Второй шанс 2

Глава 5

С Козыревым мы созвонились на следующий день. Сказав, что это не телефонный разговор, он предложил встретиться у здания обкома, со стороны улицы Кирова, где меньше посторонних глаз и ушей. Когда я подошёл, Михаил Борисович уже пританцовывал на утоптанном снегу в своих модных ботиночках.

Я передал ему наши пожелания о квартире в центре города, тот принял к сведению, сказав, что пока ничего обещать не может, но кое-что на примете у него имеется.

— Проблема в том, что новостроек в центре в ближайшее время вроде как не ожидается, — сказал он, — это на случай, если вы хотите квартиру именно в новостройке. Но и во вторичном жилфонде можно найти неплохие варианты. Торопиться не будем, такие дела делаются не с кондачка, сам понимаешь. Набери мой рабочий примерно в это же время, потом встретимся так же и с глазу на глаз поговорим.

Не рискует решать такие вопросы по телефону, думал я, шагая в направлении дома. Интересно, а в это время аппараты связи и кабинеты у высокопоставленных сотрудников обкома партии стоят на прослушке, или это «прерогатива» чиновников будущего? Козырев наверняка перестраховывается, и правильно делает. Тем более брат-то у него комитетчик, что-то должен об этом знать, мог ведь и предупредить, мол, важные вопросы, которые не требуют посторонних ушей, лучше по телефону не решать. С другой стороны, прослушка может идти по линии ОБХСС, входящей в МВД, а сейчас вроде бы КГБ и Министерство внутренних дел не особо ладят. Да и когда они ладили?

А вот ещё вопрос: стоят ли «жучки» в уличных телефонах-автоматах? Ну нет, это вообще бред, иначе сколько народу пришлось бы сажать на прослушку. Какая-то шпиономания у меня попросту разыгралась.

И ещё заметил, что Козырев разговаривает со мной практически на равных, как с взрослым. Наверное, я так себя держу, что он невольно подстраивается под мою манеру общения.

Дома, за работой над книгой, меня неожиданно посетила идея. А не написать ли роман-предупреждение, или хотя бы повесть? Как бы воспоминания бывшего «афганца», живущего в 2000-е, о том, что происходило со страной, начиная с ввода советских войск в Афганистан в декабре 1979-го? Считай, ровно два года осталось. Понятно, что, когда предсказания их этой книги начнут сбываться, на меня обратят пристальное внимание, и кое-кто, сопоставив бросающиеся в глаза факты, сделает вывод, что я хронопутешественник. Это мне нужно? Нужно в том случае, если я хочу, чтобы меня воспринимали не как просто талантливого подростка, но и как человека, который обладает бесценными знаниями о будущем. Можно, конечно, не высовываться, и предоставить истории развиваться своим чередом, но правильно ли я поступлю пусть даже не в глазах неизвестно ли ещё существующего «ловца», а даже в своих собственных? Неужто, получив возможность второй раз прожить вою жизнь почти с самого начала, я потрачу её лишь на достижение собственного благополучия? Почему бы не сделать так, чтобы в этой реальности хотя бы не случилось Горбачёва и Ельцина с развалом СССР? Многие политологи впоследствии считали, что развал страны начался с ввязывания в афганский конфликт, который подорвал советскую экономику, и если я всё же возьмусь за сочинение такой «антиутопии», то желательно, чтобы перед тем, как вводить в Афганистан войска, Брежнев, Устинов, Андропов и прочие прочитали мою книгу и сделали соответствующие выводы. А потом уж пусть берутся и за малолетнего автора, хотя к тому времени мне уже стукнет 17. В таком случае, как мне им этот роман или повесть подсунуть? Произведение вряд ли удастся издать официальным образом, легче запустить его в народ сам растиражирует самиздатовским способом. И можно не под своей фамилией писать, а под псевдонимом, или вообще от лица безымянного автора.

Нет, роман не сгодится, нужно писать ёмко и доходчиво, чтобы заинтересованные лица могли прочитать, не сильно растрачивая своё драгоценное, с их точки зрения, время. Максимум повесть, если вообще не эссе. Точно, эссе, страниц на 25–30. Так вот, даже если они удосужатся прочитать эту вещь, ещё далеко не факт, что она что-то повернёт в их сознании, заставив изменить решение о вводе войск. Но в любом случае, запустив эссе в самиздат, я что-то сдвину с мёртвой точки. Другое дело, вычислят меня или получится сохранить инкогнито? В то же время я вроде бы хотел, чтобы на меня обратили внимание и в дальнейшем прислушивались к моим советам.

Что-то я совсем уже запутался. Надо наконец определиться, чего я хочу от этого произведения. Приоритетный вариант — чтобы меня заметили и поняли, что я либо обладаю даром провидения (можно сказать, что снятся вот такие вещие сын), либо являюсь пришельцем из будущего. То есть чтобы в итоге я кому-то признался в том, что в теле подростка — разум без пяти минут пенсионера из будущего. И этот кто-то должен иметь возможность выхода на больших людей, желательно напрямую. Чтобы он мог свести нас для откровенного разговора, и я выложил перед «большим дядей» все карты. Вот, мол, как обстоят дела на самом деле и что ждёт страну, если не попытаться внести изменения в ход исторических процессов. А я могу что-то советовать, так как знаком с исследования историков, социологов, экономистов будущего, как бы скорее всего развивалась страна, не введи мы войска в Афганистан, не назначь Политбюро Горбачёва Генеральным секретарём, или вовремя зарубив карьеру тому же Ельцину. И первым, кому я покажу своё эссе, будет семейка Козыревых. Приду как-нибудь в гости с рукописью, соберу всех в кружочек и устрою вечер художественного чтения. Или просто дам вроде как Инге почитать, но при этом попрошу её подсунуть эссе отцу… А может, лучше даже и дяде, хотя и рискованно, учитывая специфику его работы. Если Михаил Борисович может, прочитав, лишь ухмыльнуться и пожать плечами, хотя мне что-то в такое ненаплевательское отношение слабо верится, то его брат вполне способен дать рукописи ход, в том смысле, чтобы завести папочку «Дело» на комсомольца Максима Варченко и представить меня диссидентом похлеще Солженицына. А может и, напротив, заинтересоваться представленными в эссе фактами, и вызвать меня на откровенный разговор. В ходе которого, соответственно, мне придётся ему открыться, а там уж поверит или нет в мою версию — остаётся лишь гадать. А дальше он может опять же, завести «дело», в результате которого комсомолец Варченко покатится под откос, или стать ему союзником в деле предотвращения описанных в эссе событий. И второй вариант развития событий мне нравится куда больше первого. Возможно, всё будет зависеть от моего дара убеждения. Жаль, я не Мессинг, или хотя бы Кашпировский, хотя и тот и второй, похоже, всего лишь ловкие манипуляторы. Как бы там ни было, к возможному разговору с Сергеем Борисовичем — да и не только с ним — нужно как следует подготовиться.

Решив не откладывать дело в долгий ящик, положил перед собою чистую общую тетрадь, и на первой странице написал:

Пусть это будут воспоминания живущего уже в 2000-е бывшего «афганца», в которых большая часть будет посвящена началу афганского конфликта и его жестоким реалиям от первого лица. Придётся, понятно дело, напрячь память, вспомнить некоторые моменты той войны, все эти Кандагары и Баграмы, благо что фильмов на эту тему было снято немеряно, что художественных, что документальных, а литературы написано ещё больше, и что-то должно было осесть в моей голове. А уж реалии Перестройки и развала страны я прекрасно помню, не говоря уже о лихих 90-х.

