Встретимся на Черной речке

ГЛАВА 14

Сегодня я выходила на пленэр с желанием в компании со сладким предвкушением.

Сегодня был необычный день. По расписанию — общий выход. Это всегда очень волнительно! В художественной школе, в Академии общие пленэры всегда вызывали у меня море положительных эмоций. Когда все группы объединяются в одну, выходят огромной толпой в одно место. Это всегда шумно, весело, чувствуется особая энергетика, творческий запал большой общности художников. Все рисуют одно и то же, но самое интересное то, что получается у всех совершенно разное. Казалось бы, тридцать человек стоят на берегу одного и то же озера, видят один и тот же берег, но потом, при просмотре, кажется, что все находились в разных местах. Еще у нас была фишка: между рядами мольбертов «ходили» несколько записок, в каждой из которых давалась инструкция, что именно (вымышленное) нужно добавить на рисунок. Кому-то попадались все три записки, кому-то одна, а до кого-то вовсе не доходили. Какие могут быть инструкции? Мне, к примеру, попадались следующие: «Добавить на картинку котика так, чтобы его было тяжело найти», «Добавить мифического персонажа», «Добавить человека, который был бы похож на директора художки». Потом, на просмотре, безумно интересно искать эти мелкие дорисовки.

Место было выбрано из соображений «большая площадь с приемлемым видом на Черную речку». Таковым оказалось поле в северной части острова. Сегодня с нами рисовали и детки из «Летней художественной школы», поэтому передавать записки с неприличными заданиями было строго настрого запрещено ректором под угрозой отчисления.

Так как на выход шли абсолютно все (и даже неумеющий рисовать проректор), толпа растянулась. Я отстала от Катерины под предлогом разговора с одногруппником Сергеем, и быстро забежала к медику Егору.

Парень во дворе спорил с какой-то бабушкой. Предмет спора — корова Февралька, которая никак не может разродиться.

— Баб Валь, да не ветеринар я! Не знаю особенностей протекания родовой деятельности у крупнорогатого скота! — орал на ухо бабушке Егор.

— Какого «текания»? — громко переспрашивала глуховатая старушка.

— Егорушка, да помоги ты! Потеряю корову!

— Господи… — парень сжал виски ладонями. — Хорошо! Не ревите только! Позовите деда Максима. Я сейчас приду.

— Чего? Не слышу, сынок.

— Сейчас приду! — махнул рукой Егор.

Бабушка торопливо посеменила в сторону парома.

— А говорит не слышит… Поняла же про деда Максима, — пожаловался мне медик. — Марин, срочное что-то? Видишь, я коровьим акушером заделался.

— Я быстренько, — торопливо сказала я. — Тут такое дело: Катерина не ест ничего, пытается похудеть.

— Зачем? — округлил глаза Егор.

— Стесняется раздеваться, — Егор еще шире раскрыл глаза. — Да-да, ей кажется… Ну ты понял. Ты правь ей мозги, пожалуйста. У нее и так с желудком проблемы, а если она питаться одной водой будет, то… Только ей не говори, что я сказала!

— Понял. Спасибо за информацию. Мозги вправлю, — отчеканил парень.

Я, с чувством выполненного долга, примкнула к последним идущим на пленэр. На месте выбрала тенек под высокой сосной. Рядом пристроился Виктор. На поле яблоку упасть было негде. К нам, под сосну, пришел проректор, одногруппница Лариса, и два обильно испачканных краской островских мальчишек. Поле было больше похоже на береговую террасу: как в античных амфитеатрах ступенями шли уступы, поэтому рисовавшие не мешали друг другу, не перекрывали обзор.

Через час после начала по полю начали расползаться записки с заданиями. И хоть ректор покрикивал на студентов, мол, хватит заниматься ерундой, я только что видела в руках у маленького мальчика, стоящего передо мной, записку с подчерком ректора. «Нарисуй в поле маленькую мышку с длинным хвостом». Понятно, это специальные «детские записки», написаны на розовой бумаге, их передают только деткам.

Следом пошли записки на белой бумаге. «Добавь мини-карикатуру на нашего проректора-гения живописи». В виду имелся наш проректор по учебной части, который, как поговаривали, совершенно не умел рисовать.

Я не стала выполнять это задание, отдала дальше. Затем маленькая девочка принесла мне новую записку. Я прочитала ее, покраснела, и начала искать глазами Кирилла. А ведь эту бумажку мог «перехватить» кто-то другой!

