Вторая рота

Глава 4

В классе казармы младший сержант Медведев преподавал рядовому Нестерову солдатскую премудрость. Медведев решил заняться этим после того, как один раз выяснилось, что Нестеров совершенный «ноль» в общении с себе подобными, то есть солдатами.

Этот пробел в знаниях высокоинтеллектуального солдата следовало заполнить.

Нестеров много знал, умел играть на скрипке, вместе с лейтенантом Смальковым они даже устроили концерт для фортепиано с оркестром в клубе части. Концерт прошёл с большим успехом, после него Нестеров стал «звездой» части, и над его имиджем надо было поработать.

Молодой боец сидел за столом с тетрадкой и тщательно записывал всё, что говорил ему младший сержант.

— …Дальше. Увал — увольнение в город. Пиши…

— Товарищ младший сержант… Но можно же обойтись обычным русским языком. Сказать «увольнение в город»… Зачем так усложнять?

— Усложнять? — усмехнулся Медведев. — Ты вообще математику знаешь, Паганини?

— В объёме школьной программы.

— Знатно. Вот и считай тогда: «увольнение в город», сколько слов?

— Три.

— А «увал» — одно. Так что пиши и не трынди. — Медведев подождал, пока боец запишет всё в свою тетрадь, и продолжил урок: — Итак, «плющить харю» — отрабатывать взаимодействие лица с подушкой.

— То есть спать? — догнал Нестеров.

— Ну вот видишь, варит у тебя котелок! Ещё немного, и станешь шарящим бойцом.

— Но вы сами себе противоречите, — сказал въедливый Нестеров. — «Плющить харю» — два слова, а «спать» — одно. Зачем тогда этот словарь жаргонизмов?

— Слышь, доцент, — нахмурился Медведев, — а как ты два года с людьми общаться собираешься? Ты пиши, а вопросы потом будешь задавать. Так, «чмо» уже было?

— Так точно. «Человек, Мешающий Обществу».

— Хорошо, — кивнул Медведев и на мгновение задумался. — Пиши.

«Туловище» — обращение старослужащего к любому молодому солдату.

— Товарищ младший сержант, — Нестеров поднял глаза от тетради, — но ведь «туловище» — это обидно.

— Кому обидно, Нестеров? Туловищу? Как ему может быть обидно, если оно — туловище? Пиши дальше… «Дух»…

— «Дух» я знаю.

— А как расшифровывается, знаешь? — Медведев ухмыльнулся и сам ответил на вопрос: — «Домой ужасно хочется». Тебе домой хочется?

— Так точно, — грустно вздохнул Нестеров.

— Ну вот. Значит, ты — самый натуральный «дух». Стопроцентный.

— Товарищ младший сержант, но из этой формулировки следует, что вам домой не хочется. А это маловероятно!

— Слушай, Паганини… Тебе мозги на череп не давят? — Медведев встал из-за стола и оправил ремень. — Давят?

Ответить Нестеров не успел: в класс вошёл лейтенант Смальков и, посмотрев на бойцов, спросил:

— Чем занимаетесь?

— Устав учим, товарищ лейтенант, — ответил Медведев, — Нестерова подтянуть надо.

— Хорошо, занимайтесь.

Смальков ушёл, а содержательный урок продолжился. Нестеров был способным учеником и схватывал всё на лету. Правда, у него был один недостаток — он пытался анализировать, чего в армии делать не рекомендуется, ибо служба, дисциплина и устав — это набор абсурдных несуразиц, сочетание которых, однако, и есть основа армейского порядка. Пытаться осмыслить это — значит подвергнуть свой разум большой опасности. Нестеров в силу «детского» срока своей службы этого пока не понимал.

В воскресенье капитан Зубов заявился в роту с пухлым пакетом в руках. Махнув рукой дежурному, который полез к нему с докладом, ротный подошёл к ближайшей тумбочке и поставил на неё пакет.

Бойцы с любопытством наблюдали за действиями командира. Зубов оглянулся; увидев Гунько и Соколова, подозвал их к себе.

— Соколов, у нас трёхлитровая банка есть? — спросил Зубов. — Пустая?

— Не знаю, — пожал плечами каптёр. — Я могу в каптёрке посмотреть.

— Я потому тебя и спрашиваю, что можешь.

Капитан зыркнул на несообразительного ефрейтора, и тот сразу же ушуршал в каптёрку.

— Гунько, а ты принеси из класса каких-нибудь газет, — продолжал отдавать распоряжения капитан. — Быстро!

— Есть принести газет!

К Зубову подошёл Смальков, стоявший в этот день ответственным по роте.

— Зачем всё это, товарищ капитан? — с любопытством спросил он.

— Увидишь, — ответил Зубов.

Гунько и Соколов вернулись. Ротный критически обнюхал банку, определив, что в ней раньше хранились огурцы, приказал Гунько порвать газету на мелкие куски и сложить обрывки в банку.

— А что это будет, товарищ капитан? — не отставал Смальков.

— Это будет… домик! — объявил Зубов. — Домик для нового бойца нашей роты.

Ротный торжественно развернул пакет и извлёк из него маленького пушистого хомячка, который смешно двигал розовым носом, обнюхивая всё вокруг.

Зубов осторожно опустил его в банку и постучал пальцами по стеклянной поверхности.

Со всех концов казармы посмотреть на зверька подтянулись солдаты.

— Товарищ капитан, это что, ваш? — спросил Соколов.

— Теперь уже ваш! — ответил Зубов. — Выгнали его из дома! Дочке подарили, а у неё аллергия пошла! Он — первый подозреваемый! Так что кормите, следите… Короче, поставьте на довольствие. Друг семьи всё-таки. Жалко выбрасывать!

Зубов свернул пакет и спрятал его в карман куртки.

Его впереди ждал ещё целый выходной день в кругу любимой семьи, и ротный торопился домой.

— Товарищ капитан, а как его зовут-то хоть? — Гунько догнал ротного на выходе из казармы.

— Не знаю! — остановился Зубов и задумался. — Хомяк и хомяк!

Дочка ж ещё говорить не умеет! Мы с женой Пупсиком называли!

Так во второй роте появился новый боец — рядовой Пупсик.

Старший прапорщик Шматко, одетый в гражданский костюм, с огромным букетом белых астр в руках, широко улыбаясь, вошёл в квартиру своей невесты Машеньки.

Улыбающаяся девушка встретила его на пороге.

— Машенька! Разреши мне в знаменательный день преподнести тебе этот скромный букет!

День был действительно знаменательным — ровно год назад прапорщик Шматко и Маша познакомились, со всех позиций это была очень серьёзная дата. Но, как видно, Маша этого не помнила.

— Какой день? — спросила она.

— Перестань притворяться… Я думаю, ты тоже этого ждала. — Прапорщик ткнул пальцем в настенный календарь и, хитро прищурившись, посмотрел на улыбающуюся невесту. — Какое у нас сегодня число? Во-о-от… Прошло ровно сколько?

— Да… но как ты узнал? — ошарашенно спросила Маша.

— Разведка доложила точно! — рассмеялся прапорщик.

— Какая разведка, Олежек? — насторожилась девушка.

— Да ладно, что я, дни считать не умею, что ли? — Прапорщик явно не понимал, что так смутило Машу. — Ты чего, Маш?!

— Но я же никому… — заговорила девушка, но осеклась на полуслове.

— Никаких «но», — заявил прапорщик, — такое событие мы просто обязаны отметить.