«Этой ночью Алексею Рымову вновь снился тот бородатый моджахед, с раззявленным в немом крике ртом и вспухающими на белой рубахе красными пятнами. И снова он проснулся среди ночи в холодном поту. Казалось бы, пятнадцать лет прошло, убивал он и других, чьих лиц уже не помнил, а образ этого афганца продолжал его преследовать по сей день.

Это был его первый караван после пятимесячного пребывания в Кишах на окраине Ашхабада и распределения в Кундуз. Призвали его в Москве, куда он приехал когда-то из Пензы поступать в техникум, и вот после его окончания, успев три месяца проработать на заводе, загремел под осенний призыв. Два дня проторчал на Угрешской в городском сборном пункте. „Покупатели“ приходили и уходили, но его и еще пару десятков пацанов только через полтора дня вызвали и в составе команды № 280 загнали в автобус, отвезли на Павелецкий вокзал, оттуда до Домодедовского аэропорта и прямым рейсом до Ашхабада. Причём до самой посадки на борт сопровождавшие их капитан и два сержанта с загорелыми лицами так и не признались, куда они летят.

В Ашхабаде в середине ноября 1980-го года было не жарко. Из аэропорта по межгороду он сумел позвонить маме и сказать, что сейчас в Ашхабаде. Та всё сразу поняла, так и сказала тихим голосом:

„Сынок, вас же в Афганистан отправляют“.

Он уже догадывался об этом, но не хотел пугать мать.

„Да ладно, ма, всё будет нормально, — сказал Алексей нарочито бодрым голосом. — Как там Светка, жениха ещё себе не нашла? Меня ждёт? Правильно, пусть ждёт“.

Здесь они попали в мотострелковую „учебку“ в Кишах на окраине Ашхабада, включавшую в себя горную подготовку в Келяту в отрогах Копетдага. Пять месяцев сержантских курсов, и вот сейчас, когда колонна бензовозов в охранении БМП, БТР и МТЛБ противотанкового дивизиона (он же „мотолыга“) с установленным на ней АГС-17 вот уже вторые сутки шла через перевал Саланг в направлении Кабула, он сидел на броне шедшей в хвосте каравана бээмпэшки с автоматом между колен. Это была его первая командировка, и Рымову хотелось верить, что доставка груза пройдёт без происшествий.

Колонна была смешанной, вместе с русскими шурави (под одну гребёнку афганцы называли так всех советских воинов, невзирая на их национальность) охрану осуществляли и сорбозы — правительственные афганские войска. Правда, немногочисленные, всего пара взводов, да и храбростью местные не отличались. Так что если и на кого была надежда, то как раз на русских шурави.

Сегодня, переночевав в маленькой деревушке Тагхар, вышли рано утром, по холодку, но сейчас, после нескольких часов пути, когда беспощадное апрельское солнце упорно ползло в зенит, в бушлате становилось жарко. Хотелось снять его и желательно постелить под задницу, которая от тряски на металлической поверхности ныла уже нещадно. Был, конечно, вариант ехать внутри машины, но недаром бээмпэшка имеет ещё и нелестное прозвище „Братская Могила Пехоты“: один душман (тогда их моджахедами ещё не называли) при удачном выстреле из гранатомёта в десантный отсек мог „похоронить“ всех, кто там находился. Да и обзор с брони лучше, чем больше глаз — тем выше вероятность того, что кто-то заметит притаившегося в кустах на склоне бандита. Хотя такое, говорят, случалось редко, аборигены умели так прятаться, что буквально сливались с окружающей местностью. Да и по скалам прыгали, как горные козлы, куда там нашим в их ботинках — альтернативе зимним „кирзачам“. Недаром максимум через полгода многие переобувались в кроссовки. Отслужившие год и больше поделились опытом, что кроссовки можно купить на любом более-менее приличном местном рынке. А ещё лучше — устроить как бы случайную поломку БМП или БТР рядом с магазином типа сельпо, в котором ассортимент зачастую бывал не хуже, чем в советской „Берёзке“. Духанщику в зубы — и часть товара за считанные минуты перекочёвывала внутрь боевой машины. После этого вся рота курила „Мальборо“ и глушила „Наполеон“, а музыку слушала исключительно из „Панасоника“. До той поры, пока замполит всю эту „черешню“ не конфисковал, разрешая оставить только кроссовки и что-нибудь из одежды.

А в данный момент Алексей думал о том, что напишет в следующем письме матери, учитывая, что каждое письмо из Афгана подвергалось перлюстрации. Тут обычно все пишут одно и то же: служба идёт, всё хорошо, Ну и правильно, незачем лишний раз тревожить родных. Вот после дембеля можно и рассказать… Если, конечно, будет желание.

Сейчас по правую сторону по ходу движения колонны возвышалась практически отвесная стена, слева шёл крутой обрыв, под которым несла свои воды речушка с непонятным названием Баклин, и с той же стороны впереди виднелась поросшая густым кустарником возвышенность. Чем ближе к ней, тем тревожнее становилось на душе у Рымова, он легко мог представить, как в этих кустах прячется целая банда душманов. И когда голова колонны начал втягиваться в это короткое ущелье, где-то впереди раздался взрыв. Шедший первым БТР тут же вспух огненным цветком. Следом рвануло метрах в десяти от них, и сидевший рядом с ним Витька Пискунов, призвавшийся из Гатчины, дёрнулся, и начал медленно сползать с брони, зажимая ладонями рану на шее, а кровь хлестала сквозь пальцы, обагряя красным „разгрузку“. Алексей смотрел на него, как зачарованный, даже не делая попытки удержать товарища, когда он свалился с брони на каменистую дорогу.

Кто-то отчаянно завопил: „Ду-ухи-и-и!“. Он не видел, кто его столкнул с брони, кажется, это был сержант Султон Маматкулов, которому до дембеля оставалось полгода. Столкнул, и тут же свалился рядом с ним, и потянул за собой, под днище БМП. „А если водила даст по газам, нас же гусеницами может расплющить“, — мелькнула в голове тревожная мысль. Мгновение спустя снова рвануло, и в этот раз совсем близко, отчего каменная шрапнель прошлась по борту бээмпэшки, и они с Маматкуловым синхронно, как черепахи в панцирь, втянули увенчанные касками головы в плечи. Тем не менее, один из камешков успел царапнуть по щеке. Алексей приложил к ней ладонь — на ней остался красный мазок.

— Ерунда, царапина, — успокоил повернувший к нему голову Маматкулов.

Таджик выставил наружу ствол АКМ и водил им из стороны в стороны, выискивая цель. Наконец определился и дал короткую очередь куда-то вверх.

— Рымов! Маматкулов!

Кто там их зовёт? По голосу вроде как капитан Полозков. Опередив никуда не спешившего Маматкулова, он наполовину выполз из-под днища БМП, и точно, комроты сидел у колеса соседнего бэтээра, опираясь на одно колено, с автоматом в руках. Увидев младшего сержанта Рымова, крикнул, но чуть спокойнее:

— Вы чего там отлёживаетесь? Давай ползи к БТР связи, узнай, вызвали они поддержку с воздуха или всё ещё ждут приказа. Если что, скажи, я дал такой приказ, иначе без авиации нам хана.

— Так ведь горы, я слышал, что тут рация не ловит…

— Ты, твою мать, не умничай, а выполняй, что тебе старший по званию приказывает.

— Есть выполнять, товарищ капитан, — без особого энтузиазма отрапортовал Алексей.

