Выбор Пути

Глава 8 ЭСТАФЕТНЫЙ СУББОТНИК

Бурьян, по осенней поре уже и засохший, был в рост человека, и какого человека! Даже Великий Круминьш мог бы спрятаться в этих зарослях. Сейчас бурьян желто-серый, сухой. Здесь могут водиться тигры и драконы.

Но мы смело шли прорубленной просекой во Второй Лабораторный корпус, кратко — ВЛК. Мы — это первая группа второго курса лечебного факультета Черноземского государственного медицинского института имени Николая Ниловича Бурденко (сказал, и перевел дух).

У всех сегодня вторник — а у нас суббота. Потому что мы на субботнике. На эстафетном субботнике. Эстафетный субботник — это новая комсомольская инициатива. Обычный субботник — студенты дружно куда-то тащат брёвна, метут улицы или сажают деревья. Всем институтом. Не то субботник эстафетный. Это совсем другое дело. Выходит на субботник одна, две, много три группы и делают то, что нужно в данный момент. Через неделю — другая группа, ещё через неделю — третья, и так весь учебный год. Поначалу хотели назвать «перманентный субботник», но кто-то умный заметил, что отдаёт Троцким. Пусть лучше будет эстафетный.

Пусть.

Хозчасть, узнав о новой инициативе, возликовала, и готова была носить Надю Бочарову на руках. Почему её? Потому что она это и затеяла. Комсомольский задор, помноженный на чувство ответственности.

И потому пока все скучают на лекции по биохимии (профессор читает свой же учебник), мы идём наводить порядок во Второй Лабораторный Корпус. Принимая эстафету от первокурсников — они на прошлой неделе прорубили просеку к корпусу.

Институт наш с историей. Решение о его строительстве приняла дума в двенадцатом году. Тысяча девятьсот двенадцатом. Собственно строить начали его в тринадцатом году, как бы в честь трехсотлетия династии. Построили в семнадцатом, к февральской революции. Хорошо строили, добротно, аудитории просторны и воздушны, коридоры и лестницы широки, подвалы сухи и глубоки, в общем, роскошный институт. Кто не придёт, из политехнического ли, педагогического, строительного, технологического и других (институтов в Черноземске много), все в восхищении.

После Брестского мира в Чернозёмск из Дерпта переехал тамошний университет, точнее, медицинский факультет. И осел у нас навсегда. А с университетом приехал и Бурденко. Потом, правда, перебрался в Москву. Великому хирургу — великий город. Но его в Чернзёмске помнят и чтят.

Однако ВЛК — совсем другое. История его много короче, хотя темна и загадочна. Корпус строили сразу после войны, никаких излишеств. Архитектор смотрел на коробку из-под обуви, ею и вдохновлялся. Два этажа, пристройка-виварий, всё предельно просто. Родители Бочаровой в то время учились, и их, тогдашних студентов, иногда выводили сюда на субботники. Но редко: строили ВЛК немцы из пленных, а контакты с немцами были нежелательны. Построили, завезли всякого оборудования, больше трофейного, и лаборатория заработала. Лучшие институтские профессора со своими помощниками трудились в лаборатории. Трудились над закрытой темой, говорили, что помимо оборудования завезли и немецких ученых, но точно не знали, а кто знал — помалкивал. Время такое, длинный язык укорачивал жизнь.

В пятьдесят третьем, во время дела врачей-убийц, многих профессоров с помощниками из тех, кто работал в ВЛК, посадили. Да что многих, считай, всех. А немцев то ли вернули в Германию, то ли ещё куда дели. Лабораторию закрыли. Потом, после смерти Сталина, кое-кого и выпустили, но не всех. Корпус же так и стоял все эти годы за оградой, забытый, заброшенный, бурьян даже не выкашивали. Запустение.

Но сейчас решили: негоже простаивать целому корпусу, да ещё в бурьяне. Страна на подъёме, наука рвется в выси. Выделили деньги на капремонт. А к капремонту тоже нужно готовиться. Освободить здание от всякого разного. Вот мы и будем освобождать. Эстафетно-перманентно.

К сегодняшнему субботнику все оделись попроще. Я пожалел, что никак не куплю джинсы, или даже джинсовый комбинезон — очень для субботников полезная одежда. Но чего нет, того нет. Пока.