Шматко зашуршал пакетом, который принёс с собой, и выставил на стол бутылку шампанского.

— Полусладкое! Твоё любимое! — объявил он и отдал распоряжение: — Фужеры сюда!

— Но беременным же нельзя пить, — тихо сказала Маша, доставая посуду.

— Беременным нельзя, — рассмеялся Шматко, — а тебе можно!

— Нельзя, — вздохнула Маша.

— Почему? — продолжал улыбаться прапорщик.

— Так ты не знаешь? — догадалась девушка.

— О чём? — спросил прапорщик, и тут до него дошло. Шматко замер посреди кухни с открытым ртом и бутылкой шампанского в руках.

Новый боец роты стал объектом всеобщего внимания и заботы.

Бойцы окружали его домик и наблюдали за жизнью обитателя трёхлитровой банки, слегка пахнущей маринованными огурцами.

Объектом бурного обсуждения стало имя нового воина.

— Не, ну что это за «погоняло» — Пупсик?! — возмущался Медведев. — Рядовой Пупсик! Разве это имя для солдата?!

— А почему рядовой? Может, он — сержант! — предположил Гунько.

— Или ефрейтор! — Кабанов, после того как ему повесили «сопли», очень гордился своим званием. — Как мы с Соколом!

— Да вы на щёки его посмотрите, — прикололся Медведев. — Он же — прапорщик!

Щёки у хомяка действительно были знатные, таким могли бы позавидовать и Шматко, и Данилюк.

— Да ладно, Медведь! — махнул рукой Гунько. — Он первый день в армии! «Душара» он!

— Точно! — рассмеялся Сокол. — У него сейчас как раз учебка!

Эту шутку бойцы оценили дружным смехом. Медведев сразу начал отдавать «духу» команды.

— Так, туловище мохнатое, вспышка слева!

Хомяк продолжал надувать щёки и смотреть своими глазками- бусинками на странных пятнистых существ, окруживших его со всех сторон и издававших очень громкие звуки.

— Кстати, а рядовой Хомяков — классная кликуха, — заметил Гуня.

— А сколько хомякам служить положено? — задумался вслух Кабанов. — Сколько они вообще живут?

— Ну, года два с половиной — три, — с авторитетным видом знатока заявил Сокол, — значит, по-нашему, это… У него год за две недели проходит!.

— Ого! — Гунько быстро просчитал всё в уме. — Так он через три недели уже дембелем ходить будет!

— Ага! А ты ему свой масляк будешь отдавать!.

В общем, в этот день дружный солдатский ржач в казарме второй роты почти не замолкал. Обсуждались все вопросы, связанные с жизнью и службой нового рядового Хомякова.

Маша сидела за столом, а старший прапорщик Шматко как ошпаренный метался по кухне, пытаясь прийти в себя после услышанной новости.

— Олежек, скажи честно, — тихо заговорила Маша, — ты не рад?

— Я? Почему «не рад»? Очень даже рад… — Прапорщик остановился посреди кухни и растерянно посмотрел на девушку. — Просто это как-то… Ты… и беременна… А это уже точно?

— Точно, — кивнула Маша. — Я два теста прошла. Ошибки быть не может.

— Ага, так значит, — прапорщик задумчиво уставился в потолок, — не может… Ага… Э-э… И от кого? Ой, извини, Машуня, то есть и кто? Ну-у… Мальчик или там… девочка? Кто?

— Олежка… Ему же только две недели… Ещё ничего не понятно.

— Две недели? — задумчиво переспросил прапорщик, что-то прикидывая в уме.

— Завтра будет, — грустно сказала Маша и тихо добавила: — Если что, можно ещё вакуум сделать…

— Вакуум? Кому? — Прапорщик не понял, о чём идёт речь.

— Ну если ты не хочешь ребёнка, — опустив глаза, объяснила Маша, — у нас в поликлинике делают…

— Ты, Машенька, это, — Шматко погрозил девушке пальцем, — не надо пока… Торопиться не надо…

Прапорщик ещё побегал по кухне, а потом вдруг собрался уходить. Поцеловав Машу, он сказал:

— Мне… Э-э-э… Я вообще-то так забежал… на минуту… Мне вообще-то на службу… Надо всё обдумать… Ты извини… Я завтра лучше зайду… маме привет передавай.

Шматко убежал, а Маша осталась сидеть за кухонным столом, рассеянно глядя на так и не открытую бутылку шампанского. Ей хотелось плакать, но она сдерживала слёзы — беременным вредно нервничать.

Старший прапорщик шёл по улице, не видя ничего вокруг: новость настолько потрясла его, что в мозгу образовалась какая-то непонятная каша.

Шматко решил, что ему надо срочно с кем-то посоветоваться. Он решил сделать это на следующий день и первым объектом для беседы выбрать прапорщика Данилюка, у которого было целых двое детей.

Единственный вопрос, который интересовал прапорщика на данный момент, можно было сформулировать так: «Дети — это плохо или хорошо?»

Ответственным за воспитание и содержание рядового Хомякова Медведев назначил Нестерова как самого грамотного молодого бойца.

Нестеров отнёсся к заданию старшего товарища осознанно, хотя ни хрена не понимал в хомяках и прочей мохнатой живности.

Боец нарвал возле казармы травы и пытался накормить ею Хомякова, но тот упорно отказывался от приёма пищи, наверное, находя траву не очень вкусной и сочной.

— Ну давай, кушай травку, — приговаривал Нестеров, нависнув над банкой. — Она вкусная, калорийная, сбалансированная…

Но ни уговоры, ни угрозы не заставили хомяка сжевать хоть одну травинку.

— Лавров, ты, случайно, не знаешь, чем питаются мелкие грызуны? — спросил Нестеров погружённого в изучение устава товарища.

— Крупы ему надо, — веско заметил Лавров, — а трава — это хрень.

Он же не корова, чтобы траву жрать…

— Крупы? — переспросил Нестеров. — А где же её взять?

Лавров оторвался от книжки и, наклонившись к товарищу, что-то прошептал ему на ухо. Нестеров послушал, кивнул, а потом поднялся с койки и направился в сторону каптёрки. Лавров взялся за голову и снова погрузился в изучение обязанностей дневального по роте, которые давались ему с величайшим трудом.

Когда «воспитатель» Хомякова вернулся назад, Лаврова уже не было — он ушёл заступать в наряд, зато на кровати Нестерова сидел лейтенант Смальков. Лицо офицера было бледным и расстроенным. В руках он держал ту самую тетрадь, в которой Нестеров фиксировал уроки Медведева.

— Товарищ лейтенант, вам плохо? — спросил боец.

— Это что? — Смальков ткнул пальцем в клеёнчатую обложку. — Конспект занятий по уставам?

Нестеров кивнул.

— А вот это? — Смальков раскрыл тетрадку на заложенной какой-то бумажкой страничке и показал Нестерову. — «Хомут», «хобот», «хавчик»… Что это такое?

— «Хавчик» — это солдатский паёк, — спокойно пояснил Нестеров.

— И это по уставу? — нахмурился Смальков.

— Никак нет. Это согласно словарю армейских жаргонизмов.

— Как? — переспросил лейтенант. — Жаргонизмов? Кх-м… Это тебе Медведев преподавал?

Нестеров насупился и замолчал.

— Ты меня удивляешь, Нестеров, — вздохнул Смальков, — образованный человек… У тебя же мать — филолог.

