Встретимся на Черной речке

ГЛАВА 15

Утром я проснулась непривычно рано. Я вообще стала вставать значительно раньше, чем привыкла. Мне хотелось больше успеть за день.

Катя сонно потянулась, и с удивлением посмотрела на меня.

— Рина, у тебя бессонница? Что-то не помню, чтобы ты так рано вставала.

— Странно, но выспалась, — солнечный зайчик лениво грел мою вытянутую из-под одеяла ногу. — Как дела у Егора?

— Нормально. Только вчера ему пришлось роды у коровы принимать.

Он правда не сильно участвовал, там дед Максим был акушером, — Катя улыбнулась. — Сегодня полноценно встретимся.

— Тебе вчера записки с заданиями приходили?

— Да, две. В одной что-то про проректора, я ее отдала дальше. А во второй интересное задание. Видела вчера птиц? Вот и я тоже нет. Вроде как поют, но не показываются. Задание было — нарисовать этих птиц,

представив их вид по голосам. У меня все ровно какие-то воробьи получились, — девушка помолчала секунду, а потом серьезно сказала. — Я вчера видела, как девчонки из 404 к Кириллу Робертовичу льнут. Ты с этим собираешься что-нибудь делать?

— А что я могу сделать? — я повернулась к Кате.

— Вот и правильно. Ничего не надо делать. Ты же их знаешь… Это дело Кирилла Робертовича. Думаю, он и сам не хочет, чтобы ты в эту свору лезла. Я их лучше тебя знаю. Ходила на электив с Аллой. Так она та еще штучка! Напрямую никогда ничего не скажет, исподтишка действует.

Вот ты расслабишься, а она как выскочит из-за угла!

Последнее было произнесено таким тоном, как родители понарошку пугают детей, читая страшную сказку. Я рассмеялась, и укоризненно посмотрев на Катю, вышла из комнаты.

Баба Марья полола грядки.

— А можно я в церковь схожу? — спросила я у нее, срывая с куста ягоду красной смородины.

— Иди. Свечку поставь, — закивала бабка.

По дороге я встретила пару ребятишек, которые пасли гусят. «А маленькие гуси милые», — подумала я, на всякий случай, обходя их стороной. В церкви было малолюдно. Батюшка читал из Псалтыря, пара бабушек стояли перед ним, маленькие дети праздно шатались у икон.

Матушка торопливо подошла ко мне.

— Мариночка пришла. Молодец! Я все смотрю-смотрю, ищу тебя.

Пропала, и кушать не приходишь.

— Нас баба Марья на убой кормит. Кстати, она просила свечку поставить. Но я не умею.

— А на что свечку-то?

— Не сказала.

— Так, ну она за упокой обычно ставит. Батюшка всегда за Валюшку молится.

— Что за Валюшка? — беззаботно спросила я, разглядывая иконостас.

— Так дочка бабы Марьи. Ее Бог к себе давно позвал.

— Ох, — я растерялась. — У нее ребенок был? Я даже не знала… Она не говорила.

— А кто о таком говорит?

— А что с ней случилось? — я понизила голос до шепота, говорить о таком страшно.

— Утопла. В Черной речке. Они с дедом Максимом еще пару лет пожили, да и разошлись. Это мне батюшка рассказал. Я сама-то не местная ведь… Тяжело это, горе-то. Кого-то объединяет, а кого-то в разные стороны разводит, — сказала матушка, и отошла со свечей к иконе.

Какой ужас! Потерять ребенка. Поэтому и дед Максим, и бабка Марья без конца толкуют о соме, который может «утащить на дно».

Родительскому мозгу было легче придумать такое объяснение случившейся трагедии, чем открыто признаться, что недоглядели. Сердце сжалось. Баба Марья… А я ведь так ни разу и не задумалась, как сложилась жизнь этой женщины. Ведь и она была молода, у нее была семья, дети, любимый мужчина. Я настолько углубилась в свои личные переживания, что упустила трагедию в глазах нашей доброй хозяйки. А дед Максим? Я же дважды рисовала его. Видела, как он стесняется, мнется, смешно машет на меня руками, и не задалась вопросом: что, помимо любви к своему парому, воде, острову, прячется за этими морщинами?

