Выдержал, или Попривык и вынес

ГЛАВА VII

Странно казалось намъ видѣть городъ послѣ долгаго пребыванія нашего въ глубокомъ, спокойномъ, почти безжизненномъ и бездомномъ одиночествѣ! Мы ввалились на улицы, полныя суеты, и чувствовали себя какъ бы людьми, упавшими съ другой планеты и внезапно проснувшимися тутъ. Въ продолженіе часа мы интересовались и разсматривали Оверлэндъ-Сити, какъ будто никогда не видали города. Причиною столь многаго свободнаго времени былъ обмѣнъ кареты на менѣе роскошный экипажъ, называемый «мусорный вагонъ», и перегрузка въ него почты.

Въ скоромъ времени мы свыклись съ нашимъ положеніемъ. Мы подъѣхали въ мелкой, желтой и грязной рѣкѣ, южной Платтѣ, съ низкими берегами, съ разбросанными тамъ и сямъ песчаными мелями и съ крошечными островами; это печальный, жалкій ручей, текущій какъ-то особнякомъ посреди громадной и плоской степи, и только благодаря его берегамъ, на которыхъ въ безпорядкѣ растутъ деревья, онъ не ускользаетъ отъ глазъ. Въ то время говорили: «Платта поднялась», мнѣ интересно было бы видѣть обратное, могло ли что-нибудь быть печальнѣе и грустнѣе! Говорили, что опасно теперь переѣзжать ее въ бродъ, вслѣдствіе сыпучихъ песковъ, могущихъ легко затянуть лошадей, экипажъ и пассажировъ. Но почта не могла ждать, и мы рѣшились попытать. Раза два, однако, какъ разъ на серединѣ этой рѣченки колеса наши погружались въ осѣдающій песокъ такъ глубоко, что мы ужасались при мысли потерпѣть кораблекрушеніе въ этой лужѣ, сидя въ мусорномъ вагонѣ и далеко въ степи, когда всю жизнь боялись и избѣгали моря. Но наконецъ мы благополучно перетащились и поспѣшили по направленію къ западу.

На слѣдующее утро, передъ разсвѣтомъ, въ 550 миляхъ отъ Сентъ-Жозефа, нашъ мусорный вагонъ сломался. Пришлось остановиться часовъ на пять или на шесть; мы этимъ воспользовались: наняли верховыхъ лошадей и приняли приглашеніе одной компаніи отправиться на охоту на буйвола. Благородное развлеченіе; съ какимъ наслажденіемъ скачешь по степи свѣжимъ раннимъ утромъ! Къ стыду нашему, охота кончилась собственно для насъ злополучно и позорно: раненый буйволъ преслѣдовалъ нашего попутчика Бемисъ почти около двухъ миль и онъ наконецъ, бросивъ свою лошадь, полѣзъ на дерево. Онъ упорно молчалъ объ этомъ происшествіи въ продолженіе двадцати четырехъ часовъ, но понемногу сталъ смягчаться и наконецъ сказалъ:

