапп с удивлением посмотрел на меня:

— Вернуть скот с Синей Горы? Но ведь туда нельзя проникнуть: она со всех сторон отвесная, как цоколь памятника. Единственный проход— через ущелье, спускающееся к самой воде в том месте, где река огибает гору. Но река слишком глубока, чтобы перейти ее в брод, и слишком стремительна, чтобы можно было ее переплыть. Пожалуй, на лошади и можно было бы переплыть, раз коровы переплывают, но всякий предпочитает, чтобы кто-нибудь первый проделал этот опыт.

Я рассказал ему, что все лето любовался горой и мечтал взобраться на нее. На это Рапп строго заметил:

— Если я узнаю, что вы занимаетесь подобными глупостями, то немедленно прогоню вас. Я вовсе не желаю, чтобы вы сломали себе шею и погубили наше стадо.

Управляющий уехал, и для нас наступила привольная жизнь.

Нашим единственным соседом была Синяя Гора, с каждым днем все больше привлекавшая нас к себе. Вблизи она уже не казалась бесформенной скалой. Контуры ее напоминали гигантского зверя в лежачем положении: голова, расположенная к северу, возвышалась над туловищем. Мы легко могли допустить, что с севера она, действительно, недосягаема: скала здесь отвесно ниспадала с высоты около пятисот метров. Но с юга, казалось, можно было проникнуть через глубокий каньон [2]), спускавшийся к реке и расщеплявший весь массив до самого верха. С юга на север гора имела не более 5–6 километров, но с запада на восток ее протяжение было раза в два больше. Была ли ее вершина покрыта лесом, мы. не могли разглядеть, но склоны, обращенные к реке, были покрыты густыми зарослями осины и пинии, среди которых выделялись единичные кедры.

На вершине горы светало гораздо раньше, чем у нас. Когда я по утрам отправлялся к реке за водой, у нас было еще сумрачно и холодно, между тем как вершина горы была залита солнечным светом, а стройные кедры выделялись на фоне скал, сияя золотистым блеском, словно покрытые матовой позолотой.

Синяя Гора значительно укорачивала продолжительность нашего дня. Солнце скрывалось за ней вскоре после полудня, и наш лагерь погружался в тень. Затем, когда солнце спускалось еще ниже, лучи заката оказывались устремленными снизу вверх, и тогда гора, как чернильное пятно, вырисовывалась на фоне небесного пожара. Неудивительно, что, постоянно находясь у нас перед глазами, она действовала на наше воображение и влекла к себе. Черные грозовые тучи склонялись под ее прикрытием и, как пантера, неожиданно обрушивались на нас. Молнии играли вокруг нее, пронизывая ее, так что нам при каждой вспышке казалось, что вот-вот загорится кустарник, покрывавший ее склоны. Нигде мне не приходилось слышать такой раскатистый гром. Скалы многократно отражали его и отбрасывали на нас. Это навело нас на мысль, что, несмотря на свою кажущуюся монолитность, Синяя Гора на самом деле вся прорезана каньонами и пещерами. Иначе трудно было объяснить те протяжные завывания и тот грохот, которым сопровождался каждый удар грома. Долго после того, как гром на небе прекращался, гора продолжала звучать, как барабан, словно сама она ворчала и шумела…

Однажды я отправился на охоту за дикими индюками. Пересекая море желтеющего кустарника, я обратил внимание на ряд прямых канавок, похожих на проведенное плугом борозды, которые тянулись от реки вглубь равнины. На следующее утро я захватил с собой лопату и принялся за раскопки.

Не трудно было убедиться, что здесь когда-то был оросительный канал. Канава была выложена щебнем и зацементирована, а в тех частях, где вода из главного канала вытекала в боковые, были устроены шлюзы. По берегам этих боковых канавок я нашел черепки разбитых гончарных изделий, несколько наконечников для стрел и искусно сделанный каменный топор.

Я не пошел ночевать в хижину, а понес свои находки Блэку, который был со стадом на северном пастбище. Мы знали, что в этих местах раньше жили индейцы, но они давным давно перестали употреблять каменные топоры. Очевидно, в древние времена здесь жило какое-то неизвестное индейское племя, которое вело оседлый образ жизни, подобно ныне существующим племенам— тасс и хописс.

Я решил ближе познакомиться с прилегающей равниной, а также осмотреть Синюю Гору с другой стороны. При первом же удобном случае я отлучился на день и, поехав по берегу реки, переправился через нее вброд на север от нашего пастбища, где она была шире и мелководнее. Затем я объехал вокруг горы. Эта поездка дала Мне более точное представление о Синей Горе. Отвесные скалы в некоторых местах состояли из мягкой породы. Этот более мягкий камень был прорезан ходами, промытыми водой. Ходы подымались вверх на сотню метров, но неизменно кончались там, где начинался более плотный верхний слой. Это делало Синюю Гору неприступной.

Я вернулся домой с твердым убеждением, что если нам когда-либо удастся проникнуть на эту гору, то только тем путем, которым пользовался скот.

В конце ноября мы перевели стадо на зимнее пастбище. В начале декабря приехал Рапп, доставив нам к рождеству обильный запас припасов. Он привез с собой какого-то несчастного старика, Генри Аткинса, которого прихватил с собой по дороге в Тарпине — маленьком городке в пятидесяти километрах от нас. За свою долгую жизнь Аткинс был дворецким, служащим в больнице, поваром и, наконец, много лет подряд оффициантом на большом океанском пароходе.

— Я предупредил его, — пояснил Рапп, — что не могу платить жалованье, но если он согласен поселиться здесь и готовить для вас, то будет сыт и будет иметь крышу над головой.