Я молча смотрела на икону. Молиться я не умела. Но в этот момент хотелось.

Я вышла из церкви, вдохнула свежий утренний воздух. Совсем рядом, в березовой роще, пел соловей. Утренний свет выхватил в роще поляну, усыпанную цветами. Неожиданно возникла идея набрать бабе Марье букет. Такой же, какой мне принес Кирилл. Конечно, деревенскую жительницу букетом полевых цветов не удивишь, но сам факт внимания…

Меня особенно привлекли соцветия мелких голубых цветочков: природа не терпит кричащих красок. Она любит пастельные оттенки, спокойные тона. И эти блекло-голубые пятнышки радовали глаз сильнее, чем самые яркие розы.

К тому же сегодня банный день. Здесь, на Черном острове, была традиция: вся деревня топила баню по субботам. Можно было и в другие дни, да хоть каждый день, но вот в субботу — обязательно. Я так и не смогла выяснить, вследствие чего появилось это правило, да и не особо наседала на бабу Марью. В любом случае мне не хотелось снова идти в баню. Я начала привыкать ко всем аспектам сельского быта, в кое-каких даже научилась находить удовольствие, но вот баня оставалась для меня местом мучений.

Я увлеклась, зайдя слишком далеко в рощу. Утренний звон церковных колоколов раздавался откуда-то справа, хотя мне казалось, что церковь должна быть с правой стороны от меня. Но какое-то внутреннее спокойствие, умиротворенность не позволяли мне паниковать.

Это остров. Куда-нибудь да выйду. Но через полчаса мое спокойствие начало превращаться в панику. Поменялся ландшафт: деревьев стало меньше, поляна с цветами давно закончилась. Дышать стало тяжело, так как воздух был тяжелым, влажным, спертым. Я посмотрела под ноги, и заметила, что вокруг туфли образуется лужица. «Так, Марина, паниковать нельзя. Да, болото. Но если осторожно вернуться назад, по тому же пути, что и шла, то ничего страшного не случится», — успокаивала я сама себя, шепча вслух. Осторожно повернулась, и поняла, что не помню, с какой стороны пришла: от той кривой березы или с того просвета между двух поваленных деревьев? Сделала пару шагов, приободрилась, но неожиданно нога будто бы провалилась между двух упругих подушек, и я ощутила, как в туфлю заползает вода. Лодыжку стянуло судорогой из-за чрезмерного напряжения мышц. Я застонала, и дернула ногой еще сильнее, вызвав новую вспышку боли.

Поблизости, на расстоянии вытянутой руки, был только хлипкий куст.

Я ухватилась за него, но только вырвала пару веток, а остальные отлетели назад, успев со свистом щелкнуть меня по предплечью. Место рассечения тут же покрылось мелкими кровоподтёками. Я замерла, оглядываясь в поисках палки, привстала, и тут же поплатилась за это: колено второй ноги, на которое я опиралась, провалилось под кочку, и тоже начало тянуться ко дну.

— Помогите-е-е! — что есть сил заорала я, хватаясь попеременно то за куст, то за моховые кочки. — По-мо-ги-те!!!

Одна нога, как мне показалось, коснулась дна, я на секунду замерла, ощупывая основу… Но она тут же провалилась, и ступню будто бы начало засасывать в мокрую вату.

— Господи… — я несколько раз глубоко вдохнула, и снова закричала. — Помогите!!!

Где-то рядом, в этой гнетущей, пугающей тишине, раздался звук ломающихся веток. Я закрутила головой, и увидела Аллу.

— Алла!!! — криком я привлекла ее внимание. — Меня засосало! Не могу выбраться!

— Что делать? — испуганно спросила девушка, остановившись в 10 метрах от меня.

— Нужна какая — нибудь ветка. Найди толстую ветку! — я почувствовала, как вторая нога проваливается еще глубже. — Только быстрее!

— Я… Я позову кого — нибудь! — крикнула Алла, и побежала.

— Алла, стой! Алла!!! — я надорвала голос, пытаясь вернуть девушку.

