Второй шанс 2

Глава 2

Неподалёку от «Елисеевского» наткнулся на книжный магазин, решил заглянуть, может, что приличное из фантастики попадётся, когда-то в юности за любой том «Антологии» я готов был удавиться. Внутри обнаружилась приличная очередь. Неужто и в самом деле какой-нибудь заграничный бестселлер выбросили в продажу?

— Календари японские дают, по три пятьдесят штука, — сказала женщина в лисьей шапке, за которой я пристроился в конец очереди.

Точно, вон один счастливый обладатель сразу двух календарей пошёл, с виду ничего так полиграфическая продукция, нарядно смотрится. В будущем станут обычной офисной обыденностью, а сейчас смотрятся как экзотика. Календарь на 1978 год, на Год Лошади, судя по картинке. Если уж в Москве за ними очередь, то в Пензе вообще была бы давка. А что, куплю парочку, если достанутся, один себе домой, второй Инге подарю.

Достались, хотя очередная тётка сзади прошипела, что нечего по две штуки в руки давать, хотя, как я успел выяснить за время стояния в очереди, в одни руки давали до трёх штук. Я наглеть не стал, и правда, может, кому-то позади меня не достанется, а мне парочки вполне хватит. Хорошо ещё, что по размеру как раз в портфель уместились, а то бы бегал по Москве с календарями подмышкой, постоянно выслушивая вопросы, где это я их умудрился приобрести.

Впереди замаячил памятник Юрию Долгорукому. У памятника основателю Москвы толпились иностранцы, поодаль крутились какие-то парни с сумками, почему-то сразу подумалось, что это фарцовщики. При ближайшем осторожном знакомстве моя догадка подтвердилась. Поинтересовался ассортиментом, в итоге взял в розницу две пачки жевательной резинки «Wrigley» по 2.50 за каждую, то есть путём нехитрых подсчётов можно было определить, что одна пластинка стоила 50 копеек. Если бы к этому времени не начали выпускать отечественную резинку, то, как объяснил постоянно стрелявший глазами по сторонам продавец, жвачка обошлась бы мне чуть ли не вдвое дороже. Купил я заграничную резинку со вкусом мяты не для спекуляции в стенах училища или во дворе, считая это занятие для себя слишком несерьёзным, хотя и поимел бы с этого какую-то, пусть и мизерную, выгоду, а чисто для себя и друзей. Для подарка Инге тоже слишком мелко, так угощу.

Одну пластинку жвачки тут же отправил в рот и собрался идти своей дорогой, но тут меня нагнал произнесённый заговорщицким шёпотом вопрос фарцовщика:

— Презики не нужны?

Оказалось, у него на выбор имелись югославские, индийские и гэдээровские презервативы. Стоила такая резина, конечно, подороже, чем жевательная, но, когда я представил, каким боком мне может выйти чей-то случайный «залёт», то все сомнения тут же отпали.

— Какие лучше? Только честно!

— Бери югославские, они подороже, но качество на уровне. Сам такими пользуюсь.

Пользуется он… Ладно, так уж и быть, возьмём парочку югославских презиков, авось и впрямь качество окажется на высоте.

В магазине «Подарки» за большим флаконом духов «Climat» мне пришлось простоять больше часа, встав в конец очереди ещё на улице, и заплатить за него 45 рублей. Жаба, конечно, душила, и ещё какая, когда я занимал место в живой цепочке, но представив, как будет рада мама и как ей обзавидуются подруги — все сомнения отринул прочь.

Ну вот, подарками маму и Ингу обеспечил, и в животе начинает бурчать, организм снова требовал закинуть в него топлива. Хорошо, что метров в пятидесяти от «Подарков» наткнулся на продуктовый. Купил «Краковской», сыра, который продавщицу попросил сразу порезать, батон «Городской» и бутылку «Дюшеса». Перекусить зашёл в какой-то жилой подъезд, мысленно радуясь, что на дворе не XXI век с его кодовыми замками. Уселся на подоконник, прислонив свешивающиеся ноги к горячей батарее, и неторопясь стал откусывать поочерёдно от батона, колечка «Краковской», закидывать в рот ломтики сыра, запивая всё это достаточно прохладным лимонадом. Снизу греет, в животе сытость, за выходящим во двор окном кружится лёгкий снежок… Лепота!

Может, тут и просидеть ещё пару часиков, а потом уж и на вокзал двинуть? Но нет, щёлкнул замок одной из дверей на квартирной площадке на полэтажа выше, вышла немолодая женщина, вся из себя такая, в цигейковой шубке и норковой шапке и, увидев меня с пустой бутылкой в руках, тут же взвизгнула:

— Ты чего это тут расселся? А ну-ка иди отсюда, алкоголик малолетний!

— Это лимонад, — буркнул я, глянув на тётку исподлобья.

Однако препираться не стал, сполз с подоконника, подхватил свои манатки и с чувством собственного достоинства неторопливо спустился к выходу. На улице уже понемногу начинало смеркаться. Куда бы ещё ткнуться, не хотелось торчать несколько часов на вокзале…

О, точно, рядом же на Красной площади Исторический музей! А я ведь, сколько раз бывая в Москве, ни разу его не посещал, так что есть возможность исправить упущение. И погреюсь заодно.

Купил билет, сдал одежду в расположенный в подвальном помещении гардероб… Да-а, вот это великолепие! Одного мрамору, панимашь, скока сюда вбухали! Экспозиция начиналась на первом этаже с каменного века, а заканчивалась на верхнем веком 19-м. В общем, я мог бы ещё долго бродить по залам музея, но время начинало поджимать.

Но всё же я не мог не заскочить в ГУМ! Быстренько пробегусь — и на вокзал.

На входе у фонтана купив вкусное мороженое за 20 копеек, поднялся на второй этаж, и в отделе нижнего белья наткнулся на небольшую очередь за мужскими итальянскими трусами невиданной в СССР модели «боксёры», которые по сравнению с лежавшими рядом стопками семейными трусами смотрелись как «Мерседес» на фоне «Жигулей». Хм, почему бы не взять? Цена, правда, кусается, по 3.50 за штуку, однако они того явно стоили. В общем, взял парочку, не зря в отдел зашёл.

Заглянул в отдел спортивных товаров. Да-а, глаза разбегаются… А вон какие симпатичные боксёрские перчатки, советские, надпись на манжетах «Sport», и стоят вроде не так недорого. Попросил посмотреть, натянул… Сидят как влитые. Думаю, с бинтами будет не хуже. Беру!

