Второй шанс 2

Глава 4

Очнувшись от резкого запаха нашатыря, понимаю, что лежу на полу, а надо мной склонились взволнованные лица моих тренеров, представителей оргкомитета и сразу двух медиков— врача, обслуживающего турнир и нашего, Валерьяна Андреевича. Похоже, потеря сознания была кратковременной, и я без посторонней помощи, морщась от боли в боку, принимаю сидячее положение. Затем мне помогают встать на ноги. Врач задирает мою майку, видит огромный синячище и его брови медленно ползут вверх:

— Что это? Это явно не свежий кровоподтёк.

— Вчера вечером с лестницы упал, — говорю я, — может, что-то и повредил, только никому не сказал, чтобы с турнира не сняли.

Сегалович с Храбсковым краснеют и смущённо смотрят в пол, разве что не ковыряют его один носком ботинка, второй носком кроссовки, а врач всплескивает руками:

— Молодой человек, ну нельзя же быть таким беспечным! Вы какой-то позолоченный кругляш ставите выше собственного здоровья! А если там перелом?

Чуть было не брякаю: «Какой перелом, всего лишь трещина!», но вовремя притормаживаю. А врач тем временем делает мне укол обезболивающего, и настаивает на поездке к травматологу. Я думаю, что если попадётся вчерашний травматолог, то и меня, и тренеров ждёт серьёзный нагоняй. С другой стороны, его смена должна была закончиться утром, так что, скорее всего, есть резон посетить травмпункт. Тем более что ещё неизвестно, в каком состоянии после боя находятся мои рёбра.

— Мы сами съездим, да, Лев Маркович? — спрашиваю у совсем уже смутившегося тренера сборной. — Вот только дождёмся награждения, получим свой «кругляш» и поедем.

После чего с тренерами медленно идём в раздевалку.

— Ну ты, Максим, нас и напугал, — бормочет Сегалович, вытирая со лба испарину. — Это ведь я, дурак старый, не подумавши, обнял тебя, забыл на радостях, что у человека трещина в ребре.

— Да всё нормально, Лев Маркович, живой — и ладно, — успокаиваю я его.

Я понемногу прихожу в себя, и даже нахожу силы подняться на трибуну, посмотреть бой последнего нашего участника, выступающего в первом тяжёлом весе. Тот, к сожалению, проигрывает представителю Армении. Между делом узнаю, что мой недавний соперник в порядке, если не считать многочисленных гематом, превративших его круглое лицо теперь ещё и в переливающуюся всеми цветами радуги сферу. Да-а, посмотрел бы я видеозапись своего боя, а то ведь ни хрена не помню. Вернее, киноплёнку, потому что съёмка для телевидения велась на три кинокамеры: две стояли с разных сторон ринга на специальном возвышении, а третья работала с трибуны, держала общий план происходящего на ринге. Правда, тренеры сборных Украины и Латвии тоже снимали финальные бои на портативные 8-миллиметровые кинокамеры. Может быть, Сегаловичу или Храбскову удастся уговорить их отправить потом бандерольку с копией плёнки? Я об этом и говорю Льву Марковичу, после чего он идёт договариваться с операторами.

После выступления тяжеловесов турнир заканчивается подведением итогов. Сборные РСФСР и Казахстана имеют по две золотых медали и по одной серебряной, а вот бронзовых на одну больше у российского коллектива, что в итоге и приносит нам общекомандную победу. Среди отличившихся попадаются и знакомые фамилии, например, Александр Ягубкин из Донецка и ереванец Исраэл Акопкохян, которых точно ждёт большое будущее.

Далее финалистов и обладателей бронзовых медалей приглашают на церемонию награждения. Председатель спорткомитета Узбекистана Ибрагимов, главный тренер советской сборной Киселёв и сам Шараф Рашидов поочерёдно не только вешают на шеи медали и вручают грамоты, но и дарят призёрам национальные халаты. О, это теперь не только у мамы, но и у меня будет! Или отцу подарить? Или отцу Инги? Ладно, на месте разберёмся, для меня даже важнее, что спортивный костюм с надписью на спине РСФСР у меня никто после турнира не отбирает, будет в чём щеголять по Пензе. Или, может, даже тренироваться в нём буду, тоже пока ещё не решил.

Первому секретарю компартии Узбекистана, само собой, доверили вручать награды чемпионам. Рашидов вешает мне на шею медаль, вручает грамоту, накидывает на меня халат, жмёт руку — и всё это с кислой миной на лице. Бормочет: «Поздравляю», я в ответ изображаю улыбку:

— Спасибо, товарищ Рашидов, за прекрасный приём!

Не знаю, почувствовал ли он в моём голосе иронию, но тоже улыбнулся, кислятина с его лица после моих слов тут же улетучилась. Доброе слово — оно и соб… то есть Первому секретарю Узбекской ССР приятно. Но при этом он всё же успевает ободряюще похлопать по плечу хмурого, стоящего ступенькой ниже Усманова. Тот от такого жеста главного узбекского коммуниста тут же светлеет своим побитым ликом, пытается растянуть губы в улыбке, отчего едва зажившая рана лопается и нижняя губа приобретает алый оттенок.

Далее групповое фото призёров турнира с Рашидовым, Ибрагимовым и Киселёвым. Чемпионов подвинули поближе к центру, где стояли почётные гости, я оказался буквально рука об руку с Киселёвым.

— Здорово дрался, — говорит он мне, когда фотосессия завершилась. — Это у тебя была тактика такая — бегать от него почти два раунда, а потом неожиданно устроить взбучку?

— Какая уж тут тактика, — говорю я, задирая майку. — Вон, вчера вечером с лестницы в пансионате шандарахнулся, хорошо, если не перелом.

— Ничего себе! Да как ты с такой травмой вообще в ринг вышел?! Куда твой тренер смотрел? У вас же есть врач в команде!

— А я не стал никому ничего говорить, боялся, что с финала снимут. Не привык я останавливаться в одном шаге от мечты.

— Ну ты, конечно…

У Киселёва нет слов, тут он видит довольного Сегаловича и устраивает ему небольшой разнос. Хорошо, что Лев Маркович поддержал мою версию с лестницей, которую я озвучил после боя ещё и обслуживавшему финальные поединки врачу, пожимает плечами, разводит руками, трясёт головой… Я ничего не знаю, моя хата с краю, короче говоря, «он сам пришёл».

Правда, если сегодня заявятся милиционеры проверять наше заявление, то всё вскроется, а именно тот факт, что трещина была обнаружена ещё вчера, и тренер сборной о ней прекрасно знал. Поэтому нам нет особого резона задерживаться в Ташкенте. Бог с ними, с хулиганьём, благодаря тому типу с дубиной я вообще стал героем в глазах мировой общественности… Ну, ладно, буду скромнее — в глазах некоторых причастных к боксу людей.

Валерий Анатольевич с момента награждения лучится счастьем, улыбка не сползает с его губ, как будто это он сам только что выиграл первенство Советского Союза среди младших юношей. Кстати, младшие-то они младшие, но с 15 лет уже можно претендовать на получение звания «Кандидат в мастера спорта». Оно присваивается, если боксёр одерживает победу на крупном всесоюзном турнире. В моём возрасте куда уж крупнее, но пока разговоров о КМС никто не ведёт, вот и я не буду бежать впереди паровоза.