Время слишком быстро летело, а болото слишком быстро пожирало мои ноги. Торс еще был наверху, но ноги полностью были захвачены трясиной. Я понимала, что пока Алла добежит до церкви, пока она с подмогой вернется назад, может пройти слишком много времени. непростительно много.

«Господи, какая глупость — умереть в болоте по собственной неосторожности», — только эта мысль крутилась у меня в голове. Пока лодыжки обхватывали моховые клочки, я пыталась вспомнить хотя бы какие-то, прочитанные некогда, основы по выживанию в болоте. Но, как это обычно бывает, именно в тот момент, когда эти воспоминания нужны, они прячутся на самых дальних полках разума.

Время тянулось, я попыталась еще раз покричать, но мне показалось, что из-за крика я проваливаюсь еще глубже. А я столько всего не успела…» — странно, но в голове потянулась череда невыполненных дел.

Интересно, у всех так бывает? Когда находишься на грани жизни и смерти, то этот чертов список у всех мельтешит перед глазами?

Я так много не сказала важных слов: «спасибо» маме, «я на тебя не сержусь>> папе, «я тебя люблю» Кириллу.

— Марина, — знакомый взволнованный голос заставил меня попытаться повернуться, но кочки не давали этого сделать. — Марина, не шевелись!

— Меня засасывает, — плаксиво выдала я, и снова попыталась дотянуться до куста.

— Марина, не шевелись! Сурикова, мать твою! Замри немедленно!

Я впервые слышала, как Кирилл ругается. Это подействовало.

— Молодец! И не разговаривай, слушай меня. Сейчас я наклоню максимально близко к тебе вон ту березу, видишь ее? — я закивала, она находилась ближе всего ко мне. — Ты в это время перенесешь центр тяжести с ног на туловище. Попытайся лечь на спину.

Голос умолк, и я занервничала.

— Кирилл?!

— Марина, потом болтать будешь. На спину попытайся перевернуться, расслабь ноги.

От его голоса становилось легче, он успокаивал и дарил уверенность, что все будет хорошо. Я представила, что я в море, вода соленая и свободно держит меня на плаву. Откинула голову, расслабляя мышцы на ногах, и, наконец-то, ощутила, что меня перестало тянуть вниз.

— Молодец, а теперь открываем глазки, и максимально сильно сжимаем вот эту ветку, — перед моим лицом замаячила крупная березовая ветвь.

Я обхватила ветку, прижимая ее к груди. Кирилл напряженно всматривался в болото, которое еще прятало нижнюю часть моего тела.

Но по мере того, как береза выпрямлялась, подтягивая меня к себе, я почувствовала, как прохладный воздух касается намокшей одежды, пробирая меня холодом. Как только большие мужские руки сжали мои плечи, я окончательно размякла и разрыдалась.

— Все, девочка спасена, — Кирилл укрыл мои плечи своей курткой, и легко поднял меня на руки, скидывая с меня туфлю (вторую на память оставило болото), облепленную грязной мерзкой тиной. — Теперь греться, а потом жить дальше. Будем жить?

— Будем, — сквозь слезы ответила я, утыкаясь носом в мужскую рубашку. — Нога.

Ногу свело судорогой еще в болоте, сейчас отпустило, но мышцы все еще пульсировали, угрожая новой болью.

— Потерпи немного, — ласково сказал Кирилл.

«Болото — глубокая впадина

Огромного ока земли.

Он плакал так долго,

Что в слезах изошло его око

И чахлой травой поросло…»

Кирилл на протяжении всей дороги читал мне стихи про болота. К моему удивлению, мысль о том, что кого-то (в частности, Блока) вдохновлял на творчество образ болота, меня успокаивал. Значит, кто — то не боялся этой трясины, этого места смерти тысяч и тысяч, кто — то облагородил его, воспел в стихах. Мужчина замолчал, вспоминая еще какое-нибудь стихотворение, и я, воспользовавшись ситуацией, дрожащим голосом спросила:

— Что произошло между тобой и студенткой?

