Встретимся на Черной речке

ГЛАВА 18

Баня практически выстыла, остался только приятный легкий пар. Я наблюдала, как раздевается Кирилл. Мне самой достаточно было развязать пояс пушистого халата. Но он и этого не дал мне сделать. Тяжелая махровая ткань опустилась на пол, освобождая тело, уже давно готовое к ласкам черноглазого мужчины. Большая для меня футболка Кирилла упала следом.

Он уже видел меня обнаженной, но судя по тому, как пылали его глаза, до этого момента он действительно не видел во мне объекта возбуждения.

Или старательно игнорировал свои чувства. Раньше взгляд был спокойный, ровный, а сейчас и без того иссиня-черные глаза стали похожи на бездонные круги. Кирилл будто бы в первый раз видел меня: шею с нежной кожей, тонкие ключицы, полную грудь, беспокойно поднимающуюся, царапающие его руки острые соски, талию, плоский живот, уходящий к волоскам на лобке, так необычно смотрящимися на теле современной девушки, привыкшей к эпиляции, ноги с аккуратными икрами и маленькими лодыжками. Это был взгляд не художника, хладнокровно рассматривающего натуру, а взгляд мужчины, который видит желанную женщину.

Я провела пальчиками по мужской груди, опускаясь по темной линии волос к животу, и ниже. Кирилл остро отреагировал на такую незначительную ласку, подаваясь вперед, прижав меня к теплому деревянному полку, на котором лежит горячее от пара полотенце. Его руки аккуратно выводили узоры на моей спине, то скользя по пояснице, то поднимаясь к чувственному месту на шее. В этот момент к рукам добавлялись губы, соединяя и удваивая ощущения: пальцы нежно гладили кожу над позвонками, а язык Прочерчивал линии над ключицами. Мне очень хотелось трогать, гладить Кирилла, но он полностью завладел инициативой, и я послушно поддалась.

Поцелуи становились все более яркими. Дыхание перехватывало, когда его язык касался моей верхней губы, а затем зубы слегка прикусывали ее. Я ощущала, как руки медленно, терпеливо перемещаются со спины за ягодицы, затем на бедра. Когда пальцы ласково очертили полукруги на внутренней стороне бедер, я, не выдержав, сама слегка подавалась вперед, вцепляясь ногтями в плечи Кирилла. Он довольно улыбнулся, не отрываясь от меня, углубляя поцелуй.

— Ты очень терпеливый, — горячо прошептала я.

— Очень, — прорычал мужчина. — Полгода ждал.

— Все, хватит ждать, — капризно сказала я, проводя указательным пальцем по возбужденному члену.

Мужчина тяжело втянул воздух, и тут же ответил мне — безо всяких прелюдий, два пальца резко вошли в меня, вызвав мой вскрик. Я давно была готова, и Кирилл, ощутив это, что — то одобрительно прошептал. Новый толчок, и новый вскрик. Он еще даже не вошел в меня, а уже ощутила, как внизу живота стягивается тугой узел. Мо ногти впиваются в смуглую кожу, оставляя темные следы. Новый толчок, и новый вскрик. Дыхание перехватывает, и сил не хватает даже на то, чтобы набрать в легкие побольше воздуха. Новый толчок, и новый вскрик. Узел внизу живота в последние разы вибрирует, выдавая волны наслаждения, и под мой крик облегчения, исчезает. Я все еще чувствую, как пальцы внутри нажимают на чувственную точку, но все слабееслабее, как бы успокаивая. Поцелуй молчаливой благодарности, прижатый к крепкому плечу влажный лоб, тяжелое прерывистое дыхание и мысль «Хочу еще!

Поднимаю на Кирилла пьяный, полный желания взгляд и вижу такой же, ответный. Пламя в его глазах разжигается все сильнее от моих прикосновений к подрагивающему члену. Мужчина откидывает голову, втягивая влажный банный воздух, закрывает глаза. Я наслаждаюсь видом его прекрасного тела — вот что достойно кисти художника. Точнее, художницы… И я непременно это сделаю! Широкие плечи, обвитые линиями напряженных мышц, рельефная грудь, плоский живот, соблазнительная линия волос, идущая вниз. Терпение мужчины не беспредельно, и он улыбается мне так, что становится ясно: сейчас он получит все, чего так долго ждал. Хищная, чисто мужская улыбка.