И как в этом аду доползти до БРТ связи, которая находится где-то в середине растянувшейся на добрый километр колонны? Ему очень не хотелось вернуться домой „грузом-200“, в запаянном цинковом гробу. Инстинкт выживания ценился здесь куда больше, чем глупая храбрость, но и выглядеть трусом в глазах товарищей было ниже его достоинства. Да и под трибунал можно легко залететь, дослуживать в дисбате, понятно, не так страшно, но тоже хорошего мало.

И потому, невзирая на свистевшие вокруг пули и периодически гремевшие взрывы, он пригнувшись, короткими перебежками, стараясь держаться ближе к отвесной каменной стене, за бортами машин, отделявших его от страшной горы, посылавшей в бойцов смертоносную россыпь свинца и гранат.

Вот, кажется, и БТР связи… Он замолотил кулаком по борту, и когда уже собирался лезть наверх, к люку, тот открылся и из него показалась голова сержанта-связиста со смешной фамилией Тараканчиков.

— Ну чего долбишь? — крикнул тот.

— Полозков велел передать, чтобы вызывали поддержку с воздуха.

— И так уже вызываю, только сигнал, сука, ни хера не проходит.

В это мгновение половина головы Тараканчикова странным образом исчезла, оставив вместо себя маленькое красное плато, под которым виднелись нос и нижняя часть лица. Ещё несколько секунд безголовый связист сидел в прежней позе, а затем провалился внутрь БРТ.

Алексей подумал, что его сейчас вырвет, но невероятным усилием воли справился с позывом. Он присел на корточки, спрятавшись за большим, пыльным колесом. Наверное, нужно было попытаться проникнуть в бэтээр и всё же попробовать наладить связь, в общем-то, он представлял, как это делается, видел, как управляться с тангеткой микрофона. Но при одной только мысли о том, что там ему предстоит столкнуться с почти безголовым Тараканчиковым, младшего сержанта едва не вырвало.

Он пополз к корме БТР, осторожно выглянул из-за севшего на обод колеса, пробитого то ли пулей, то ли осколком. Дела обстояли плохо, горели бензовозы, повсюду лежали тела убитых и раненых, отстреливались уже единицы. В кого, куда стрелять — Алексей не имел ни малейшего представления.

Он прижался к колесу спиной и закрыл глаза, продолжая сжимать побелевшими от напряжения пальцами цевьё АКМ. Он не знал, сколько прошло времени, но в какой-то момент вдруг наступила оглушительная тишина. Но нет, вот послышался чей-то стон, затем ещё чей-то, уже с другой стороны, кто-то негромко выругался на русском. А затем раздались другие голоса, Рымов осторожно выглянул из-за колеса и увидел, как между телами убитых и раненых ходят люди, одетые в длинные рубахи и просторные штаны, многие в жилетах, на головах „пуштунки“. Почти у всех в руках АКМ, у двоих гранатомёты. Один из моджахедов перевернул на спину раненого бойца, кажется, того звали Василием, был он из Мурома. Душман достал нож и, как ни в чём ни бывало, отрезал ему сначала левое ухо, потом правое, сунув их себе в холщовую сумку. Затем одним движением перерезал раненому горло. Вася захрипел, дёрнулся пару раз и затих.

Рымов словно зачарованный наблюдал за тем, как смеющиеся афганцы отрезают у раненых уши, прежде чем добить, отрезают уши и у мёртвых, обыскивают тела, что-то обсуждая на своём гортанном наречии.

„Сейчас они увидят меня и тоже, как Ваську, как других пацанов — ножом по горлу“, — закралась в голову мысль, от которой ему невыносимо захотелось оказаться где-нибудь далеко, где нет ни духов, ни этих проклятых гор.

Но вдруг он почувствовал, как страх в его душе уступает место ярости. Что ж он, будет как агнец на заклании, покорно ждать, пока ему перережут глотку? Можно, конечно, приставить ствол „калаша“ к подбородку и нажать на спусковой крючок. А можно попытаться дорого продать свою жизнь. Главное — не дастся живым, Рымов из рассказов старослужащих знал, что бандиты делают с пленными шурави. Двум смертям не бывать, как говорил капитан Полозков, а одной не миновать. Уж лучше уйти с высоко поднятой головой.

Дальше всё было словно не с ним, словно во сне. Он помнил, как, что-то крича на одной ноте (кажется, он вопил „Ура!“), выскочил на дорогу, увидел перед собой душмана с окровавленным ножом, который тоже начал что-то кричать, и выпустил по фигуре в белой рубахе длинную очередь. Ещё почему-то подумал, как тот в такой грязи умудрился её не испачкать? Помнил, как пролегла по этой рубахе тёмно-красная полоса, краем глаза увидел, как поднимают стволы своих АКМ душманы и дальше как-то так само получилось, что ноги понесли его к краю обрыва. Прыгнул, ожидая удара о камни и боли в сломанных костях, но всё же лучше так, чем лежать с перерезанным горлом и отрезанными ушами.

На его счастье, в этом месте речушка сужалась, и глубина её оказалась достаточной для того, чтобы он, рухнув с высоты около пятнадцати метров, не разбился о каменистое дно. Вынырнул ниже по течению, отплёвываясь, не замечая холода горной воды, всё ещё не веря в своё чудесное спасение. Воды реки несли его прочь от горящих бензовозов и страшных душманов, столпившихся у края обрыва и размахивавших руками. Видели они, как он вынырнул или посчитали утонувшим? Плевать, не стреляют по нему — и уже это радует. Минут десять спустя впереди появилась отмель, из последних сил выбрался на неё и долго лежал с закрытыми, приходя в себя. В этот момент ему было плевать даже на то, если вдруг душманы отправились вдоль реки, чтобы найти его, живого или мёртвого. Потом встал, слил воду из ботинок, отжал одежду, снова натянул на себя. Подумал, что под ползущим в зенит солнцем через десять минут она уже станет сухой, и стал карабкаться наверх, выискивая ведущую наверх тропу. Кое-как выбрался на автодорогу, тяжело дыша, оглянулся. Где-то за горой в небо поднимались чёрные столбы дыма — это догорали бензовозы.

Обратно дороги нет, там душманы, значит, нужно двигаться в сторону Кабула. И он побрёл, механически передвигая ноги. Ещё раз ему повезло, что через полтора часа навстречу попалась шедшая порожняком из Кабула колонна…»

Для начала сойдёт, думал я, откладывая тетрадку в сторону. Может, на взгляд воина-афганца из будущего, тут и было к чему придраться, но пока этих воинов ещё и в помине нет, а может, если история пойдёт по другому руслу, то и не будет. Дальше по тексту идут воспоминания героя о том, с чего начался афганский конфликт, и как американцам во многом благодаря усилиям Бжезинского удалось втянуть в него СССР. По сюжету Рымов хоть и не политолог, но достаточно образованный человек, ленинградец, что уже ко многому обязывает. Надо же мне как-то читателю грамотно подать информацию! Далее герой через призму своей жизни вспоминает кончину Брежнева, приход к власти Андропова, «хлопковое дело», рейды по кинотеатрам, Горбачёва, сменившем ушедших одного за другим Андропова и Черненко. По мнению героя эссе (и по моему, соответственно), Горбачёв остался в народной памяти человеком, развалившим Советский Союз, державу, с которой считался весь мир. Причём дорога в ад, как часто случается, оказалась вымощена благими намерениями. Под лозунгом «Ускорение. Гласность. Перестройка» страна уверенно шагала к закономерному финалу. Понятно, что-то нужно было менять, необходимость этого давно назревала, и в первую очередь в экономике, но не такими методами, которыми это делали Горбачёв и его окружение. Можно даже предположить, что он оказался марионеткой в руках Яковлева, за которым прочно закрепилось прозвище «Прораба Перестройки».