Человек из АХЧ нам обрадовался, и тут же указал фронт работ: выносить из здания ящики, это первое, и стулья — это второе. А потом приедет грузовик и всё увезет Куда Надо.

Ящики оказались тяжелыми, килограммов по сорок. Вчетвером разве таскать. Нас, парней, пятеро, четверо носят, пятый в очередь стоит. А стулья оставим девушкам. Один стул не так уж и тяжёл. Осилят.

Что в ящиках? Интересно было не только нам, несколько ящиков были кем-то вскрыты прежде.

Противогазы, вот что было в ящиках. И не простые, а изолирующие, так сказал Женя Конопатьев. В них воздух не фильтруется, а восстанавливается в специальном патроне. Но именно такие противогазы он видит впервые. Неудивительно, противогазы времен войны, поди. Патроны, ясно, давно скисли, да и резина состарилась. Потому на выброс.

Мы и рады стараться. Носим, а сами по сторонам смотрим. Сохранился корпус неплохо. Даже хорошо сохранился. Воздух затхлый, но не сырой. Потёков на потолках и стенах нет. Полы прочные. Мышиного помёта нет. Есть паутина, но ни мух, ни пауков не наблюдается. Полумрак: окна целы, но пыли и копоти за двадцать лет на стеклах скопилось немало.

Носим дружно и весело, вспомнился московский цирк и Никулин с Шуйдиным, таскающие бревно. Кстати, не пародия ли это на товарища Ленина? И кто из этих двоих Ленин? Шуйдин?

Двадцать пять ящиков мы перенесли за два с половиной часа. По шесть минут на ящик. И стали помогать девушкам. Стулья носить нетрудно, но вот отыскать их… Часть комнат просто заперты, это ладно. Раз заперты, нам туда не надо. Но в других комнатах потемки: ВЛК обесточен, мало, что окна запылились, так ещё шторы, плотные, мрачные. И девушкам всё кажется, будто бегают крысы.

Я по крысам невольный знаток, и потому крепко сомневаюсь. Крысы, кончено, существа живучие, но им, крысам, кушать нужно каждый день. И пить. Водопровод в лаборатории отключен, еды никакой, что им здесь делать? И запаха крысиного нет.

В комнатах были и столы, разные — канцелярские, лабораторные, препараторские. Была и химпосуда, и штативы, и бунзеновские горелки, и даже аппараты неясного назначения. Судя по всему, немецкие, сорок четвертого года выпуска. Трофеи. Возможно, портативные рентгеновские установки. Возможно, всякие дарсонвали и диадинамические установки. Возможно…

Собрали мы с полсотни стульев, и хозяйственник, вручив Жене топор, пожелал, чтобы мы эти стулья привели в полную негодность. Нет, не бриллиантов ради, а — положено. При списании вещь нужно сломать. Сделать непригодной для дальнейшего использования. И составить об этом акт.

Стулья, конечно, были так себе. Не музейные, не мастера Гамбса. Но в студенческом общежитии бы пригодились. По одному стулу на комнату, и то не хватит. Женя чуть не плакал, да и мы все загрустили.

Поставил Женя стул на землю, взмахнул топором — и опустил.

— Не могу.

— Ты и курице голову не отрубишь, студент?

— Куриц на то и разводят, чтобы есть, отчего ж и не отрубить голову? А стулья — для того, чтобы на них сидеть. Зачем же их ломать-то?

И никто топора в руки не взял.

Хозяйственник если и огорчился, то виду не подал, мол, не хотите, и не нужно. Но и сам рубить стулья тоже не стал. Просто велел ждать машину на погрузку, а сам куда-то ушел.

Ушел, и ушел. Времени — полдень, джентльмены пьют и закусывают. И леди тоже.

Конопатьева и Шишикина отправили за провиантом в ближайший гастроном. Недалеко. А остальные стали отдыхать. Расселись, благо стульев в избытке, и начали говорить о том, о сём. Земля наша велика и обильна, вот бы еще порядку побольше — стало бы совсем хорошо. А то — рубить хорошую вещь, разве это порядок?

Я послушал, послушал, да и вернулся в ВЛК. Посмотреть повнимательнее, где работали люди двадцать лет назад. И вообще…

Поднялся на второй этаж. Та же тишина, потолки без протечек, умели делать.

Проверил, все ли комнаты заперты. На всякий случай.