На Казанский вокзал прибыл за час до отправления фирменного поезда «Сура». К тому времени мой растущий организм успел снова проголодаться, особо не заморачиваясь, я тут же перекусил в привокзальном буфете салатом «Витаминным» на растительном масле, мятой картошкой со шницелем и запил всё это стаканом компота из сухофруктов. Надеюсь, плохо мне с буфетной еды не станет.

Неожиданно со стороны перрона после объявления об отправлении очередного состава раздался знакомый мотив. Ох ты ж, ничего себе, по громкой связи на весь вокзал врубили не что иное, как «Гимн железнодорожников»! Невольно расправились плечи и грудь колесом, как будто и впрямь я автор этой незамысловатой песни.

Гимн закончился, а тут и посадку на «Суру» объявили. Мне досталась верхняя боковушка, не лучший вариант, но хотя бы не рядом с туалетом. Недолго думая, скинул обувь и забрался наверх, радуясь, что носки вроде бы не попахивают. Подо мной расположился какой-то угрюмый тип со шрамом на левой, небритой щеке, и парой наколотых на пальцах, но уже потускневших от времени перстней. В пассажирском отсеке напротив устроилась молодая парочка, пожилой мужчина и женщина средних лет. По неизменной железнодорожной традиции народ начал доставать из сумок всяческую снедь, я только ухмылялся про себя: нажрутся сейчас курятины, сала и прочей тяжёлой пищи на ночь, а потом кому-то кошмары будут сниться, кого-то пучить, а кто-то начнёт давать храпака на весь вагон. Храпака обычно ещё и после выпитого дают, вон в соседнем отсеке уже и стаканы звенят.

В то же время расположившийся подо мной гражданин никаких звуков не производил. Я слегка перегнулся вниз, оказалось, тот лежал на спине с закрытыми глазами, скрестив на груди руки. Показалось, что даже не дышит, но, приглядевшись получше, я заметил, что его грудная клетка с периодичностью раз чуть ли не в десять секунд едва заметно приподнимается и опускается.

Перед сном решил наконец-то почитать «Юность». Зря, что ли, целых 40 копеек отдал! Но свет был таким тусклым, что я пожалел свои глаза и минут через десять засунул журнал обратно в сумку. К тому же, набегавшись за целый день, чувствовал себя вполне готовым к тому, чтобы отрубиться без задних ног. Соседи, правда, которые звенели стаканами, не спешили укладываться, там кто-то постоянно травил анекдоты, причём довольно плоские, но собутыльникам хватало и этого, чтобы периодически ржать во весь голос. Время уже было, наверное, одиннадцатый час, уже и проходившая по вагону проводница им сделала замечание, но они всё не унимались. И тут я услышал под собой шевеление, оперившись на локоть, глянул вниз. Это татуированный, натянув ботинки, встал и двинулся к соседям.

— Народ, давайте прекращайте шуметь, людям спать мешаете.

— Какие люди? Это ты себя, что ли, к ним причислил, урка?

Судя по голосу, на бывшего сидельца наехал тот самый, что травил анекдоты.

— Слушай меня внимательно, — по-прежнему спокойно, без капли угрозы в голосе сказал мой сосед. — Я только что откинулся, еду домой, и не хочу из-за таких баранов, как вы, снова топтать зону…

— Ты кого баранами назвал, пидар?

Это уже кто-то ещё подключился. Я краем глаза заметил, что в нашем отсеке народ тоже прислушивается к происходящему через переборку.

— А вот за базар придётся ответить.

В следующее мгновение моего слуха донёсся какой-то шлепок, затем глухой удар, потом ещё один, а затем понеслось. С моего места можно было увидеть только периодически мелькающие части тел, в какой-то момент один из драчунов вывалился в проход, прижимая к глазам ладонь, а второй рукой шаря по сторонам. Из его груди донёсся сдавленный стон:

— Су-у-ка, он меня зрения лишил!

Между тем драка набирала обороты, однако никто из пассажиров не спешил прийти на помощь одной или другой стороне. Может, мне всё же стоит вмешаться? Глядя на то, что подросток разнимает мужиков, не исключено, кто-то из взрослых тоже наконец-то попытается погасить конфликт. Только я об этом подумал, как в проход спиной вперёд в лежанку, на которой испуганно съёжился какой-то дед, влетел мой давешний сосед, и тут же на его голову опустилась пивная бутылка, от соприкосновения с черепом разлетевшаяся на мелкие осколки.

Мужика явно повело: хотя он и пытался принять вертикальное положение, его снова качнуло назад, и он начал медленно сползать на что-то пищавшего старичка.

— Ну всё, сучара, п… тебе!

А ведь и правда покалечит вчерашнего сидельца, спиртяга в голову ударила, недостаточно сильно, чтобы отморозок с разбитой губой потерял координацию движений, но достаточно, чтобы он потерял над собой контроль. Я спрыгнул вниз, и как был, в носках, сделал пару шагов к бугаю, сжимавшему в руке горлышко бутылки с заострёнными краями, ту самую «розочку». За его спиной стоял, покачиваясь и держась за бок, ещё один. Видно, ему всё же досталось.

— Дядь, у тебя закурить не найдётся?

Мой громко произнесённый вопрос заставил потенциального убийцу впасть в кратковременный ступор, и мне хватило этой секунды, чтобы нанести чёткий, акцентированный удар в гортань, аккурат пол щетинистый подбородок. Впрочем, ударил я вполсилы, только чтобы выключить противника из водоворота событий как минимум на несколько минут. «Розочка» упала к моим ногам, он захрипел, вцепившись руками в своё горло, хватая воздух раззявленным ртом и пуча глаза, и теперь я уже более расчётливо заехал ногой ему в промежность. Да, подленькие удары, ничего не имею возразить по этому поводу. Но не махаться же мне, 15-летнему подростку, с бугаем, который в полтора раза меня шире в плечах и выше почти на голову. Да он если один раз попадёт — я окажусь в отключке, и хорошо, если обойдётся без членовредительства.

Так что никаких душевных терзаний я в этот момент не испытывал. А вот мой оппонент испытывал сильные физические мучения, но совсем уж добивать я его не стал, и так нескоро в себя придёт. А вот тот, что держался за бок, явно намеревался отомстить за своего собутыльника, и двинулся на меня с налитыми кровью глазами. Был он, в отличие от второго, не так здоров, и я уже прикидывал, прямым его встретить, хуком или апперкотом, но тут подоспели, наконец, сразу несколько мужиков, которые немедленно его скрутили. А если точнее — повалили на нижнюю полку и к ней же прижали.

— Тихо, тихо, ну-ка успокойся, — говорил ему один из «миротворцев» в болотного цвета рубашке с погонами майора, и мужик, поначалу было рыпавшийся, действительно постепенно угомонился.