Цель моего произведения — дать чёткое представление о том, что случится со страной и миром в ближайшие тридцать лет с небольшим лет, вплоть до начала 2000-х. По мере сил указал точные даты важных событий, которые не дадут усомниться в том, что автор текста как минимум ясновидящий, и к его словам желательно прислушиваться. В том числе произошедших до того момента, как Брежнев под давлением своего не совсем умного окружения дал приказ советским войскам пересечь границу с Афганистаном.

Польша — это отдельная тема. Коммунистическое руководство во главе с Эдвардом Гереком делало ставку на нейтрализацию протестов за счёт повышения уровня жизни в стране. 1970-е годы были отмечены беспрецедентным взлётом доходов населения ПНР. Эта политика осуществлялась прежде всего за счёт экономического субсидирования из СССР, вылившееся в миллиарды долларов. Тем не менее, это не помешало в 1980-м забастовке на гданьской судоверфи, и в дальнейшем «Солидарность» успешно дестабилизировала обстановку в стране.

Создание эссе заняло у меня ровно три дня, и было готово аккурат к 31 декабря. За эти дни я однажды виделся с Ингой, мы гуляли по вечернему скверу под хлопьями тихо падавшего сверху снега, болтая о всякой ерунде, а потом стояли и долго целовались. Перед тем, как расстаться, договорились, что в новогоднюю ночь после посиделок с домашними встретимся на улице. Чтобы встреча прошла ярко, я заранее купил с десяток хлопушек и бенгальских огней. Ну и на подарок раскошелился, то, что я привёз из Ташкента, я новогодними подарками не считал. Не забивая голову выбором новогодних презентов, купил Инге и маме парфюм, естественно, разный, в зависимости от их предпочтений. Невольно в голову закралась крамольная мысль, сколько я уже потратил за эти месяцы на подарки Инге, но я тут же прогнал её прочь — для любимой девушки, которая к тому же отдалась мне, будучи девственницей, ничего не жалко. А если учитывать возможную помощь её отца в получении моей семьёй новой жилплощади, то все эти подарки кажутся просо детской шалостью.

Кстати, накануне Нового года мы как раз на эту тему пообщались с Михаилом Борисовичем.

— Я посмотрел документацию, — сказал Козырев, — ваш дом ещё только проектируется Ориентировочное начало строительства — лето-осень 1979-го. Поэтому предлагаю на выбор две двухкомнатные квартиры из резерва в этом районе. Обе, правда, из вторичного фонда, но дома сталинской, причём послевоенной постройки, они ещё сто лет простоят. Один дом на углу улиц Горького и Володарского, квартира на втором этаже, не угловая. Второй адрес — на Московской, напротив Мясного пассажа. Там уже третий этаж, тоже не угловая. Я уже был по обоим адресам, теперь нужно вам посмотреть. Ну что, будете глядеть?

— Спрашиваете!

— По воскресеньям твои родители дома? Тогда 8 января где-нибудь в районе обеда пройдёмся по адресам, прикинем, что к чему. Только не забудь предупредить родителей.

Естественно, предки — мама в первую очередь — от такой новости заметно приободрились.

— Как ты, сын, вовремя ту девчонку спас, — сказал батя. — А если бы утонула, мы бы так и жили в этой халупе.

— Ну ты, бать, как скажешь…

— Боря! — с укоризной посмотрела на него мама, — Ну что ты такое говоришь?!

— А я что, я ничего, — пошёл сразу на попятную отец.

31 декабря в СССР был рабочим днём, правда, укороченным, так что в районе трёх часов дня родители уже были дома. Я к тому времени успел смотаться к бабушке, поздравить её с наступающим праздником. Жалко, конечно, бабулю, одной приходится встречать Новый год, предлагаю на такси отвезти её к нам, а 1-го числа я бы так же, на таксомоторе отвёз её обратно.

— Да чего я у вас там под ногами путаться буду, — машет она сухонькой ладошкой. — К тому же я и не выдержу, ещё до Нового года спать лягу.

Понятно, придумала для меня причину, чтобы не ехать, не создавать, так сказать, дискомфорт своим присутствием. Хотя я бы мог переночевать на раскладушке, уступив ей свою кровать, если уж на то пошло. Но, скрепя сердце, соглашаюсь с доводами бабушки.

Мама, с новой причёской после визита к Татьяне, ещё накануне начала готовить ингредиенты к новогодним блюдам, сейчас же наступал завершающий этап. Около десяти вечера на стол в комнате постелена праздничная скатерть, на которую стали водружаться вазы и тарелки с оливье, свекольным салатом, селёдкой под шубой, холодцом, мясной и сырной нарезкой, мандаринами, и прочими атрибутами праздничного стола. Батя всё ходил вокруг и около, потирая ладони при взгляде на поллитровку «Столичной». Бутылка «Советского» шампанского, которое по случаю праздника мне будет разрешено пригубить со взрослыми, пока стояла в холодильнике. На горячее у нас сегодня курица из духовки в майонезе.

От меня никакой помощи не требуется, поэтому я сижу перед телевизором, смотрю Телевизионный театр миниатюр «13 стульев» с Михаилом Державиным, Спартаком Мишулиным, Ольгой Аросевой, Борисом Рунге, Юрием Волынцевым и прочими звёздами театра и кино. Альтернатива на второй программе ЦТ в данный момент — «Дом Островского», понятно, в пользу какого канала делается выбор членами нашей семьи. Без десяти полночь телеведущий Игорь Кириллов зачитывает обращение к советскому народу от лица Генерального секретаря ЦК КПСС, после чего бьют куранты и мы поднимаем бокалы с шампанским.

— Все успели загадать желание? — спрашиваю я.

Я загадываю, чтобы роман всё же издали, пусть даже в «Юности», и второе — получение квартиры. Сам себе сделал неплохой подарок к Новому году, выиграв первенство СССР. С Ингой, надеюсь, наши отношения будут развиваться по восходящей. Кстати, через пять минут мы с ней встречаемся возле её подъезда.

Маме вручаю коробку рижских духов «Диалог», этими, в отличие от привезённых из Москвы французских, которые она берегла как зеницу ока, не жалко было пользоваться каждый день. Хотя, чтобы их достать, мне тоже пришлось отстоять очередь в нашем ЦУМе.

Говорю родителям, что отлучусь на часочек, они уже в курсе, куда и с кем, понимающе кивают, ну может и им тут без меня не будет скучно. Вон как батя мамку приобнимает, она аж покраснела от смущения. Одеваюсь, подмышку сую коробку шоколадных конфет, в карман — тоже парфюм, «Чайная роза», с нежным, лёгким запахом, для девушки самое то.

На улицу высыпают многие, слышатся крики «С Новым годом!», повсюду царят веселье и смех. Инга заставляет себя подождать пару минут, наконец, появляется в дублёнке, которая ей очень идёт. Я протягиваю ей сначала духи, за которые удостаиваюсь нежного поцелуя, потом коробку конфет. Инга она не знает, куда её сунуть, домой возвращаться неохота.

— Там съедим.

Там — это на площади Ленина, где в эту ночь главное веселье. Здесь гуляют человек сто, кто-то даже с детьми, и мы присоединимся к всеобщему веселью. Хорошо в такие моменты верить, что следующий год станет лучше прошлого, хотя последние четыре месяца с тех пор, как я угодил в своё 15-летнее тело, плохими бы уж точно не назвал.