Руки широко разводят мои бедра, его взгляд опускается вниз, выдавая новую порцию визуального удовольствия — член нетерпеливо подрагивает, получая эти сигналы. В предвкушении я зажмуриваюсь, но тут же широко открываю глаза — хочу все видеть! Хочу видеть, как ему хочется, видеть, как ему хорошо. Головка аккуратно прочерчивает контур клитора, слегка вжимаясь в него, и тут же мягко проскальзывает во влагалище, заставляя меня судорожно вцепиться в мужские бедра.

Иссиня-черные глаза пьяно рассматривают мое тело, на секунды задерживаясь на отдельных точках, но все же фокусируются на лице, впиваясь в губы, покрытый бисеринками пота лоб, висок с пульсирующей венкой, и, наконец, в затуманенные глаза. Ритм нарастает, я чувствую, как головку с нажимом скользит по передней стенке влагалища. Эти движения отдаются во всем теле, сковывая меня. Хочется стать неподвижной, полностью связанной, чтобы сосредоточиться на одном единственном ощущение — как ритмично двигается во мне мужчина.

Кирилл наклоняется ближе, опаляя кожу шеи горячим воздухом, опускается ниже и захватывает губами сосок, прикусывая его. Острая, сладкая боль соединяется с томительным жжением внизу живота, и я откидываю голову, прислоняясь щекой к ставшему влажным полотенцу, срываюсь со стона на крик. Пытка повторяется, и мужчина еще сильнее сжимает губами нежную кожу, заставляя меня быстрее двигаться ему на встречу, шире разводя бедра. Кирилл, тонко чувствуя мое состояние, ускоряет темп, глубоко входя в меня. Еще пара минут, и низ живота сводит приятной судорогой. Глубокий вдох, мужчина на пару секунд задерживает дыхание, и я чувствую, как по внутренней поверхности бедра стекает сперма.

Это было необязательно, я все ровно пью таблетки, но я не успела предупредить мужчину, и сейчас отчего-то остро пожалела об этом. Хочу до конца ощущать его тело на себе. «Хотя для этого у нас есть целая ночь», — подумала я.

— Спасибо тебе…

Такие важные, интимные слова и горячий поцелуй. Именно так я представляла себе Кирилла: страстный, искренний, чувственный. Но теперь я все ровно смотрела на него чуточку иначе. Как на своего мужчину.

После не менее приятных банных процедур я поняла, что настал тот самый момент — я полюбила баню. Не думала, что что-то заставит меня сказать такие слова! Но когда мужчина осторожно смывает с тебя пену, ласково (и как будто невзначай) задевая самые чувствительные места, чувствуешь, как меняется твое отношение.

Дома, пока не высохли мои волосы, было принято решение дорисовать ту самую картину ню, которая была начата еще до того, как я узнала, как зовут моего черноглазого. Я посмотрела на холст, и приняла ту же самую позу. Но теперь процесс рисования шел очень медленно, потому что в Кирилле совершенно выключился «художник», и включился режим «влюбленный мужчина». Он больше просто рассматривал меня, чем рисовал. За час он сделал только пару штрихов, что незначительно продвинуло работу.

— Сейчас я начинаю сомневаться в уровне своего профессионализма… — коротко констатировал мужчина, и убрал кисти.

— Потом дорисуем.

С этими словами я увлекла мужчину в спальню.

Такого доброго утра у меня не было давно! Аромат кофе не идет ни в какое сравнение с теми ощущениями, которые испытываешь от поцелуев любимого мужчины. Все остальное начинает казаться суррогатом счастья.

— Сегодня выход на пленэр, — Кирилл провел тыльной стороной ладони по моей щеке. — Пойдешь?

— А ты?

— Я сегодня с детьми рисую. У них завтра экзамен. Сегодня типа консультация, — мужчина мягко прижался колючим подбородком к моей шее.

— Да, я схожу. Один преподаватель просил… Ой, то есть требовал!

Требовал, чтобы я привезла с острова три хороших пейзажа.

— Забудь! Теперь он требует утренний секс, — последние слова заглушил поцелуй.

Спустя час, когда я уже была одета и даже выпила кружку кофе, в окне показалась знакомая рыжая шевелюра.

— Рина! Меня баба Марья убьет, если я тебя не приведу, — пожаловалась Катерина.

— Ну, ты же сказала, что я с ее любимым Кирюшей>>? — непонимающе спросила я.

— Сказала, — подруга потупилась, и фразу за нее закончил Егор.

— А еще она сказала, что «Кирюша» тебя из болота вытащил.