Тот, что орал, будто его «хулиганы зрения лишили», уже оклемался, и глаза у него были целёхоньки, хоть и красные. В драку он, судя по всему, тоже лезть не собирался. Третий же, которого я угомонил на какое-то время, сидел на грязном полу, всё ещё пытаясь отдышаться, одной рукой держась за горло, а второй за гениталии. Что касается ехавшего домой бывшего зека, он по-прежнему сидел на полке рядом с затаившимся дедом, ощупывая голову.

— Цела? — спросил я.

— Да вроде бы, — кивнул тот. — Шишка только вскочила… Спасибо тебе, парень, если бы не ты — расписал бы он меня, как бог черепаху. А ловко ты ему по гландам заехал. Я хоть и поплыл, а помню, как ты с ним лихо разобрался. Где научился таким приёмчикам?

— Богатый опыт уличных драк, — отмахнулся я.

— Леонид, — он протянул мне руку с татуированными пальцами.

— Максим.

— Что? Что случилось?

А вот и толстозадая проводница, услышала всё-таки шум в своём купе, или кто-то из пассажиров доложил.

— Мужики повздорили, уже всё нормально, — успокоил её майор. — Только вот стекло подмести не мешало бы.

— Ах ты ж боже ты мой, — всплеснула та руками, — надо начальнику поезда сообщить.

— Не надо, мать, — прохрипел тот, которому я врезал по гортани и промежности. — Не надо никому сообщать, всё тип-топ.

Он уже сидел на нижней полке, всё ещё осторожно массируя пальцами горло и с опаской, но без особой злобы, поглядывая в мою сторону. Похоже, окончательно протрезвел.

— А, ну ладно, — легко согласилась проводница, — тогда я за веником.

Понемногу всё успокоилось. Тем более что покалеченных не оказалось, медицинская помощь никому не понадобилась. Разве что откинувшийся спиной к стенке Леонид прикладывал к голове компресс в виде относительно холодной бутылки лимонада. Я, уже обратно взобравшийся наверх, перегнулся вниз, негромко спросил:

— А вы того типа как ослепили?

— Ладонями по глазам хлестнул. За пять лет на зоне тоже кое-чему научился, — усмехнулся он, как мне показалось, с долей грусти.

Я не стал спрашивать, за что он тянул свой срок, пять лет — статья относительно лёгкая, может, вор-рецидивист, не первая ходка, судя по внешнему виду, татуировкам на пальцах явно больше пяти лет. От сумы и тюрьмы, как говорится, не зарекайся, даже вот я, ударь чуть сильнее того бугая в горло — мог бы сломать трахею, и следом загреметь на малолетку.

Свет тем временем погас, половина вагона. Судя по звукам сопения и храпа, уже спала. Я поворочался немного с боку на бок и тоже уснул. Причём спал без сновидений, и проснулся свежим и выспавшимся, когда поезд уже проезжал Арбеково, а народ вовсю суетился, готовясь к высадке. Не суетился только мой сосед снизу. Леонид сидел, подогнув под себя по-восточному ноги и прикрыв глаза, рядом с ним лежал полупустой рюкзак — весь его багаж.

Ещё четверть часа спустя мы причалили к перрону вокзала Пенза-I. Здесь мы с Лёней тоже не спешили, дали выйти пассажирам нашего вагона, включая выглядевших помятыми вчерашних соперников, и только после этого сами направились к выходу. На перроне немногословный Леонид снова протянул мне руку.

— Ну, бывай, Максим. Ещё раз тебе спасибо… Если вдруг понадобится какая помощь — в Заводском районе все знают Лёню Резаного.

Нет уж, думал я, глядя ему вслед, лучше как-нибудь обойдёмся своими силами, без помощи уголовных элементов. Хотя, опять же, зарекаться ни от чего нельзя, особенно когда наступят лихие 90-е. если, конечно, они наступят.

Когда вышел на Привокзальную площадь, мелькнула было мысль заглянуть в стоявшее по левую руку от меня училище, но решил лишний раз не светиться. Отпрашивался у Бузова, который во мне в последнее время души не чаял, до субботы, так что завтра и заявлюсь.

Мама от моих подарков была в восторге. Календарь заставила тут же повесить на стену, а французские духи взяла на работу, хвалиться перед подружками. Конечно, спросила, сколько я за них отдал, тихо вздохнула и продолжила радоваться дальше.

Вечером, после тренировки, я вручил календарь и Инге. Тоже обрадовалась, расцеловала сначала в обе щёки, потом, набравшись смелости, приникла губами к моим губам, и мы застыли в таком положении, наслаждаясь друг другом, чуть ли не на минуту. Потом прогулялись по скверику, сначала я рассказал, как съездил, решив всё же не упоминать про драку в поезде, а потом просто шли, слушая, как скрипит под ногами свежевыпавший снег, наслаждаясь подсвеченной фонарями тишиной, и друг другом.

А в субботу, не успел я после училища переступить порог квартиры, мама чуть ли не с визгом кинулась меня обнимать.

— Мам, что случилось-то? — спросил я, наконец-то вырвавшись из её объятий.

В её глазах уже стояли слёзы, но это были слёзы счастья.

— Сынок, за твою песню мне на сберкнижку перечислят две тысячи шестьсот рублей. Вернее, две тысячи, шестьсот десять. Вот письмо из Москвы, — она протянула мне надорванный, весь в печатях конверт, — из этого, как его… Министерства путей сообщения. Они хотят купить права на твой гимн, и готовы выплатить три тысячи рублей, а я уж сама посчитала, сколько это будет за вычетом 13 процентов подоходного налога.

Однако… Я вынул из конверта письмо на официальном бланке, развернул и пробежал глазами текст. Действительно, приглянулся им гимн, и впрямь такие деньжищи готовы выложить. Требовалось только официальное подтверждение от матери, заверенное у нотариуса, которое нужно было отправить заказным на указанный в письме адрес.

Вот так вот деньги с неба и падают, подумал я, пряча готовую расползтись по физиономии улыбку. Не совсем, конечно, с неба, кое-какие усилия я приложил, но, в общем-то, спасибо тем авторам из будущего, которые этот гимн и сочинили.

— Что ж, в понедельник идём к нотариусу, — сказал я, глядя на счастливую маму. — Надеюсь, ты никому из родни и знакомых не сообщила о возможном пополнении семейного бюджета.

— Ещё нет, а что? — напряглась матушка.

— Лучше, думаю, и не надо… Пока не надо. А то, мало ли, сглазим ещё.