Дед Мороз и Снегурочка заводят хоровод вокруг главной ёлки Пензы, мы в него тоже включаемся. Потом открываем коробку конфет, угощаемся сами и угощаем других, незнакомых, но в эти мгновения словно бы родных людей. Мы целуемся, я чувствую ан своих губах вкус шоколада, то ли от съеденного мною, то ли от съеденного Ингой…

— Молодые люди! Тут же дети, а вы у всех на виду целуетесь, это аморально. Давайте, прекращайте!

Ну здрасьте, приехали… Дружинники пожаловали — коренастая тётка с двумя мужиками, всем троим примерно под пятьдесят, на рукавах красные повязки с белыми буквами ДНД. Такие вот реалии социалистического строя. Правда, по виду, сами уже слегка навеселе, от тётки хорошо так попахивает, но беспокоятся за нашу нравственность. Мы говорим, что больше не будем, тут я вспоминаю про лежащие в кармане хлопушки и бенгальские свечи с предусмотрительно захваченным спичечным коробком. Дружинники идут дальше, а мы с Ингой устраиваем небольшое пиротехническое шоу.

Домой возвращаемся около двух ночи, я провожаю свою девушку до двери её квартиры, где мы страстно, несколько минут целуемся. Я возбуждён сверх меры, и на улице, зачерпнув ладонью горсть снега, тру лицо, потом снимаю шапку и охлаждаю загривок. Фух, вроде полегчало, а то находился буквально в шаге от того, чтобы овладеть Ингой прямо в подъезде. Да и она, судя по выражению её лица, по блеску в глазах и закушенной губе, когда мы, наконец, оторвались друг от друга, готова была пуститься во все тяжкие. Вот только подъезд — место для этого не самое подходящее. Эх, уехали бы её родители, что ли, ещё куда-нибудь на выходные.

1 января — выходной у всей страны. Мама встаёт первая, чем-то гремит на общей кухне, похоже, моет посуду после ночных посиделок. Кое-как открываю глаза. За окном уже светло и падает лёгкий снежок, часы на столе показывают начало девятого. Хочется перевернуться на другой бок, но нельзя — у меня там надломленное ребро. Поэтому ложусь на спину и снова засыпаю, у меня здоровый юношеский сон.

Этот день почти полностью посвящён работе над второй частью романа о похождениях Виктора Фомина. Очень хочется верить — да что уж там, я это знаю! — что первая книга будет пользоваться успехом у читателей, которые с нетерпением станут ждать продолжения. А уж я постараюсь не подвести своих поклонников. Воспоминания Козырева-старшего, который в этот раз станет моим первым читателям, я дополняю эпизодами из когда-то виденных фильмов и прочитанных книг, ну и заодно включаю собственную фантазию. До вечера успеваю накропать целую главу, благо что после обеда родители, дабы мне не мешать, на пару часов исчезают в кино, а остаток дня ведут себя тихо, стараясь даже переговариваться чуть ли не шёпотом. Батя, правда, разочек отвлёк меня от книги, поинтересовавшись, сколько мне заплатят в журнале, на что я сказал:

— Честно? Не знаю… Вот приедем с мамой в редакцию, там нам всё и разъяснят. Но уж, надеюсь, не сто рублей.

— Больше?

Я только вздохнул и покачал головой. Что поделать, такова человеческая натура, денежный вопрос всегда будет оставаться для людей одной из главных волнующих их тем.

Вечером уже мы с Ингой идём в кино, на сегодня у нас запланирован просмотр фильма «Блеф» с Челентано. По пути в кинотеатр со смехом обсуждаем перипетии прошлой ночи, особенно как нас воспитывали дэнэдэшники. Эпизод с поцелуем у двери её квартиры скромно замалчиваем, что тут обсуждать, для нас обоих это сладкое воспоминание, которое покоится внутри наших сердец, и незачем его лишний раз обсуждать.

2 января я наконец-то остаюсь один, причём один во всей коммунальной квартире, так как тётя Маша, сбагрив пацана в садик, тоже сегодня работает. Наслаждаясь одиночеством, хочу весь день посвятить работе над романом. Но в мои планы неожиданно вторгается тот, о ком последние месяца три я старался упорно забыть, вернее, забыть о тех чувствах, которые я когда-то к этому человеку испытывал. В третьем часу дня в дверь позвонили, а когда я её открыл, то увидел на пороге не кого иного, как Верочку.

— Вера Васильевна?!

Я чувствую себя неловко: в квартире горячие батареи, а все щели в окнах надёжно законопачены тряпками и ватой, и на мне только старые треники и майка. Но Верочку, кажется, мой вид ничуть не смущает, такое ощущение, что её голова сейчас занята чем-то другим. Да и глаза почему-то слегка покрасневшие, то ли от недосыпа, то ли ещё от чего.

— Здравствуй, Максим, — говорит она с каким-то отсутствующим выражением лица. — Можно зайти?

— Да, конечно!

Я закрываю за ней дверь и помогаю снять габардиновое пальто с меховым воротником, вешаю на крючок, подсовываю мамины тапочки, которые оказывается ей как раз впору. Предлагаю пройти в комнату, про себя недоумевая, что привело учительницу в наши палестины.

— Ты один? — спрашивает она.

— Да, все на работе.

— А что у тебя с голосом?

— Ломается… Мужчиной, похоже, становлюсь, — хмыкаю я.

— А-а-а, понятно, — наконец-то выдавливает она из себя подобие улыбки. — А я принесла тебе домашние задания. Здесь по русскому и литературе, а ниже задания по другим предметам.

Она вручает мне вырванный из ученической тетради лист, исписанный разными почерками.

— А что ж вы сами пришли? — спрашиваю. — Могли бы кого-нибудь из ребят заслать.

— Мне не трудно, да и надо же посмотреть, как живут мои ученики.

— Пока скромно, сами видите, обретаемся в коммуналке… А может, чайку? С морозцу-то?

— Чайку? — переспрашивает она и пожимает плечами. — А почему бы и нет?

Я иду на кухню, ставлю чайник, решая про себя дилемму, одеться мне по-человечески в костюм сборной РСФСР или продолжать щеголять в том, что сейчас на мне? Так и не придя к какой-то чёткому выводу, прямо спрашиваю гостью:

— Вера Васильевна, вас не смущает мой… хм… наряд? Может, мне надеть что-нибудь поприличнее?

— Максим, всё нормально, не переживай… Как, кстати, обстоят дела с твоей книгой?

— Неплохо обстоят, первые главы должны напечатать в мартовском номере «Юности».

— Ого! С удовольствием почитаю. А над чем сейчас работаешь?

— Да вон, — киваю на печатную машинку с заправленным в неё листом бумаги, — продолжение пишу. На этот раз о похождениях главного героя предыдущей книги в лесах Западной Украины, кишащих бандеровскими недобитками.

Мы замолкаем, в воздухе повисает неловкая пауза, которую Верочка нарушает где-то полминуты спустя.

— А твоё ребро как?

— Если сильно не тревожить, то практически не чувствуется. А так в общем, лёгкий дискомфорт, конечно, присутствует… О, закипел, кажется. Вам покрепче? Сколько сахару? Варенье есть… Ну, я на стол поставлю, а дальше как сами хотите, не стесняйтесь. Могу сыр с колбасой порезать. Нет? Ну варенье с печеньками всё равно оставлю.