А тут между делом узбеки чуть ли не протест собрались подавать. Мол, Варченко выступал с травмой. Он не должен был быть допущен к финальному поединку, значит, его победу нужно признать незаконной. На что Киселёв напоминает, как Лемешев в финалесвоей золотой Олимпиады 72-го года боксировал с травмой кисти. И эта травма требовала оперативного вмешательства, на которое советские хирурги не решались. В итоге в 1973 году перед чемпионатом Европы в Белграде Лемешев скрывает свою травму, и до самого финала бережет коронную руку, фактически боксируя одной левой. Только в финальном бою, когда терять уже нечего, он включил травмированную руку и одержал победу. Доводы Киселёва оказываются настолько убедительными, что оргкомитет турнира просит узбекскую сторону лучше лишний раз вообще не муссировать эту тему. А то этого Усманова, чего доброго, засмеют, мол, проиграл больному сопернику. У меня же после таких новостей буквально сваливается гора с плеч.

Билеты на самолёт в Москву у нас с Храбсковым куплены на завтрашнее утро. Сегалович, Валерьян Андреевич и ещё пара ребят с тренерами, у которых нет прямых рейсов в родные города, тоже составят нам компанию. Это кстати, так как с моим разбитым боком я физически не смогу тащить тяжёлый чемодан, две сумки и коврик, у Храбскова тоже своего барахла навалом, а у остальных подарков накуплено куда меньше, наверное, экономили, в общем, любой из них согласится помочь чемпиону. А в Москве уж как-нибудь, может, такси поймаем, чтобы в метро не валандаться, в общем, на месте видно будет.

Пока же мы вместе с Сегаловичем и врачом сборной едем в уже знакомый мне травмпункт, смотреть, что там с моими рёбрами. По пути заскакиваем в «Переговорный пункт», каждому находится кому позвонить. Жаль, мама дома, звонить ей на работу бессмысленно, а домашнего телефона у нас так и нет. Так бы хоть передал, чтобы батя подъехал завтра встретить в аэропорт. Набираю номер Инги, трубку поднимает её отец.

— Максим, ты? Привет! Как выступил? «Золото» взял? Ну молодец, какой молодец… А Инги нет, она в парикмахерской… Ладно, передам, чтобы завтра тебя ждала. Почему не передавать?

— Да вот сейчас подумал, почему бы не устроить из моего появления сюрприз?

— Понятно-понятно… Ну ладно, пусть будет сюрприз, — я буквально вижу, как Михаил Борисович улыбается. — Кстати, тут есть новости по Бузыкину, завтра приедешь — заодно и обсудим.

Интересно-интересно, думал я, опуская трубку, что же это за новости? Неужто взяли за яйца голубчика? Ладно, что толку гадать, нужно просто набраться терпения.

На наше счастье, вчерашнего травматолога действительно нет, сегодня дежурит представитель титульной, так сказать, нации, и мы не подаём виду, что были накануне, всю процедуру я прохожу заново. Когда рентген показывает, что ребро всё-таки не сломано, а трещина, соответственно, за минувшие сутки не рассосалась, все мы испытываем не совсем понятное для травматолога облегчение. Далее меня снова мажут какой-то хренью, туго бинтуют, выписывают рецепт на обезболивающие и советуют показаться дома врачу. Благодарим за оказанную помощь и покидаем гостеприимный травмпункт. Теперь в пансионат, отдыхать и готовиться к завтрашнему отъезду.

Видно, худшие предположения иногда имеют свойство сбываться — в Доме отдыха нас поджидал представитель органов правопорядка. Представился старшим лейтенантом Васильченко. Первым делом достал из папки знакомую бумагу и предъявил её мне:

— Ваше заявление?

Я кивнул, отпираться не было смысла. Хотя я уже и не горел желанием наказать вчерашних отморозков. Хотел просто побыстрее улететь домой, а не вести разборки с местной милицией.

— А вы, я так понимаю, главный тренер сборной, то есть можете представлять интересы этого молодого человека в качестве опекуна?

— Наверное, — беспомощно посмотрел почему-то на меня Сегалович, пожав плечами.

Похоже, он тоже уже пожалел, что наведался со мной вчера в отделение милиции, тем более что я всё равно одержал победу.

— Давайте мы с вами где-нибудь уединимся, и там спокойно пообщаемся.

Сегалович предлагает пройти в его номер. Там старлей записывает наши показания, просит расписаться, затем достаёт из папки небольшую пачку чёрно-белых фотографий и веером раскладывает их перед нами на столе.

— Узнаёте кого-нибудь?

Лев Маркович начал было с самым серьёзным видом разглядывать портреты моих потенциальных обидчиков, но тут же смущённо отстранился:

— Я их в лицо не видел.

Я тем временем внимательно изучаю каждую фотографию, впрочем, без особой надежды на успех. Всё-таки те парни мало походили на преступников, во всяком случае, одеты они были прилично и их лица как-то не сочетались теорией Чезаре Ломброзо[2].

— Вам бы с моим соперником по финалу поговорить, с этим Усмановым, — говорю я. — Может, и раскололся бы. Те трое, судя по всему, его дружки или просто знакомые. Хотя, конечно, их мог подослать кто-то третий, кто знает и их, и Усманова… А что с синими «Жигулями»?

— Ищем, — говорит Васильченко таким тоном, словно уверен в успехе. — Подключили Госавтоинспекцию, хотя преступники могли попросту угнать автомобиль перед тем, как направиться к вам. Правда, в ГАИ пока никто об угоне такой модели не сообщал.

— Я думаю, в Ташкенте не так много «Жигулей» синего цвета третьей модели… Вспомнил, — чуть не подпрыгнул я. — Там на заднем левом крыле была царапина, если смотреть слева направо, то она идёт снизу вверх.

— Ага, запишем, — старлей что-то черканул себе в блокнот.

— А ещё этот, в джинсах и джинсовой куртке, предлагал мне мотоцикл «Яву». Пусть гаишники и по ней тоже поработают, не исключено, они найдут человека, владеющего одновременно и синими «Жигулями», и мотоциклом «Ява». Во всяком случае, за руль «Жигулей» прыгнул как раз джинсовый.

— А вы, значит, утром улетаете? — спросил милиционер, записав мои показания. — Хотя бы на пару дней задержаться не можете?

— Това-а-арищ старший лейтенант, — затянул я с жалостливым видом.

— Ладно, летите. Если что — перешлём фотографии подозреваемых нашим пензенским коллегам. Но сразу скажу, что подозреваемые могут не признать факт подкупа, и мы ничего не сможем доказать — слово против слова. А вот нанесение побоев более доказуемо, поскольку, как вы утверждаете, это видели двое ваших товарищей. Кстати, пригласите их сюда, пожалуйста, я с ними тоже хочу побеседовать.

Надеюсь, о визите милиционера в оргкомитете не узнают, если начнут копать — и впрямь могу лишить своей медали, так как получится, что обманул организаторов турнира. Утром после завтрака Дом отдыха покидают последние постояльцы, приезжавшие на первенство СССР по боксу, в том числе и наша небольшая компания. За нами, что любопытно, приехал не кто иной, как Керим, которого по ходу турнира я видел мельком лишь пару раз.