Я покраснела не от смущения, а от удовольствия. Я хочу дорисовать твой портрет ню. Надеюсь, ты не откажешь позировать».

Девочка снова прибежала, сунув мне в карман новое послание.

«Давай сегодня закончим?»

Я закрыла глаза, чувствуя, как бешено заколотилось сердце. Витька подозрительно посмотрел на меня.

— Ты мне дашь задание или нет? Уже второе в карман складываешь.

— Это не задание, — я запнулась. — Это Катя балуется, письма мне пишет.

Мысль о том, что Кирилл думает обо мне, о том недописанном ню (и, вероятно, о моем теле…) отзывалась во мне сладостным волнением.

Пришлось изображать, будто бы рисую. Хотя кисть подрагивала в моих руках, выдавая волнение. Новая записка.

«Посмотри на меня».

Я сделала вид, что устала сидеть, и встала пройтись, разработать ноги. Спустилась на уровень ниже, поболтала с сокурсником Сергеем. И, наконец, взглядом нашла Кирилла. Его и толпу студенток вокруг него.

Сердце кольнула ревность… Я присела рядом с Сережей, и искоса посматривала в сторону Ривмана. Вот Алла из 404, она навязчиво льнула к преподавателю, заглядывая прямо в глаза. Вот Маша, ее одногруппница, которая надела футболку с очень глубоким декольте и специально наклоняется к мужчине поближе, тряся грудью. Вот Света, я с ней сижу рядом на истории искусств. Света выслушала то, что ей сказал Кирилл Робертович, и слишком громко рассмеялась. Притворно громко. Кирилл повернулся в мою сторону, и по его выражению лица я поняла мысль, которую он хотел мне донести.

Когда Алла снова слишком близко подошла к нему, он встал напротив нее, и с каменным лицом сказал ей что-то, что, судя по лицу девушке, ей сильно не понравилось. Когда — то я слышала такую фразу: «Есть такая эмоция — улыбка разочарования». И вот сейчас я эту эмоцию увидела в живую. С лица Аллы медленно сползла та самая улыбка, когда Кирилл Робертович отошел от нее. Девушка повернулась в нашу сторону и мне на секунду стало страшно, она сделала такое выражение лица… Какая — то злоба, агрессия, антипатия… Мне даже показалось, что она сейчас развернется и кинется на преподавателя с кулаками. Я начала понимать, что он хотел донести до меня этой сценой, и картинка начала складываться, однако, мне нужно было знать наверняка. Услышать это от него.

Я опустила голову, рассматривая желтую бабочку, севшую на носок туфельки. Маленькая ручка на секунду показалась, оставив на моем колене свернутый лист бумаги.

«С некоторых пор я опасаюсь близко общаться со студентками, >> (‹<ками>> было подчеркнуто) «но ты стала исключением».

Я подняла голову, посмотрела на Кирилла и кивнула. Девочка, видимо, не поняла инструкцию, и осталась стоять рядом. Я потрепала ее по плечу, и спросила:

— И что он тебе за это обещал? Конфеты?

— Дядя Кирилл? Он хороший, он с нами постоянно рисует. И кружил меня, как карусель. — Девочка замялась, но все же решилась спросить. — А что, есть конфетки?

У меня, конечно же, не было-не люблю сладкое. А вот у сокурсника Сережи, жуткого сладкоежки, всегда с собой запас конфет. Я без спроса пошарилась в сумке, и достала из бокового кармана пригоршню леденцов.

— Спасибо, — девочка распихала сладости по карманам платья, и на прощанье крикнула. — Ты хорошая тетя!

Я усмехнулась, и пошла к Сереже, просить прощение за терзание его запасов.

Выполнить свои условные договоренности об окончании моего портрета ню мы не смогли. Вечером, после совещания руководства пленэра в школе, было решено ехать на большую землю за запасами провианта. Кирилла я не видела, так как он уехал с ректором, но зато на своей кровати я обнаружила пакет с тремя банками белил — сегодня во время выхода у меня кончились все запасы. Я сжала баночки, улыбаясь самой себе. Дело даже не в самом портрете, а в том, что он хочет меня рисовать, при этом так сильно! Эта мысль меня волновала, и дарила надежду на то, что у нас есть шанс на отношения, а не на мимолетную интрижку на острове.