Пьём чай, я смотрю, как она держит чашку, обхватив пальцами с аккуратным, неброским маникюром, и вижу, что Верочка снова погружена в свои мысли. Не выдерживаю, спрашиваю:

— Вера Васильевна, что у вас случилось? Вроде у всех новогоднее настроение, а вы какая-то задумчивая. Даже, я бы сказал, грустная.

— Что, сильно заметно?

Она часто-часто моргает, как будто собирается расплакаться, но всё же справляется со своими эмоциями.

— Да уж заметно, — говорю я, жалея, что вообще задал этот глупый и бестактный вопрос.

— Это ничего, это у меня… У меня некоторые проблемы личного характера.

— С женихом повздорили?

Да вот же блин, ну почему у меня всегда так — сначала говорю, а потом думаю! Стоило мне спросить, как из глаз Верочки полились слёзы. На этот раз она уже не сдержалась, сидела, хлюпая носом, и размазывала платком тушь вокруг глаз. В моей жизни, ясное дело, встречались и плачущие женщины, и к каждой нужен был свой подход.

— Вот, выпейте!

Я протянул ей стакан с набранной из-под крана водой.

— Спасибо, — продолжая всхлипывать, произнесла Верочка.

Пока она пила, её зубки мелко стучали о край стакана — руки ещё подрагивали. Я сидел рядом, не зная, что ещё можно предпринять. А потом моя рука как-то сама по себе обняла Веру, и её голова оказалась у меня на груди. Она и не думала как-то сопротивляться, напротив, мне как мне показалось, с готовностью прижалась ко мне.

— Всё будет хорошо, — тихо говорил я, поглаживая волосы уже переставшей всхлипывать учительницы. — Ну, поругались, ну с кем не бывает, обычное дело, все люди периодически ссорятся, а потом мирятся, вот увидишь, он ещё будет у тебя просить прощения. А в качестве извинения преподнесёт огромный букет цветов. Ты какие любишь? Розы, астры, лилии? Или полевые ромашки?

Как-то само собой получилось, что я перешёл с ней на «ты», но Верочка этого, казалось, даже не заметила.

— Какие розы, он к другой ушёл, — прошептала она полным безысходности голосом. — Сделал мне подарок на Новый год… Я вчера весь день проплакала. Думала, вроде как успокоилась, приняла как данность, а сейчас вот снова.

Она вновь было всхлипнула, и я снова провёл пальцами по её волосам.

— Ну будет уже, будет… Ситуация, прямо скажем, грустная. Хотя, честно скажу, даже не представляю, как такую девушку можно бросить. Да будь я лет на пять хотя бы постарше — приударил бы только так. Вот ей-богу!

Верочка отлипла от моей груди и посмотрела мне в глаза.

— Максим… Ну что ты такое говоришь, ты же мой ученик.

— Так я ведь гипотетически! Можно же помечтать, — улыбнулся я с совершенно невинным видом, старясь ободрить Веру.

— Если гипотетически, то и я могла бы влюбиться в тебя, — теперь и на её лице проступила лёгкая улыбка. — Ты вон какой, везде успеваешь: и песни сочиняешь отличные, и книги пишешь, и в боксе первые места занимаешь. Да и сам довольно симпатичный молодой человек, а по виду тебе можно и все семнадцать дать.

Вот же ёлки-палки, а ведь возбуждаюсь. Чувствую, как мой боевой товарищ вытягивается по стойке «смирно», и ничего не могу с этим поделать. Невольно краснею, а Вера тем временем, чуть касаясь кожи, проводит кончикам пальцев по моей щеке, снизу вверх, и я, сам того не желая, лащусь к ней, как кот ластится к руке хозяйки, разве что не мурлычу. Да что же это такое происходит?! Эй, кто-нибудь — остановите же нас! А её пальцы уже касаются моих губ, и я раздвигаю их, обнажая зубы, которыми легко покусываю первую фалангу её указательного пальца. Теперь улыбка на лице Веры становится какой-то провокационной, уголки губ поднимаются вверх, а в глазах, очерченных расплывшейся тушью, пляшут бесенята. Никогда её не видел такой, она всегда казалась мне образцом целомудрия, но сейчас Вера воплощала в себе всю чувственность, на которую способна женщина в мгновения соблазнения мужчины.

Я не выдерживаю, и мои пальцы ныряют в её шевелюру, где стискивают волосы гостьи в кулак. Она закусывает нижнюю губу, закрывая глаза и изгибаясь телом так, что под тонкой блузкой я даже сквозь ткань бюстгальтера вижу её напрягшиеся соски. И мгновение спустя мои пальцы уже расстёгивают блузку. В конце концов, оправдываю мысленно себя, я практически нормальный половозрелый самец, и ничто человеческое мне не чуждо. Ну что Инга? Инга — это навсегда, во всяком случае, мне так хочется верить, она выше всего этого, мы с ней близки духовно, а все эти Татьяны и Веры — не более чем эпизод. Одной помог сбросить напряжение, для второй я выступаю в роли утешителя. Как могу — так и утешаю, лишь бы человеку было хорошо.

— Максим, что ты делаешь…

Она совершает слабую попытку оттолкнуть мою руку, пальцы которой пытаются расстегнуть её блузку. Да ладно, только что всем своим видом демонстрировала готовность отдаться, да и сейчас, вон, глаза всё ещё закрыты, губы трепещут в сладостном томлении, грудь высоко вздымается — ну какой тут отступать?!

И я продолжаю своё дело. На этот раз, когда я снимаю с неё блузку, и запускаю пальцы под чашечку бюстгальтера, она молчит… Нет, не молчит, она тихо стонет, и это стон наслаждения, уж можете мне поверить. Я расстёгиваю крючки бюстгальтера, тот падает Вере на колени, и я нежно мну две тугие дыньки. Её груди чуть больше, чем у Инги, я невольно прикидываю, наверное, двоечка с половиной…

И в этот момент мы слышим стук в дверь. У меня тут же всё внутри охолонуло, я вижу в широко распахнутых глазах моей учительницы ужас, она лихорадочно, дрожащими пальцами застёгивает блузку, а я её же носовым платком, смоченным оставшейся в стакане водой, пытаюсь вытереть разводы туши под глазами. Слышу, как кто-то пытается открыть входную дверь ключом, затем давит на дверной звонок.

— Кто это? — дрожащим голосом спрашивает Вера.

— Кто ж его знает, или родители, или соседка, — говорю я.

Визуально вроде всё более-менее прилично, и я лечу к двери. На пороге стоят батя, меховая шапка в каплях растившего снега.

— Ты чего это так долго не открывал?

— Э-э-э, тут учительница пришла из училища, — я показываю на висящее на крючке пальто, — домашние задания принесла, а я дверь закрыл зачем-то, пока мы с ней общались.

— Здравствуйте!

Верочка вышла на общую кухню, и оттуда скромно улыбается отцу. Тот снимает шапку, делает что-то вроде кивка или поклона, больше похожее на втягивание головы в плечи.

— Здрасьте!

— Вера Васильевна, — представляю я гостью, — преподаватель русского языка и литературы. А это мой папа…

— Борис Яковлевич, отец этого оболтуса, — глупо улыбается батя.

— Ну почему же оболтуса, Максим неплохо учится, да и вообще он всесторонне развитый мальчик, думаю, его ждёт большое будущее.

Верочка переводит взгляд на меня, я смущённо пялюсь в пол. Вот ведь актриса, ничем не выдаёт свою недавнюю растерянность.