— Ничего смѣшного не было и глупо было со стороны этихъ дураковъ смѣяться надъ этимъ. Сначала я былъ сильно разсерженъ, и непремѣнно бы убилъ этого длиннаго, толстаго увальня, называемаго хэнкъ, если бы не боялся при этомъ искалѣчить шесть иди семь невинныхъ, вы знаете, мой старый «Allen» такъ разрушительно понятливъ. Я бы желалъ, чтобы эти бродяги торчали на деревѣ, они бы, небось, не смѣялись тогда. Была бы у меня хотя лошадь стоящая, но нѣтъ, какъ только она увидала, что буйволъ, заревѣвъ, бѣжитъ на нее, она тотчасъ же встала на дыбы. Сѣдло уже стадо спалзывать, я обнялъ шею лошади, прижался къ ней и началъ молиться. Вдругъ она встала на переднія ноги, поднявъ заднія, и буйволъ, увидя такое зрѣлище, остановился, недоумѣвая, роя землю копытами и издавая страшное мычаніе. Онъ, однако же, опять двинулся на насъ и такъ страшно заревѣлъ, что я испугался его близости, но лошадь моя положительно обезумѣла и какъ бы впала въ столбнякъ; я не солгу, если скажу, что она отъ страха встала на голову и простояла такъ съ четверть минуты, проливая слезы. Она положительно лишилась разсудка и не знала и не понимала, что дѣлала. Буйволъ снова сдѣлалъ на насъ нападеніе, тогда лошадь моя, присѣвъ на всѣ четыре ноги, сдѣлала отчаянный прыжокъ и въ продолженіе десяти минутъ скакала быстро и такъ высоко поднимая ноги, что буйволъ въ нерѣшимости остановился, сталъ чихать, кидать пыль поверхъ спины и при этомъ ревѣть, полагая, вѣроятно, что упускаетъ хорошій завтракъ, въ видѣ тысячной лошади изъ цирка. Сначала я былъ на шеѣ, на лошадиной, конечно, а не на буйволовой, потомъ очутился подъ шеей, потомъ на крупѣ, иногда головой вверхъ, иногда головою внизъ, и я вамъ скажу, что плохо и скверно при такой обстановкѣ сознавать близость смерти. Вскорѣ буйволъ возобновилъ свое нападеніе и (какъ мнѣ показалось, хотя навѣрно, не знаю, потому что не тѣмъ былъ занятъ) стащилъ часть хвоста моего коня; но что-то заставляло мою лошадь упорно искать одиночества, внушало гнаться за нимъ и достичь его. И тогда любопытно было видѣть быстроту этого стараго скелета съ паукообразными ногами, а буйволъ погнался за нимъ; голова внизъ, высунувъ языкъ, хвостъ кверху, рыча и мыча и положительно скашивая все по пути, роя землю рогами, швыряя песокъ вихремъ вверхъ! Клянусь, то была яростная скачка! Я съ сѣдломъ снова очутился на крупѣ лошади, съ уздой въ зубахъ и держась обѣими руками за сѣдло. Сначала мы далеко оставили собакъ за нами, потомъ пролетѣли мимо осла-кролика, настигли кайота и достигали уже дикую козу, какъ вдругъ подпруга лопнула и я былъ выброшенъ на тридцать ярдовъ влѣво, а когда сѣдло спускалось по лошадиному крупу, она лягнула съ такою силою, что оно взлетѣло на четыреста ярдовъ вверхъ на воздухъ; дай Богъ мнѣ умереть сейчасъ же, если это не было такъ. Я упалъ какъ разъ у единственнаго дерева, растущаго на протяженіи девяти смежныхъ участковъ (это каждый могъ видѣть простымъ глазомъ). Въ слѣдующую секунду я ухватился за дерево всѣми ногтями и зубами, потомъ, раскорячившись на главномъ сукѣ, проклиналъ свою участь. Но буйволъ въ моихъ рукахъ, если только не придетъ ему въ голову одна вещь; этого-то я и боялся, и боялся весьма серьезно. Съ одной стороны была надежда, что это ему не придетъ въ голову, а съ другой стороны, наоборотъ, шансовъ было мало. Я уже рѣшилъ, что мнѣ дѣлать, если буйволу придетъ это на умъ. Съ мѣста моего до земли было немного выше сорока футовъ. Я осторожно распуталъ ремень съ моего сѣдла.

— Какъ съ сѣдла? Развѣ вы сѣдло взяли съ собою на дерево?

— Взять сѣдло на дерево? Опомнитесь, что вы говорите. Конечно, я не бралъ, никто бы этого не сдѣлалъ. Оно само попало на дерево при паденіи.

— А, вотъ что.

— Конечно. И такъ, я распуталъ ремень и прикрѣпилъ одинъ конецъ къ суку, крѣпость котораго могла сдержать сотни пудовъ. На другомъ концѣ я сдѣлалъ мертвую петлю и спустилъ ремень, чтобы узнать его длину. Онъ спускался на двадцать два фута, ровно на половину до земли. Потомъ я зарядилъ каждый стволъ моего «Allen» двойнымъ зарядомъ. Я былъ доволенъ и сказалъ себѣ: если только онъ не догадается о томъ, чего я такъ страшусь, то хорошо, но если онъ догадается, то будь что будетъ, а участь его рѣшена. Вамъ вѣрно извѣстно, что именно то, чего мы не желаемъ, то большею частью съ нами и случается! Это вѣрно. Я слѣдилъ за буйволомъ съ волненіемъ, котораго никто не пойметъ, не испытавъ такого положенія; я каждую минуту могъ ожидать смерти. У буйвола вдругъ сверкнули глаза. Я ожидалъ этого, подумалъ я; если мои нервы не выдержатъ, я потерянъ. И дѣйствительно, то, чего я боялся, то и случилось: буйволъ полѣзъ на дерево.

