Выбор. Иное

Глава 14

– Давай, милый, рассказывай мне все-все.

Роберта подперла ладошкой подбородок и с улыбкой приготовилась слушать. Тихий вечер за плотно задернутыми занавесками, уютно в треть накала горит лампа. В комнате полумрак, освещен стол, на нем наш уже привычный чай и пирожные, все-таки я зашел по дороге в кондитерскую. Как же хорошо… На Берте ее домашнее платьице, то самое, бежевое с полосками, что было надето на ней в первый вечер, когда я к ней так неожиданно ввалился. Чудные пушистые волосы так же, как и тогда, светятся под лампой каштановым ореолом.

– Клайд, ну что ты…

– Что?

– Смотришь так, – Берта смущенно оправила платье и провела ладонью по волосам, – перестань.

– Перестать на тебя смотреть? – склоняю голову набок и делаю жалостное лицо.

– Смотри, но…

– Что?

– Я не знаю, – она окончательно смутилась и покраснела, взяла чашку и отпила чаю, закрыв лицо, – рассказывай.

– Ох, сколько всего было, с чего начать… Пожалуй…

– Клайд, я могу поверить, что ты, встретив отца в Денвере и получив его приглашение, решил почитать о производстве воротничков, дабы не выглядеть тут совсем уж олухом поначалу. Кстати, что именно ты читал? Как называется руководство, кто автор?

Мы медленно идем по дорожке вокруг фабричного корпуса, Гилберт решил не разговаривать в офисе. Услышав этот неожиданный вопрос, я не нашелся, что ответить. Впрочем, Гилберт и не ждет ответ, он продолжает.

– Я могу поверить, что ты, приехав сюда и попав в декатировочную, решил выждать и не суетиться, ждал момента проявить себя.

Я молча иду рядом и не отвечаю, монолог Гилберта пока не предполагает ответа, версия изложена, теперь пусть говорит. Не суетиться, как верно заметил только что двоюродный брат.

– Я опять-таки могу поверить, что, получив это отделение, ты решил, что настал подходящий момент и стал готовиться.

Мы дошли до поворота за угол корпуса и Гилберт остановился, повернувшись ко мне лицом. Чуть наклонился и заглянул мне прямо в глаза. А мы похожи, ох как похожи. В другое время, в другом месте мы бы… Наши взгляды скрестились – темная серая сталь и… Мой взгляд, и я знаю, как он выглядит на этом милом юношеском лице.

– Но я не могу объяснить себе другое, Клайд. Может, ты мне поможешь?

Я cлегка отступил, Гилберт подошёл слишком близко. Поймал себя на том, что неосознанно вывел его на расстояние удара, он опасен. И он мне нравится, черт возьми.

– Так задай вопрос, Гилберт.

Он выпрямился и сунул руки в карманы, посмотрел искоса, склонив голову, как будто рассматривает интересный экспонат.

– Хорошо.

Пауза. Я знаю, что он собирается спросить.

– Клайд, как получилось, что ничтожество вроде тебя, которое еще два дня назад пританцовывало не хуже дрессированной собачки перед третьестепенным фабричным начальством и смотрело мне в рот так, что хотелось тебя пнуть…

Гилберт цедил слова с обдуманным холодным презрением, не сводя с меня ледяных глаз. Силен. Я ждал подобного, но чтобы так… Ох, силен, тяжко бьет. Где учили, кто? Но он продолжает.

– Как получилось, что полное ничтожество, которое даже никчемные хлыщи с Двенадцатого называют между собой не иначе как «пудельком Сондры»…

Он заметил, что я вздрогнул, его губы брезгливо скривились.

– Как получилось, что это ничтожество внезапно не просто осмелилось поднять голову, не просто внятно сумело изложить действительно дельные предложения по производству… Как оно внезапно изменилось внутренне настолько, что я готов пожать ему руку прямо сейчас? Ну? Что скажешь, пуделек Сондры? Что скажешь, Клайди-маленький?

Я уже взял себя в руки. ''Пуделек Сондры''? Кто-то метко припечатал, интересно, кто?

– Скажу, что ты не задал свой главный вопрос, Гил.

Они не дрогнув принял обращение по-семейному, чего уж там, раз пошел разговор глаза в глаза.

– Как интересно… И какой же вопрос я избегаю тебе задать, Клайд?

– Почему я явно не собираюсь проявлять свои внезапные таланты на фабрике пылесосов Финчли через всего-то четыре месяца, Гилберт.

Глаза его расширились, он побледнел.

– Ах ты…

– Тихо, братец!

Гилберт набрал воздух и медленно выдохнул, не произнеся ни слова.

– Так, хорошо. Считай, что этот вопрос прозвучал.