С того дня, как мы заполучили Аткинса, жизнь для Блэка и меня превратилась в сплошной праздник. Старик прекрасно готовил и умело вел хозяйство. Единственною его слабостью было пристрастие к спиртным напиткам, но так как у нас виски не имелось, поведение его было безукоризненно.

Когда мы перевели стадо на зимнее пастбище, одичавшие быки и коровы, жившие на горе, стали показываться все чаще и чаще. Спускаясь к реке, на водопой, они подолгу щипали траву у входа в ущелье, так что мы даже окрестили его «Коровий каньон». Животные представляли собой прекрасно откормленные экземпляры. Очевидно, наверху имелись неплохие пастбища.

Скоро мы потеряли двух коров. Без всякой видимой причины они вдруг взбесились и сбежали на ту сторону реки. После этого случая мы стали более внимательно следить за стадом. Но за несколько дней до рождества, в то время, когда Блэк уходил на охоту, и стадо было под моим наблюдением, четыре молодых быка тихонько пробрались сквозь кустарник к; реке, и прежде чем я успел им помешать, они уже плыли к противоположному берегу. Там они вышли из воды; отряхнулись, вошли в — каньон и скоро исчезли из вида. Я был взбешен и поклялся, что отправлюсь за ними в погоню и верну их.

На. следующее утро мы отвели стадо на несколько; километров к востоку, чтобы уберечь его от соблазна. Уйдя под каким-то предлогом от Блэка и вернувшись в хижину, я посвятил Генри в свои планы и просил его наскоро соорудить мне завтрак. Я предупредил его, чтобы он лишнего не болтал. Только если я не вернусь к тому времени, когда Блэк придет ночевать, я разрешил рассказать Блэку в чем дело.

Генри проводил меня до реки, чтобы убедиться в благополучной переправе.

Я взгромоздил одеяло и провизию на спину, ботинки, чтобы не замочить, повесил на шею, а носки засунул внутрь шапки. Лошадь вошла в воду не упираясь, хотя я чувствовал, что она вся дрожит. Она ступала осторожно, а когда стало слишком глубоко, она, не испугавшись, спокойно поплыла. Нас немного относило течением, но мне не пришлось даже соскользнуть с лошади. Скоро она нащупала под ногами дно, и мы без труда выбрались на берег. Я махнул рукой старому Генри, все еще стоявшему на другом берегу, и стал взбираться в гору по «Коровьему каньону».

В жизни не вдыхал я ничего столь живительного, чистого, как воздух этого каньона. Во рту и в носу было странное щекотание, как от газированной воды. Мною овладело странное возбуждение.

Пройдя по, каньону около двух километров, я заметил, что к северу от него отходит другое ущелье, но уже совсем другого характера. Здесь не было покатых склонов, стены были абсолютно отвесны, а в некоторых местах даже нависали. Высота их доходила до 500 метров. Дно ущелья было покрыто круглыми каменными глыбами — обломками скал, свалившихся сюда сверху много столетий назад и отполированных продолжительным действием воды. Многие из них были величиною со стог сена, но, несмотря на это, они лежали нагроможденные в кучи, как мелкий гравий.

Карабкаться вверх было трудно, и скоро я покрылся испариной. Остановившись на минуту, чтобы передохнуть, я случайно взглянул вверх на стены ущелья.

Трудно описать картину, которая впервые представилась моим глазам. Прямо над головой, на высоте не менее трехсот метров, в большой пещере я увидел древний городок. Он казался мертвым, как скульптура. Я сразу обратил внимание, что город построен по определенному плану: крошечные дома из бледного камня с плоскими крышами, узкими окнами и ровными стенами были правильно расположены около круглой башни. Башня, слегка расширяясь у основания, суживалась вверху. По краю обрыва пещера была обсажена рядом кедров, которые в этом городе были единственными представителями живой природы…

Я сообразил, что натолкнулся на древний памятник какой-то угасшей культуры, в течение веков остававшейся сокрытой от человеческих глаз на вершине этой недоступной горы, где, защищенный скалами, рекой и пустынной равниной, он сохранился до наших дней в безвлажном воздухе и солнечном свете, как муха в янтаре.

Когда вечером я возвращался домой, Блэк уже поджидал меня на берегу реки. Я постарался как можно подробнее рассказать Блэку и Генри о моем открытии. Города, построенные в скалах, объясняли происхождение оросительных каналов, которые я обнаружил ранее. Как у большинства индейцев, у жителей этих мест поля были расположены далеко от их поселений. Им нужны были с одной стороны скалы в качестве крепости, а с другой стороны — мягкая земля и оросительные канавы для земледелия.

— Из этого можно заключить, — заметил Родди, — что должна была существовать дорога, по которой они перевозили собранный в долине урожай. Если бы «Коровий каньон» был единственным входом, они не могли бы заниматься земледелием по эту сторону реки.

Мы решили в первый же теплый день отправиться на поиски тропы, которая ведет в «Горный Город», как мы прозвали первое из открытых мною древних селений.

Через несколько дней Блэк переправился на противоположный берег, но ему не удалось обнаружить тропу, которая бы вела со дна ущелья к «Горному Городу».

Обследуя боковые ущелья, Блэк нашел еще четыре селения, чуть поменьше «Горного Города», расположенных точно в таких же нишах.

Пещера, в которой был расположен «Горный Город», имела 120 метров в длину, а в вышину достигала 25 метров. Круглая башня была высотой в 18 метров.