— Любой индивидуум должен приспосабливаться к среде обитания, — сказал Нестеров. — Адаптация…

— Приспосабливаться — не значит опускаться. — Смальков заговорил назидательным тоном. — Интеллигентный индивидуум никогда не станет опускаться до среды обитания.

— Значит, вы считаете Российскую армию низкой средой обитания? — нашёлся Нестеров.

— Нестеров… — хотел ответить Смальков, но передумал и протянул бойцу тетрадь: — Иди… На…

— Куда идти?

— «На» в смысле бери, — пояснил Смальков, — а иди куда хочешь.

Но Нестеров остался на месте. Смальков удивлённо посмотрел на бойца:

— Я же сказал, можешь идти. Чего стоишь?

— После вас кровать поправить надо. А то меня потом это… зачмырят.

Смальков резко встал с кровати и направился в канцелярию.

Нестеров схватил табуретку, снял с ноги тапок и принялся восстанавливать на своём полосатом одеяле рубчик, идеальную прямизну которого нарушил Смальков.

«Койка бойца — это его второе лицо! Может, кое-кто из вас харей не вышел, но по койкам вы все должны у меня быть красавцами — ровными и гладкими, как кирпичи» — так говорил Шматко.

Кстати, как наглядный пример армейской философии, эта сентенция тоже была зафиксирована в конспектах Нестерова.

Нестеров положил тетрадь в тумбочку, а затем, оглянувшись по сторонам, подошёл к банке, в которой сидел голодный рядовой Хомяков, и насыпал в неё добрую горсть гречневой крупы.

Хомяков брезгливо принюхался к новому «хавчику», покрутил носом и, быстро двигая своими маленькими зубками, стал бодро поедать гречку.

Нестеров облегчённо вздохнул — проблема с питанием мохнатого питомца второй роты была решена.

На следующее утро, когда бойцы наводили порядок в казарме перед выходом на занятия, младший сержант Медведев подошёл к банке рядового Хомякова. Зверёк лежал поверх обрывков газет, подняв лапки кверху.

— Ишь, растащился, душара, — громко сказал Медведев и крикнул прямо в банку: — Рядовой Хомяков, команда «Подъём!» была для всех!

Ноль реакции — хомяк остался в прежней позе и даже не пошевелился.

— Рядовой Хомяков, пи-пи, — попробовал Медведев более понятный грызунам язык. Но, по-видимому, младший сержант выбрал не тот диалект, а других он не знал — хомяк остался неподвижен.

Медведев взял банку, встряхнул её и, побледнев, поставил на место.

— Твою мать! — выругался он на всю казарму.

— Что случилось? — подскочил к нему Гунько.

— Да он сдох вроде, — сказал Медведев, указывая на банку. — Бойцу пришёл большой кердык.

Гунько взял банку, потряс её и согласился с мнением товарища.

— Накрылась зверюга.

Медведев достал из банки остывшее меховое тельце и внимательно осмотрел его.

Бойцы собрались вокруг сержанта, выдвигая свои версии произошедшего.

— Смотри, даже кровь какая-то, — заметил Гунько. — Блевал он, похоже, перед смертью.

— Так, кто его вчера кормил? — Медведев обвёл взглядом «душар». — И чем, главное?

— По-моему, Нестеров, — подал голос Лавров.

— Точно, — вспомнил Сокол. — Он ко мне ещё вчера заходил крупы для него набрать.

— Где этот хренов скрипач? — заорал Гунько. — Куда, б…, он делся, убивец!

— Точно! — вдруг закричал Сокол и хлопнул себя по лбу. — Там, в каптёрке, значит, возле пакета с гречкой… мы специально две жменьки крупы насыпали… с крысиным ядом! Я утром прихожу… Думаю, ни хрена себе… Мыши сожрали и выжили!. Вот она, значит, где…

Сокол взял банку и продемонстрировал всем несколько гречишных зёрен, смешанных с небольшими красноватыми гранулами.

— Ну, Нестеров, ну тупой, — негодовал Сокол. — Надо же было догадаться ядом хомяка накачать.

Вчерашняя радость сменилась трауром — безвременно погиб рядовой Хомяков.

К чувству скорби по ушедшему товарищ примешивалось негодование туповатым Нестеровым, который жестоко отравил беззащитное животное. А если вспомнить, кто принёс зверя в роту и что он сказал при этом, то становилось вообще не по себе: расстраивать капитана Зубова было себе дороже, ротный был любителем жёстких, масштабных и продолжительных наказаний. У него обычно «умирала» вся рота, один к одному.

Нестеров был найден в кратчайшее время и препровождён в класс для допроса с пристрастием.

«Черпаки» уселись вдоль длинного стола, подозреваемый стоял прямо перед ним и смотрел на судей невинными голубыми глазами, в которых не было заметно и тени раскаяния.

— Так, значит, красные гранулы в гречке тебя не смутили? — строго спросил Гунько.

— Нет! — ответил Нестеров. — Я думал, это тоже зёрнышки!

— «Зёрнышки»! — передразнил бойца Медведев. — Сегодня ты накормил рядового Хомякова крысиным ядом! А завтра накормишь нас цианистым калием!

— Не накормлю, — замотал головой Нестеров.

— Накормишь, Нестеров, накормишь. — Медведев просто кромсал «косячника» своим испепеляющим взглядом. — Ты ж даже не знаешь, как он выглядит! Потому что ты, Нестеров, знаешь кто?

— Зюфель? — предположил боец.

«Черпаки» мрачно усмехнулись.

— Нет, ты не зюфель, — покачал головой Медведев, — ты — ёлупень!

Можешь, кстати, записать в свою тетрадку. Глядишь, и такое пригодится.

— А что такое ёлупень?

— Спроси у Папазогло или в зеркало посмотри, сразу всё поймёшь, — сказал Медведев, — а ты лучше расскажи нам, рядовой Нестеров, как ты будешь воскрешать рядового Хомякова! Любимца командира нашей роты!

— Как это… воскрешать?

— Вот и мы думаем, как это у тебя получится? Ты думаешь, это ты по шапке получишь, когда ротный узнает?

— Может, другого купить? Такого же…

— Какого «такого же»? Такого же рядового Хомякова?!

— Слушай, Медведь… Можно же сказать, что он убежал.

— Рядовой Хомяков? В самоволку? Нет, Гуня. Этот малый был не из таких! У тебя, Паганини, только один выход — воскресить!

Задача была предельно ясной, но, как её выполнить, не додумался даже мозг Нестерова. Ни магией, ни другими мистическими дисциплинами он не владел, а значит, оживить хомяка уже не мог.

Над второй ротой снова нависла угроза и напряжение. Зубову о происшествии решили пока не докладывать.

Шматко зашёл на склад к Данилюку, ловко забросил на вешалку свою фуражку, уселся за стол и, громко вздохнув, задал прямой и конкретный вопрос:

— Шнапс есть? Плесни…

— А не рановато? — удивился Данилыч. — Ещё и двенадцати нет.

— Наливай давай, — настойчиво потребовал Шматко, и Данилюк, укоризненно покачав головой, выудил из-под стола бутылку водки и два стакана.

Жидкость аппетитно забулькала, заполняя стаканы. Прапорщик взял один, поднёс его ко рту, но, передумав, отставил в сторону.

— Данилыч, у тебя дети есть? — спросил он.

— Двое, — удивился Данилюк. — Ты что, забыл?