– Гил, ты же умный человек. Сам не догадываешься?

Никаких оправданий, никаких развернутых объяснений. Пусть думает и додумывает сам. А я помогу. Аккуратно.

– Клайд, ты уже почти официальный жених Сондры, разве не так?

Я рассмеялся, подбавив в смех обдуманную дозу горечи.

– Ничего подобного, ее родители и слышать не захотят о таком зяте, как я.

– Это всем известно, но когда Сондре исполнится восемнадцать, им придется принять ее решение.

И тут Гилберт понял. Решил, что понял.

– Ты передумал и хочешь с ней расстаться?

Ну, давай. Давай!

– Да.

– Но почему? Она действительно любит тебя, конечно, в ее понимании, но любит!

– А ты не допускаешь мысль, что мне надоело быть «пудельком»?

– Допускаю. В свое время она хотела сделать таким пудельком меня.

– И?

– И с тех пор она меня ненавидит. Опять-таки, в ее понимании. На самом деле и ее любовь, и ее ненависть – игра. Игра в любовь, игра в ненависть. Игра в куклы. Дети играют в куклы. Дети ломают куклы.

Мне показалось или в голосе Гилберта появилась горечь? Он продолжает.

– А когда появился ты, так на меня похожий, возродилась мечта о Гилберте-пудельке. Да! Ты не знаешь, но изначально она задумала игру, игру, чтобы больнее ударить меня.

Я молча угрюмо усмехнулся в ответ. Игра… Перед глазами встал темный дом и в окне одинокая тусклая лампа. Игра… Дети ломают куклы…

– Но девочка заигралась, Клайд. И получила сполна, любовь, чувства, яркие эмоции, романтику. И теперь она получит боль. Наверное, первую настоящую боль в ее беззаботной пустой жизни.

Гилберт заговорил горячо и тяжело, как будто вынося приговор.

– Что же, это будет справедливо.

А у меня перед глазами так и стоит окно и в нем силуэт Роберты. Она сидит одинокая, брошенная на позор, отчаявшаяся. Уже приговоренная к смерти… По щеке ее стекает слеза. Она ждет. Ждет. Да, Сондра ни в чем не виновата, но это будет справедливо. Знал бы Гил, насколько он сейчас прав…

– Да, Гилберт, это будет справедливо.

– Хватит ли у тебя духу, Клайд? Она возненавидит тебя. Она будет ненавидеть нас обоих.

– Мы справимся.

И я протягиваю ему руку. Он несколько мгновений неподвижно смотрит на неё. Руку не убираю, держу твердо, глядя в глаза. Ответный взгляд остается ледяным, но он протягивает руку таким же твердым жестом.

– Не друзья. Запомни это.

– Запомню.

– Иди сейчас домой, завтра начинаем перестройку твоего отделения.

– Гилберт…

– Да?

– Я не приду на обед в эти выходные, не затруднит дипломатично передать дяде?

Он несколько мгновений смотрит мне в лицо, раздумывая. Коротко кивает, резко разворачивается и уходит, через минуту мимо меня пронесся синий автомобиль, успел заметить мертвую хватку пальцев на руле и сжатые губы. Глаза как будто смотрят в прорезь прицела.

Тишина в комнате. Роберта держит чашку двумя руками и задумчиво смотрит на меня.

– Он страшный человек, Клайд. Я боюсь.

– Он несчастный человек, милая. Он испытывает боль. Он знает, что такое страдать.

– Все равно… Страшно…

– Иди ко мне…

Берта нерешительно оглядывается, медленно ставит чашку на стол. Вижу ее смятение, посерьезневшее лицо.

– Устала ты на стуле сидеть, давай ляжешь, а я посижу рядом.

С явным облегчением она вздохнула и улыбнулась, начала собирать чашки и тарелки. Встал и попытался ей помочь.

– Нет, я сама, сиди.

Смотрю, как она хлопочет и еще раз вспоминаю разговор с Гилбертом. Его глаза, горящие ледяным пламенем. Он ненавидит. Кого? Почему?

Тихо прикрылась дверь, та самая, Берта все еще немного стесняется туда заходить при мне. Отхожу к окну и смотрю на темную тускло освещенную улицу. Всего пару дней назад я влез сюда такой же ночью и с того момента прожита целая жизнь.

– Клайд, постой так еще минутку, пожалуйста.

Свет гаснет и слышу, как Берта юркнула в кровать.

– Иди сюда, – громко шепчет из-под одеяла, – садись рядом.

И ее теплая уютная ладонь находит мою руку, ласково глажу волосы, провожу кончиками пальцев по гладкой прохладной после умывания щеке. Берта замирает, остановив меня, ее пальцы накрыли мои…

– Рассказывай дальше, милый.