Я чувствовала, как напрягся Кирилл, и поспешно выдала:

— Расскажи мне! Я только что чуть не умерла, и вряд ли меня что-то удивит сильнее этого. По вчерашнему поведению девчонок я поняла кое — что… Но не уверена, что верно истолковала.

— Я никогда не встречался со своими студентками, — резко начал Кирилл. — Но с тех пор, как вышел за полную ставку преподавателя, ощутил пристальное внимание. И это чертовски неприятно! Когда я рассказываю, какие она допустила ошибки в оформлении композиции, а она поправляет бретели платья, чтобы обратили внимание на ее декольте.

Я не аскет, и обета безбрачия не давал… Но одно дело, когда это происходит в баре или в другой неформальной обстановке. А не на учебном занятии. И не с твоей ученицей. Короче… В прошлом году я сглупил. Сейчас я понимаю, что придерживался правильной политики на протяжении стольких лет, и не стоило от нее отступать. В ходе занятий я предложил студентам посетить мою мастерскую, что-то типа экскурсии… — Кирилл замолчал. — А у меня как раз был маленький творческий кризис. Не мог найти натурщицу. «Старые» уже не вдохновляли, случайных искать не хотелось. Мой агент требовал три новых картины на выставку.

Артхаус НЮ Оставалось меньше месяца до сдачи работ, а тут одна из студенток, Джессика, выразила желание стать натурщицей. Мол, новый опыт, всегда мечтала… Первая неделя прошла отлично. Девочка прилежная, сидела ровно, к тому же приятный собеседник, много про пейзажистику в России спрашивала. Пару раз я ее провожал домой, когда поздно заканчивали, однажды она сделала то фото, которое я тебе показывал. А вот потом… Я пока охру до нужного оттенка разводил, пропустил момент опасности. Поднимаю глаза — она на софе абсолютно голая лежит. Я ей весьма тактично сказал, что меня отношения с учениками не интересуют, что я воспринимаю ее исключительно как объект, как натуру. Она начала признаваться в любви, потом были какие — то нелепые попытки соблазнения с ее стороны.

Кирилл замолчал, как бы собираясь с мыслями.

— О господи, — я сильнее прижалась к Кириллу.

— Она две недели преследовала меня. Не то, чтобы я избегал встречи с ней. Нет, я, напротив, пытался нормально поговорить с ней, объяснить, что все ее попьггки ни к чему не приведут. Джессика ждала меня после пар, оставляла бесконечные сообщения на автоответчике, писала письма, смс. Тогда я подумал, что если начать ее игнорировать, то, возможно, со временем она охладеет, забудет. А по итогу через пару дней получил угрозу: если не соглашусь с ней встретиться, то она заявит в полицию об изнасилование. Я, естественно, знаю, что по законам для такого обвинения нужны подтверждения, медицинское освидетельствование. Поэтому особо не волновался. Через пару дней меня из мастерской забрали в полицию, где предъявили обвинения в домогательстве. Мы с местным следователем мирно побеседовали, он был настроен благосклонно. Хотя ситуация была опасная — буквально два года назад был громкий скандал в соседнем городе, где в политехническом преподаватель был осужден за домогательства. И, как уже говорил, там очень сильна феминистская община, которая хватается за каждый подобный случай, раскручивая его.

Следователь сказал, что раз у девушки нет доказательств, то дело быстро закроют. Меня даже не лишили возможности преподавать. На следующий день, на лекции, я достаточно прямо сказал, что вижу такое поведение недостойным студентов Высшей Академии искусств. И через пару дней меня снова вызвали к следователю, но теперь заявлений было три. У одной из подруг Джессики обнаружили кровоподтеки на лодыжках, у другой несколько дней назад был «грубый секс», как сказал адвокат. При том, что я этих двоих вообще не видел! Джессика пошла еще дальше… У нее на запястьях и лодыжках появились следы связывания, и она сказала в полиции, что я ее связывал, чтобы рисовать. А в первое свое обращение ей «было стыдно» показывать травмы. Это я сейчас так спокойно рассказываю, а тогда я был настолько шокирован и разбит, что даже адвоката не сразу вызвал.