Мы принялись строить планы дальнейших изысканий. Наша служба у Ситвеля кончалась в мае. Как только мы сдадим стадо, мы, первым делом, отправимся на вершину Синей Горы и постараемся найти дорогу, которая когда-то вела оттуда вниз по северному ее склону. Если нам удастся установить какой-нибудь более удобный способ сообщения с горой, мы посвятим лето дальнейшим исследованиям, употребив на это заработанные за зиму деньги. Инструменты, продукты, а в случае надобности и рабочую силу, мы могли бы получить в Тарпине. Но мы надеялись справиться собственными силами, если старик Генри согласится и дальше жить с нами.

Мы не хотели делать наше открытие достоянием гласности. Нам было бы неприятно, если бы эти прекрасные тихие места стали объектом праздного любопытства богатых туристов. Мы честно предупредили Генри, что не можем обещать ему регулярного жалованья.

— Это не существенно, — ответил он. — Я с удовольствием разделю с вами все трудности. Я еще в ранней юности мечтал поехать в Египет посмотреть могилы фараонов.

Все складывалось, как нельзя лучше. Рапп проявил живой интерес к нашей дальнейшей судьбе и мы решили посвятить его в наши планы. Он предложил нам пользоваться зимним пастбищем, как базой наших операций и, учиняя расчет, продал нам двух лошадей по весьма сходной цене.

В начале мая, захватив с собой лопату, топор и как можно больше провизии, мы с Блэком перебрались в горы. На восстановление тропинки, которая вела со дна каньона к «Горному Городу», ушло несколько дней. Местами крутые обрывы прерывали нам путь. Около одного такого обрыва мы нашли старый высохший ствол кедрового дерева, на котором были вырублены маленькие ступеньки. Мы сейчас же ухватились за эту идею и, свалив несколько деревьев, приспособили их в качестве лестницы.

К концу недели мы, наконец, преодолели последнее препятствие и ступили на территорию «Горного Города».

Перед домами было открытое место, вроде площади. Оно было обнесено низкой каменной оградой, которая шла по краю обрыва. В некоторых местах она рухнула от времени и непогоды, но самые дома стояли настолько глубоко в горной пещере, что дождь никогда не проникал туда. Из трещин в некоторых местах двора подымалась худосочная трава и плоскоголовые кедры. Все кругом выглядело чисто и опрятно.

Стены домов были построены из каменных плит, обмазанных снаружи и внутри глиной, покрашенной в яркие цвета — розовый, светло-желтый и каштановый. В некоторых местах кедровые бревна, поддерживавшие потолки, обрушились, и верхние этажи провалились вниз. В остальном не было заметно ни серьезных повреждений, ни запустения.

— Очевидно, ветер и солнце — хорошие хозяева, умеющие держать жилище в чистоте, — заметил Блэк.

Кроме башни в городе было около тридцати домов. Позади них был длинный, низкий, тянувшийся во всю ширину пещеры коридор, потолок которого постепенно опускался, как в чердачных помещениях, пока не встречался с полом. Здесь стоял прохладный полумрак, в котором было приятно отдохнуть после ослепляющего солнца, заливавшего передний двор.

Когда мы прошли туда, до нас донеслось легкое журчанье, и мы увидели родник, который изливался в каменный бассейн, а оттуда стекал по выложенной гравием канавке и мелкими струйками ниспадал со скалы. Никогда в жизни мне не приходилось пить такой воды! Она была холодна, как лед, и совершенно прозрачна.

Около родника мы нашли несколько прекрасных кувшинов, которые стояли здесь, словно оставленные накануне.

Мы обнаружили много и других предметов: точильные камни, несколько глиняных печей, очень похожих на те, которыми до сих пор пользуются мексиканцы, обгорелые кости и древесный уголь. Свод пещеры был в этом месте покрыт густым слоем копоти. Повидимому, здесь была общая кухня, куда сходились хозяйки всего города, варить, жарить и, вероятно, также посудачить. Повсюду валялась солома и хлебные колосья с невынутым зерном. Мы нашли также некоторое количество высохших бобов, тыквенные семечки и косточки слив, а в одном из вделанных в стену шкафов мы натолкнулись на ряд инструментов из индюшечьих костей.

В следующий раз, когда мы отправились в горы, нам удалось найти дорогу, которая когда-то шла вниз, в долину. Однако, чтобы сделать эту дорогу проходимой, пришлось привезти из Тарпина людей и инструменты. Это была узкая тропа, по которой мог едва пройти мул. Ока зигзагами спускалась по краю пропасти и внезапно обрывалась, уходя прямо в воздух на высоте около пятидесяти метров над рекой. Повидимому, вследствие оползней, здесь часть скалы рухнула вниз.

Этот последний участок дороги стоил нам трех недель напряженной работы, и на него мы ухлопали большую часть денег, заработанных за зиму.

На верхнем плато, недалеко от выступа горы, нависавшего над «Горным Городом», мы выстроили себе небольшую бревенчатую хижину.

Пока восстанавливалась северная дорога, мы соорудили сокращенный путь от нашей хижины к «Горному Городу» к к «Коровьему каньону». Как раз над «Горным Городом» в скале была трещина, в которой мы укрепили лестницу. Пользуясь этой лестницей, мы экономили около четырех километров пути и попадали прямо в «Коровий каньон», где мы всегда оставляли пастись одну из наших лошадей.

К концу лета наши денежные ресурсы стали истощаться, но дорога была готова. По этой дороге мы доставили к себе старого Генри, и он начал вести наше хозяйство. Затем мы приступили к раскопкам. Вдоль стены нашей спальни мы соорудили полки, на которых разместили мелкие предметы, найденные в «Горном Городе». Мы их нумеровали, и в своем дневнике я аккуратно отмечал, где и в каком состоянии каждый из них был нами обнаружен, и каково, по нашему мнению, было его назначение.