— И как?

— Что «как»?

— Ну, в смысле, как оно, с детьми? — уточнил Шматко. — В общем смысле как?

— Да я уже и не помню, как это, когда без них, — развёл руками Данилыч. — А чего спрашиваешь-то?

— Да так… Ты налей лучше.

— Так я уже налил. Ты пей, Николаич.

— Ага, — кивнул Шматко и потянулся за стаканом, но его рука зависла на половине пути.

— А ты чё, Николаич, рожать собрался? — хитро прищурился Данилюк.

— Я? Да ну! — отмахнулся Шматко. — Скажешь тоже… Знакомый один собрался. А мне просто интересно.

— А ты у Зубова поинтересуйся, — предложил Данилыч. — Он же недавно рожал.

— Ага… Точно… Как это я сразу… — Шматко соскочил со своего места, надел фуражку и торопливо направился к выходу.

— Так, это, — закричал ему вслед Данилюк, — ты чё, пить не будешь?

— Я с утра не пью, — ответил Шматко и скрылся за дверью, оставив товарища в полном недоумении.

Нестеров сидел в классе, тупо уставившись на банку, в которой встретил свою трагическую смерть меховой воин — рядовой Хомяков.

Сидел он уже так давно, а хомяк и не думал воскресать: задача, поставленная «черпаками», была совершенно невыполнимой.

— Ну что, не воскрес ещё? — прикололся Медведев, заходя в класс.

Нестеров отрицательно покачал головой.

— Ой… не нравится мне это! — продолжал стебаться младший сержант. — Сколько уже времени прошло?

— Два часа! — вздохнул Нестеров и решился наконец сказать горькую правду: — Товарищ сержант… Здравый смысл подсказывает мне, что воскрешение хомяка маловероятно!

— Блин! А где он вчера был, твой здравый смысл?

— Дело в том, — начал оправдываться боец, — что крупа бывает разная и…

— Рот закрой, диафрагму застудишь! — оборвал сержант тираду «духа». — Так… Надо что-то делать с телом.

— Ну… не знаю… можно выбросить в ведро… или в туалет… У меня знакомые котят в унитазе…

— Военный, где ты видел в армии унитазы?! И потом, бойца нашей роты в унитаз?! Ты в своём уме?! Тело надо предать земле!

— Ну… я могу закопать его… за казармой… — нерешительно предложил Нестеров. — Вечером, чтобы никто не видел…

— Ещё лучше! Рядовой Хомяков погиб в результате диверсии! — Медведев назидательно поднял вверх указательный палец. — От гнусного предательства! И мы должны похоронить его, как героя!!

Так, что у нас на завтра?

Медведев заглянул в свою планшетку и стал сосредоточенно вчитываться в график занятий.

— Ага, запишем так, — сказал он через минуту, — отработка норматива «рытьё окопов»! Всё! Иди готовься, первая скрипка!

Нестеров спрятал банку с хомяком под стол и понуро побрёл в казарму.

Значит, завтра придётся рыться в земле, а этого боец-интеллектуал делать не умел и не любил. Но служба есть служба, и за свои косяки приходится платить, иначе не бывает…

А Шматко продолжал своё исследование, посвящённое изучению преимуществ и недостатков жизни с детьми, так как сам в этом вопросе был полным нулём. Дети представлялись прапорщику весьма абстрактными существами — писающими, какающими, орущими, лепечущими всякую чушь и требующими внимания, заботы и времени.

Ничего положительного в своём будущем отцовстве Шматко пока не видел.

Прапор зашёл в канцелярию и, бросив фуражку на стол, уселся напротив капитана Зубова, что-то сосредоточенно пишущего в толстой тетради.

— Николаич, твоей дочке сколько? — спросил Шматко.

Зубов оторвался от писанины и удивлённо посмотрел на прапорщика.

— Почти год, — ответил он, — одиннадцать с копейками.

— И как?

— Ничего, спасибо. Вот только зубки режутся.

— Да я не в этом смысле, Николаич, — замялся Шматко, — я в том смысле, что ты как, ну, как отец?

— А что я? — слегка удивился Зубов. — У меня зубки не режутся.

— Ну, как отец ты что вообще чувствуешь? — Прапорщик продолжал настырно бомбить ротного своими вопросами.

— Ну-у-у… Ответственность, — задумавшись, ответил капитан и спросил: — А что?

— Так, — неопределённо махнул рукой Шматко, — просто интересно…

— Темнишь, Николаич, — погрозил Зубов пальцем смущённому прапорщику. — Раньше тебя эти вопросы не интересовали. Неужто намечается кто?

— Почему это сразу «намечается»? — завертел «хвостом» Шматко. — Я так… Для кругозора.

Но Зубов уже всё понял, он слишком хорошо знал Шматко, который никогда не интересовался тем, что не касалось его лично.

Праздный интерес прапорщику был совершенно не свойственен, он был рафинированным материалистом-практиком, как, впрочем, наверное, и все прапорщики Российской армии.

— Для кругозора? — ухмыльнулся Зубов. — Ну-ну…

— Ну да, — кивнул прапор. — Просто я подумал… вот так живёшь один… Или там вдвоём… И тут… раз… третий появляется… И чего делать?

— Чего делать? Ноги в руки, и по магазинам… Одёжки, коляски, кроватки, памперсы…

— Значит, расходов много? — насторожился Шматко.

— Расходы — это полбеды, — вздохнул Зубов и стал перечислять, загибая пальцы: — А ночи бессонные? То газики, то зубики… А по поликлиникам? То прививки, то простуды…

— Выходит, одни проблемы? — сокрушённо спросил Шматко.

— Этого, Николаич, я не говорил! — ответил Зубов и широко улыбнулся. — Эта сторона, она есть, но она на общем фоне не напрягает.

— На каком это фоне? — не понял прапор.

— Ты себе не представляешь, Николаич, что это такое, — самозабвенно заговорил Зубов, улыбаясь, — когда эти глазки-вишенки смотрят на тебя… Когда этот ротик улыбается… А когда наша Иришка первое слово сказала?! Для нас такой праздник был!

— Так, значит, дети — это хорошо? — окончательно запутался Шматко.

— Это здорово, Николаич! — восторженно воскликнул Зубов. — Это просто не передать…

С этим всё было понятно, теперь Шматко решил выяснить практическую сторону вопроса.

— А эти… коляски… и всё такое… сколько стоят? — спросил он.

— Коляски? Это тоже для кругозора?

— Для кругозора.

— Короче, старшина, колись. — Зубов спросил в лоб, глядя Шматко прямо в глаза: — Залетели?

— Ну-у, — понуро кивнул прапорщик, припёртый к стенке.

— Поздравляю! — Капитан соскочил со своего места и, подлетев к Шматко, крепко пожал ему руку. — Значит, так… Ползунки, рубашечки у нас есть… Навалом… Коляску тоже у меня можешь взять… Мы уже почти не пользуемся. По-моему, даже подгузники остались…

— Подгузники? А если у меня сын будет?

— И что?

— У тебя же для девочек подгузники?

Хлопая по плечу смущённого прапорщика, Зубов залился громким смехом. Шматко предстояло ещё очень многое узнать и понять…

Занятия по рытью окопов Медведев решил устроить за территорией части. Бойцы второй роты с сапёрными лопатками на ремнях бодро вышагивали по кромке шоссе, поднимая своими сапогами облачка серой пыли. У неширокой тропы, ведущей в глубь леса, Медведев приказал подразделению свернуть.