— Смотрю, с подарками домой улетаете, — ухмыльнулся он, кивая на нашу поклажу. — Мои поздравления с победой. Я знал, что везу будущего чемпиона. Давайте помогу загрузить вещи.

Не знаю уж, насколько он на самом деле был рад моей победе над своим земляком, я ничего по этому поводу говорить не стал. Час двадцать спустя мы с Храбсковым заняли свои места в самолёте. Глядя в иллюминатор на уплывающий вдаль Ташкент, я думал, доведётся ли когда-нибудь ещё здесь побывать? Красивый город, и люди по большей части неплохие, и как обычно верна поговорка «В семье не без урода».

Москва после тёплого Ташкента встречает нас настоящей пургой, всё напоминает о наступающем Новом годе, до которого остаётся всего ничего. Сегодня понедельник, 26 декабря, получается, в 1978-й страна вступит в ночь с субботы на воскресенье.

Мы на такси ползём из одного аэропорта в другой, и пока едем, снегопад прекращается, и на дорогах вовсю трудится снегоуборочная техника. Билеты на пензенский рейс у нас также забронированы, и вечером шасси самолёта касаются взлётно-посадочной полосы пензенского аэропорта.

Ничего себе, не ожидал! Нас встречают пионеры с цветами, секретарь горкома ВЛКСМ и председатель облспорткомитета тепло приветствуют новоиспечённого чемпиона и его тренера, а затем мы со смущённым и заикающимся Анатольичем даём интервью еженедельнику «Молодой Ленинец». Получается, я уже второй раз появлюсь на его страницах, учитывая осеннее интервью после спасения Инги. На этот раз, правда, журналист — коренастая женщина с короткой, мужской причёской, а вот фотокор всё тот же, Владимир Павлович. Мне сейчас только фотографироваться, на память о турнире у меня на лице осталось несколько отметин. Может, заретушируют, чтобы поприличнее выглядел.

— Головку чуть-чуть набок… Вот так. Теперь букетик возьмите… А теперь покажите медаль… Свободны!

Пока длилась фотосессия, я даже вспотел в своей лётной куртке, хотя в здании аэропорта отнюдь не жарко. Пассажирский терминал перманентно находится в стадии реконструкции, которая окончательно должна завершиться в начале нулевых следующего века.

Как-то незаметно толпа встречающих рассасывается, и мы с Храбсковым оказываемся один на один с нашим багажом. Снова приходится брать такси, благо что здесь на конечной общественного транспорта с ними проблем нет — рейсов в эти годы немало, в отличие от того, что будет лет через 30–40, и многие пассажиры готовы раскошелиться на таксомотор.

Сначала высаживаем меня, я отдаю водителю трёшку за нас двоих; Храбскову нужно ехать дальше, он что-то бормочет, что когда я появлюсь в клубе теперь уже в новом, 1978-м году, вернёт всё, что должен, на что я с улыбкой машу рукой, мол, свои люди, сочтёмся. Правда, в клубе я появлюсь ещё неизвестно когда, наверное, месяц точно будут залечивать несчастное ребро. Анатольич, оставив свои презенты в багажнике, помогает мне занести в квартиру вещи, где наконец-то знакомится с моим отцом — мама ушла на работу во вторую смену — и тут же отбывает восвояси. Надеюсь, таксист не уехал, не дождавшись пассажира.

Дома обнаруживаю наряженной нашу небольшую, искусственную ёлочку. Ну да, новый год на носу, а в нашу малометражку живую ёлку особо не втиснешь.

— Ай, молодца! — качает батя головой, разглядывая мою золотую медаль. — Может, это, к игрушкам на ёлку повесим? Шучу, гы… Вот ведь не думал, что сын у меня станет чемпионом страны. Вроде ты боксом занимался так себе, без искорки, с чего вдруг результаты пошли?

— Талант неожиданно проснулся, попёр изо всех щелей, — ухмыляюсь я.

Дальше пересказываю перипетии турнира, для родителей в моей версии нет места драке, опять фигурирует версия с падением с лестницы. Отец мрачнеет, но ровно до тех пор, пока я не принимаюсь выкладывать на стол подарки.

— Ого, а это что, настоящий узбекский халат? На награждении вручили? Слушай, да это прямо мой размер.

— Бери, мне он ни к чему, — говорю, сдерживая улыбку. — А вот этот маме, будете на пару щеголять, как узбек с узбечкой.

— Ну, для узбеков мы с матерью внешностью не вышли. Но всё равно спасибо… А это что, кинжал? Ух ты, красота, — с замиранием духа он разглядывает выдвинутый из кожаных ножен клинок. — Что за пчак? Нож так называется? Сталь-то, похоже, так себе. Сувенирный? Ну ладно, колбасу резать сойдёт.

Гора подарков на столе всё растёт и растёт. Что-то, включая одну из дынь, откладываю в сторону, объясняю — это для моей девушки.

— Мне мать рассказывала, что у тебя подружка завелась, — подмигивает отец. — Уже целовались?

— Хм… Ну как тебе сказать…

— Ладно, не мучайся, — едва сдерживает смешок батя, — хотя я сам первый раз поцеловался в двенадцать лет. И не с твоей мамкой, а с одноклассницей. Мать об этом знает, она сама целовалась в одиннадцать с пацаном из её двора. В общем, теперь мы с ней ждём внуков. Намёк понял?

Ну папаня, ну подстрекатель… Хотя я сам-то вроде как не против заделать родителям внучат, только тут не от меня одного это зависит. Кстати, надо бы отнести Инге подарки. Дыню дай бог дотащу, ну и в авоське кое-что по мелочи. Батя, узнав, куда я собираюсь, предлагает помочь, но я с благодарностью отказываюсь, уж как-нибудь сам.

Иду без предварительно звонка, во-первых, до телефона-автомата на Московской больно уж неохота дворами по темноте тащиться, а потом снова возвращаться, а во-вторых, по идее моя девушка должна сидеть дома, делать уроки ну или какими-то своими делами заниматься. Она вроде бы не большая любительница гулять просто так во дворе, выросла уже из того возраста, когда снег лопаткой ковыряют. Да и погода градусов десять ниже нуля, морозец пощипывает нос, от идущего изо рта пара на ресницах образуется иней, прямо как в песне, только там почему-то синий иней, а у меня белый.

Дверь открывает мама Инги, при виде меня её лицо расплывается в улыбке.

— Ой, Максим, здравствуй! Миша говорит, ты в Ташкенте всех победил? Какой ты молодец… Ой, а Инги дома нет. Она к подруге отбежала, сказала, буквально на пять минут, а смой уже с полчаса нет. Я сейчас позвоню подружке, пусть Инге передаст, чтобы она домой бежала. А ты пока проходи, чайку попьём.

Телефон стоит в прихожей, и она прямо при мне набирает номер. При этом не говорит, что я приехал, лишь просит передать Инге, чтобы та срочно бежала домой. Когда кладёт трубку, я киваю на авоську с дыней и хлопаю по ладонью по моей, висевшей на боку спортивной сумке.