В одном из домов — небольшом двухэтажном розовом здании, с балкончиком перед окнами верхнего этажа, мы обнаружили стенной шкаф, в котором было много любопытных вещей, в том числе мешок из оленьего меха с маленькими инструментами. Генри сразу же заявил, что это хирургические инструменты: каменный ланцет, пачка костяных игл и катетер.

Одно было несомненно: строители этого города возводили его не спеша, во всем чувствовалась методичность и терпение. Кедровые стропила были срублены каменными топорами и отполированы песком. Двери сделаны из каменных плит, прикрепленных к деревянным брусьям, вставленным в выдолбленные в камне круглые гнезда. Глина, которой были обмазаны стены, покрыта краской, а в одном из домов мы нашли даже фрески с изображением индейских палаток.

Однако, самой замечательной особенностью этого города, из-за которой в нем было так приятно жить и работать, было его расположение. Город висел в скалах, на подобие орлиного гнезда. Под ним была глубокая пропасть горного ущелья, а далее открывался вид на широкий овраг, названный нами «Коровьим каньоном». Люди, у которых хватало энергии и умения строить города в подобном месте, должны были обладать необыкновенной выдержкой и высокой культурой. Но что сталось с ними? Какая катастрофа стерла их с лица земли? Было ясно, что они не переселились отсюда в другое место, ибо они не забрали с собой своего имущества, даже платья. Я забыл упомянуть, что мы нашли довольно большое количество мокассинов из юкки, а также бумажную материю и дубленую овчину. Возможно, что это были шкуры горных овец, которых кругом было очень много. Мы все время собирались застрелить такую овцу на обед, но так и не решились. Столько жизни было в этих красивых животных, неожиданно появлявшихся на головокружительной высоте, где-нибудь на выступе скалы, что нам жаль было спугнуть их выстрелами. Когда нам хотелось свежего мяса, мы предпочитали убить дикую корову.

Наконец, нам удалось увидеть останки древнего обитателя этих мест — не скелет, а высохшее тело индианки. Мы нашли ее в маленьком селении, расположенном на самой вершине горы, в узенькой пещере, которую мы прозвали «Орлиным Гнездом». Женщина лежала на цыновке и была прикрыта тряпками. В безвлажном воздухе тело ее превратилось в мумию.

Мы решили, что она была убита, так как в одном боку у нее была большая рана, и ребра торчали из разрезанного высохшего мяса. Рот у нее был раскрыт, как будто она кричала, и лицо, несмотря на прошедшие столетия, сохранило выражение смертельного ужаса. Части носа нехватало, но во рту сохранились все зубы, а на голове густые черные волосы. Зубы у нее были ровные и совершенно не стертые, из чего мы заключили, что перед нами был труп молодой женщины. Генри назвал ее «Праматерью Евой», и это имя так и закрепилось за ней.

Завернув «Праматерь Еву» в простыню, мы с большими предосторожностями перенесли ее в «Горный Город».

А еще как-то случайно мы наткнулись на каменную плиту, которая была вцементирована в скалу. Когда мы отделили ее, то обнаружили вход в маленькую темную пещеру, Тут когда-то был сделан настил из сложенных вместе кедровых брусьев, но теперь он был разрушен. Среди обломков мы нашли три трупа — один мужской и два женских, все одинаково завернутые в саваны из юкки. В этой покойницкой они Ожидали своего погребения…

Все шло прекрасно. Правда, денег у нас оставалось мало, но у Блэка были кое-какие сбережения, лежавшие не тронутыми в Пардиском банке, а в Тарпине мы пользовались широким кредитом. Однако, в августе нас постигло большое несчастье.

Однажды, захватив с собой старого Генри, мы отправились обследовать северную часть горы вдоль «Коровьего каньона». Увидев у себя над головой руины, которые до того никогда не замечали, мы, как сумасшедшие, стали карабкаться вверх по скалам и почти достигли уже цели, когда вдруг дорогу нам преградил гладкий выступ, на который взобраться без помощи лестницы было невозможно.

Из нас троих я был самый высокий, а Генри самый легкий; он предложил, что станет мне на плечи и таким образом сможет взобраться наверх. И в тот момент, когда, стоя у меня на спине, он шарил по краю пещеры, чтобы за что-нибудь ухватиться, оттуда выскочила гремучая змея и ужалила его в лоб.

Все это произошло с молниеносной быстротой. Он упал, увлекая за собою змею. Когда мы подняли его, лицо у него уже начало опухать. Через десять минут оно стало багрово-красным, и им овладело такое бешенство, что, если бы мы с Блэком вдвоем не держали его крепко, он бы несомненно бросился в пропасть. Укус пришелся так близко от мозга, что спасти его было невозможно.

Мы похоронили его на горе…

Смерть Генри так удручающе подействовала на нас, что мы готовы были бросить все и уехать. Но в это время к нам явился мой старый друг и учитель Дюшен. Он давно собирался познакомиться с нашими работами и проявлял ко всему такой живой интерес, что его приезд явился для нас большим утешением. Он внимательно осмотрел все найденные нами предметы и измерил черепа мумий. Затем, срубив один из кедров, который рос как раз посредине глубокой тропы, протоптанной в камне, вынул карманный микроскоп и сосчитал количество концентрических кругов. Оказалось, что срубленному дереву 336 лет. Между тем оно могло появиться на этой тропе лишь после того, как человеческая нога перестала ступать по ней.

Что сталось с жившими здесь людьми? Этот вопрос и для Дюшена был загадкой, Оспа или другая эпидемия оставила бы непогребенные тела. Дюшен высказал предположение, которое я впоследствии услышал в Вашингтоне от доктора Риплей, что племя было уничтожено не здесь, в его горной твердыне, а на летних полях и пастбищах, по ту сторону реки.