На самом деле моё воображение же рисовало, как маму атакует толпа родственников и коллег по работе, мечтающих занять денег, вот только вернуть их потом забывающих. Мол, вы же всё равно богатые. Правда, всей родни у матери в Пензе было брат и его семья, бабушку в расчёт можно не брать, а дядька вроде и так неплохо зарабатывал. Но оставались ещё знакомые, и какое-то внутреннее чувство всё равно меня предостерегало от поспешной рекламы свалившегося на нас денежного богатства. Которое ещё, кстати, и не свалилось, а лишь грозило это сделать. Я и сам собирался помалкивать, никому о деньгах не распространяться. Ни к чему плодить завистников, уж я-то, писатель со стажем, мог многое рассказать о человеческих слабостях.

Воскресенье я почти полностью посвятил работе над вторым томом, рассказывающего о послевоенных похождениях Виктора Фомина на Западной Украине. В своей новой книге я не собирался сглаживать острые углы, буду писать жестокую, но правду о зверствах бандеровцев, то, о чём мне рассказывал Козырев. Увидит свет первая книга или нет, я не знаю, хотелось, конечно, верить в лучшее. Но если и не сейчас, то годы спустя роман всё равно опубликуют, я в этом был более чем уверен, как и в том, что моя работа над продолжением не окажется напрасной тратой сил и времени.

В понедельник мы заверили наше согласие на продажу прав у нотариуса и отправили заказное письмо в МПС, а уже в четверг на сберкнижку мамы упали 2610 рублей. Все эти дни она то и дело заводила разговор о том, на что эти деньги потратить, договорилась чуть ли не до того, что части этой суммы хватит на первый взнос за кооперативную квартиру. Я, памятуя о том, что всего через четыре года квартиру нам должны выделить от типографии, мягко отклонил это предложение, напомнив маме о том, что она стоит в очереди на улучшение жилищных условий. И что эта очередь, по её же словам. Медленно, но движется.

— Может, машину купить, хотя бы подержанную? — выдала очередной пассаж матушка.

— И кто на ней будет ездить? Батя, который по полгода у родни в Черниговке пропадает? Да он с техникой совсем не дружит, а там нужно будет постоянно копаться то в моторе, то в ходовой. Это же советский автопром, у отечественных машин, тем более подержанных, постоянно что-то отваливается. И вообще, что тебе так загорелось их потратить? Пусть лежат на сберкнижке, целее будут.

А когда Союз начнёт разваливаться, мы их поменяем на баксы, подумал я. А если вдруг не начнёт, если вдруг моё вмешательство в историю что-то изменит, и рубль продолжит (во всяком случае по мнению советской пропаганды) оставаться самой надёжной валютой в мире, то и беспокоиться не о чем. В итоге мама с моими доводами согласилась, добавив, что сегодня принесли телеграмму: отец уже едет в Пензу, хочет Новый год встретить с нами.

На этой неделе мы довели до ума балладу Валентина «Посвящение», для которой я сочинил новый текст, при этом оставив название. С качественной аранжировкой и в исполнении вокальной партии самого автора звучало очень даже достойно, и в следующий понедельник Валя обещал принести магнитофон, чтобы записать свою — вернее, нашу — балладу.

А в это воскресенье случилось то, чего я ждал все последние недели, особенно после того случая у парикмахерши. Татьяна в своём сладострастном порыве дала такой выход копившейся во мне энергии, что я спал и видел, как проделываю то же самое с Ингой. И вот в четверг во время созвона она сообщает, что в субботу родители с ночёвкой уезжают в Каменку, где она сама недавно была у бабушки. Там у бабули возникли какие-то проблемы хозяйственного плана, и без крепких мужских рук не обойтись, а мама решила ехать с отцом, лишний раз повидать ближайшую родственницу. Вернуться обещали не раньше обеда в воскресенье. Звали и Ингу, но она отказалась, придумав себе какие-то неотложные, связанные со школой дела.

— Приходи в субботу, у меня новая пластинка немецкой группы «Boney M.», называется «Любовь на продажу», из Голландии папе привезли. Придёшь?

Я словно бы почувствовал её горячее дыхание в трубку, или это моё воображение выдало желаемое за действительное? Ещё и винил на любовь намекает, хотя между нами, надеюсь, продажной любви не намечается. А вообще что-то намечается? Может, зовёт и впрямь только пластинку послушать, а тут заранее себе уже напридумывал… Ладно, главное — чтобы на мне в тот вечер были чистые трусы и носки. Подумал ещё, не купить ли флакон хорошего мужского одеколона, чтобы побрызгаться перед выходом, но всё же от этой мысли отказался. В 15 лет пользоваться парфюмерией, считаю, рановато, моя юношеская кожа ещё не выделяет тех неприятных запахов, что зачастую свойственны взрослым людям.

Не удержался, купил всё-таки коробку шоколадных конфет «Нива», а то как-то неудобно идти в гости с пустыми руками. И вот я стою перед знакомой дверью, а меня что-то так колбасит, как будто пришёл на первое в жизни свидание. И ничего не могу с собой поделать, аж ладони вспотели от напряжения, и я их нервно судорожно о свою лётную куртку. А в кармане джинсов лежит югославский презерватив, захваченный чисто на всякий случай.

Однако, как только дверь открывается и передо мной появляется улыбающаяся Инга, всё напряжение словно рукой снимает.

— Мои любимые конфеты! Вот сейчас чаю с ними и попьём.

Она принимает у меня коробку и целует в щёку, а затем мы и впрямь идём на кухню, где пьём чай с конфетами, представлявшими собой маленькие пирамидки в форме трюфеля, посыпанные вафельной крошкой. За чаем делимся последними событиями из своей жизни, хотя, казалось бы, и так уже знаем друг о друге практически всё, почти как муж и жена.

А потом мы перемещаемся в её комнату, она ставит обещанный диск, и выходцы Карибских островов заводят свой новый хит «Ma Baker», который для меня уже совсем не новый. Но припев и впрямь заводит.

Я невольно подпеваю, и вижу в глазах Инги удивление. Ещё бы, откуда бы мне знать слова припева?

— На кассете слышал недавно у знакомого как раз эту песню, — объясняю я второпях, — и припев вот почему-то сразу запомнился. Даже не знал, что это «Boney M.»

Вторая песня с пластинки — «Love For Sale», в честь которой и назван альбом. Тут Инга неожиданно вскакивает и начинает танцевать. Я сижу на диване, любуюсь её точёной фигуркой, затянутыми в джинсы стройными ногами, показывающимся на мгновение плоским животиком, когда она вскидывает руки вверх и блузка слегка приподнимается… Любуюсь тем, как взметываются вверх и в стороны её волосы, как её губы, ещё не познавшие ботоксного ужаса, раздвигаются в призывной улыбке, а глаза смотрят с лёгким прищуром. Не выдерживаю, и тоже «вписываюсь» в плясовую. Динамики в колонках орут так, что, наверное, соседи уже пьют корвалол или накручивают диски телефонов, чтобы позвонить в обезумевшую 29-ю квартиру, а мы танцуем и нам на всё и на всех наплевать. В этот момент существуем только МЫ и Вселенная вокруг нас.