— Я тут подарки принёс Инге… Ну и не только ей.

— Ой, да ты что ж так потратился, Максим?!

— Да ладно вам, Нина Андреевна, не дороже денег. Давайте Ингу дождёмся, а пока можете, если хотите, дыню порезать. Или спрячьте в холодильник, побережёте на Новый год. Это мирзачульская дыня, она может долго храниться, особенно в холодильнике.

— Ой, ну я не знаю, это сколько же ты за дыню отдал-то…

— Они там дешёвые, там много чего дешёвого из того, жаль, в Ташкент не налетаешься.

— Да чего Нового года ждать, сейчас мы её и порежем на стол. Михаил Борисович? А он на работе задерживается, у них, как всегда, аврал перед Новым годом, но я только перед твоим приходом ему звонила, обещал скоро прийти. А как там, в Ташкенте, тепло, наверное? Ну да, ну да, это же юг.

Проходя зал, вижу наряженную ёлку, обвешанную игрушками и мигающей гирляндой. У Козыревых ёлка, в отличие нашей, настоящая, пахнет смолой и хвоей. За чаем ведём неспешную беседу, и тут я слышу щелчок замка входной двери. Невольно подбираюсь, пряча ноги в тапочках под табуретку, а Нина Андреевна идёт встречать дочку.

— Мам, что случилось?

— Сейчас узнаешь, проходи на кухню.

Я встаю, не зная, куда деть руки, в конце концов прячу их за спину.

— Привет!

— Привет…

Мы стоим друг напротив друга, Инга несколько секунд смотрит на меня, потом подходит и нежно обнимает, я даже не чувствую боли в левом боку. Мы не целуемся (ещё чего, при матери-то), но я чувствую её тепло, и не только тепло тела, но и души, то, что нельзя передать словами, но что можно почувствовать, если два человека на одной волне. А я-то всё переживал, как она меня встретит после того вечера, когда она стала женщиной. В конце концов, рано или поздно кто-то же должен был это с ней сделать, и мне кажется, что я — далеко не худший вариант.

Кошусь на Нину Андреевну, та стоит, сложив ладошки в молитвенном жесте, смотрит на нас с умилением. Может, уже представляет нас в ЗАГСе надевающими друг другу на пальцы обручальные кольца? Хе, так-то я «за», но не будем торопить события. Мне всего 15, Инга свой 16-й день рождения отметила пару месяцев назад, то есть как минимум три года мне желательно подождать. Да и, честно говоря, не помешает присмотреться друг к другу получше, всё-таки по большому счёту мы с Ингой знакомы без году неделя, хотя мне кажется, что я знаю её целую вечность.

Наконец она отстраняется, и ещё секунд десять мы молча смотрим друг другу в глаза, и это молчание красноречивее любых слов. А затем я достаю из сумки подарки. Инга тут же примеривает тюбетейку, надевает на запястье браслет, крутится перед зеркалом, чмокает меня в щёку… Да, живи она лет на сорок позже — лента её Инстаграма тут же запестрела новыми фотками. Выкладываю на стол сувенирную тарелку, которую сначала хотел маме отдать, но, подумав, оставил нам только чайник. Нина Андреевна тут же идёт в зал, ставит тарелку на самое видное место в стенке. А я тем временем выкладываю на стол пакетики с сушёными фруктами и узбекскими сладостями, которых в Пензе точно не найдёшь.

Потом показываю свою медаль, Инга просит разрешения повесить её себе на шею и снова позирует перед зеркалом.

В этот момент наконец появляется Михаил Борисович, который крепко жмёт мне руку, и тоже что-то говорит о тратах, а я опять отмахиваюсь, мол, не к месту сейчас заводить такие разговоры, вы же мне почти как родные. Козырев после моей фразы озадаченно крякает, Нина Андреевна смущённо хихикает, Инга просто малость пунцовеет. Я улыбаюсь с невинным видом, намекая, что шутка удалась.

Затем берёт в руки медаль, разглядывая её, цокает языком, и мы снова садимся пить чай, а заодно доедать узбекскую дыню, я неторопясь рассказываю о поездке. И в этот раз попытку подкупа с последующей дракой заменяю на падение с лестницы, по просьбе Михаила Борисовича задираю кофту и демонстрирую расплывшийся на боку кровоподтёк. Если уж отцу озвучил эту версию, то нужно её и придерживаться. А настоящая версия пусть останется для ташкентских органов правопорядка.

Почти час спустя Михаил Борисович наконец вспоминает о моей книге. Просит извинения у дам, оставив их временно на кухне, а мы с ним уединяемся на диване в зале.

— Тут вот какая ситуация… Сняли твоего Бузыкина с поста председателя местной писательской организации.

— Вот это новость!

— Да, вот так, сняли, — улыбается собеседник. — Вернее, он написал заявление по собственному желанию. Брат как следует взялся за это дело, и нашёл одного молодого поэта, который после беседы один на один и обещания не предавать факт огласке написал признательные показания, что Бузыкин приставал и к нему. Причём даже — тьфу! — целоваться лез, представляешь?! После этого извращенцу не оставалось ничего другого, как освободить кресло председателя пензенского отделения Союза писателей СССР. Пусть ещё радуется, что дело заводить не стали. Теперь это кресло занимает уже знакомый тебе Николай Иванович Катков, который, кстати, ждёт тебя себе в гости. Домашний телефон ты его знаешь, а рабочий тот же, что и был у Бузыкина, так что звони, договаривайтесь о встрече. Можешь прямо от нас позвонить.

— Да лучше завтра позвоню, на свежую голову. А вообще вы меня этой новостью буквально огорошили в хорошем смысле этого слова, — качаю я головой. — Спасибо вам и Сергею Борисовичу!

— Не стоит, Максим, благодаря тебе, можно сказать, вычислили извращенца. Таких подонков вообще нужно от какой-либо власти держать подальше… Максим, я вот всё хотел спросить, как у вашей семьи с жилищными условиями? — внезапно сменил он тему.

— Да как, — немного теряюсь я. — Живём в коммуналке на две семьи, я вроде уже как-то рассказывал…

— Как же, помню, потому и спрашиваю. Вы вообще стоите в очереди на улучшение жилищных условий?

Ого, думаю, неужто Козырев собирается нам в этом плане помочь? Всего лишь потому, что я друг его дочери? Правда, спасший её жизнь, но тем не менее.

— Мама стоит в очереди, но та движется больно уж медленно, — вздыхаю я с самым простецким выражением лица, на которое способен.

Я-то знаю, когда мы отпразднуем новоселье, но, естественно, Михаилу Борисовичу об этом не говорю, не строю из себя провидца. Мне просто интересно, куда нас заведёт этот разговор.

— Ты же знаешь, Максим, где я работаю? — тем временем спрашивает отец Инги.

— Слышал, что-то связанное со строительной отраслью.

— Хм, можно и так сказать… В общем, я тут неофициально поговорил кое с кем, и есть мнение, что чемпион Советского Союза, пусть и по юношам, должен жить в нормальных жилищных условиях. Можно сказать, мною получен некий карт-бланш, и в моих силах попытаться ускорить процесс получения квартиры для вашей семьи. Знаешь что, ты родителям пока ничего не говори о нашем разговоре, но как бы между делом поинтересуйся, в каком районе они хотели бы получить квартиру. А ты сам-то, кстати, где хотел бы жить?