Дюшен прожил среди индейцев двадцать лет и потому мог объяснить нам назначение многих предметов, которое было для нас неясно.

— Две четырехугольные башни на вершине горы, — пояснил Дюшен, — вероятно, были зернохранилищами. Об этом свидетельствует найденное там зерно. Его оказалось немного. Очевидно, гибель пришла летом, когда новые запасы еще не поступали, а старые были израсходованы. Полукруглые руины, которые так эффектно выделяются на закате среди пиний, представляют собой остатки амфитеатра, в котором происходили празднества и религиозные церемонии. Это наиболее интересный из всех здешних памятников, и потому советую вам не начинать тут раскопок, предоставив это ученым археологам. Круглая башня «Горного Города», которая так пленила вас, быть может, действительно, была, как вы предполагаете, наблюдательным постом, но, судя по расположению ее щелевидных окон, я скорее склонен думать, что она служила для астрономических наблюдений. Жившее здесь племя стояло на весьма высокой ступени культуры, может быть, эти люди и были мало цивилизованы, когда они впервые поселились здесь, но, постепенно, живя в безопасности горных вершин, они достигли значительного совершенства в технике и в прикладных искусствах. В планировке «Горного Города» определенно чувствуется художественная мысль. Очень хороши также найденные нами гончарные изделия. Ясно, что тут жил трудолюбивый народ, занимавшийся земледелием, скотоводством и разведением птиц. Большое количество изделий из индюшечьей кости доказывает, что им удалось приручить дикого индюка. У них были и мельницы и ткацкие станки, им также были известны растительные краски. Живя изолировано от более диких племен, они развивались, преуспевая в искусствах и ремеслах. Они, вероятно, были уничтожены, стерты с лица земли во время летних полевых работ какими-нибудь дикими кочевниками, напавшими на них, чтобы завладеть их платьем, шкурами и орудиями. Я убежден, что эта орда не подозревала даже о существовании городов на вершине горы. Если бы они пришли сюда, здесь бы камня на камне не осталось. Повидимому, перебив всех в долине, они, не раздумывая, двинулись дальше своей дорогой. Меня удивляет малое количество трупов, обнаруженных вами. Те трое, которых вы нашли в мертвецкой, были приготовлены для погребения оставшимися стариками. Но куда же потом девались эти старики? Возможно, что когда осенью никто из молодых не вернулся, они все вместе отправились на поиски в долину и там погибли.

Он считал, что смерть «Праматери Евы» не проливает света на историю уничтожения ее племени.

— Тут скорее пахнет личной драмой, — говорил он, хитро улыбаясь. — Возможно, когда племя ушло на лето в долину, эта женщина была больна и отказалась итти с остальными. Возможно, что ее мужу пришло в голову неожиданно вернуться, и он застал жену в ненадлежащем обществе. Виновник мог спастись бегством, а оскорбленный супруг, в согласии с законами первобытного общества, убил изменившую ему жену.

Дюшен горячо поддержал Блэка, который настаивал, чтобы я поехал в Вашингтон и довел до сведения правительства о наших открытиях. Оно могло направить сюда для дальнейших изысканий компетентных специалистов.

— Вы должны обратиться к директору Смитсоньевского Института[3]). Он пришлет сюда археологов, которые разберутся в найденных памятниках и разъяснят нам все, что остается для нас загадкой. Научными методами они восстановят картину этой исчезнувшей культуры.

Как только Дюшен уехал, мы с Блэком начали готовиться к моей поездке в Вашингтон. Расходы по поездке мы решили покрыть из вклада, находящегося в Пардиском банке, все же расходы по раскопкам, очевидно, возьмет на себя государство. Родди часто высказывал уверенность, что за наши труды мы будем щедро вознаграждены. Когда нам случалось испортить или потерять что-либо из своих вещей во время работы, он, неизменно улыбаясь, говорил:

— Ничего, «дядя Сам»[4]) возместит нам потерю.

Осень в этот год выдалась изумительная: солнечная и мягкая, как мечта. Мы оставались в горах до января, так как желали, чтобы археологи, которые приедут производить раскопки, нашли все в полном порядке. Мы сложили все найденные предметы, включая и мумии, в нашей хижине, в которой, прежде чем уехать, мы старательно забили окна и двери. В своем дневнике, который я замуровал в стену одного из домов «Орлиного Гнезда», я упомянул о предположениях Дюшена.

Как только выпал первый снег, мы попрощались с Синей Горой и перебрались в Тарпин.

Чтобы снарядить меня, Блэк взял из банка шестьсот долларов.

Отъехав от станции, я долго из окна вагона смотрел на Синюю Гору, маячившую на горизонте. Мне было грустно расставаться с ней…

Я вышел с вокзала недалеко от Капитолия и долго простоял на улице, любуясь величественным белым зданием на фоне январского ярко-голубого неба.

Покончив с осмотром местных достопримечательностей, я принялся за работу. Прежде всего я отправился к депутату Конгресса от нашего округа, чтобы запастись рекомендательными письмами. Он принял меня любезно и посоветовал обратиться в. Комитет по делам индейцев, дав письмо к его председателю. Последнего в то время не было в городе, и я потерял три дня в бесплодных разговорах с его секретарем и другими служащими Комитета. Работы у них, видимо, было немного, и они находили мои рассказы занимательными. Казалось, мне удалось их заинтересовать, и я радовался этому. Я не знал, что эти люди не пользовались никаким влиянием, но говорили они так, как будто были очень важными персонами. Я привез с собой в чемодане несколько образцов глиняной посуды и любительские фотографии, снятые мною самим. Эти фотографии давали слабое представление о величии и красоте Синей Горы, но служащие Комитета внимательно их рассматривали и обо всем расспрашивали. И лишь тогда, когда один из них предложил мне продать за гроши самую лучшую из привезенных мною ваз, я понял истинный характер проявленного ими интереса.