— Ой, дура-а, — протянула я, прижав руку ко лбу.

— Я-то не знала, что у нее дочка утонула! — начала оправдываться Катя. — Могли бы и сказать! Я еще думаю, почему она так разнервничалась, а оно вон что…

— Ну, пошли тогда, — обреченно выдала я.

Кирилл повернул в другую сторону, наказав Егору следить за мной, а мне — не лезть в болото. После этой отповеди был поцелуй, после которого допроса Катерины точно не избежать.

— Егор, а если это дом бабы Марьи, то почему в нем никто не живет? — меня не отпускала мысль о сложной судьбе нашей хозяйки.

— Живут. Приезжие в основном. Когда холодно дед Максим протапливает. Это типа гостевой дом. Но только для своих, — неопределенно ответил Егор, сжимая руку Кати.

— Да расскажи ты нормально! — гневно сказала я.

— Да ну что там рассказывать? — парень остановился. — Я сам с рассказов своей бабушки знаю. Давно это было. У бабы Марьи и деда Максима была дочка, звали ее Валентина. В 80-х она была подростком, даже уже гуляла с мальчиком. Они с ним купались, и утонула.

— А мальчик выжил?

— Да. Но такое часто случается. Здесь вообще купаться опасно — течение сильное. Чуть дальше от берега отплываешь, и уже тянуть начинает. Да и не все знают, как помочь тонущему.

— А у мальчика фамилия — Варфаламеев?

— Да. Раньше в том доме, где вы сейчас с бабой Марьей живете, ее мать жила. Вот Валя и дружила с соседом. Варфаламеевы сразу после этого уехали с острова, дом продали, но там давно никто не живет. Лет десять точно. Они с дедом Максимом быстро развелись: он ушел к своей сестре жить, а она этот дом в лесу бросила, и переехала в материну избу. Бабе Марье периодически кажется, что Варфаламеевы вернулись и хотят насолить ей. Это летом обычно бывает. Нам на лекциях по психиатрии рассказывали про такие обострения, посттравматические…

— Ужасы какие! — воскликнула Катерина. — Если б я знала, то никогда бы не проболталась про болото! Пойдемте быстрее, а то баба Марья там вся на нервы изойдет. Она и так сама не своя с утра.

— Катя, — через пару минут молчания я решилась. — А ты не знаешь, Алла уехала?

— Уехала, — угрюмо сказала подруга.

— Рассказывай! Я же вижу, тебе не терпится.

— Да, Марина, не терпится! — взорвалась Катерина. — Ты какого черта заявление отказалась писать?! Она, извините, сучка! Я же в соседнем кабинете сидела, когда папа с Кириллом Робертовичем с ней разговаривали. Как обычно овцу из себя строила. Не спорь! Ты ее не знаешь, а я, к сожалению, знакома. Говорит, «я растерялась». Мол, «запаниковала». И о какой панике может идти речь, если она, как ни в чем не бывало, соврала Кириллу Робертовичу, что «его зовут». Она даже и не думала спасать тебя! Кирилл Робертович, конечно, суров, — подруга очень быстро говорила, часто сбиваясь. — Он так жестко с ней говорил… Я и не представляла, что он так может. Папа тоже сразу сказал — отчисление. Алла ныла, что-то там про свои таланты лепетала, а папа такой «Мы уже познакомились с вашими талантами». В общем, жутко было. Но по голосу Ривмана я сразу поняла — он тебя любит! Так чужого человека защищать не будут. Я все сказала.

После последней фразы я не удержалась, и рассмеялась.

— Я все сказала», — обратилась я к Егору. — Слышал?

Егор сдерживал улыбку, глядя на Катю.

— Серьезная она у меня, да? — в его голосе слышалась нежность.

— Очень серьезная! — со смехом подтвердила я.

Катерина махнула на нас рукой, но потом тоже рассмеялась. Солнце проскочило между плотно смыкавшейся кроной деревьев, и осветила поляну с теми самыми цветами — голубыми в крапинку.

— Егор, здесь нет болота? — осторожно спросила я.

— Здесь — нет.

— Поможете мне букет собрать?

У дома бабы Марьи влюбленная пара быстро ретировалась, оставив меня в одиночестве. Я прокралась в избу, заметив в углу, перед высоко поднятой иконой, бабу Марью. Она сидела на стуле, поддерживая низко наклоненную голову кулаком.

Я на цыпочках подкралась, выставив перед лицом бабушки букет.