Одна лишь прикрыта. Открыл дверь, зашёл. Полутьма, даже на четыре пятых тьма — полуденный свет едва-едва пробивается по краям шторы.

Три табуретки, металлические, винтовые. Стол письменный. Стол секционный малый — мы на таких столах на кроликах острые опыты ставим. Три тумбочки. Книжный шкаф. Лабораторный шкаф с вытяжкой. Пол кафельный. Стены до двух метров тоже кафельные. В общем, обычное помещение, где можно работать с мелкими животными. Лягушек вскрывать, крыс, максимум — кроликов. Гильотинный нож, лотки… Раковины, водяные краны.

Я сел за письменный стол. Машинально открыл ящик. Ничего. Второй — ничего. Впрочем… Я просунул руку подальше. Блокнот. Умеренной толщины, в дерматиновом переплете. Раскрыл. Ага, записи на немецком. В полутьме и видно плохо, и почерк ещё тот.

Ладно, сунул в карман курточки. Курточка у меня брезентовая, с карманами. Для рыбалки. Или вот для субботника.

Собрался уже уйти, но захотелось посмотреть на секционный стол — каков он. Какие новинки. Почему новинки? Потому что в нашем институте, во всяком случае, на тех кафедрах, которые я знаю, оборудование дореволюционное. Рабочее, но дореволюционное.

Стол был накрыт клеенкой.

Я откинул её. Ага, на станке была фиксирована крыса. Чепрачная. Так и есть, ставили острый опыт. За двадцать лет она должна была либо сгнить, либо мумифицироваться. Мумифицировалась. То ли воздух сухой, то ли вводили сильные антисептики, или бальзамирующие составы. Или побочный эффект какого-то опыта?

А станочек неплохой. Тоже немецкий. Неужели и это выбросят? Нужно бы намекнуть на кафедре физиологии, у них-то станки похуже будут. Прямо скажу, никудышные станки.

Наклонился, чтобы разглядеть название фирмы, выгравированное на станке.

И…

Крыса шевельнулась! Едва-едва, да и, фиксированная, она не могла бы шевельнуться сильнее, но она двигалась. Безусловно.

Взял лежащий рядом со станком пинцет, потрогал лапку. Та дернулась — насколько позволял станок.

Первым желанием было побежать, позвать, показать.

Но — стоп.

Есть тайны, прикосновения к которым убивает, вспомнилась строчка из романа. Ладно, я. Что знает один, можно и скрыть. А что знает студенческая группа — выплывет обязательно.

Да, сейчас не пятьдесят третий. Бабушка о том времени рассказывала мало, и уже потому я понял, что было невесело. Совсем. А люди, которые тогда были капитанами и майорами, сегодня полковники и генералы. Пусть буковки и поменялись.

Очевидно, что дело с ВЛК закрыто. Пусть оно таким закрытым и останется. Если, конечно, получится.

Я освободил крысу из станка и положил на пол. Та медленно поползла к санитарному стоку, уходящему в стену, и спряталась в нём.

Возможно, девочки и в самом деле видели крыс. Только не совсем живых. А вот таких.

Я был в перчатках — огородных. Таскать ящики дело занозистое, пыльные стулья — грязное, а руки нужно беречь. Потому никаких отпечатков пальцев нигде я не оставил.

Оставил на пыльном полу отпечатки ботинок, но ботинки у меня самые простые, местной обувной фабрики «Рассвет».

Я аккуратно прикрыл дверь, спустился вниз и вышел под полуденное солнце. Отсутствовал двенадцать минут. Похоже, отсутствие мое внимания не привлекло — все разбрелись по бурьяну, мальчики налево, девочки направо. Природа требует возврата.

Налево, так налево.

А там и добытчики вернулись. Четырнадцать бутылок пива, одна — минералки. И чебуреки. Ещё горячие.

Сытый комсомолец — работящий комсомолец. И когда приехал грузовик, мы быстренько погрузили ящики в кузов. А тут и хозяйственник объявил, что со стульями нужно повременить. Может, их и приспособят подо что-нибудь. Заносите стулья обратно в ВЛК.

Мы занесли. Пятьдесят стульев на пятнадцать человек — пустяки. Мы их поставили в коридоре, к стеночке. Аккуратно. Как в приемной сельского врача, только там два-три стула, а здесь — вон сколько.