Бойцы стали разбиваться на группы и выбирать места для окапывания. Здесь Медведев и подозвал к себе Нестерова.

— Взял? — тихо спросил он солдата.

— Так точно! — Нестеров полез в карман штанов и извлёк оттуда тело Хомякова, завёрнутое в клетчатый носовой платок.

— Это что за саван? Носовой платок, что ли?

— Я подумал, так лучше будет…

Медведев с подозрением посмотрел сначала на мятый платок, а потом и на его хозяина.

— Надеюсь, чистый был? А то элитного воина мордой в сопли.

— Чистый, — кивнул Нестеров. — Я что, не понимаю?

— Ладно. — Медведев осмотрелся вокруг. — Шагом марш за мной!

Нужно место поживописнее найти.

Раздвигая ветки кустарника, они стали углубляться в лес.

Остальные бойцы второй роты под командованием Гунько уже приступили к откапыванию окопов — самой важной науке пехотинца во все времена.

Медведев и Нестеров вышли на широкую живописную полянку, ярко освещённую солнцем, в центре которой высился небольшой холмик, заросший полевыми цветами. Медведев остановился на месте, удовлетворённо улыбнулся и, расстегнув ремень, присел на траву.

— Вот здесь и похороним, — сказал он, указывая Нестерову на вершину холмика. — Будет лежать, как хан, — на вершине кургана… Ну что смотришь, давай действуй! Ростовой окоп — норматив сорок минут.

Время пошло!

Медведев достал сигареты и расслабленно лёг на траву, уставившись в безоблачное ярко-синее небо. Нестеров вздохнул, отстегнул от ремня лопату и стал выбирать место для окопа.

Он с силой воткнул штык в землю на вершине холма, но тот отскочил назад с металлическим звоном.

— Чего там? — приподнялся на локте Медведев.

— Камень, кажется…

— Ну, значит, левее возьми! — вздохнул сержант. — Всё, что ли, тебе объяснять надо, сам должен башкой думать, не маленький.

Нестеров принялся сосредоточенно ковырять мягкую землю.

Больше камней ему не попадалось.

Прошло около часа. Медведев уже несколько раз смотрел на часы и наконец не выдержал и, приподнявшись на локте, крикнул бойцу, который сосредоточенно продолжал вгрызаться в русскую землю:

— Не укладываешься, Нестеров! Вроде здоровый лось, а копаешь медленно.

Нестеров вздохнул, воткнул лопатку в жиденький бруствер и с сожалением посмотрел на свои ладони, которые уже вздулись бледными водянистыми пузырями.

— Мозоли, товарищ сержант, — сокрушённо сказал он.

— Мозоли — знак пехоты, — с видом знатока сказал Медведев и продемонстрировал Нестерову свои стёртые ладони. — Лопатой — это тебе не смычком по струнам елозить. Ты пошире делай! В окопе должно быть комфортно. Он нужен, чтоб боевые действия вести, а не чтоб прятаться.

Нестеров вздохнул, вытер пот со лба и снова взялся за лопату.

Медведев смотрел, как над бруствером взлетают комья чернозёма, который глухо падает на землю.

Неожиданно в окопе послышался металлический лязг и почти сразу на поверхности показалась чумазая рожа Нестерова.

Он выглядел запаренным и напуганным.

— Товарищ сержант… — сглотнув слюну, тихо начал говорить он дрожащим голосом, но Медведев оборвал его.

— Ты что, тень отца Гамлета увидел? — стебанулся сержант, но на всякий случай обернулся назад — посмотреть, не стоит ли кто у него за спиной. — Ты чего?

— Уходите отсюда, — выдохнул Нестеров.

— Чего? — Сержант вскочил на ноги и грозно двинулся на зарвавшегося «духа». — Я смотрю, Нестеров, у тебя вообще борзометр на зашкале…

И тут его взгляду открылись внутренности окопа. Нестеров держал лопатку на вытянутых руках, остриём штыка уперев её в крутую стенку окопа, а на самом штыке сверху лежал коричневый от ржавчины и налипшей земле оперенный миномётный снаряд.

— Товарищ сержант, уходите, — повторил Нестеров.

— Тише, Нестеров, тише… не шевелись… — Медведев осторожно подошёл к краю окопа и присел на корточки, разглядывая мину со всех сторон. В таких боеприпасах сержант ни хрена не соображал, и определить, есть в снаряде взрыватель или она безопасна, он не мог.

Но, судя по состоянию мины, если в ней всё-таки был взрыватель, он мог сработать от малейшего толчка.

— Кажется, бомба, — несмело предположил Нестеров.

— Мина… Немецкая… от миномёта, — пояснил Медведев. — Бляха, как же ты так?

— Я думал, камень, — шмыгнул носом Нестеров, не спуская с мины испуганного взгляда.

— Камень, мать твою! — выругался сержант и спросил: — Не тяжело держать?

— Так, не очень…

— Ты, главное, не дёргайся! Стой как стоишь! Она шестьдесят лет в земле пролежала… щас от любого движения может рвануть… А может и не рвануть… проверять не хочется…

— Товарищ сержант… вы, может, уходите… А я её попробую наверх… выкинуть подальше… А сам — в окоп…

Такой вариант Медведева не устраивал.

— Не дури, Нестеров, — строго сказал он, — у неё разлёт осколков знаешь какой?! Траву стрижёт!

— Товарищ сержант, вы всё равно уходите, — продолжал долдонить боец.

— Короче, Нестер, — Медведеву в голову пришла умная мысль, — ты как, нормально держишь?

Боец осторожно кивнул.

— Ты держи… Спокойно стой, не дёргайся… А я мигом — в часть и обратно… Тут сапёров надо…

Нестеров, в глазах которого мелькнули тревожные искорки, снова кивнул.

— Только не отпускай, слышишь? И не шевелись, — как заклинание повторял Медведев, пятясь к краю опушки, — я быстро, Нестеров! Пулей!

Не разбирая дороги, Медведев со всей возможной скоростью понёсся к шоссе, откуда до части было рукой подать. Надо было торопиться — со старыми боеприпасами шутки плохи.

Впереди показался просвет, лес стал редеть, и наконец сержант оказался на шоссе. По дороге деловито сновали машины, но ни одна из них не остановилась на призывно поднятую руку. Медведев смачно выругался и быстро побежал в сторону части, морщась от пыли, поднимаемой проезжающими мимо автомобилями.

Сержант пробежал метров двести, когда его обогнал тёмно-зелёный «уазик», который, проехав немного, резко затормозил.

«Наконец-то хоть кто-то нормальный нашёлся», — подумал сержант и прибавил ходу. «Уазик» с жёлтой надписью «Комендатура» на борту поджидал беглеца у обочины. Прерывисто дыша, Медведев остановился у машины.

Хлопнула дверца, и из салона показался высокий старший лейтенант с каменным лицом, который смотрел на сержанта с подозрением.

От офицера исходил едва уловимый запах перегара: судя по красным глазам и отёкшему лицу, вчера старлей весело провёл время.

— Товарищ лейтенант, нужно в часть срочно! — выпалил Медведев, вскинув руку в приветствии.

— Старший лейтенант Валеев! — холодно ответил офицер, скорчив недовольное лицо. — А ты, я смотрю, сержант, не обученный…

— Младший сержант Медведев! — исправился боец. — Товарищ старший лейтенант, там в лесу…

— Документы! — потребовал Валеев, не слушая Медведева.