— Энто мне?

— Вам, — я присела на подоконник, оказавшись на одном уровне с лицом старушки. — Самые красивые нашла.

— И из-за них в болото полезла что ль? — с характерной для нее иронией спросила бабушка. — Я бы и без цветов прожила как-нибудь. Сто лет никто не дарил, так и еще бы столь прожила. Валюшка мне все цветы таскала…

Баба Марья низко опустила голову.

— У меня чуть припадок не случился, как Катька сказала, что ты в болото сиганула. Там же Апрелька нонешним летом утопла. Куда тебя, дуреху, понесло-то? Не зная броду, не суйся в воду!

— Ну, так получилось… — вяло ответила я. — Обошлось же.

— Я Вальку-то поздно родила, — неожиданно сказала бабушка. — Мы с Максимкой уже считай десяток прожили, думали, уже и не ждать деток. Все бабы родили уже, и не раз… У мамки нас семеро было. Вот ведь бабы были!

Хоть и говорят «в тылу», а все одно тяжело было. И хлеба не было, и скотину кормить нечем, а все выжили, да еще детей подняли… И вот, наконец-то, я Валюшку родила. Пока пузатая ходила — все с улыбкой, даже поговаривать стали, что с ума сошедша… И вот так моя жизнь оборвалась, за миг. Потом понести больше не вышло, да и поздно уже было. Так и коротаю свой век.

Баба Марья подняла серые, выцветшие глаза, к иконе.

— Приезжать-то будешь ко мне? А то разлетитесь, как голубки…

— Конечно, буду! — я обняла старушку, ощутив запах выпечки и распаленной солнцем кожи.

— И на том спасибо, — довольно ответила баба Марья.

Я оглядела комнату. Телевизор, накрытый белой вязаной салфеткой, старые, деревянные стулья, на которых лежат маленькие лоскутные подушечки, панцирная кровать, покрытая таким же лоскутным одеялом, а на подушке — тюлевая узорная ткань, деревянный пол без покрытия, недавно вымытый, еще блестевший влагой, икона в углу, и горящие возле нее свечи, и стакан, на котором сверху лежит кусочек хлеба. оглянулась, и сразу заметила цветной ковер (как говорит бабка Марья, кофер>>) на стене, запечатлевший стаю косуль на лугу, большой круглый стол, в темные вечера освещенный светом большого оранжевого абажура, края которого украшали кисти из ниток. Чуть поодаль, у дальней стены, керамические горшки с геранью, давшей цвет. Этот домик я запомню на всю жизнь. В нем сосредоточилась сама жизнь.

Баба Марья мыла полы в ручную, ползая на больных коленях, елозя огромной тряпкой по доскам. Именно так жили предыдущие поколения, не знавшие пылесосов, химических средств для уборки. Я любовно провела ладонью по одеялу, кружевной подушки, лаковой поверхности стола… Не могу не признать, что влюбилась в этот скудный, но уютный декор. Когда-нибудь я по памяти нарисую эту избу, и комнату с иконой, и наш с Катериной пристрой.

Мне просто нужно пережить это, прочувствовать жизненную драму бабы Марьи, понять ее характер. А последнее для меня пока закрыто. Опыта не хватает. Может ли понять боль от утраты самого главного в жизни — ребенка, тот, кто детей не имеет? Наверное, нельзя. Тем более что я в жизни пережила только одну утрату, которая и так предсказуема и ждет всех, — умерла бабушка, долгое время болевшая.

— Вы же знаете, что Варфаламеевы здесь больше не живут? — тихо спросила я.

— Все я знаю… — бабушка тяжело поднялась, и уже на пороге зычно крикнула. — Есть-то будешь? Я только что пирог из печи достала. Твой любимый — с картошкой и курой.

— Буду! — громко крикнула я. — Это же мой любимый.

Я опустила скрещенные руки на стол, положив на них подбородок.

Солнечный луч скользнул по белой скатерти, сильно накрахмаленной. Легкий ветер поднял узорную занавеску, просочившись в приоткрытое окно. Я улыбнулась, закрыв глаза. Да, я точно буду скучать по этому дому. Хотелось впитать все запахи, запомнить каждую деталь, сохранить в себе ощущения.

— Маринка! Иди в огород, сорви первую красную помидорину! Она как будто тебя дожидалась. Кого сидишь-то? Иди, давай, быстрее. А то пирог выстынет.

Я еще шире улыбнулась, и пошла искать первый созревший томат.