А потом мы оказываемся в опасной близости друг от друга и замираем, и время замирает вместе с нами. Я беру её пальцы в свои, они такие тонкие и хрупкие, что я не выдерживаю, подношу их к своим губам и начинаю целовать. Инга закусывает нижнюю губу, её полуопущенные ресницы дрожат, на щеках играет румянец, а упругая девичья грудь учащённо вздымается, то ли от недавнего танца, то ли от охватывающих её в этот момент чувств. Мне уже всё равно, я понимаю, что не остановлюсь.

В следующее мгновение наши губы сплетаются в поцелуе. Я прижимаю Ингу к себе, левой рукой обхватив за талию, а пальцами правой закопавшись в её шелковистые, пахнущие лавандой волосы. Её ладони на моей груди, но не отталкивают, а наоборот — я чувствую, как она начинает расстёгивать на мне рубашку, и по моему телу пробегает лёгкая дрожь. Я тоже начинаю расстёгивать её блузку, и при этом мы по-прежнему слиты в страстном поцелуе, а она ещё и нежно покусывает кончик моего языка.

Но всё же отрываемся друг от друга, чтобы избавиться от верхней части нашего туалета, мой взгляд непроизвольно задерживается на её «дыньках» второго размера, упакованных в чашечки белого, ажурного бюстгальтера. Почему-то в голову совсем не к месту лезет мысль, что бельё, скорее всего, привезено из-за границы, но сам себе замечаю, что такая девушка и должна носить самое лучшее.

Мои пальцы ловко расстёгивают крючки, и вот уже бюстгальтер падает к нашим ногам, а я накрываю ладонями холмики её грудей. Инга принимает это как должное, я чувствую, как напряжены её соски, а пальцы уже расстёгивают мои джинсы. Что ж, не будем отставать… Трусики на ней тоже явно не отечественного производства, похоже, из одного с бюстгальтером комплекта нижнего белья. На мне купленные в Москве итальянские «боксёры», по поверхности которых словно бы невзначай скользит рука Инги, отчего у меня тут же перехватывает дыхание. Мои пальцы в ответном жесте ныряют в её трусики и, когда они касаются сочащегося влагой лона, Инга издаёт тихий стон. Её глаза закрыты, жемчужно-белые зубки кусают губы, и я чувствую, как дрожит её тело.

— Давай же, — шепчет она, и её руки оплетают мою шею.

Опрокидываю Ингу на диван, стягиваю с неё трусики, теперь она лежит передо мной абсолютно нагая и какая-то беззащитная. Глаза её по-прежнему закрыты, а грудь вздымается в предвкушении чего-то, что она, возможно, никогда ещё не испытывала. Но ещё не время для самого главного, я очень хочу, чтобы этот первый раз она запомнила на всю жизнь. Следом обнажаюсь сам, лихорадочно надрываю упаковку презерватива, раскатываю резину на своём корне, нависаю над Ингой, касаюсь кончиком языка её ушка, автоматически отмечая, что оно даже не проколото. Мой язык скользит вниз по шее, минует ямочку между ключиц, исследует ложбинку между грудей, обводит ареолу левого соска, который, как и правый, маленькой твёрдой пикой устремляется вверх, следом словно бы случайно задеваю сам сосок. Ингу снова пронзает дрожь, её пальцы давят кожу моих плеч, и я мысленно благодарю свою партнёршу за то, что ногти на её руках аккуратно острижены — царапины на коже мне совершенно ни к чему.

Мой язык продолжает исследовать её тело, словно пальцы слепого — книгу, написанную шрифтом Брайля. Добрался до маленькой впадинки пупка, от него ещё ниже, к лобку, покрытому почти незаметным, золотистым пушком. Провожу языком по влажной расщелине, делаю сначала осторожную, затем более настойчивую попытку протолкнуть его внутрь, и со второй попытки мне этой удаётся. Она истекает влагой, которая кажется мне нектаром, я на взводе, Инга уже не стонет, они тихо рычит, пытается что-то несвязно сказать, но в этот момент я запечатываю её уста своим поцелуем, одновременно направляя свой мужской корень в расщелину сладострастия.

Gloria, can you waddle, ah, ah?

Gloria, can you waddle, ah, ah?

Gloria…

Песня закончилась, и игла с шуршанием ползёт к центру винилового диска. Время летит совсем незаметно, первая сторона пластинки уже закончилась, и мы тоже близки к финалу. Когда я начинаю делать то, что должен делать мужчина, Инга изгибается всем телом, а из её груди вырывается крик. Я боялся, что потеря девственности (если таковая присутствовала до нашей интимной близости) может причинить моей партнёрше вместо удовольствия болезненные ощущения, но, похоже, сейчас Инга испытывала самый настоящий оргазм. И я аккуратно, но настойчиво проникал внутрь, делая всё возможное, чтобы было хорошо не только мне, но и моей девушке.

Когда она лежала передо мной, обмякшая от первого в жизни оргазма (почему-то я был уверен, что первого), я тихо отлучился в ванную и, недолго думая, смыл использованный презерватив в унитаз. Надеюсь, не забьётся.

Потом, совершив некоторые гигиенические процедуры, вернулся к ней, она всё так же лежала с закрытыми глазами, я лёг рядом, и мы сплели пальцы наших рук. Я, повернув голову, смотрел на её теперь уже ровно вздымавшиеся грудки со всё ещё торчащими сосками, и думал, что готов пожертвовать чем угодно, только бы быть рядом с нею до конца своих дней.

— Ты у меня первый, — внезапно сказала она, подтверждая мою догадку.

— Надеюсь, и останусь единственным, — улыбнулся я, привстав на локте и целуя её в губы.

— А я в этом уверена, — тоже улыбнулась она, но тут же сделала шутливо-строгое лицо. — И только попробуй мне изменить!

— Ни за что на свете! — приложил я правую ладонь к груди.

К своей груди, хотя очень хотелось легонько сжать её упругие грудки, но какое-то внутреннее чутьё мне подсказывало, что для первого раз и так уже более чем достаточно. Тем более что во взгляде Инги промелькнуло что-то похожее на стыд, смешанный с испугом.

— Я в ванную отлучусь, — сказала она, встала, стараясь держаться ко мне боком и, прикрывая грудки руками, на цыпочках побежала наводить чистоту.