Сержант быстро достал из кармана военник и протянул его старлею. Тот пролистал документ, внимательно вчитываясь в каждую страницу.

— Товарищ лейтенант, там в лесу солдат! — взволнованно заговорил Медведев. — Нужно…

— Что делаете за территорией части, младший сержант? — поморщился Валеев. — Где увольнительная или иное предписание?

— У нас занятия… по плану… Вот, я щас покажу… — Медведев потянулся к планшетке, которая всегда висела у него на поясе, но не нашёл её — она осталась рядом с ямой, в которой рядовой Нестеров, напрягая мышцы и обливаясь холодным потом, держал в своих руках ржавую мину.

Медведев попытался всё это объяснить лейтенанту, который несколько раз скептически хмыкнул по ходу его рассказа, а когда он закончил, приказал ему садиться в машину.

«Уазик» развернулся на месте и поехал в обратную от части сторону. Медведев, который сидел на заднем сиденье, наклонился вперёд, к старлею.

— Э… Товарищ лейтенант, — горячо заговорил он, — часть в другую сторону…

— Ага… — равнодушно ответил похмельный офицер.

— Товарищ старший лейтенант… Я ж объяснил, — Медведев обеспокоился не на шутку, — там человек на мине стоит… Сапёров надо, срочно…

— Слыхал, какая фантазия буйная? — Старлей обернулся к водиле, не обращая внимания на эмоциональную речь Медведева. — Про мину нам ещё никто не задвигал! — Он глянул на взбешённого сержанта через плечо. — Вот щас приедем в комендатуру, там ты все свои байки научно-фантастические на бумаге изложишь… Достоевский… Тогда посмотрим, что с тобой делать…

Медведев понял, что попал. Причём попал по полной — в лесу его ждал боец, которому была нужна помощь, его, Медведева, помощь, а он как самый последний салага парится в этом долбаном «уазике» и ничего не может поделать. Даже выпрыгнуть из машины он не может: на задних дверцах нет внутренних ручек.

Мозг сержанта лихорадочно работал в поисках выхода из сложившейся ситуации, но выхода не было, кругом был сплошной тупик.

Нестеров продолжал держать мину. Время для него остановилось, а всё внимание бойца было сосредоточено на обтекаемом куске железа, лежащем на его лопате. Мышцы ныли от напряжения, пальцы онемели, голову напекало яркое солнце.

Кругом была полная идиллия — летали бабочки, порхали стрекозы, чирикали птички, и никому из них не было дела до странного существа, как истукан, замершего в яме.

Неподалёку послышалось лёгкое посвистывание, Нестерова покоробило: его идеальный музыкальный слух не выносил фальшивых нот, а в этом свисте, пытавшемся вывести «Оду радости» Бетховена, все ноты были фальшивыми. Так мог свистеть только Гунько.

— А это что ещё за суслик в норке? — послышался голос младшего сержанта, и Нестеров услышал приближающиеся шаги. — Что это ты, скрипач, в оркестровую яму потянуло? Хе-хе…

— Товарищ сержант, уходите отсюда, — прохрипел Нестеров, едва ворочая сухим языком.

— Ты как с «дедушкой» разговариваешь, «душара»? — Всё повторилось точно так же, как и в случае с Медведевым — Гунько вскочил на бруствер и тут увидел мину. — Что… это?

— Мина… немецкая, — каждое слово давалось Нестеру с величайшим трудом. — Младший сержант Медведев так сказал…

— А где сам… сержант Медведев? — еле выговорил шокированный Гунько.

— В часть побежал… за сапёрами… Товарищ сержант, вы лучше идите отсюда…

— Ты это… Нестеров… — Гунько стал осторожно пятиться к лесу, не спуская глаз с бойца. — Стой здесь… никуда не уходи… я щас…

Через пять минут вся вторая рота в полном составе залегла вокруг окопа Нестерова.

Как ни странно, но рядом с товарищами боец почувствовал себя увереннее и сильнее, у Нестерова, похоже, открылось второе дыхание.

А «уазик», в котором парился «самовольщик» Медведев, остановился у небольшого придорожного магазинчика. Старлей не выдержал и послал водителя за пивом, хотя, как гласит народная мудрость, с похмелья пивом бошку не обдуришь. Но лейтенанту, как видно, хотелось верить в лучшее.

— Товарищ старший лейтенант, — ещё раз попробовал уговорить несговорчивого офицера Медведев, — отпустите, пожалуйста… там человек жизнью рискует.

— Разберёмся… кто там и чем рискует, — недовольно ёрзая на сиденье, сказал лейтенант, — где надо разберёмся, сержант.

— Ну можно хотя бы позвонить? — попросил Медведев срывающимся голосом.

— Может, тебе ещё клизму перед сном поставить? — зарычал летёха. — Сиди, не дёргайся.

Медведев отвалился на спинку сиденья, нервно теребя в руках свою форменную кепку, — лейтенант упёрся рогом, и убедить его в чём-либо было невозможно, он был тупой и непробиваемый, как танк.

А в лесу бойцы ждали возвращения сержанта. Солдаты залегли вокруг окопа Нестерова и подбадривали товарища, как могли. Нестер держался из последних сил, но бросить мину не собирался — ему очень хотелось жить.

— Нестеров, ты там как, держишь? — заботливо пробасил Папазогло.

— Держу, — просипел боец.

— Тяжело?

— Руки затекли…

— Ты держи, Нестеров… ты ж вон какой здоровый! — Из-за бруствера показалась голова Кабанова. Новоиспечённый ефрейтор повернулся к Гунько: — Что-то Медведева долго нету. Может, ещё кого послать?

— Не надо… Пока до части, пока назад, — хмуро ответил сержант, — по идее, щас должны уже подойти.

— Я думаю, нам лучше всё-таки подальше отсюда, — Кабан понизил голос до шёпота, чтобы не слышал Нестеров, — а то мало ли что.

— А его что, одного оставим? — Гунько кивнул в сторону окопа. — Ну если хочешь — можешь идти.

Кабан понял, что спорол херню, и отвернулся. Минуты убегали, а Медведев всё не возвращался.

Не возвращался и водитель «уазика», который, похоже, завис в этом магазинчике. Летёха нервно ёрзал на своём кресле, не спуская глаз с дверей магазина. Утомившись от долгого ожидания, он повернулся к Медведеву:

— Сержант… Там под сиденьем пакет белый. Подай.

— Вам надо — вы и берите, — загрубил Медведев, — я в лакеи не нанимался.

— Дерзишь? — набычился старлей.

— Общаюсь в выбранной вами манере.

— Ну я тебе в комендатуре устрою. — Летёха перешёл к угрозам. — Пакет дай, говорю!

Медведев уставился в окно, не реагируя на слова офицера.

— Ну, сопляк… Ладно, — прошипел летёха и, выйдя из машины, открыл заднюю дверцу и стал копаться под сиденьем.

Сержант понял, что другого шанса выбраться отсюда ему больше может и не представиться, и рванул вперёд, прямо на полусогнутого старлея. Он боком выскользнул из машины и побежал по дороге.

Лейтенант было рванул за ним, но быстро понял, что бойца ему не догнать.

— Слышь, урод! — громко заорал он вслед беглецу. — Документы-то твои у меня!

— Пошёл ты! — набирая скорость, прошипел Медведев — на документы ему сейчас было совершенно наплевать.