— Да в этом районе и хотел бы, уж точно не в Терновке или Арбеково. Да и… к Инге поближе. Но в нашей ситуации выбирать не приходится…

— Не стоит отчаиваться раньше времени, — улыбается Михаил Борисович. — Я бы на твоём месте тоже центр выбрал. Либо Западную поляну: и от центра не так далеко, и воздух свежий, вокруг лес… Ладно, идём к нашим девчонкам, а то они там без нас, наверное, заскучали.

Посидели на кухне ещё минут двадцать, а потом Инга утянула меня в свою комнату. И не успели мы с ней остаться наедине, как она буквально кинулась мне на шею, в сочном поцелуе приникнув своими губами к моим. Наши языки, как когда-то уже было, затеяли собственную игру, а моя правая ладонь тем временем непроизвольно ложится на грудь Инги. Девушка не протестует, лишь ещё сильнее прижимается ко мне, и я чуть слышно охаю. Она тут же, вся пунцовая, отстраняется:

— Что случилось?

— Да ребро ещё побаливает, — проклиная себя за несдержанность, говорю я.

— Ой, извини!

— Ерунда, — отмахиваюсь я. — Травматолог сказал, чтобы этот бок не тревожить в течение месяца, пока трещина не срастётся. А завтра пойду в поликлинику, показываться местным эскулапам, пусть меня лечат.

Домой возвращаюсь в девятом часу вечера. Отец дремлет в кресле перед телевизором, на коленях пчак, видно, всё никак не может наиграться этой красивой железякой. При моём появлении отец просыпается, трёт глаза, смотрит на настольные часы «Маяк»…

— Пришёл? А, ещё только девять доходит.

— Ага, — говорю, — а в одиннадцать я пойду маму встречать. Ты, небось, без меня и не встречал?

— Нет, конечно, с чего это? Она и не говорила ничего. А зачем ты встречаешь её?

— Так мало ли, шпана какая пристанет, пьяные… Мама у нас с тобой одна, её надо беречь.

— Хм, — отец чешет густую шевелюру, — я об этом раньше как-то и не думал. Ладно, пойду её сам встречать. А ты уж дома сиди, тебе-то чего ходить, тем более с самолёта, да и с переломанными рёбрами…

— С трещиной в одном ребре, — поправляю я.

— Да какая разница! Тебе вообще должен быть предписан постельный режим, или я в медицине ничего не понимаю.

С чего бы ему что-то в ней понимать, думаю я, он к ней имеет такое же отношение, как я к ракетной отрасли. А мне, похоже, и впрямь придётся брать справку об освобождении от посещения занятий. Ну и ладно, больше времени останется на написание книги. Вспоминаю, что скоро надо будет вновь продлять аренду пишущей машинки. Не пора ли уже купить свою? Правда, очень не хочется просить маму снять для этого деньги со сберегательной книжки, сам же уговаривал их не трогать, а просто в кошельке такая сумма, конечно, вряд ли найдётся.

Ближе к одиннадцати отец собирается и уходит встречать мать. У меня слипаются глаза, но я стоически их жду, ведь не виделись с мамой, считай, неделю. Чтобы не уснуть, пишу второй том своей книги, только уже под другим названием — «В лесах Прикарпатья». Писал бы я её лет через двадцать-тридцать, придумал бы более броский заголовок, но здесь приходится подстраиваться под реалии советской литературы.

Наконец ближе к полуночи слышу доносящийся из прихожей шум. Родители вернулись, оба румяные, я обнимаю маму, а она причитает над моими ссадинами, потом заставляет задрать майку, рассматривает мой синячище. Предупреждая её вопросы, говорю, что завтра иду в поликлинику и на какое-то время наверняка окажусь отлучённым от занятий в училище и, само собой, в спортклубе.

— Ну-ка, сын, — говорит батя, — показывай теперь матери подарки. А то я ей ничего не сказал, думал, сюрприз получится.

Мама от подарков в восторге, с особым тщанием изучает специи, иногда уточняя у меня то или иное название, так как некоторые видит впервые в жизни. Тем временем уже первый час ночи, и тут мама всплескивает руками:

— Ой, Максик! Я и забыла на радостях совсем! Мне сегодня сам звонил… этот… ну который «Повесть о настоящем человеке» написал…

— Полевой, — подсказываю я, а внутри меня уже всё трепещет.

— Вот, он! И сказал, что в мартовском номере «Юности» планируют начать публикацию твоей книги. Только он там что-то подредактирует. Ещё сказал, чтобы ты ему завтра, если будет возможность, позвонил после обеда, вот, я на бумажке телефон записала.

Чувствую, как на лице расползается глупая улыбка и почему-то щиплет в носу, но ничего не могу с собой поделать. Даже не верится, что моя книга наконец-то увидит свет. Пусть не отдельным изданием, но тиражи у «Юности» миллионные, журнал читает вся страна. А там, глядишь, и до отдельного издания дело дойдёт. Правда, настораживает, что Полевой собрался что-то в моём романе редактировать. Надеюсь, не захочет, как Бузыкин, вырезать из рукописи слишком уж откровенные сцены. В том числе и секса, там по ходу сюжета Витя Фомин переспал с медсестрой из санбата, я описал этот момент, конечно, не в стиле порно, но эротики там хватало.

Вспомнил про просьбу Козырева уточнить насчёт района, где мы хотели бы получить квартиру. Осторожно закидываю «удочку», родители в один голос утверждают, что с удовольствием выбрали бы центральную часть города, где всё необходимое, включая работу мамы, в шаговой доступности. Кто бы сомневался!

— А с чего это ты вдруг спросил? — всё же настораживается мама. — Насчёт кооперативной квартиры задумался?

— Нет, тратить на неё деньги, когда ты в очереди стоишь — откровенная глупость. Они нам ещё на что-нибудь другое пригодятся. Это я так просто спросил. И вообще, давайте на боковую, день был тяжёлым.

Следующее утро началось с похода в детскую поликлинику на Гоголя. Ну а что поделаешь, по возрасту я пока ещё считаюсь, хе-хе, ребёнком, вот и приписан к детской поликлинике. Помню, как был здесь в 14 лет, то есть прошлым летом, когда не уследил за ангиной, и она развилась в абсцесс. Я даже говорить толком не мог, моя голосовые связки сжало огромным гнойником. Тем не менее, мама посчитала меня вполне самостоятельным для того, чтобы отправить в поликлинику одного. До сих пор помню фамилию этого милого доктора — Румянцев. Он осмотрел моё горло и отправил в городскую инфекционную больницу. Меня там почему-то положили в бокс с самыми маленькими и их мамашами, которые тут же начали возмущённо перешёптываться, мол, какого хрена им подсунули этого здорового лба. А вечером того же дня пришёл Румянцев и без всякого обезболивания вскрыл мне абсцесс: сначала скальпелем, потом специальными ножницами расширил рану. И на следующий день пришёл, снова расширял рану, чтобы выходил гной. Кстати, абсцесс мне вскрывали трижды: помимо этого случая в 16 лет, когда я уже учился в училище, и в 18, уже в учебке в Козельске. Любил я, однако, запускать свою ангину, на будущее постараюсь этого избежать.

