Вспомни обо мне

12 Из дневника Анатолия Концевича

Ночь и без того казалась бесконечной, наполненной страхами и тревогой. Я переволновался, у меня расстроился кишечник, поэтому, как только я вошел к себе домой, первым делом бросился в туалет. Я презирал себя за все, что происходило и еще, я чувствовал, будет происходить со мной в ближайшее время. Пока все не прояснится, пока всем не станет ясно, где моя жена, где ее ожившая сущность, где правда, а где ложь…

Когда я вернулся к себе, было около пяти утра, и все вокруг было холодновато-серым, унылым и холодным. И даже моя квартира показалась мне выстуженной, нежилой. Вот когда была жива Вера, все было иначе, и квартира пахла теплыми пирогами, гороховым супом или чем-нибудь еще вкусным или просто чистотой, цветами, новыми шторами или мебелью. Это был запах семьи, благополучия и ожидания чего-то невыразимо прекрасного, дивного. Ожидание ребенка – это ли не чудесное чувство?

Какое-то мгновение потребовалось мне на то, чтобы, войдя в дом, пересечь прихожую и войти в туалет. Почему я так зациклился на этом туалете и тех нескольких секундах? Да потому, что именно в тот момент мне показалось, что воздух в квартире холодный и почему-то синий или голубоватый… Так бывает, если в гостиной включен телевизор.

После туалета я вошел в ванную комнату, там разделся и принял горячую ванну, она была мне просто необходима. Потом, распаренный и совершенно обессилевший, я, закутавшись в халат, вышел в прихожую… Голубоватый свет лился из гостиной. Я пошел на этот свет…

На экране телевизора я увидел Веру. Она плескалась в реке, и солнце играло ее слипшимися, влажными от долгого купанья волосами. Я знал эту кассету наизусть, я часто просматривал ее после смерти жены, иногда плакал… Вера там была в ярком, бирюза с оранжевым, купальнике, слегка загорелая (загар вообще не прилипал к ней, под солнцем она становилась розовато-кремовой, как зефир), веселая, счастливая, и, глядя на нее, становилось понятным, как же хрупка человеческая жизнь и как слаб человек перед какими-то болезнями, вирусами, что он слишком уязвим, чтобы жить долго…

Когда я уходил, телевизор не работал, это точно. И кассета лежала на полке, в определенном месте, и только я один, как мне казалось, знал, где ее можно взять. Кто же побывал в квартире в мое отсутствие? Кому понадобилось вставлять ее в видеомагнитофон, чтобы я, войдя к себе домой, вновь увидел Веру… Тому, кто желал мне зла. И этим человеком, как мне думается, была сама Вера.

Я на дрожащих ногах подошел к телевизору, все выключил, и в комнате стало тихо. Надо было хотя бы немного поспать, прийти в себя после обрушившихся на меня событий. Перед глазами все еще маячили чудовищные по своему цинизму картины кладбищенской колдовской жизни: изъеденный червями труп неизвестного мужчины, его огромные испорченные зубы, бледное лицо Лени Охрименко, серьезное и сосредоточенное лицо Марка Садовникова… А в ушах до сих пор стоял тревожащий душу шорох полуистлевшей одежды в момент, когда тело перекладывали на носилки…

Я вошел в спальню, снял халат и, оставшись голым, лег под остывшее, холодное одеяло. Мне надо было уснуть, уснуть во что бы то ни стало, иначе мои ночные кошмары плавно перейдут в день и доконают меня, превратят на долгие часы в совершенно больного, разбитого человека. Я закрыл глаза и тут же услышал шаги в прихожей… В этот момент дверь распахнулась, кто-то в черном очень быстро, птицей, влетел в комнату и брызнул в меня чем-то холодным, душным, смертельным…

И я умер.