Встретимся на Черной речке

ГЛАВА 5

Посреди ночи я проснулась от страшных звуков. Спросонок казалось, что где-то включили на повтор бесконечный музыкальный ряд глухих вскриков. Я села, прижавшись спиной к холодной деревянной стене.

Пружины кровати печально скрипнули, я замерла, ожидая, что Катерина проснется — она всегда чутко спала. Но, видимо, сегодня ей снились новые для нее сны (с участием мужчины), и такой незначительный раздражитель, как старая пружина, не мог вытянуть ее из объятий Морфея. Окончательно проснувшись, я поняла, что эти страшные звуки не то иное, как ухание совы.

Я завалилась обратно на кровать, но уснуть так и не смогла. Крутилась на постели, заворачиваясь в одеяло, сбрасывая его, высовывая одну ногу и пряча ее обратно. Какое же это мучение: хотеть спать и не иметь возможности заснуть.

Я встала, закуталась в длинное драповое пальто бабы Марьи, и вышла на крыльцо. В городе я, со 100-процентной вероятностью, могла определить, сколько времени: засиживаясь до утра за мольбертом, я научилась понимать, какой сейчас час по предрассветному зареву. Но здесь мой навык оказался неприменим: город находился в окружении заводов, и круглогодично тонул в смоге, а Черный остров, живя посреди широкой речки, в отдалении от промышленного центра, являл собой чистый, нетронутый край. Было совершенно не понятно: сейчас глубокая ночь или мы уже движемся к рассвету?

Я вышла за ворота, и присела на лавочку под почтовым ящиком: когдато об был окрашен в цвет российского триколора, но сейчас заржавел, и лишь местами были видны куски белой, синей и красной красок. Было очевидно, что его давно не открывали. Сова продолжала кричать, и из-за положения острова, и его, пусть и условной, границы с сушей, невозможно было определить: где находится дурная птица? «Совы не то, чем кажутся», — мрачная фраза из сериала «Твин Пикс» невольно всплыла в моей памяти.

Со временем я привыкла к темноте, в которой тонул остров, и даже стала различать очертания: вон там, на пригорке, стоит здание школы, а в той стороне, совсем далеко, виднеются верхушки вековых сосен Черного бора (про него нам сегодня рассказал Егор), а если повернуть голову влево, то можно различить очертания наплывающего на берег плотного тумана— там расположен пологий спуск к реке и паром. Через полчаса ветер поменял направление, туман стал наползать на деревню, и стал слышен звук бьющихся о песчаный берег волн. Где-то снова заухала сова, на время затихшая, а сейчас будто бы потревоженная. Боковым зрением я заметила движение где-то справа, которое резко вспыхнуло на фоне статичного пейзажа. Резко повернулась, но никого не увидела: по-прежнему туман и слабые очертания изб в нем. Но буквально через секунду снова появилось что-то динамичное в окружающем меня ночном спокойствии: и теперь я четко видела силуэт человека, неспешно идущего по склону в сторону Черного бора. Прошлым утром я сквозь сон слышала звон церковных колоколов, но церковь находилась в другом конце острова, значит, это не звонарь. Чем дольше я присматривалась к фигуре, тем четче рассматривала очертания: высокий человек, несший что-то на плече. Что-то очень похожее на… Переносной мольберт! Это мольберт. Я даже концы треноги рассмотрела. Понятно, кто-то из наших вдохновился ночными видами и решил порисовать в одиночестве.

Я решила пойти за ним. Хотя бы не так одиноко будет. Да и, скорее всего, это Витька, мой одногруппник — фигура очень похожа.

За эти дни на острове я слишком остро ощутила одиночество, а ведь я практически забыла это чувство — после ухода из нашей семьи отца прошло много времени, душевные раны успели затянуться.

Оступаясь, иногда теряя узкую тропку, я медленно шла за фигурой, скрывающейся в темноте. Наконец, на обрыве, за которым и расположился сосновый бор, человек остановился, установив треногу в сырую после вчерашнего дождя землю. У него с собой был огромный чемодан с красками, походный стул и складной маленький столик («Хорошо вооружился», — с улыбкой подумала я). Но чем ближе я подходила, тем очевиднее становилось — я не знаю этого мужчину. Это не Витька-этот мужчина был выше. Потом я подумала, что это Сергей Геннадьевич, наш куратор, но этот мужчина был стройнее. «Еще не хватало мне знакомств. На краю Богом забытого острова. Ночью», — подумала я, и остановилась, прижавшись грудью к огромной в обхвате сосне.

Мужчина, не торопясь, достал из сумки чайничек (!), две кружки. Затем долго, с наслаждением, разводил краски, чистил кисти, мастихин, вьггирая их о видавшую виды тряпку.

Начало светать.

Судя по размеренным, медленным движениям мужчины, он шел сюда не для ночного пейзажа, а для предрассветного вида на часть Черного бора и кусочек речки, которая клубилась паром, отвергая холодный утренний воздух. А, следовательно, это был опытный художник: он не торопился, не метался в поисках удачного места — он сразу видел, что именно и когда хочет писать. Но это нисколько не помогло мне идентифицировать его— мужчина стоял по мне спиной. Единственное, что я видела — это высокий черный хвост, крепкие плечи, укутанные в черную куртку, торчащий из-под нее белый воротник, и высокие резиновые сапоги. «Продуманный», — сказала я сама себе, чувствуя, как сжимаются от холода пальцы ног: кроссовки промокли из-за росы.