Любопытно, что на двери ЛОР-кабинета я увидел табличку «Врач-отоларинголог Румянцев Пётр Сергеевич». Подумал даже, не зайти ли, глянуть на старичка, но тут же от этой идеи отказался. У доктора шёл приём, и незачем ему мешать. Да и что я скажу — дверью ошибся? Тут ещё вон мамочки с детьми в очереди, так они меня туда и пустят.

Так что занял место в другой очереди — в кабинет хирурга. Попал к нему минут через двадцать. Объяснил ситуацию, положил на стол сделанные в Ташкенте рентгеновские снимки, тот их внимательно изучил и, как я и предполагал, наложил тугую повязку и прописал постельный режим. Спать, само собой, на правом боку. Повторный рентген мне предстояло сделать через месяц, а показаться хирургу через неделю, заодно он мне после визуального осмотра наложит свежую повязку.

— Официально это не трещина, а неполный перелом ребра, — блеснул эрудицией доктор. — Как же ты с такой травмой ещё и боксировал? А если бы ребро сломалось и в лёгкое воткнулось, или другие внутренние органы повредило? Да ты, парень, просто в рубашке родился, либо соперник тебя так слабо бил.

Ага, слабо… Хотя и правда, мне просто повезло, что треснутое ребро не сломалось и не повредило ничего внутри меня. А так и мне мог бы настать трындец, и тренерам вместе с врачом сборной досталось бы по первое число. Рисковали все, но недаром говорится, что кто не рискует — тот не пьёт шампанское.

Я получил на руки справку о недельном освобождении от занятий. Сразу на месяц, оказывается, не выдают, через неделю надо будет приходить за продлением. Отнесу завтра бумажку в училище, а насчёт пропуска тренировок можно не волноваться, Храбсков и так знает, что у меня травма. Ладно, с моими знаниями ничего страшного не случится, всё равно не собирался становиться помощником машиниста. От спорта тоже отдохну, свою главную победу на данный момент я уже одержал, имею, так сказать, право на передышку. Жаль, конечно, бросать репетиции, но не буду же я внаглую игнорировать учёбу и в то же время ходить музицировать. А так бы не мешало тому же Вальке звездюлей вставить за то, что альбом уже разлетелся по стране. Или наоборот похвалить? Может, ещё и обойдётся, песни вроде как не антисоветские. Правда, к композиции «Одна» могут придраться как к пропаганде суицида и вообще депрессивного настроения среди неокрепших подростковых умов, но что сейчас толку рвать на себе волосы, остаётся только надеяться на лучшее.

И кстати, что-то с моим голосом начало происходить. В последние дни он начал срываться, давая «петуха», появилось странное першение, хотя вроде бы признаков простуды не наблюдается. А может, это в результате смены климатических поясов?

Сделаю-ка я вот что… Пока не ушёл из поликлиники, займу очередь на приём к тому самому Румянцеву, пусть посмотрит моё горло. Сказано — сделано, и через четверть часа я входил в кабинет отоларинголога. Ну да, тот самый Румянцев, в очочках и с седой бородкой, так похожий на мультипликационного доктора Айболита. Что удивительно, он моментально меня вспомнил.

— А-а, здравствуйте, молодой человек! Надеюсь, в этот раз вы ко мне не с абсцессом?

Я объяснил, что меня беспокоит, он осмотрел моё горло, и вынес вердикт:

— Есть небольшой отёк гортани и голосовые связки приобрели характерный цвет. А чувствуете себя вы, говорите, хорошо? Хм, я так подозреваю, что у вас началась ломка голоса.

О как! А ведь билась в глубине сознания такая мысль, но почему-то я гнал её от себя. В прошлой жизни ведь тоже примерно в это время мутация началась, я просто не запомнил точно, когда именно. Рассказал доктору, что ещё и в ансамбле не только играю, но и пою.

— Пока, видимо, с пением придётся сделать перерыв, — сказал Пётр Сергеевич. — Но лучше насчёт вокала вам посоветоваться с фониатром. Я сейчас позвоню, сходите, проконсультируйтесь. А от себя скажу, что пока не рекомендуется употреблять в пищу острое, чрезмерно солёное, слишком холодное или горячее. Старайтесь избегать переохлаждений, просьба внимательно отнестись к профилактике простудных заболеваний верхних дыхательных путей. Если случится какое-то осложнение — сразу приходите ко мне, будем решать вашу проблему.

Из поликлиники я сразу отправился в областную больницу имени Бурденко — именно там принимала пациентов единственный на всю область врач-фониатр Ирина Владимировна Антонова. Причём официально она работала, как и Румянцев, отоларингологом, но когда-то успела освоить и профессию фониатра, так что все пензенские вокалисты в случае чего сразу бежали к ней. И не только пензенские; по словам Румянцева, она пользовала иногда даже заезжих гастролёров.

Ирина Владимировна оказалась сухонькой, маленького роста женщиной в возрасте. Провела со мной предварительную беседу, попросила что-нибудь спеть, затем посмотрела горло и подтвердила диагноз Петра Сергеевича. Фониатр посоветовала мне снизить нагрузку на голосовой аппарат и если петь, то в низкой тесситуре. В занятиях стоит склоняться к певческим упражнениям-распевкам, а не произведениям. А лучше на этот период вообще обойтись без пения, дав организму возможность самому перестроиться, так как бесконтрольное пение во время мутации может привести к потере певческого голоса. Договорились, что я буду у неё наблюдаться и появлюсь через месяц.

Из больницы еду в училище, нужно отдать справку об освобождении от занятий. Боли в повреждённом боку, кстати, практически не чувствую, только если не делать резких, неосторожных движений. Но обманываться не стоит — отдых и ещё раз отдых, как завещал хирург из детской поликлиники.

В училище, оказывается, уже знали о моём успехе — заметка вышла в свежем номере «Молодого Ленинца», и вырезка уже красовалась в стенгазете? висевшей по соседству с портретами членов Политбюро. Встречали как героя, Бузов долго тряс мне руку, пока я не начал кривиться от боли. Пришлось заодно показывать перебинтованный бок.

— Отдыхай, лечись, набирайся сил, — сказал Николай Степанович. — И кстати, пойдём сходим в бухгалтерию, пусть тебе стипендию за декабрь авансом выдадут.

Из училища я выходил с «ленинградкой» подмышкой, буду дома наигрывать в минуты озарения. По пути купил в киоске сразу три номера газеты и направился в «кулёк». Всё-таки по своим музыкантам за неделю изрядно соскучился. Поймал всех троих на перемене, выходящими из кабинета теории музыки. Юрец кинулся было обниматься, но я сразу отпрянул, заявив, что пока объятия мне противопоказаны. Газет парни не читали, поэтому мне пришлось хвалиться своими успехами. Вале сказал, что его гитару временно экспроприирую, если он не против. А затем устроил ему небольшую выволочку за то, что наш альбом каким-то чудесным образом расползается по стране без моего ведома. Басист заявил, что давал его послушать только Юрке с Леной. Барабанщик клялся, что никому не давал, а вот Лена, потупив взгляд, созналась, что давала подруге на один день.