Наконец, вернулся председатель. У него было много неотложных дел и он принял меня только через несколько дней. Он объяснил мне, что Комитет занимается только живыми индейцами, а не мертвыми, и что его секретарь должен был сразу же сказать мне это.

Я снова обратился к депутату Конгресса. На этот раз он принял меня менее любезно, но рекомендательное письмо в Смитсоньевский институт все-таки дал. Но когда я явился туда, мне снова пришлось пройти через те же мытарства. Чтобы попасть на прием к директору, надо было убедить секретаря, что мое дело заслуживает внимания. В первый же день я выяснил, что к секретарю не так-то легко попасть. Он был занят, и мне предложили посидеть и обождать. Как только он освободился, он побежал завтракать.

Несколько дней подряд я высиживал в приемной, изучая рисунок ковра и обувь посетителей, приходивших так же аккуратно, как и я. Однажды, когда секретарь куда-то отлучился, ко мне подошла симпатичного вида молодая девушка, его стенографистка. Она стала расспрашивать, что у меня в чемодане, откуда я и зачем приехал. Все остальные ушли завтракать (это, кажется, единственная вещь, к которой вашингтонцы относятся с должным уважением). В приемной, кроме нас, никого не было. Ее звали Вирджиния Уорд. Узнав, что я специально приехал издалека, она была глубоко возмущена, что меня так долго не хотят принять. В конце нашей беседы она сказала:

— Я вам помогу. К мистеру Вагнеру обращается множество людей со всякими пустяками. Поэтому он неохотно принимает посетителей. Лучший способ добиться с ним свидания, это пригласить его вместе позавтракать. Я веду список его деловых встреч и знаю, что завтра он свободен. Я скажу ему, что он приглашен на завтрак одним интересным молодым человеком, приехавшим из Новой Мексики, чтобы довести до сведения института о сделанном им важном открытии. Я скажу, что вы просили его пойти с вами в час дня в ресторан Шортхама. Это дорогой ресторан, но если пригласить в более дешовое место, из этого ничего не выйдет. Кстати, имейте в виду, что выбор блюд вы должны предоставить ему. Вам это, вероятно, влетит долларов в десять, но зато принесет плоды.

Я был чрезвычайно благодарен мисс Уорд и спросил, не согласится ли она сама позавтракать со мной в этот день.

— Ах, нет, — сказала она, покраснев, как мак. — Неужели вы могли подумать…

Я заверил ее, что ничего особенного не думал — только то, что я в Вашингтоне бесконечно одинок. Тогда она согласилась, но лишь с тем условием, чтобы пойти в недорогой ресторан. За завтраком она сообщила мне много полезных сведений.

— Если вы в Вашингтоне хотите добиться к себе внимательного отношения со стороны какого-нибудь влиятельного человека, пригласите его в ресторан. У нас за хороший завтрак вам что угодно сделают.

— Неужели вы хотите сказать, что даже такие почтенные люди, как директор Смитсоньевского института?.. Какой ему интерес возиться с бедным пастухом из Новой-Мексики, когда он может обедать с учеными и дипломатами?

Она весело рассмеялась:

— Попробуйте только назвать ему ресторан пошикарнее, вроде Шортхама, и я ручаюсь, что он не откажется. За завтрак надо платить, а ученые и дипломаты стараются избегать подобных расходов.

Я спросил, нужно ли мне захватить с собой глиняную посуду, которую я привез. Она снова рассмеялась и сказала:

— По-моему, это лишнее. Ресторанная посуда произведет на него более сильное впечатление.

День завтрака в компании секретаря был 22-м днем моего пребывания в Вашингтоне. Завтрак был превосходным. Мы распили бутылку «Шато-Икем»[5]). До этого случая я никогда не слыхал о таком вине, но я запомнил его название, так как оно стоило пять долларов. Я выпил всего одну рюмку и это ему понравилось; он допил остальное.

Хотя он был очень мил и непрерывно болтал, у меня настроение сильно упало. Он не давал мне возможности сказать ни слова о моей миссии. Он подробно повествовал о том, как ему однажды было поручено его начальством и германским послом организовать поездку какого-то знатного австрийца по интересным в археологическом отношении горным хребтам на юго-западе Америки. Он с таким успехом выполнил возложенное на него поручение, что австрийское правительство наградило орденами и его и директора института. Он без конца сыпал именами и титулами людей, с которыми он встречался. Я не мог понять, как не стыдно этому пятидесятилетнему ученому рисоваться перед скромным юношей.

К величайшему моему изумлению за ликером он вдруг сказал:

— Кстати, мне удалось убедить директора, чтобы он принял вас в понедельник в четыре часа.

Дело было в четверг. До понедельника оставалось четыре дня…

Наконец состоялось мое свидание с директором Смитсоньевского института. Он внимательно выслушал меня и, повидимому, заинтересовался моим рассказом.

Он просил притти еще раз через три дня и переговорить с доктором Риплей, который считается авторитетом по вопросу о доисторических индейских памятниках. G этого момента для меня начался период, полный волнующих, радостных надежд…

Д-р Риплей сразу задал мне надлежащие вопросы; было видно, что он знает свое дело. Он заявил, что охотно первым же отходящим поездом отправился бы на Синюю Гору, но для раскопок требуются деньги, которых в его распоряжении нет. В Конгресс как раз внесен законопроект об ассигновании средств на подобные цели.