— Вы долго будете там стоять? — мужской голос прорезал звенящую тишину. — Будете чай? Зеленый?

Я метнулась назад, затем остановилась: не думала, что буду застигнута врасплох.

— Извините, не хотела вам мешать. Рисуйте, я пойду.

— Вы мне не помешаете, — с усмешкой сказал мужчина.

— Извините еще раз! Рисуйте. А то свет упустите.

— Хороший художник свет не упускает, — снова усмехнулся мужчина, и повернулся ко мне. — Так вы будете чай?

Найти в себе силы на ответ я так и не смогла — на меня смотрели те самые глаза с цыганской карты: черные, глубокие. Но черных глаз на свете много, а вот такое лицо… Именно то лицо, что снится мне последние полгода: пухлые губы, легкая щетина, прямой нос с узкими ноздрями, черные, широкие брови… Портрет этого мужчины лежит в моем рюкзаке, и я сама его нарисовала! Я несколько раз моргнула, заставляя себя очнуться, но это не возымело успеха: мужчина был здесь, прямо передо мной, и только когда он отвернулся, я смогла вздохнуть. Это как увидеть давно умершего человека: во-первых, это невозможно, во-вторых, дико пугает.

Художник налил в кружку чай из низкого пузатого чайничка, и протянул мне, как бы выманивая меня из темноты сосновой рощи. Я, как завороженная, шагнула вперед, не отрывая глаз от его лица. «Это он! — пульсом била в виске мысль. — Это невозможно!

Мужчина передал мне кружку, которая приятно согрела озябшие руки, и пододвинул ко мне стульчик. Я села, не удержавшись от судорожного движения — я ужасно замерзла, и меня слегка потряхивало. Мужчина сделал первый мазок, глядя на горизонт, но отложил старую деревянную палитру.

Снял черную куртку, накинув ее на мои плечи.

— Нет, вы знаете, я пойду, — как бы очнулась я, поняв, что не имею права находиться здесь: между художником и его натурой.

— Пейте чай, — спокойно сказал мужчина, и отошел с мольбертом на пару метром от меня. — Наслаждайтесь видом. Скоро будет красиво.

«ТЫ красивый», — подумала я. Через полчаса я поймала себя на странной мысли… Я сижу на неудобном, маленьком стульчике, на краю света, где-то рядом монотонно пищат комары, слабое рассветное зарево принесло с собой новую порцию холодного ветра, чай в моей кружке остыл. Но мне… Мне комфортно. Мужчина, судя по звукам, быстро клал краску, практически не отвлекаясь от мольберта. Я откровенно рассматривала его, и он не противился, а, возможно, и не замечал этого: его взгляд был устремлен на горизонт. Я последовала его примеру, и повернулась налево: там, над бесконечно простирающейся речкой, всходило тусклое солнце.

— Вы здесь надолго? — решилась начать разговор я.

— Как все, — ответил мужчина, не отвлекаясь от картины.

— Здесь так себе, — честно призналась я. — Связь не ловит, еда только местная, часто нет электричества.

— Разве это важно, когда здесь такие виды и такие девушки? — с улыбкой спросил мужчина.

— Я не местная. Я тоже художник.

— Я знаю, что не местная. Оцените? Как художник?

Я поставила кружку, подойдя к мольберту. И, не удержавшись, улыбнулась: на картине доминировала я, вместо пейзажа. Причем с соблюдением абсолютной достоверности: промокшие кроссовки, подогнутые по-турецки ноги, согнутая спина под тяжестью промокшего от утренней влаги пальто и слишком большой мне кожаной мужской куртки, волосы, наспех собранные в пучок, тонкие длинные пальцы в не отмывающейся краске, сжимающие кружку. И лишь на фоне было изображено восходящее солнце и туманная река.

— Что — вздохнула я. — Если я и думала, что когда-либо буду натурщицей, то не хотела такой позы и такого фона.

— Это самый лучший фон, который можно себе представить, — вежливо ответила мужчина. — Останетесь? Я еще порисую.

— Нет, я пойду, — сказала я, аккуратно укладывая мужскую куртку на стульчик.

— Дорогу назад найдете?

— Я, в отличие от вас, мучаюсь здесь не первый день, — усмехнулась я, и, не оборачиваясь (наугад!), пошла домой.

«Наверное, мне это привиделось», подумала я, опускаясь на лавку возле ворот бабы Марьиного дома Это он! Теперь вера в цыганские гадания не казалась мне дикостью.

С ним так легко! Бывают такие люди, с которыми не чувствуешь необходимости говорить: молчание кажется естественным и не гнетущим.

Его спокойствие и уверенность как бы накрыли меня куполом, убаюкивая‚ внушая, что все хорошо. Никогда не чувствовала себя так в обществе незнакомого человека.

Хотя, кажется, что мы знакомы много лет. Наверное, это из-за того, что я так долго видела его во снах.