— Я же не знала, что она перепишет, — скорчила виноватую гримаску клавишница и тут же прищурилась. — А может, она и не переписывала? Может, каким-то другим способом запись разошлась?

И при этом покосилась на Валю с Юрой, мол, не врёте ли вы тут, друзья?

— Ага, почкованием размножилась, — буркнул я. — Это ещё хорошо, что «Волколака» на ней не было, хотя там и к другим песням могут придраться. Ладно, пока в связи с моей болезнью у меня перерыв, буду дома отлёживаться, книжки писать, на твоей, Валя. Гитаре тренькать, а вы пока сочиняйте что-нибудь новое. Валентин, это в особенности тебя касается, — добавил я, намекая на его балладу.

Следом мой путь пролегал на Главпочтамт. Сколько же дел приходится решать вместо того, чтобы спокойно лежать в постельке с интересной книгой в руках… В кассе, разменяв рубль, запасся 15-копеечными монетами, отсидел небольшую очередь и вошёл в освободившуюся кабинку. Набрал редакционный номер и после нескольких гудков услышал в трубке знакомый голос:

— Полевой на проводе!

— Здравствуйте, Борис Николаевич, это Варченко из Пензы.

— Максим, ты? Здравствуй, здравствуй, молодец, что позвонил, значит, мама тебе всё передала… А что у тебя с голосом, простудился?

— У меня ломка началась, так что какое-то время буду влёгкую сипеть и давать «петуха».

— Понял, — хмыкнул издатель, — мужаешь, значит, хе-хе… Так вот, я ознакомился с твоей рукописью, она на меня, скажу честно, произвела невероятное впечатление. Если бы это написал взрослый, состоявшийся писатель, я бы, наверное, не сильно удивился, но когда такую рукопись приносит подросток… Ты извини, я до сих пор не могу до конца поверить, что это написано твоей рукой.

— Я вас понимаю, и нисколько не обижаюсь, на вашем месте я бы сам, наверное, до последнего сомневался. Но это моя рукопись, я писал её на глазах у мамы, консультировался с ветеранами Великой Отечественной, их имена, кстати, указаны в предисловии… А сейчас пишу продолжение приключений Виктора Фомина, уже в послевоенной Западной Украине.

— Ого, интересно было бы почитать…

— Пока только три главы написано, но думаю, что к весне добью книгу.

— Надеюсь, я первым из издателей прочитаю рукопись? — с невидимой мне улыбкой поинтересовался Полевой.

— Конечно, Борис Николаевич!

— К слову, я тут всё же хотел немного подправить твой текст…

В трубке пискнуло, и я сунул в прорезь 15-копеечную монету.

— Алло, меня слышно?

— Слышно, Борис Николаевич, говорите, у нас с вами ещё как минимум минута, и у меня в кармане ещё позвякивают 15-копеечные монеты.

— А, отлично… Так вот, я не хочу выреза́ть из романа сцены, буду давать всё в авторской редакции. Единственное, всё же опытным глазом человека, бывавшего на фронте, заметил некоторые нестыковки, я тебе о них при личной встрече подробнее расскажу. Ну и в нескольких местах хочу поправить стилистически, если ты не против. А теперь самое главное… Мне нужно, чтобы в течение января ты нашёл время подъехать в Москву с кем-то из родителей, потому что под договором должна стоять подпись совершеннолетнего опекуна. Будет у вас такая возможность?

— Думаю, изыщем.

— Прекрасно, там ещё и аванс тебе причитается… Запомни, мы в новом году на работу выходим 2 января, и работаем по графику: пять дней в неделю, с 9 утра до 18 часов вечера. В этом промежутке, когда приедете, сможете застать секретаря. Даже если меня не окажется на месте, она будет в курсе и вам останется только поставить подпись под договором да пройти в бухгалтерию. Но желательно вам всё же меня застать, так как мне хотелось бы ещё раз с тобой пообщаться, и в частности, пройтись по тексту.

— Тогда как соберёмся, я так же позвоню с межгорода, чтобы застать вас на месте.

— Правильно, обязательно позвони… Ладно, давай заканчивать, у меня тут дела кое-какие, а тебе деньги нужно экономить, хотя, надеюсь, в скором времени их у тебя благодаря нашему журналу прибавится… Да, чуть не забыл! Фотокарточку свою захвати, лучше в ателье свежее фото сделать, портрет, мы его поставим в аннотации, в начало первой главы.

Мы попрощались, я повесил трубку и вышел из кабинки в небольшой зал переговорного пункта. Из-за закрытых дверей кабинок вразнобой доносились голоса. Где-то общались спокойно, где-то на повышенных тонах, иногда говоря громко просто для того, чтобы на том конце провода лучше было слышно. Жизнь шла своим чередом, и моя в том числе. Можно уже было оглянуться назад, прикинуть, что хорошего и плохого я сделал за почти четыре месяца в своём юношеском теле. Из дурного — разве что навешал люлей разным нехорошим людям, да и то вряд ли это можно назвать плохими поступками, скорее уж, наоборот. Из хорошего… На память пришли письма в КГБ и МВД, директор гастронома № 1 Соколов, замена проводки в доме Касаткиной… А, ну спасение Инги, само собой! Утони она — и мир потерял бы, скорее всего, просто хорошего человека, вряд ли из неё вырастет какая-нибудь маньячка или, напротив, гениальный художник, писатель, изобретатель, в конце концов… А развитие моих отношений с ней вписывается в какую-то координату? Кто бы подсказал, тот же «ловец» хоть бы раз приснился… А может, его и не было, этого «ловца»? Хотя таких ярких, жизненных снов на моей памяти ни до, ни после не случалось.

Книги, музыка, бокс — это всё, наверное, больше лично для меня хорошо, ну и для моих друзей и родственников.

Вечером больше заметно, как преобразился город перед наступлением нового, 1978-го, года. Повсюду царит предновогодняя суета, малышня умудряется кататься на коньках даже по подраскисшим от неожиданно нагрянувший с утра небольшой оттепели каткам, на площади Ленина, хотя ещё толком и не стемнело, уже переливается огнями здоровенная ель, вокруг которой водят хоровод с малышнёй Дед Мороз и Снегурочка.

Неторопясь поднялся по улице Кирова, свернул на Карла Маркса, занёс домой гитару, и уже налегке отправился в гости к Каткову. До здания на улице Белинского, в котором располагался Союз писателей, а чуть дальше по соседству и Лермонтовская библиотека — пять минут пешком, именно за столько времени можно было пройти короткую улочку, носящую имя великого критика.

Невольно вспомнился то ли анекдот, то ли реальный случай, связанный с именем «неистового Виссариона». Говорят, что в Воронеже на кафедре литературы 19 века был такой профессор Свительский, и всю жизнь он занимался творчеством Белинского. И был старый драмтеатр, где на входе висел лозунг, гласивший:

Профессора заела эта цитата, он знал творчество великого критика наизусть, а цитату эту не встречал. Он перерыл всё, и вот, в письме частному лицу нашел её целиком:

«Воронежские актёры — чудо из чудес: они доказали мне, что область бездарности так же бесконечна, как область таланта и гения. Куда перед ними уроды московской сцены».