— Ну, молодцы! — сказал хозяйственник, запер дверь и сказал, что поставит группе отлично. На субботниках тоже стали ставить оценки, такая вот инициатива.

Надя напомнила, что завтра к девяти на демонстрацию, и все стали расходиться. Немного утомились, что есть, то есть. Ну, и замарашки, не без того.

Я пошёл к вокзалу. Девушки остались в городе. Дела, и с утра на демонстрацию, чего уж разъезжать.

Вероятно, особых последствий не будет. Похоже, о ВЛК, вернее, о том, чем она занималась, все забыли. Иначе кто б нас пустил в здание. Как забыли? Да легко. На излете дела врачей министерство госбезопасности переформировали, Рюмина арестовали и расстреляли, а вместе с ним и эмгабешники рангом пониже тоже… того. Если и остались причастные, то предпочитали таиться, и не ворошить былого. Хорошего ведь не наворошишь, а назад в камеру ох как не хочется.

И второе. Ну вдруг, только вдруг, мне все это показалось? Крыса была совершенно мертвой, а двигалась (не скажу «ожила») исключительно в моём сознании? У меня же крысы — пунктик. Даже пунктище.

Хотя вряд ли. Себе я верю. Хоть и не хочется, а приходится — верить себе.

Ладно. Во-первых, может, всё и обойдется. Во-вторых, если вдруг найдут что-то интересное, если хватятся, если делом займутся большие знатоки, мое слово сторона: таскал ящики и стулья. Будь я один такой, взяли бы в оборот, но, думаю, в ВЛК побывали и побывают сотни. И студентов, и рабочих, и вообще… Всё затопчут, все перевернут… Но от ботинок я всё же избавлюсь. Во избежание недоразумений.

Придя домой, я сказал Вере Борисовне, что пообедаю сам, сейчас и устал, и на субботнике мы перекусили, поздравил с наступающими праздниками, и отпустил. Завтра у нее полноценный выходной. Хотя всё равно придет, скучно ей одной без дела.

Мне тоже было бы скучно. Но дел много. Перчатки и ботинки завернул в газету, купленную на вокзале. Домашние газеты, те, что выписываю, решил не трогать, опять во избежание. Потом душ. С новой сауной я затеваюсь раз в неделю, если девочки просят, а одному мне и душа вполне достаточно. Переоделся в домашний костюм. Галстук выбрал красно-синий, оксфорд. Никого я не ждал, но вдруг кто-то придет, а я без галстука. Нехорошо.

А раз я с галстуком, то всё в порядке. Можно и подумать.

На бабушкиной полке книжного шкафа отыскал скромную книжечку. Скверная бумага, без переплета. «Введение в учение о парабиозе», профессора Николая Заведенского, издание 1921 года. В ней, помнится, было упомянуто об опытах с животными, доводимыми до состояния, неотличимого от смерти, но путем определенных воздействий возвращаемых к жизни спустя дни и недели. Тотальная анестезия.

Я поднялся в мезонин, уселся за стол и раскрыл книжечку.

Вот оно: в состоянии тотальной анестезии подопытные животные, обычно крысы, неделями обходились без еды и воды, переносили охлаждение до минусовых температур, через них пропускали электроток — а потом возвращали в нормальное состояние. Не совсем нормальное — зверьки становились агрессивными, время прохождения лабиринта удваивалось и утраивалось, но сам факт того, что казавшееся умершим животное оживало, требовал дальнейшего углубленного исследования.

Я вернул книжечку на место.

Возможно, в ВЛК как раз и занимались «дальнейшими углубленными исследованиями»? Возможно. Возможно, там исследовали влияние пенициллина на фертильность? Возможно. Возможно, там просто опробовали новый УДЕ? Всё возможно. Но в послевоенное время денег на пустяки не тратили. Готовились к новой войне. Работали над атомной бомбой, над стратегическими бомбардировщиками, над ракетами, тратя колоссальные ресурсы. И восстанавливали промышленность, сельское хозяйство, транспорт, всё восстанавливали. Значит, ВЛК была важным объектом. Почему же её закрыли?

Я взял найденный в столе блокнот. Не стоит его раскрывать, ой, не стоит, кричал внутренний голос. Хоме Бруту тоже кричал, а он не удержался, и посмотрел на Вия.

Не удержался и я.

Раскрыл.