А я уж, так и быть, до дома потерплю, и пока Инга стояла под струями душа, успел полностью одеться. А заодно убедиться, что она и впрямь была девственницей, когда разглядел на узорчатом покрывале дивана несколько алых пятнышек.

Прощание получилось немного скомканным. Уже в коридоре, обуваясь, я сказал, что через три дня мы с тренером улетаем в Ташкент на первенство СССР.

— Олимпийского мишку беру с собой, пусть поглядит на восточный базар. Кстати, что тебе привезти в подарок? Принимаю заказы до одной тонны, — козырнул я цитатой Фили из кинокартины «Девчата».

После этих слов наконец-то и Инга улыбнулась, которая из ванной комнаты вышла какой-то серьёзной и, казалось, мечтавшей побыстрее остаться одной.

— Ой, а я не знаю… Может быть, тюбетеечку?

— И тюбетейку тоже, а там ещё что-нибудь присмотрю.

На следующий день Валя принёс всё-таки магнитофон, и мы с моими музыкантами всего с четвёртого дубля записали «Посвящение». А до кучи я под акустику с бас-гитарой Валентина записал ещё и шуточную «Новогодюю»[1], которую я сочинил в конце нулевых, естественно, следующего века. Пришлось заменить только одно слово, вместо «поздравленье Президента» я спел «поздравление генсека».

Мама сегодня работала во вторую смену и, вернувшись домой, я увидел на столе сиротливо лежавшую повестку из Первомайской прокуратуры, в которой мне завтра, во вторник, к 10 утра предлагалось явиться к прокурору района. Понятно, что по делу аэропорта, вот только бы знать, что им ещё от меня понадобилось? Этот же вопрос задала мне и мама, когда я встречал её на проходной типографии, на что я мог только пожать плечами.

К прокурору Первомайского района Евгению Ивановичу Тришину я заявился за пять минут до назначенного времени. Секретарша сказала, что меня вызовут, и действительно, Тришин принял меня ровного в десять. Судя по выражению его лица, мне вроде бы не стоило опасаться в свой адрес каких-то инсинуаций.

— Проходите, товарищ Варченко, присаживайтесь. Вы, наверное, догадываетесь, по какому поводу я вас к себе пригласил?

— Думаю, из-за того заявления, которое я принёс вам в прокуратуру вместо покойного Низовцева.

— Совершенно верно! Мы провели расследование, в результате которого обнаружили серьёзную недостачу горюче-смазочных материалов на складе пензенского аэропорта. Начальник склада сначала отпирался, но затем под давлением улик дал признательные показания. Состоявший с ним в сговоре начальник аэропорта в надежде на смягчение приговора сам написал явку с повинной, расписал, сколько лет они занимались воровством и на какую примерно сумму был нанесён ущерб государству. Так что теперь дело за судом. А вам, молодой человек, — сказал он, вставая, и я последовал его примеру, — вам я от лица Первомайской прокуратур хочу вручить вот это благодарственное письмо за моей же подписью. О вашем поступке также будет доложено по месту учёбы, пусть знают, какой достойный у них студент.

Прокурор широко улыбнулся, пожимая мне руку, а я смущённо, благодаря за столь щедрую оценку моего поступка, который на моём месте совершил бы каждый.

— Ну, предположим, далеко не каждый, — возразил Тришин. — Многие предпочли бы просто выбросить это заявление, чтобы лишний раз не связываться с правоохранительными органами, или им вообще помешала бы лень дойти до прокуратуры. В общем, человек при желании способен придумать кучу причин, чтобы только не исполнить свой гражданский долг. Так что ещё раз огромное спасибо! И передайте благодарность вашим родителям, которые воспитали такого сына.

Ну, я, конечно, передал. В том числе и отцу, который три дня спустя переступил порог нашей коммунальной квартиры. Выглядел он в своей мохнатой шапке и дублёнке настоящим полярником, лицо обветренное и немного щербатая улыбка от уха до уха.

— Ого, а сын-то как вымахал! Ну здорово, Максим, держи, грызи вот кедровые орешки, от них мужское здоровье на подъём идёт.

И вручил мне небольшой полотняный мешочек килограмма на три, под завязку наполненный кедровыми орехами. А следом — пару суперкруто выглядевших кроссовок какого-то неизвестного бренда «Mizuno».

— Японские, — довольно прокомментировал батя. — Полтинник отдал за них. Перед самым отъездом купил, у матери ещё спросил, какой у тебя сейчас размер. Ну-ка, примерь… А то если жмут — придётся продавать, хотя тут в Пензе, думаю, их с руками оторвут.

Кроссовки были чуть-чуть великоваты, но это даже к лучшему, можно будет лишний год в них проходить. Да, сумел отец приятно удивить… Мне их даже снимать не хотелось. Матери он тоже привёз подарок в виде шикарной шапки из чернобурки. Выслушав её восторженный рассказ о моих неожиданных успехах, отец даже сначала не поверил.

— Чё, правда книжку написал? А почитать дашь?

Пришлось объяснять, что все четыре экземпляра в Москве, в разных издательствах, и если где-то не прокатит (а где-то по-любому не прокатит) то экземпляр рукописи пришлют почтой. Потом он увидел висевшие на стене медаль и грамоту за победу на первенстве РСФСР, а когда мать рассказала про гонорар за «Гимн железнодорожников» — и вовсе выпал в осадок. Даже не поверил сначала, думал, мы его разыгрываем, так что маме пришлось показывать сберегательную книжку.

— Охренеть! — выдал отец, хватая себя за отросший чуб. — И на что мы их потратим?

Вот ещё один любитель побыстрее избавиться от семейного капитала. Пришлось провести небольшую воспитательную беседу, как и в случае с мамой. После чего сказал, насыпая в карман лётной куртки орешков:

— Так, ну вы тут поворкуйте наедине, а я пойду часочек-другой погуляю.

Родители слегка смутились от такого моего выражения, однако возражать не стали, показалось, что они мой временный уход внутренне одобряют. У меня же, когда я вышел под вечернее небо, на котором загорались звёзды, мелькнула мысль позвонить Инге, но отчего-то не решился. Вот из Ташкента вернусь, пообещал я сам себе, тогда обязательно позвоню и назначу свидание.

— Макс, ты где вечно пропадаешь?

О, Андрюха с Игорьком! Поздоровались, насыпал в подставленные ладони орешков, после чего решили спуститься в подвал. Спустились, Игорёк ввернул в патрон лампочку, и подвал озарился тускловатым 60-ваттным светом. Давненько я здесь не был, хотя, по большому счёту, ничего особенно не изменилось. Разве что появился столик и две табуретки — третью заменял поставленный на попа сколоченный из реек овощной ящик. Да ещё в углу стояла видавшая виды гитара производства «Пензенской фабрики пианино». Несмотря на название, там помимо пианино делали и такие вот дубовые гитары, как семиструнные, так и шестиструнки, игра на которых превращала пальцы в настоящий фарш.