— Что ж, приятно было познакомиться, я, пожалуй, пойду.

— Может, чайку с нами попьёте?

— Ой, спасибо, только что пила, Максим меня угощал. У вас очень вкусное варенье. Сами делаете?

Ещё и зубы заговаривает! Если не на народную артистку РСФСР, то на заслуженную точно потянет.

Натягивает на ноги сапожки, следом помогаю гостье надеть пальто, прощаемся, после чего поворачиваюсь к отцу:

— А ты чего так рано-то?

— Да сегодня день короткий. Мы с напарником ящики с молоком разгрузили и нас завмаг отпустила. Кстати, держи сумку, там бутылка кефира и три пакета молока, как мать просила… А эта, Вера Васильевна, ничего, симпатичная. Только глаза какие-то красные, как будто плакала. Ты её тут не обижал?

— Шутишь? — хмыкаю я.

Да уж, думаю я, если бы не появление отца, так бы обидел… Хм, Верочка потом долго бы эту обиду вспоминала. А может, и хорошо, что батя пришёл, не дал случиться, так сказать, непоправимому. Кто знает, вдруг у Веры с этим старлеем или капитаном всё ещё наладится, корила бы себя потом за мимолётную слабость. Да и мне, честно говоря. Сейчас было перед собой стыдно, хоть и придумываю на ходу отмазки, но измена есть измена, и если когда-нибудь Инга спросит, изменял ли я ей, приложив руку к сердцу, скажу: «Да ты что, милая, как ты вообще могла такое подумать?!»

Нет, ну в самом деле, то, что случилось у нас с Татьяной, было ещё до близости с Ингой, а значит, не считается. Тем более не я тогда был инициатором. А сейчас меня кто-то свыше уберёг от первой измены, пусть мы с Ингой ещё и не расписаны.

8-го января, в воскресенье, наконец-то отправляемся смотреть квартиры. Представляю отцу Инги родителей, те немного смущаются, мама лопочет слова благодарности.

— Право, пока ещё не за что благодарить, — покровительственно улыбается Михаил Борисович.

Мы загружаемся в его «Жигули», едем на угол Горького и Володарского. Угловой дом, внутри тихий дворик, в подъезде попахивает кошачьей мочой. Поднимаемся на второй этаж, Михаил Борисович достаёт из кармана связку ключей и отпирает обитую чёрным дерматином дверь. Нашаривает выключатель, в коридоре на стене загорается лампочка.

— Прошу, — пропускает он нас вперёд.

— Может, разуться? — спрашивает мама.

— Бросьте, отряхнули ноги от снега — и нормально. Тем более тут полы давно не подметали, и тапочек вам никто не предложит.

Прежде чем войти, проверяю дверной звонок — работает. Прихожая размером почти как у Козыревых, имеются даже антресоли. На полу стоит покрытый слоем пыли телефонный аппарат. Поднимаю трубку — тишина.

— Оба дома телефонизированы, — поясняет Козырев. — Но и в этой, и во второй квартире телефоны отключены. В принципе, снова подключить — не такая уж и проблема.

Квартира общей площадью 69 кв. м., жилая — 50 «квадратов», две изолированные комнаты — зал и спальня. Зал приличных размеров, вторая, поменьше, с окном на проезжую часть, может стать моей, если, конечно, мы выберем этот вариант. Мебель имеется, но в минимальном количестве — стол, три стула, на кухне столик и две табуретки. Больше ничего. Ремонт здесь не делали лет десять точно, а то и все двадцать, обои местами ободраны, придётся клеить новые.

Полы паркетные, но старые, местами не хватает паркетинок. Потолки высокие, метра три, так ведь «сталинка», а не какая-нибудь «хрущёвка». Люстры нет, с потолка просто свешивается на шнуре лампочка, которая к тому же оказывается ещё и перегоревшей, что заставляет Михаила Борисовича смущённо крякнуть. На так и день сегодня хоть и не солнечный, но и не пасмурный, можно и без искусственного освещения обойтись.

Зато в санузле свет имеется. Он здесь совмещённый, в смысле санузел, однако просторный, ванна металлическая, колонка не новая, но работает, даёт горячую воду. Сливной бачок стандартный, нужно дёргать за шнур, чтобы смыть в канализацию содержимое унитаза.

— А что с коммуникациями? — спрашиваю я.

— Не сказать, что изношены, но не меняли лет двадцать точно, — честно отвечает Козырев.

Балкончик, на который можно пройти из зала, маленький, одному только уместиться, скорее, он какой-то декоративный. Тем не менее, вижу по глазам мамы, что ей нравится, ну так кто бы говорил, на фоне-то нашей коммуналки. Козырев говорит, что соседи по лестничной площадке приличные, в одной квартире живёт глухая бабка, в другой — престарелая пара, чьи дети давно проживают отдельно, в третьей — семья из трёх человек типа нашей, только там не сын, а дочка 13 лет.

Ещё имеется подвал, ключей от которого у Михаила Борисовича с собой нет, но он точно знает, что за нашей квартирой закреплена кладовка.

— Как вам жилплощадь? — интересуется он, когда мы снова садимся в «Жигули».

— Я бы в такой жить не отказался, — опережая нас с мамой, влезает отец.

— Неплохая квартира, — более сдержанно соглашается мама, — но всё-таки хотелось бы и вторую поглядеть.

— Само собой, — улыбается Козырев, поворачивая ключ в замке зажигания.

Центральная часть дома № 86 по улице Московской, на первом этаже которого располагается магазин тканей, а в будущем будут находиться магазин парфюмерии и косметики, а также свадебный бутик, стоит немного в углублении от двух боковых строений, и перемычки имеют высокие арки. Нас интересует как раз середина здания, и хорошо уже только то, что она чуть дальше от проезжей части. Этот дом кажется мне почему-то более светлым, чем в котором мы только что были, здесь будто бы более приветливая аура, даже не знаю, с чем это связано. Поднимаемся на третий этаж, здесь дверь также обита дерматином, только не чёрным, а коричневым, к тому же в двери с жестяными циферками имеется глазок. Звонок тоже работает, хотя звук и не такой оглушающий, как в квартире, где мы сейчас были. Может быть, это и к лучшему, а то будем каждый раз вздрагивать. Если, конечно, остановим свой выбор на этой квартире.

Метраж — 71 кв. м., жилая площадь составляет 55 «квадратов». Зал — 33 квадратных метра, спальня — соответственно, 22 «квадрата». Комнаты так же изолированные. Высота потолков — 3,2 м. С мебелью тоже напряг, но это не критично. Полы дощатые, однако крепкие. Коммуникации меняли три года назад, и только уже один этот факт заставляет смотреть на квартиру с симпатией.

Балкон с видом на тихий дворик, он немного больше того, что был в предыдущей квартире, ограждение массивное, балюстрада. В совмещённом санузле имеется окно, выходит на кухню. Зачем это придумали — мне не дано понять, но подобное часто встречается и в «сталинках», и в «хрущёвках».

Соседи, опять же, тихие, интеллигентные. Жил тут в соседней квартире один алкоголик, да помер в том году с перепоя вроде как, вселилась семья заведующего продуктовой базой. Тоже есть подвал, но вновь у Козырева нет от него ключей, снова приходится верить на слово.

— Сам бы тут жил, тем более в двух шагах от обкома, — вздыхает Михаил Борисович.