Прошло уже три часа, а Медведев всё не возвращался.

Бойцы уже не знали, что и думать, а Нестеров впал в тяжёлый ступор, превратившись в неподвижного истукана, впившегося побелевшими пальцами в черенок лопаты.

Он уже не отвечал ни на какие вопросы, в глазах у него мелькали разноцветные круги, он был близок к тому, чтобы свалиться без сознания, но всякий раз снова и снова напряжением воли он заставлял себя держаться. Однако долго так продолжаться не могло.

Гунько подозвал к себе Лаврова.

— Пойдёшь в часть, — сказал он ему, — и доложишь обо всём дежурному. Приведёшь сюда сапёров.

— А сержант Медведев? — спросил Лавров.

— Видишь, нет ни хрена твоего Медведева, — зло ответил Гунько, — носит где-то нелёгкая… А может, что случилось с ним. Всё. Дуй.

Лавров быстро ушуршал в сторону части.

Хватая воздух широко раскрытым ртом, словно рыба, выброшенная на берег, Медведев вбежал в канцелярию и, не говоря ни слова оторопевшему от такой наглости Зубову, налил себе стакан воды из графина и выпил его одним глотком.

— Ты что, охренел, сержант?! — заорал Зубов. — Где рота? Почему наглеешь?

— Т-т-товарищ капитан, — тяжело дыша заговорил Медведев, — там в лесу… Мина!

Через пять минут Медведев уже вёл к лесу группу сапёров, которую возглавил лично капитан Зубов. Они уже подошли к кромке леса, когда из чащи им навстречу вывалился Лавров.

— Как там? — спросил Зубов. — Что Нестеров?

— Держит, — ответил солдат, — но уже на пределе…

Дальше они двинулись почти бегом…

— Где он? — спросил Зубов бойцов, лежащих на кромке поляны, но те не успели ответить — подбежавший Медведев пальцем указал ротному на пригорок, из которого торчала бритая голова Нестерова.

Прежде чем направиться к нему, Зубов велел бойцам отойти подальше от опасного места. Потом он бегло осенил себя крестом и пошёл к злополучному окопу. Нестеров был на грани обморока и держался только чудом. Капитан быстро соскочил в окоп, боком подобрался к мине и стал внимательно осматривать её со всех сторон.

— Товарищ капитан… — прошептал Нестеров.

— Стой спокойно, не шевелись, — сказал Зубов, — и молчи…

Капитан ловко перехватил черенок лопаты и плотно сжал его в руках.

— Отпускай, Нестеров, — приказал он.

— Не могу… — Пальцы бойца «присохли» к лопате и одеревенели.

— Пальцы ему разожмите! — приказал ротный, и один из сапёров наклонился над окопом и с заметным усилием отодрал пальцы солдата от черенка.

Нестеров вылез из окопа, отошёл на несколько метров и плашмя свалился на траву. К упавшему бойцу подбежали Медведев и Гунько, которые взвалили его на плечи и оттащили на безопасное расстояние.

— Работаем! — скомандовал Зубов, держа лопату.

Сапёры склонились над миной. Через минуту один из них поднял голову и облегчённо вздохнул:

— Отбой тревоги! Она не рванёт… Здесь детонатора нету…

Он осторожно снял мину с лопаты и аккуратно уложил на бруствер. Зубов вытер со лба пот и выпрыгнул из окопа. Капитан вдруг вспомнил глаза своей маленькой дочки и улыбнулся.

Хорошо то, что хорошо кончается.

Вечером Зубов был у Бородина. Полковник угощал ротного крепко заваренным чаем, беседа офицеров крутилась вокруг дневного происшествия.

— Парень, конечно, молодец! — Бородин говорил с одобрением. — Сколько он… три часа с миной простоял?!

— Так точно! — ответил Зубов. — Если б не этот козёл патрульный…

Обидно только, что зазря! Пустышка оказалась.

— Обидно?! — покачал головой полковник. — Обидно было бы, если б рвануло! Там же целый склад раскопали!

— В этом плане, конечно, да! — согласился ротный.

— Знаешь, Зубов… Ты извини, — полковник нахмурил свои густые брови и посмотрел капитану в глаза, — но я сначала думал, ты доходяг каких-то набрал в военкомате… А сейчас смотрю — неплохие ребята.

Один на скрипке играет, другой мину три часа держит.

— Так это ж один и тот же! — откашлялся Зубов. — Рядовой Нестеров!

— Да?! — искренне удивился Бородин. — Ты смотри, и жнец, и на танке ездец! Поощрить надо бы. Подумай об этом, капитан.

Зажужжал зуммер внутреннего телефона. Полковник поднял трубку:

— Слушаю! Кто? А-а-а, явился?! Ну-ка давай его сюда! — Бородин прикрыл микрофон рукой и сказал Зубову: — Этот субчик явился, который твоего сержанта задержать хотел. Документы привёз, жаждет крови… Сейчас будет ему кровь…

Полковник опустил трубку на рычаги и поднялся из-за стола.

Валеев стоял возле штаба, сжимая в руке военный билет Медведева. Настроен он был решительно, и, когда в дверях появился Бородин, старлей одёрнул мундир, небрежно козырнув, представился и протянул полковнику документы провинившегося бойца:

— Товарищ полковник, ваш сержант оказал физическое сопротивление патрулю, и я…

— «Я» — последняя буква в алфавите! — грубо оборвал его полковник и выхватил военный билет. — Понял? Тебе сержант про мину говорил?!

— Товарищ полковник, дело в том, что… — Старлей побледнел, всю важность с него сдуло в одно мгновение.

— Я спрашиваю, про мину тебе говорили или нет?!

— Дело в том, что мне показалось, — продолжал «лепить» старлей, — показалось, что…

— Ты что, глухой или как? — Полковник был готов взорваться, и Валеев понял это.

— Так точно… говорил… — понуро ответил старлей.

— Почему не проверил?

— У меня не было времени… и я…

— А пиво попить у тебя, стало быть, время было?! — Полковник привёл самый убийственный аргумент. — Там целый взвод чуть на воздух не взлетел!

— Я думал, — залепетал Валеев, — что это…

— Жопой ты думал! — резюмировал Бородин. — Понятно тебе, лейтенант? Жопой!!

— Старший… — шёпотом выдохнул Валеев.

— Что?!

— Старший лейтенант…

— А вот это уже — большой вопрос! — Бородин резко развернулся и пошёл обратно в штаб.

Старлей почесал затылок и побрёл к КПП. Похмельная волна накрыла его с новой силой.

Нестеров подошёл к койке Медведева, который лежал и читал какую-то потрёпанную книгу без обложки.

— Товарищ сержант, — откозырял боец и, понизив голос, спросил: — А что с хомяком делать?

— Подожди… — Медведев закрыл книгу и сел на кровати. — С каким хомяком?

— Ну… мы ж его так и не… — Нестеров достал из кармана завёрнутое в носовой платок тело рядового Хомякова. — Вот…

— Ты чё, его обратно принёс?! — изумлённо выпучил глаза сержант. — Нестеров… Твою мать… Ну ты… Ну ты… Ну ты ж вообще без мозгов! О-ой! Какого хрена ты его назад припёр?

— Я сначала думал его там оставить… — промямлил солдат, — но это же… боец нашей роты! Рядовой Хомяков! Вы же сами сказали, нужно похоронить…

— Мог бы проявить инициативу! — строго сказал Медведев. — С учётом обстоятельств.