— Какъ, буйволъ?

— Конечно, онъ, кто же больше!

— Но вѣдь буйволъ не можетъ лазить!

— Не можетъ, что вы? Если вы въ этомъ такъ увѣрены, то значитъ не видѣли, какъ онъ пытался это сдѣлать.

— Нѣтъ, я даже во снѣ этого никогда не видѣлъ!

— Зачѣмъ же вы тогда болтаете? Разъ вы этого не видѣли, то это еще не значитъ, что оно не можетъ быть.

— Хорошо, согласенъ, продолжайте. Что же вы сдѣлали?

— Буйволъ полѣзъ и поднялся футовъ на десять, но оступился и слѣзъ. Я вздохнулъ легче. Онъ снова началъ лѣзть, поднялся нѣсколько выше этотъ разъ, по опять оступился. Немного погодя рѣшился еще разъ попытаться и на этотъ разъ съ большою осторожностью. Постепенно поднимался онъ все выше и выше, а мужество мое падало все ниже и ниже. Вижу, лѣзетъ, хотя медленно, но лѣзетъ, глаза горятъ, языкъ высунутъ, все выше и выше, передвинулъ ногу черезъ коренастый сукъ и посмотрѣлъ вверхъ, какъ бы говоря: «Ну, дружище, ты мое мясо». Снова лѣзетъ, снова поднимается выше, и чѣмъ выше и чѣмъ ближе, тѣмъ болѣе возбуждается. Онъ находился теперь въ десяти футахъ отъ меня! Я перевелъ дыханіе и сказалъ себѣ: «Теперь, или никогда». Петля была готова, я тихо сталъ спускать ремень, пока не дошелъ до головы животнаго, и потомъ вдругъ опустилъ, и петля какъ разъ окружила шею и затянулась! Быстрѣе молніи я направилъ ему въ морду весь зарядъ моего «Allen». Это былъ страшный грохотъ, который, вѣроятно, испугалъ буйвола до смерти. Когда дымъ разошелся, я увидѣлъ его висѣвшимъ на воздухѣ въ двадцати футахъ отъ земли въ предсмертныхъ судорогахъ, повторявшихся такъ часто, что трудно было счесть! Я, конечно, не остался ихъ считать, но быстро спустился съ дерева и подралъ домой.

— Бемисъ, и все это правда такъ, какъ вы говорите?

— Провались я сквозь землю и пусть умру, какъ собака, если это неправда!

— Конечно, мы не отказываемся вѣрить, не имѣемъ на это права. Но если были бы хотя какія-нибудь доказательства…

— Доказательства! Развѣ я принесъ обратно ремень?

— Нѣтъ.

— Развѣ я привелъ обратно лошадь?

— Нѣтъ.

— Развѣ вы видѣли послѣ того буйвола?

— Нѣтъ.

— Ну, такъ что же еще вамъ нужно? Я никогда не видѣлъ такого подозрительнаго человѣка, какъ вы, и въ такихъ пустякахъ еще.

Я рѣшилъ, что если этому человѣку можно повѣрить, то только оттого, что онъ изъ бѣлыхъ. Случай этотъ напоминаетъ мнѣ объ одномъ происшествіи во время моего короткаго пребыванія въ Сіамѣ, нѣсколько лѣтъ спустя. Между европейскими гражданами одного города, сосѣдняго съ Банкокъ, жилъ одинъ чудакъ, по названію Экертъ, англичанинъ, личность, извѣстная по числу, по изобрѣтательности и по исключительному значенію своего лганія. Граждане часто повторяли его знаменитыя небылицы и все старались «вывести его на чистую воду» передъ чужими, но удавалось это имъ рѣдко. Два раза былъ онъ приглашенъ въ одинъ домъ, гдѣ былъ и я, но ничто не могло соблазнить его на ложь. Однажды одинъ плантаторъ, по имени Баскомъ, человѣкъ вліятельный, гордый и иногда раздражительный, пригласилъ меня съѣздить съ нимъ вмѣстѣ къ Экерту. Дорогой онъ сказалъ:

— Знаете ли, въ чемъ ошибка, въ томъ, что Экертъ подозрѣваетъ и потому на-сторожѣ. Конечно, онъ отлично понимаетъ, чего отъ него хотятъ, и при первомъ намекѣ пристающей къ нему молодежи онъ сейчасъ же прячется, какъ улитка. Это всякій долженъ видѣть. Но мы съ нимъ должны поступить иначе, гораздо хитрѣе. Пусть онъ начнетъ и ведетъ разговоръ, какъ и какой хочетъ. Пусть проникнется мыслью, что никто не желаетъ ловить его. Пусть дѣлаетъ, что хочетъ, тогда, увидите, онъ скоро забудется и начнетъ молоть, какъ мельница, ложь за ложью. Не выказывайте никакого нетерпѣнія, будьте хладнокровны и предоставьте его мнѣ. Я заставлю его солгать. Мнѣ кажется, молодежь эта берется неумѣло за него и потому не достигаетъ цѣли.

Экертъ принялъ насъ весьма дружественно, онъ былъ пріятный собесѣдникъ и замѣчательно порядочный человѣкъ. Просидѣли мы на верандѣ около часу, наслаждаясь англійскимъ элемъ и разговаривая о королѣ, о священномъ бѣломъ слонѣ, о спящемъ идолѣ и тому подобномъ; я замѣтилъ, что товарищъ мой никогда не начиналъ и не велъ разговора самъ, но только поддерживалъ его въ духѣ Экерта, не обнаруживая при томъ никакого безпокойства и волненія. Способъ этотъ начиналъ дѣйствовать. Экертъ дѣлался общительнѣе, менѣе принужденнымъ и все дружелюбно болтливѣе и болтливѣе. Такъ прошелъ еще часъ времени, и вдругъ совсѣмъ неожиданно онъ сказалъ:

— А, кстати, чуть не забылъ! У меня есть кое-что, достойное удивленія. Ни вы и никто другой не слыхали о томъ — у меня есть кошка, которая ѣстъ кокосы! Знаете, обыкновенный зеленый кокосъ, и не только мясо его, но и выпиваетъ молоко. Клянусь, это правда!

Наскоро посмотрѣлъ на меня Баскомъ, взглядъ его былъ понятъ мною.

— Какъ, вотъ интересно, я никогда не слыхалъ о чемъ-либо подобномъ! Это любопытно и просто невѣроятно.

— Я такъ и зналъ, что вы это скажете. Я принесу кошку.

Онъ ушелъ домой. Баскомъ сказалъ:

— Вотъ, что я вамъ говорилъ? Вотъ какъ надо браться за Экерта. Вы видѣли, какъ терпѣливо я выжидалъ и какъ этимъ уничтожилъ всѣ его подозрѣнія. Я очень доволенъ, что мы пріѣхали. Вы не забудьте разсказать объ этомъ молодымъ людямъ, когда вернетесь. Кошка, которая ѣстъ кокосы — каково! Вотъ это и есть его манера: скажетъ самую невозможную небылицу и надѣется на счастье, авось вывезетъ. Кошка, которая ѣстъ кокосы, ахъ, невинный дуракъ!

Экертъ вернулся и подошелъ къ намъ съ кошкою.

Баскомъ улыбнулся и проговорилъ:

— Я буду держать кошку, а вы принесите кокосъ.

Экертъ раскололъ одинъ и нарѣзалъ кусочками. Баскомъ подмигнулъ мнѣ и поднесъ одинъ изъ кусковъ къ носу кошки. Она выхватила, съ жадностью проглотила и требовала еще!

Мы молча ѣхали наши двѣ мили обратно, отстоя далеко другъ отъ друга. Впрочемъ, молчалъ я, а Баскомъ ежеминутно тузилъ и проклиналъ свою лошадь, хотя она вела себя совсѣмъ хорошо. Когда я повернулъ къ себѣ домой, то Баскомъ сказалъ:

— Продержите лошадь у себя до утра и нечего вамъ разсказывать эти пустяки молодежи