Другие сотрудники также проявляли ко мне большой интерес, расспрашивали о подробностях и заставляли снова и снова приходить в институт. Однако скоро я убедился, что как у директора, так и у остальных сотрудников, было одно желание, которое заслоняло собой все остальное. Летом этого года в Европе должна была состояться международная выставка, и все они старались использовать малейшую возможность, чтобы попасть туда в качестве членов жюри или делегатов на один из съездов. Это оплатило бы расходы по поездке в Париж и сверх того они получали бы еще жалованье. В Конгресс действительно был внесен проект об ассигновании денег Смитсоньевскому институту, но одновременно была внесена смета на расходы по участию в выставке, и последнюю они проталкивали гораздо энергичнее. Я проторчал в Вашингтоне март и апрель, и, в конце концов, из моей миссии ничего не вышло. Д-р Риплей заявил мне, что, к его величайшему сожалению, сумма, ассигнованная Конгрессом недостаточна для того, чтобы можно было организовать экспедицию на Синюю Гору.

Вирджиния Уорд была почти так же огорчена моей неудачей, как я сам. Она с горечью говорила, что и директор и д-р Риплей в сущности очень мало интересуются вымершими индейцами. Все, что им нужно, это проехаться на казенный счет в Париж и привезти оттуда несколько новых орденов.

Мне было бесконечно стыдно возвратиться к Блэку ни с чем. Я просидел в Вашингтоне весь май в поисках работы, которая дала бы мне хоть возможность скопить деньги на обратный проезд к Блэку.

Работы я не нашел и вынужден был телеграфировать, чтобы Блэк выслал мне денег на дорогу. Мне не терпелось скорее вырваться отсюда и, вернувшись в горы, снова зажить прежней свободной жизнью, снова дышать свободным воздухом…

Я был страшно разочарован, что Родди не встретил меня в Тарпине на вокзале, и немедленно отправился к нашему общему приятелю Биллю Хуку, чтобы узнать у него о Блэке.

— В последнее время, — сообщил он — Блэк избегает показываться в городе. Понимаете, Том, пока вы с Блэком играли в Робинзона Крузо, выкапывая разные древности, никому не было до вас дела. Но когда узнали, что за эти вещи Блэк выручил большие деньги, людям стало завидно, и они начали говорить, что развалины принадлежат им в такой же мере, как и ему.

Я сказал, что не понимаю, о чем он говорит.

— Неужели вы хотите сказать, что не знаете о немце Фехтиге? В таком случае Блэк приготовил для вас хороший сюрприз. Ему чертовски повезло. Он получил целую кучу денег за собранный вами хлам.

— О каком хламе идет речь? — спросил я.

— Да, о ваших драгоценностях! Фехтиг приехал сюда для скупки всяких вещей, относящихся к индейцам, и в числе прочего купил всю вашу коллекцию, уплатив за нее 4000 долларов. Эта сделка у нас в Тарпине вызвала целую бурю негодования. Я-то не жалуюсь, я сам на этом недурно заработал. Мои мулы, в течение трех недель были заняты перевозкой вещей с горы, и я содрал с немца хорошую цену. Он заказывал здесь ящики, отвозил их на гору наполненными соломой и опилками и там паковал ваши древности. При перевозке я потерял одного мула. Он спускался, нагруженный большим ящиком, и в том месте, где приходится итти узкой тропой по самому краю обрыва, мой Дженни потерял. равновесие и вместе со своей ношей свалился прямо в пропасть. Мы даже не, спустились в ущелье, но немец уплатил мне за погибшее животное…

Мне вдруг стало нехорошо, и я опустился на диван. Меня тошнило от запаха развешанных в комнате попон.

Как только мне стало немного лучше, я спросил:

— Давно ли уехал немец?

— Он уехал недели три назад. Нанял товарный вагон, погрузил в него все ваши штучки и сел вместе с ними. Сейчас он уже на пути в Европу…

Больше расспрашивать было нечего. Я пошел в гостиницу, снял номер и, не раздеваясь, бросился на кровать в ожидании утра. Все, что я пережил в Вашингтоне, было ничто по сравнению с муками этой ночи. Я решил, что Блэк сошел с ума. Я ни на минуту не допускал мысли, что он хотел обойти меня. но от всей души проклинал его глупость и самонадеянность. Я, правда, никогда не говорил ему прямо, как я дорожил собранными нами сокровищами, но, прожив со мной лето и осень, он, казалось бы, должен был почувствовать это. Впрочем, я сам до этой ночи не отдавал себе отчета в том, что эти вещи были для меня дороже всего на свете.

С первым лучом рассвета я вскочил на ноги и пошел будить Хука. После завтрака он запряг свою лучшую лошадь и повез меня к Синей Горе.

Было уже далеко за полдень, когда мы добрались до тропы, которая вела на вершину горы. Как все здесь было мне знакомо и близко, каждая пядь земли, каждая извилина тропинки, огибавшей корни древних пиний, каждая маленькая трещина в скале!

Мне хотелось без конца смотреть на знакомые предметы и дотрагиваться до них руками, как ребенку, стосковавшемуся по дому.

Блэк встретил меня у дверей хижины. Я не смотрел на него, но знал, что он пристально смотрит на меня.

— Не говори ничего, Том, не ругай меня, не выслушав сперва, — сказал он, когда я подошел ближе.

— Того, что мне известно, более чем достаточно. Объясни мне, Блэк, что заставило тебя так поступить? Зачем ты это сделал?

— Пойми, это был исключительный случай, один из тысячи. У меня не было времени снестись с тобой и получить твое согласие. Людей, которые покупают редкости и платят за них наличные деньги, чрезвычайно мало. Я знаю, что ты, как и я, мечтал о больших цифрах. Но это были не более, как детские мечты. Я видел, как подвигается твоя Вашингтонская кампания, и я решил, что 4000 долларов не так уж плохо, такие деньги на улице не валяются.