— И? Что дальше? — я замерла в ожидании.

— Дальше были унизительные походы на допросы, сдача спермы для анализов… В Англии невероятно активно феминистское движение. Там любой намек на ущемление прав женщин трактуется, как у нас двойное убийство с отягчающими. Естественно, что дело было закрыто, мой адвокат добился публичного опровержения всех слухов в местной прессе, в Академии. Девушки забрали заявления после того, как была опубликована видеозапись, на которой видно, что в моей мастерской была только Джессика, и, пусть видео было без звука, очевидно, что домогательства имели место быть с ее стороны. Но меня все ровно уволили, якобы за нарушение рабочего режима. Хотя в администрации мне прямо сказали, что это из-за давления лондонской феминисткой организации. Я, кстати, потом виделся с Джессикой. Случайно, в аэропорту. Она сказала, цитирую, «надо было соглашаться на секс», типа, «вы меня слишком сильно обидели своим унизительным отказом».

Мне стало так противно, что я не удержалась, и разрыдалась.

— Борис, ты здесь? — уже после этого вопроса я, открыв глаза,

поняла, что мы вышли на поляну к дому, в котором я позировала.

Позировала по собственной воле и с превеликим удовольствием!»- пронеслось в голове. И сейчас мне стало ясно, почему Кирилл тогда так отталкивал меня, не реагировал на мои намеки и игривые шутки. Он банально боится, после того случая.

— А тебе не страшно было просить меня позировать? — вытирая слезы, спросила я.

— Страшно. И целовать было страшно, — улыбнулся мужчина, глядя мне в глаза. — И потом я жалел, метался, проматывал в голове те события, мне казалось, что снова все повторится. Но перед тобой устоять вообще не возможно.

— О господи! Что случилось? Еще одна ногу повредила? — голос ректора звучал зычно, выразительно.

— Нет, Сурикова — бедствие похуже, чем твоя дочь. Она решила утопиться в болоте, — ухмыльнулся Кирилл, опуская меня на крыльцо.

— Мариночка, деточка, ты как? — заволновался ректор. — Испугалась?

Нигде не болит?

Я набрала в легкие воздуха, чтобы что-нибудь ответить, но вместо этого расплакалась. Именно так, по-детски, честно, не скрывая, что по — настоящему сильно испугалась. А теперь мне еще было обидно за Кирилла.

— Понятно, — вздохнул Кирилл. — У нас спирт остался?

— Сейчас принесу. План такой: баня, спирт, спать.

Кирилл поднял меня, помогая встать на ноги.

— Сама пойдешь? — я кивнула, ощущая, как ноги с трудом меня слушаются.

В предбаннике Кирилл меня, вялую и безвольную, раздел, и кинул все мокрые, испачканные в тине вещи в угол. В бане мои холодные ноги были опущены в таз с горячей водой, а с рук смыты остатки грязи и кровь. Меня совершенно не волновала собственная нагота — я хотела просто «смыть» с себя все произошедшее. И болото, и рассказ о гнусных студентках.

— Марина, — позвал мужчина, взяв в руки пушистую мочалку. — Ты не против?

— Уж я-то об изнасиловании заявлять не буду, — уверенно ответила я.

Это болото будто бы высосало из меня все силы. Болото физическое, реально существующее, и болото в жизни Кирилла… Последний ковш воды обрушился на меня, и тело окутало огромный махровый халат.

«Халат Бориса Таисовича», — вспомнила я. Катерина в нем дома ходит.

В доме, когда я уже полулежала в кровати, мне была подана металлическая фляжка. Я сдуру сделала большой глоток, и закашлялась, пытаясь помочь обожжённому горлу. Но, как только приступ удушья от порции спирта отпустил, я благодарно кивнула, чувствуя, как на меня наваливается сон.

— Я потеряла букет, — недовольно пожаловалась я.

— Какой букет? — спросил Кирилл, накрывая меня одеялом.

— Я бабе Марье букет собирала, — уже сонно прошептала я. — Такой, как ты мне дарил.

— Новый соберем. Спи, — как из тумана донеслись слова преподавателя.