Помню, когда впервые прочитал это в интернете, ржал до колик в животе. Интересно, а может, и в самом деле на воронежском театре висит этот лозунг? И в самом ли деле Белинский писал подобное в своих письмах?[3]

С Николая Ивановича Каткова при моём появлении слетела вся серьёзность. Он широко улыбнулся, выскочил из-за стола, протягивая руку, и щёлкнул включателем электрочайника.

— Не знаю, как у тебя, а у меня время есть, сейчас чайку жахнем с сухарями и сушками. Я как зубы вставил, так ни в чём себе не отказываю.

Кабинет при новом хозяине преобразился не так уж и сильно. Исчезли кое-какие мелочи, кое-какие прибавились, типа замены редакторского кресла. На стене появился портрет Лермонтова в ментике лейб-гвардии гусарского полка кисти Заболотского, естественно, репродукция.

— Видишь вот, обживаюсь понемногу, — говорил Катков. — Не чаял на старости лет, что предложат возглавить пензенское отделение Союза писателей. Получается, не без твоей помощи, а то бы этот Бузыкин так и коптил тут небо. Чёртов извращенец! Я вон даже кресло поменял, не смог сесть в то, куда он опускался своей задницей…

Он разлил по стаканам чай, кинув в каждый по щепотке заварки, выставил сахарницу в кусками рафинада, тарелку с сухарями и сушками, кинул в свой стакан три кусочка сахара и принялся размеренно размешивать его ложечкой. Я последовал его примеру.

— Так вот, теперь о твоей книге… Если бы я сидел в этом кресле месяц назад, то в Москву ты поехал бы с рекомендацией председателя отделения, заверенной печатью. Если хочешь, могу написать, но сначала скажи, что у тебя, кстати, с Москвой, есть какой-то результат?

— И ещё какой, — улыбнулся я. — Роман начнёт публиковаться с мартовского номера журнала «Юность». Пока не знаю, на сколько номеров, но тем не менее…

— Ого, мои поздравления! Всё-таки получилось! Молодец Полевой, он точно не прогадал! А потом, как опубликуют, можно ходатайствовать и о принятии тебя в члены Союза писателей. Если бы ты был постарше, мы бы сейчас с тобой это дело отметили.

Катков подмигнул и недвусмысленно покосился на шкаф, в котором, видимо, стояла ёмкость — или даже несколько — с горячительным напитком.

— Договор уже подписал?

— После Нового года поедем с мамой или отцом, я только сегодня с Полевым по межгороду говорил. Ждёт нас в течение января у себя.

— А я ведь «Юность» выписываю, — похвалился Николай Иванович, — так что прочитаю начало твоего романа одним из первых. А что Борис Николаевич, были у него какие-то претензии к тексту?

— По телефону сказал, кое-что хочет поправить, и при личной встрече мы с ним этот вопрос обсудим более детально. Но сразу заявил, что ничего существенно менять в тексте не собирается.

— Дай-то бог… А я, знаешь ли, хочу организовать в Пензе литературный журнал. А то что же получается, город с полумиллионным населением — и без своего журнала. Приходится ездить в Саратов, там вон «Волга» издаётся, но у них и без пензяков немало желающих. А так мы бы, конечно, своих в первую голову публиковали. Имел буквально сегодня утром беседу с Мясниковым, тот мою идею воспринял положительно, попросил рассчитать, во сколько это встанет, и хватит ли мощностей нашей типографии. Так что завтра иду к директору типографии, будем сидеть, высчитывать.

— Название уже придумали? — спросил я, вспомнив о «Суре», которая в моей реальности появилась в начале 1990-х.

— Журналу-то? Есть варианты, но пока об этом говорить рано.

Уже под вечер в промокших зимних ботинках — неожиданно нагрянувшая после вчерашнего морозца плюсовая температура превратила снег в мерзкую кашу — наконец-то добрался до дома. Бати не было, он устроился в какой-то продмаг грузчиком, чтобы не прослыть тунеядцем, да и совесть не позволяла ему дома сидеть. Всё равно ближе к весне опять уедет в свою Черниговку, так что в этом продмаге не задержится.

Проголодался как собака, выудил из холодильника холодные котлеты, поставил на плиту кастрюлю с водой, когда закипела — сыпанул в неё макарон. Через четверть часа высыпал их в дуршлаг, слил воду, положил в тарелку, закопав в макаронную горку котлету, чтобы немного прогрелась. Кетчупа в СССР нет, зато есть «Краснодарский соус», на мой взгляд и вкус, с макаронами идёт ничуть не хуже всех этих «хайнцев» и уж тем более «рикко» с «балтиморами».

Макарон наварил и на маму с папой, а чтобы не склеились — спрыснул подсолнечным маслом. Вскоре появился отец, весёлый и часто помаргивающий, а это означало, что где-то и с кем-то успел принять на грудь. Не иначе в продмаге он не один грузчик, нашёл себе компанию. Впрочем, хорошему аппетиту питие не помешало, схомячил гору макарон с парой котлет под рассказ, как ударно сегодня поработал. После чего, подивившись на гитару: «Купил, что ли? А-а, у друга одолжил…», лёг на диван и с чистой совестью захрапел. Нормально, это, выходит, мне маму идти встречать. Ладно, не развалюсь, жаль только, что придётся снова шлёпать в мокрых ботинках. Они хоть и стояли на батарее на кухне, но высохли бы лишь к утру в лучшем случае. А пока сядем за роман, теперь, похоже, у меня времени на его сочинение будет хоть отбавляй.

К моему удивлению, через пару часов батя проснулся и был почти как огурчик. Но при этом ещё и голодным, наделал себе горку бутербродов и под полулитровую кружку с крепко заваренным чаем их уничтожил. И снова начал рассказывать, как прошёл его день, видно, забыл, что я уже от него это же и выслушивал. Он говорил, а я печатал на машинке, отец периодически вставал за моей спиной, комментируя прочитанное. В конце концов мне это надоело и я попросил его не мешать работать. Батя обиделся и уселся перед телевизором. Но встречать мамку всё же пошёл. А когда все были в сборе, я вкратце передал свой разговор с Полевым.

— В общем, решайте, кто из вас со мной поедет в Москву, — закончил я свой короткий спич.

Отец с матерью переглянулись, потом батя пробормотал что-то типа «Так-то я только на работу устроился, но если надо…», однако мама его прервала:

— Я возьму пару дней в счёт отпуска, так что с Максимом в Москву поеду я.

Отец тут же расслабился, словно с его плеч упала гора. Странно, в Москве он, по его словам, никогда не был, неужели не хочется посмотреть столицу? Наверное, Дальний Восток с его сопками и тайгой ему милее.

— А тебе можно в поезде ездить с твоим ребром? — спросила мама.

— Я с этим ребром на ринге дрался, а уж пару ночей в поезде как-нибудь переживу. Ну что, раз вопрос решили, то я спать, а вы как хотите.

Родители переглянулись, мама выглядела слегка смущённой. Ничего, надеюсь, что вопрос с получением квартиры благодаря Михаилу Борисовичу не сильно затянется, и у меня появится отдельная комната. А вы в своей будете заниматься чем угодно, главное, чтобы я не проснулся.