Я ничего не сказал, так как хотелось сказать слишком много. Я остался стоять на крыльце, пока золотой свет не сменился голубым, а над головой показались звезды, бледные, как небо, на фоне которого они мерцали. Над нами пронеслась стая ласточек, направлявшихся к своим гнездам в скалах. В.этот час все живое стремится домой. Подчиняясь привычке, я устало толкнул дверь и вошел в хижину. Я почувствовал запах вареного кролика. Стол был накрыт к ужину. Блэк зажег лампу и предложил закусить. Я не прошел в следующую комнату, зная, что полки в ней пусты. Голос Блэка доносился до меня, как сквозь сон.

— Кто бы другой купил их? — в сотый раз спрашивал он меня. — Люди любят поговорить о таких вещах, но не очень охотно платят за них денежки.

Когда я сказал, что мне никогда в голову не приходило продать эти вещи, он мне не поверил. Он напомнил, как мы мечтали о большой награде, которую мы получим от правительства за сделанное открытие.

— Это верно, — ответил я, — но я никогда не собирался продавать собранные нами памятники старины по той простой причине, что они, по моему убеждению, не принадлежат ни мне, ни тебе. Если мне не удалось заинтересовать вашингтонских ученых нашими раскопками, это еще ничего не значит. Я поступил бы на железную дорогу и, накопив денег, снова пришел бы сюда продолжать начатое дело. Из бесед с археологами Смитсоньевского института я приобрел много сведений и теперь бы мог самостоятельно вести дальнейшие изыскания.

Блэк напомнил мне, что я обязан подумать о своей будущности:

— Вырученные мною деньги лежат в банке на твое имя, и на эти средства ты получишь образование.

— Неужели ты думаешь, что я притронусь к этим деньгам? — Я посмотрел ему прямо в глаза. — Это так же невозможно, как если бы они были краденые. Блэк, ответь мне на один вопрос: неужели ты думал, что эти раскопки я производил ради денег?

Родди ответил, что он, конечно, видел, как я увлекаюсь нашей работой и как я был горд достигнутыми результатами, но, вместе с тем, он полагал, что я так же, как и он, имел в виду, рано или поздно, «реализовать» их и, что, в конце концов, дело сведется к деньгам.

— Если бы мне предложили не четыре тысячи, а четыре миллиона доллаларов, — ответил я, — я бы не продал наших сокровищ. Я бы скорее продал родную бабушку, чем «Праматерь Еву».

— Не плачь, — мрачно сказал Родди, — она отказалась покинуть нас. Она бросилась на дно «Коровьего каньона» и увлекла за собой лучшего мула Хука.

Этот мучительный диалог продолжался несколько часов. Я старался заставить Блэка понять, какую громадную ценность имели для меня собранные вещи. К сожалению, это мне удалось. Он грустно сидел на скамье, облокотившись о стол, закрыв лицо от света лампы.

— Бесполезно продолжать этот разговор, — наконец проговорил он. Ты умнее и образованнее меня, но я тебя прекрасно понял. Я вижу, что для тебя мои хорошие побуждения не являются оправданием.

Он встал, снял со стены заплечный мешок и, сунув в него белье, начал натягивать куртку. Я молча следил за его приготовлениями. Он подошел к шкафу, достал оттуда несколько плиток шоколада, табак и трубку.

— Ты свернешь себе шею, если вздумаешь ночью спускаться верхом по горной тропинке, — сказал я.

— Я не поеду торной дорогой. Я спущусь кратчайшим путем в «Коровий каньон». Там пасется моя лошадь.

— Сегодня высокая вода, переправа опасна.

— Меня удивляет, что ты употребляешь такие выражения: «переправа опасна» — такие плакаты можно видеть во всем мире.

Он, не оборачиваясь, вышел из комнаты и направился к тому месту, где нами была сооружена качающаяся лестница из связанных вместе древесных стволов.

— Ты зацепишься мешком за сучья и погибнешь.

— Это мое дело…

Мои глаза успели привыкнуть к темноте, и я ясно мог разглядеть теперь фигуру Блэка. В ней было что-то упрямое. Мне хотелось протянуть к нему руку и удержать его. Но что-то более властное остановило меня. Я видел, как он осторожно поставил ногу на первый сук и обнял ствол дерева.

— Ну, — сказал он, — будь счастлив. Я рад, что это ты поступил со мной таким образом, а не я с тобой.

Его голова исчезла за выступом скалы. Я лежал на краю пропасти, прислушиваясь к скрипу сучьев под его могучим телом. Наконец наступила тишина.

На следующий день я долго не ложился спать, ожидая возвращения Блэка, хотя, в сущности, я знал, что он не вернется. Через несколько дней я отправился в Тарпин, чтобы там навести о нем справки. Билль Хук сообщил, что Блэк продал ему лошадь за 60 долларов. У начальника станции я узнал, что Родди купил билет до Уинсло — штат Аризона. Я телеграфировал туда, но никто не мог дать мне никаких сведений.

Зимой я уехал в Парди, надеясь там напасть на след Блэка. Я помещал всюду объявления, зная, что Блэк читает газеты, сам объехал всю железную дорогу Санта-Фе, поручил поиски полиции и миссионерам, разъезжающим по стране, обещал награду в тысячу долларов тому, кто укажет его местонахождение. Но все напрасно. И чем старше я становлюсь, тем глубже я понимаю, какую ошибку я совершил в ту памятную ночь по отношению к Блэку, отплатив неблагодарностью за его дружбу!..