Нестеров с серьёзным видом достал из-под брючного ремня свою «уставную» тетрадку и, открыв её на нужной странице, зачитал:

«Инициатива трахает инициатора!»

— Бляха, научили на свою голову! — смачно выругался Медведев.

Нестерову было приказано закопать Хомякова за казармой, без почестей, салюта и памятника — сегодняшней суеты с несостоявшимися похоронами умершего «солдата» было вполне достаточно.

Но сначала Медведев решил продемонстрировать мёртвое тело капитану Зубову, с ним бы всё равно пришлось объясняться.

До «опознания» Хомякова поместили обратно в его стеклянный дом, который был поставлен на телевизор и накрыт тряпкой, дабы вид мёртвого тела не портил бойцам настроения.

В этот раз дверь прапорщику открыла мама Маши Анжела Олеговна.

— Олег Николаевич?! — заулыбалась она. — Здравствуйте, здравствуйте… Какой вы сегодня нарядный! Опять с цветами!

— А где Мария? — важно спросил Шматко.

— Она скоро будет… Вы раздевайтесь, проходите… Машенька вас очень ждала… Всё беспокоилась, что вы куда-то пропали…

— Служба, Анжела Олеговна, служба…

Прапорщик разместился за кухонным столом и отдал цветы «тёще», чтобы та поставила их в вазу.

— Вот и я ей говорю, — Анжела Олеговна была болтливой женщиной, — на службе человек, а она всё одно… Нервничает… Дёрганая какая-то стала… Спрашиваю: «Что с тобой?» — а она молчит…

— А где она? — нетерпеливо спросил Шматко.

— Да в поликлинику пошла… В женскую…

— Зачем в женскую? — Шматко взволнованно вскочил из-за стола и стал нарезать круги по кухне. — Зачем?

— Не знаю, — развела руками Анжела Олеговна, — сказала, осмотр… плановый…

— Анжела Олеговна… — запричитал Шматко. — Э-эх… Анжела Олеговна… зачем вы её отпустили?

«Тёща» было открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент хлопнула входная дверь, и прапорщик метнулся в прихожую.

— Ой, Олежка! Привет! — Маша выглядела радостной и счастливой.

— Что, уже всё? — подозрительно посмотрел на неё Шматко.

— Что «всё»? — не поняла Маша.

— Ну… Для чего ты в поликлинику ходила? — продолжал хмуриться прапорщик.

— На консультацию…

— Значит, это, — в голосе Шматко зазвучала надежда, — твоё положение… оно… это… в силе?

— Конечно, — улыбнулась Маша.

— Какое положение? — вмешалась в разговор Анжела Олеговна. — О чём речь?

— Положение невесты Шматко Олега Николаевича! — объявил прапорщик, поцеловал Машу и повернулся к «тёще»: — Анжела Олеговна, я пришёл, так сказать… официально… просить руки вашей дочери…

— Но вы же хотели подождать, пока вам лейтенанта присвоят.

— Ну… Лейтенант от меня не убежит… А вот Маша… девушка видная… того и гляди… уведут… Думаю, пора узаконить наши отношения.

Прапорщик громогласно захохотал, и женщины поддержали его веселье.

Анжела Олеговна, как полагается, пустила слезу.

— Ну, слава Богу, дети мои, — захлюпала она, обнимая Машу и прапорщика. — Я уж думала, не дождусь.

Вот так у прапорщика Шматко начался новый, возможно, самый важный этап жизни — он становился семейным человеком.

Соколу пришлось долго попариться, чтобы достать двойника рядового Хомякова. Из-за этого он даже опоздал к ужину и появился в казарме, когда там был только «вечный дневальный» Папазогло, который усердно подметал центряк.

Сокол извлёк из пакета литровую банку с новым хомяком и, подозвав Папазогло, продемонстрировал бойцу своё приобретение.

— Ну что, похож? — спросил Сокол.

— На кого? — затупил боец.

— На меня, блин! На рядового Хомякова!

— А это что, не он? — Папазогло, как всегда, был «на высоте».

— Рядовой Хомяков умер! — сказал Соколов.

— Когда? — искренне удивился Папазогло.

— Значит, похож! — сделал вывод Сокол и протянул банку дневальному. — Значит, так, боец, поместишь рядового Хомякова в его старый дом. Да, и не забудь там газеты поменять!

Сокол пошёл в каптёрку, а Папазогло стал выполнять приказание. Обнаружив в банке мёртвое тело, он вытряхнул его в мусорку. Место павшего бойца занял новый меховой воин.

Зубов встретил роту возле казармы, и, когда Медведев распустил бойцов, ротный подозвал сержантов к себе.

— Слушай, Медведев, — спросил капитан, — а какого рожна вы попёрлись в этот лес окопы рыть? Мы же обычно здесь… за частью роем.

— Товарищ капитан, дело в том, что хомяк… — заговорил Гунько, но Медведев незаметно ткнул его локтем в бок, и сержант заткнулся на полуслове.

— Дело в том, что… на обычном месте сегодня третья рота… и пятая… — пояснил Медведев.

— Так надо было на другой день… А что хомяк?

— А хомяк… он… заболел… — стал лепить Медведев, — с утра сегодня… Шерсть полезла… Глаза такие… Чихал!

— Надо к ветеринару, может? — забеспокоился Зубов.

— Он умер, товарищ капитан, — выдохнул Медведев.

— Как умер? — Зубов явно охренел от такой новости.

— Болезнь какая-то странная… Может, ящур… или грипп… куриный…

— М-да… Вовремя мы его из дома унесли. Вы-то сами как?

Смотрите не заболейте. Надо его выбросить, наверное. Или сжечь.

— Ну, мы не решились без вашего ведома… — сказал Медведев. — Он ещё в казарме.

— Ёлки-палки, могли бы инициативу проявить! — Зубов стремительно направился к казарме, сержанты пошли следом.

Банка Хомякова стояла на телевизоре, всё так же накрытая тряпкой. Зубов осторожно приближался к ней, словно шёл по минному полю.

— Блин! Ну и денёк… — ворчал он. — То мины… То бактериологическое оружие… Ладно… глянем…

Резким движением он сдёрнул тряпку с банки и от удивления отпрянул назад — хомяк спокойно сидел на дне банки, смотрел на капитана своими глазами-бусинками и смешно двигал розовым носом.

Бойцы были поражены не меньше командира. Они стояли и глядели на воскресшего хомяка, разинув рты.

— Так он же живой! — К Зубову вернулся дар речи.

— Воскрес! — суеверно прошептал Кабан.

А Зубов уже завёлся. Его лицо стало багровым. Ротный подлетел к растерянным сержантам и заорал:

— Куриный грипп?! Очень смешно! Разыграли, да? Шутники, мать вашу! Хотите, я вас тоже щас разыграю?

— Товарищ капитан, я сейчас всё объясню, — заговорил Медведев, но капитан не слышал его.

— Значит, так, клоуны! — громогласно заорал он. — Нестеров отдыхает! Остальные — получаем автоматы… ОЗК… и через пять минут на плацу!

Что поделаешь — такова служба, и угадать, куда она повернётся в ближайшую минуту, не дано никому. Сейчас ты тащишься на койке в прохладе казармы, а через минуту уже бежишь в полной выкладке по раскалённому плацу или копаешь безумную, никому не нужную яму.

Вот она, судьба солдата…