— Может, в переводного перекинемся? — спросил Андрюха, доставая из укромной ниши в стене потрёпанную колоду карт.

— А давай, — легко согласился я.

Играли сначала на щелбаны, потом, когда лбы у всех покраснели, начали ставить по копейке. В итоге за час Андрюха выиграл 15 копеек и, довольный, заявил:

— Макс, может, сыграешь на гитаре что-нибудь? По телеку ты тогда здорово выступал.

— Ладно, — снова легко согласился я. — Что вам спеть?

Гитару для начала пришлось настроить, после этого я исполнил несколько вещей с нашего первого альбома, потом решился и спел балладу «Посвящение», а под занавес свою шуточную «Новогоднюю» — как раз в тему наступающего праздника.

— Где будете встречать? — спросил я парней.

— Я дома, с родаками.

— И я тоже. А ты?

— Да тоже, наверное, с родителями. У меня, кстати, отец приехал, до весны точно дома будет, а там, говорит, на прииски наймётся.

— Чё, золото мыть будет?

— Вроде того… Ладно, пойду, а то что-то засиделся. Завтра к тому же в Ташкент лететь с утра, не проспать бы. Вернее, сначала у нас вылет в 7.40 в Москву, а там сразу пересадка на ташкентский рейс.

Дома родители успели устроить небольшое застолье, в центре стола возвышалась полупустая бутылка с коньячного цвета жидкостью. Как объяснил отец, настойка на самогоне из лузги кедрового ореха с черносливом.

— Давай сынок, поддержи компанию, ты уже взрослый почти, стограммулечку можно, — сказал он, наполняя настойкой чистую рюмку под неодобрительным взглядом мамы. — Ну, за всё хорошее!

Потом продолжились застольные разговоры, отец, узнав, что завтра я улетаю на целую неделю, немного расстроился, но затем, видимо, подумав, что я тоже расстраиваюсь, решил меня подбодрить, прочитав немного заплетающимся языком лекцию о том, что я должен сделать, дабы одолеть всех соперников и вернуться в Пензу с золотой медалью.

— Мать убирай со стола, — скомандовал он, — а потом всем спать — сыну ни свет ни заря в аэропорт ехать.

Утром он собирался даже проводить меня в аэропорт, но я отговорил его от этой идеи, мол, уже не маленький. Храбсков меня уже ждал, лететь в столицу Узбекистана с пересадкой нам предстояло вдвоём. Деньги на билеты и командировочные расходы выделил областной спорткомитет, но я, разумеется, взял с собой некую сумму, достаточную для того, чтобы как минимум вернуться домой с сувенирами. А именно сто рублей, надеясь, что потратить удастся не больше половины.

В Москву с Храбсковым мы летели на АН-24. Час с небольшим — и вот мы спускаемся по трапу в аэропорту «Быково», получаем наши чемоданы, на электричке добираемся до Казанского вокзала, там спускаемся в метро и едем по кольцевой до «Павелецкой». А уже оттуда снова электричкой в аэропорт «Домодедово». В 11.30, успев в зале ожидания перекусить захваченной из дома снедью, садимся в самолёт, следующий рейсом в Ташкент. Половина пассажиров ИЛ-62 — узбеки, видел, как они сдавали в багаж целые тюки. Видно, решали в столице какие-то свои дела, скорее всего, связанные с торговлей.

В полёте нас всё же кормят из пластиковой посуды, на выбор курятина или рыба, причём порции такие, что пониманием — не зря «заправились» перед вылетом. В 15.25 приземляемся в аэропорту «Ташкент». Город встречает нас пасмурной погодой, такое ощущение, что время повернулась вспять и мы вернулись в нашу осень. Стюардесса перед посадкой проинформировала пассажиров, что в Ташкенте сейчас 9 градусов тепла, и теперь мы имели возможность в этом убедиться. Я даже не стал застёгивать на молнию куртку, опасаясь попросту взопреть.

В аэропорту нас встретил местный представитель оргкомитета турнира, попросивший называть его просто Каримом, без всяких отчеств. Он усадил нас в свой «Москвич-412», вещи закинул в багажник, и мы помчались в загородный дом отдыха, куда селили всех приехавших на первенство Союза боксёров и тренеров. Так как дом отдыха аэропорт располагался с противоположной стороны Ташкента, нам пришлось миновать часть центрального района города, и по пути Карим то и дело отвлекался на рассказ о мелькавших мимо достопримечательностях столицы Узбекистана.

— Это выставочный зал, — махнул он рукой в сторону расписанного узорами здания, выстроенного в восточном стиле. — Красивый, правда?… А вот театр имени Хамзы… А вот здесь заседает Совет Министров республики… Площадь Ахунбабаева, вон и ему памятник. Юлдаш Ахунбабаев был председателем Верховного Совета Узбекской ССР, в 43-м умер… А это театр «Навои» — самый красивый театр Средней Азии. А сейчас мы едем по проспекту Бируни. Аль-Бируни был великим мыслителем, жил тысячу лет назад…

— Эх, — мысленно бью себя по лбу, — забыл попросить заехать на «Переговорный пункт». Хотел же маме на работу позвонить, сказать, что нормально долетели.

— Не вопрос, главпочтамт отсюда в десяти минутах езды, — бодро отвечает Карим и так резко выкручивает «баранку», что меня кидает на Храбскова, а его на дверцу машины.

На «Переговорном пункте», представлявшем собой небольшое здание, примыкающее к Главпочтамту, я провёл почти полчаса, прежде чем меня пригласили в третью кабинку и в трубке телефона я услышал родной голос.

— Да, мам, нормально долетели… Нет, не жарко, девять градусов… Да, нас с тренером везут в Дом отдыха… Послезавтра первый бой… Ну всё, люблю-целую!

Курящий Карим и скучающий Храбсков ждут меня возле машины. Узбек плюёт на кончик полуистлевшей сигареты, бросает её в урну и мы мчимся дальше. Карим как ни в чём ни бывало продолжает изображать экскурсовода, а я, слушая нашего провожатого, одновременно отмечаю про себя, как много на улицах Ташкента славянских лиц. А пройдёт десять-двенадцать лет, и большая часть русских покинет город, в котором они родились, где жили их отцы и деды. В годы Великой Отечественной Средняя Азия принимала у себя сотни тысяч беженцев всех национальностей, а потом принялась их выдавливать обратно в Россию. Наверху казалось, что жизнь налаживается и уже близко светлое капиталистическое будущее, а тем временем время на Кавказе и в Средней Азии активизировалась Турция и Иран, религиозные деятели которых понесли «правду» и «истинную веру» на благодатную почву доверчивого советского пространства.