Прибедняется, конечно, но в целом в его словах есть рациональное зерно. Эта «хатка» хоть и поменьше его нынешней квартиры, но ненамного. А месторасположение более чем удачное. Да уж, в XXI веке такое жильё будет стоить заоблачных денег. Мой выбор однозначно в пользу этой квартиры, но «совет в Филях» решаем устроить дома. Тем более что Козырев предлагает не спешить, жилплощадь ни там, ни здесь пока никому отдавать не собираются.

Я на всякий случай, когда мы расстаёмся, интересуюсь, как на такой «подарок» посмотрит его руководство, на что Михаил Борисович загадочно улыбается:

— Руководство в курсе, так что по этому поводу можешь не беспокоиться.

Едва оказавшись дома, заявляю родителям:

— Вы как хотите, а я хочу жить на Московской!

Отец с матерью переглядываются, оказывается, они тоже пришли к подобному выводу. На семейном совете окончательно выбираем второй вариант, он по всем параметрам чуточку, но предпочтительнее углового дома на Горького/Володарского. О чём я на следующий день по телефону Козыреву и сообщаю.

— Хороший выбор, — соглашается он, — что ж, тогда начнём понемногу оформлять документы.

А во вторник вечером, после моего предварительного звонка Полевому, мы с мамой садимся в купейный вагон «Суры» и едем в столицу. Утром следующего дня с Казанского на метро без особых приключений добираемся до редакции журнала «Юность», где в приёмной интересуюсь у уже знакомой секретарши, на месте ли Борис Николаевич. Он на месте, но пока занят, у него летучка, нам предлагают подождать. В приёмной жарко, не выдерживаю, снимаю куртку, мама тоже избавляется от пальто. Минут через пятнадцать дверь кабинета главного редактора распахивается, выходят несколько мужчин разных возрастов и женщина. На ходу что-то обсуждают, а мы тем временем заходим в кабинет.

— Максим! Привет, привет!

— А это моя мама, Надежда Михайловна.

— Очень приятно! Кстати, молодо выглядите, я думал, вы старше, — делает неуклюжий комплимент Полевой. — Присаживайтесь. Может, чайку с дороги? Нет так нет, тогда сразу к делу.

Сначала мы обсуждаем правки, которые Борис Николаевич хотел бы внести в мой текст. Они и в самом деле несущественные, я легко соглашаюсь с его доводами. Затем идёт обсуждение договора. Хотя что тут обсуждать, его условия моей маме кажутся фантастическими. Один авторский лист моего романа в журнале стоит 250 рублей! А их у меня, этих самых листов, насчитали 15 с половиной. Таким образом, общая сумма, которую я получу по итогу выхода всех частей романа, составит три тысячи восемьсот семьдесят пять рублей. Минус подоходный — итого три тысячи триста семьдесят один рубль. Больше, чем за «Гимн железнодорожников», на который я, правда, сил и времени потратил куда меньше. Причём нам сейчас же готовы выплатить аванс в размере десятой части от всего предполагаемого дохода.

— Планируем опубликовать роман в пяти номерах журнала, — говорит Полевой и перечисляет. — Март, апрель, май, июнь, июль. Кстати, вы как, выписываете «Юность»?

К моему стыду вынуждены признать, что не выписываем, но Полевой обещает присылать каждый месяц почтой авторские десять экземпляров. Вернее, не он сам, а редакция, тут есть специально обученные люди. Вручаю ему свои фотокарточку и машинописную биографию в кратком виде, которые он тут же прикрепляет к внутренней стороне титульного листа папки с моей рукописью. Сам договор составляем с главным бухгалтером, когда все печати и подписи проставлены, мама получает на руки аванс в размере трёхсот тридцати семи рублей. Купюры она тут же прячет в кошелёк, а тот засовывает в специально вшитый перед поездкой потайной карман пальто. Она подготовилась к поездке как следует, когда я ей сказал, что могут на руки выдать аванс.

Перед тем, как попрощаться, Полевой интересуется:

— Вторую часть успеешь добить к моменту выхода июльского номера?

— Даже раньше, — обещаю я. — Приближаюсь к середине, думаю, к марту всё уже будет готово.

— А дальше не загадываешь? Какие у тебя литературные планы?

Загадываю ли я дальше? Хм, хороший вопрос… С Витей Фоминым мне, скорее всего, придётся заканчивать. Могу, конечно, устроить своего героя на работу в милицию, ловить преступников, но всё это уже может читателю приесться. Давно греет мысль переписать что-то из своего, написанного в будущем. Понятно, что попаданец в СССР — не вариант, меня и одного тут хватает с избытком. Разве что рискнуть и предложить вариант, в котором герой, как и я, попадает из будущего в «эпоху застоя» и спасает страну от развала. Но публикация такой книге точно не грозит, мне просто настучат по шапке. Мол, с чего это ты тут сочиняешь, что СССР развалится всего через тринадцать лет? Совсем разум потерял? Ну и после этого вполне могут последовать оргвыводы с исключением из ВЛКСМ и потерей прочих ништяков. Катков вон намекал, что после публикации в «Юности» меня могут и в Союз писателей принять, правда, для этого нужно всё же иметь две опубликованные книги. Значит, нужно прикладывать максимум усилий к тому, чтобы моё сотрудничество с «Юностью» не ограничилось одним романом. Интересно, а ограничения по возрасту есть?

В любом случае состоять в Союзе писателей СССР здорово, можно ничем другим, кроме сочинения книг, не заниматься, и не подпадать при этом под статью о тунеядстве. Так после такой книги меня из Союза первым делом и попрут. Ну или вторым, не знаю, откуда раньше, из комсомола или СП. Чего доброго, ещё и из «сталинки» выселят. Так что этот вариант пока точно не катит.

— Борис Николаевич, а знаком вам такой жанр, как фэнтези? — спрашиваю я Полевого.

— Фэнтези? Хм, что-то такое слышал…

— Трилогию Толкиена читали «Властелин колец»?

— Честно говоря, слышал о ней, но в СССР она. Кажется, ещё не издавалась. А ты что, читал?

— Эм-м… ну так, один знакомый пересказывал, — выпутываюсь я, — а ему рукопись с переводом кто-то ещё давал на время.

— Понятно, — хмыкает Полевой. — Ну так что там с этим Толкиеном?

Вкратце пересказываю суть трилогии, и говорю, что у меня вызревает замысел написать что-то подобное, с эльфами, орками, гномами, драконами и прочей атрибутикой фэнтези, но только главный герой — опять же попаданец из Советского Союза, наш с вами современник.

— Хм, интересно, — говорит Борис Николаевич. — И чем он там будет заниматься, в этом Земноводье, наш соотечественник?

Дальше я пересказываю, опять же вкратце, сюжет своего романа «Сирота». Якобы и в этом варианте главный герой не знает своих родителей, воспитывался в детдоме, даже не догадываясь, что его отец — самый могущественный маг Земноводья. Полевой слушает с интересом, да и мама, как я заметил краем глаза, заслушалась, аж рот приоткрыла. Когда я заканчиваю, главред «Юности» качает головой:

— Ну ты и накрутил! И кстати, хоть я все эти сказки с гномами и драконами не очень уважаю, но в твоём варианте, мне кажется, это и взрослые с интересом прочитают.

— Можете не сомневаться, — с довольным видом соглашаюсь я. — «Юность» будут просто сметать с прилавком киосков «Союзпечати».

— Да нас и так сметают, — улыбается Полевой. — Что ж, давай, попробуй, напиши свою… хм… фэнтези, надеюсь, там никакой крамолы не обнаружится.

— Напротив, — заверяю я, — мы с нашим героем если социализм в этом Земноводье и не построим, то уж справедливость точно восстановим.