Первыми на эту пропаганду откликнулись жители сельской местности и небольших городов. Слабая власть на местах, не контролируемая сверху, возродила патриархальные клановые и родоплеменные отношения, где русским не было места. Русские оказались один на один со злобой и ненавистью местного населения. И такой вот Карим, который сейчас заливается соловьём, излучая радушие, десять лет спустя возьмёт в руки автомат и направит его ствол в сторону русских, предлагая «оккупантам» убираться восвояси. Те. кто рискнёт остаться, превратят в людей даже не второго, третьего сорта.

И невдомёк будет и ему, и другим ошалевшим от обрушившегося на них суверенитета «басмачам», что без русских страна рухнет обратно в Средневековье, как и вся Средняя Азия. Только захватившие власть кланы будут жить припеваючи, ни в чём себе не отказывая. Причём многие из будущих представителей власти сегодня являются партийными и комсомольскими лидерами Узбекистана. И всего этого можно было бы не допустить, если бы не предательство со стороны Горбачёва и его окружения. Разменяв абсолютно все достижения Советского Союза на жалкие подачки и лживые улыбки Запада, он умудрился даже шокировать «западных партнёров» феноменальной готовностью сдавать всё и вся, не выдвигая условий.

— Всё, выезжаем из города, ещё минут двадцать — и мы на месте, — вывел меня из тяжких раздумий голос Карима.

Дом отдыха оказался довольно уютным, в окружении гор и, что удивительно, сосен, словно бы мы снова оказались в родной средней полосе. На фоне обычных голых деревьев хвойная зелень радовала глаза, и воздух здесь показался таким чистым, что даже немного закружилась голова. Карим, помогая доставать из багажника вещи, информирует, что на время турнира в пансионате будут жить только участники команд: боксёры, тренеры, судьи и официальные представители как республиканских федераций бокса, так и федерации бокса СССР.

С вещами в руках, следом за провожатым, мы прошли к стойке администратора, возле которой стояла наряженная ёлочка, предъявили документы и получили ключи от номера. Затем прослушали информацию о предстоящем ужине в столовой Дома отдыха (обед уже случился), после чего попрощались с Каримом, который сказал, что завтра утром за нами и остальными участниками турнира придёт автобус, и мы с Валерием Анатольевичем отправились на второй этаж обживать наш 2-местный номер.

Он, как и сама гостиница, оказался достаточно уютным, хотя и прохладным — батареи едва теплились. Кондиционер бакинского производства вряд ли нам пригодится при +9. Жаль, что первенство не летом проходит, представляю, как здесь красиво, когда всё цветёт и пахнет.

Окно большое, но вроде как без щелей, в одном углу чёрно-белый телевизор, в другом — маленький холодильник. Помимо двух застеленных свежим бельём кроватей из мебели имелись ещё по прикроватной тумбочке, журнальный столик (на котором действительно лежала стопочка хоть и старых, но журналов) и парочка стульев. Маленький коридорчик оборудован вешалкой для одежды, и ещё из этого коридорчика можно было попасть в миниатюрный совмещённый санузел с душем и унитазом, возле которого к стенке был прикреплён держатель с самой настоящей туалетной бумагой. Цивилизация, однако!

Освоившись, Храбсков лёг на кровать, принявшись листать один из взятых со стола журналов, а я решил прогуляться. Так сказать, нагулять перед ужином аппетит. В фойе первого этажа кто-то играл в настольный теннис, здесь же можно было приобрести свежую прессу как на русском, так и на узбекском языках. Отсюда же можно было попасть в столовую, правда, двери в «храм еды» оказались ещё закрыты.

А вот, похоже, и участники турнира, подумал я, увидев что-то обсуждающих группу парней в жёлто-зелёных спортивных костюмах с надписью на спинах «Lietuva». Адидасовских полосок не видно, пумы в прыжке тоже, скорее всего, отечественного производства, но выглядят вполне солидно. А вот вижу чернявых хлопцев в экипировке команды Азербайджана, следом вроде как украинец мелькнул… А почему сборной РСФСР никаких костюмов не выдали?

— Варченко! Ты где ходишь?!

Оборачиваюсь и вижу Храбскова, машущего мне рукой с лестничного пролёта между 1-м и 2-м этажами. Подбегаю, спрашиваю, что случилось…

— Форму пошли получать на тебя.

Вот тебе раз, только подумал — и пожалуйста! Форму выдавали в холле второго этажа. По коридору мимо нашего номера была небольшая площадка с оббитыми дерматином диванчиками и столиком, на котором лежала стопка сложенных спортивных костюмов. Выдававший их товарищ записал мою фамилию, поинтересовался размером, порылся в стопке и извлёк из неё красный костюм с белыми косыми полосками на рукавах и штанинах.

— Обувь не выдаём, только костюмы, — добавил он на прощание.

А обувь у меня у самого есть, не зря же я вёз в чемодане подаренные отцом кроссовки. И я отправился в номер примерять костюм. Тот сел на меня как влитой, а в комплекте с «Mizuno» я выглядел в зеркале настоящей звездой мирового спорта.

В таком виде и отправился в столовую. Для сборной РСФСР были выделены четыре столика. Среди тех, кто выступал за нашу команду, всё знакомые лица, победители республиканского первенства, включая Васю Шишова. За исключением одного, серебряного призёра — тот вынужденно подменил заболевшего чемпиона в первом полусреднем весе.

Кормят нас вполне даже прилично, и порции полновесные, да ещё и с местным колоритом. Я выбрал себе на первое густой суп машхурда, а на второе блюдо под названием думляма, в котором сплелись воедино баранина, картофель, помидоры, морковь, лук, чеснок, зира и много чего ещё из числа специй и зелени. На третье взял сразу два стакана компота, в котором плавали золотистые изюминки, и до кучи тёплую, хрустящую по краям тандырную лепёшку. М-м-м, что б я так жил!

После ужина боксёры сборной РСФСР собираются в фойе своим кружочком, делимся впечатлениями от Ташкента, событиями из своей жизни, прогнозами на турнир… Все намерены биться только за победу, и я в том числе. Может, в этой жизни мне хватит взрослого мышления и упорства, чтобы пробиться к вершине боксёрского Олимпа. В крайнем случае, на пути к славе есть запасной путь — литература. Осталось лишь дождаться, когда будет опубликован мой первый роман, открывающий автору путь в большую литературу. Во всяком случае, мне очень хотелось в это верить.