ВЫСШАЯ СТЕПЕНЬ ПРЕДАННОСТИ. Правда, ложь и руководство

Глава 4 СМЫСЛ

Я многие годы работал с великими людьми, но двое из самых важных моих учителей жизни и лидерства были женщинами.

В 1993 году, когда закончилась моя работа над делом Гамбино, я сдержал своё обещание Патрис, и мы с семьёй переехали в Ричмонд, место, с которым нас мало что связывало, но где мы с меньшими затратами и более комфортно могли растить детей.

Поработав недолго в юридической фирме, я вернулся к работе в качестве помощника окружного прокурора Соединённых Штатов, на этот раз в столице штата Вирджиния. Та юридическая фирма была замечательной, оплата хорошей, а люди умными, но я скучал по государственной службе, даже с её неудачной мебелью и низкой оплатой. Я не мог сказать этого своим коллегам по юридической фирме, но я жаждал снова быть полезным, делать что-то хорошее для своей общины и быть представителем жертв, которые действительно во мне нуждались.

Моим новым боссом была Хелен Фейхи. Она являлась окружным прокурором Соединённых Штатов, руководителем всех федеральных прокуроров восточной половины штата. Восхождение Фейхи к вершине было необычным и вдохновляющим. Она оставалась дома со своими маленькими детьми, пока те подрастали, затем работала на различных должностях в Министерстве обороны, начиная с машинистки. Всё это время, на протяжении семнадцати лет, она занималась своим образованием, как она однажды сказала в интервью газете: «одна работа, один месяц, один класс одновременно». На самом деле, она так и не отучилась в колледже, но всё равно была принята на юридический факультет благодаря высоким результатам тестов и послужному списку.

Мне было тридцать пять, когда я приступил к работе на Хелен в 1996 году. Я был руководителем отделения в Ричмонде, одного из четырёх подконтрольных Фейхи, и мечтал вдохнуть в него новую жизнь, внеся более существенный вклад во все сферы деятельности, особенно в отношении насильственных преступлений и коррупции в государственном секторе. Побыв помощником окружного прокурора Соединённых Штатов на Манхэттене и партнёром в большой юридической фирме Ричмонда, я считал себя «горячей штучкой», как говаривала моя мама — отнюдь не в качестве комплимента. Возможно неосознанно перенимая характерные черты Руди Джулиани, я был в городе повсюду, и стал в Ричмонде лицом федеральных правоохранительных органов, представляя отделение в местных правоохранительных органах, сообществе и СМИ. Бесплатная еженедельная ричмондская газета вышла с моим лицом на первой полосе, назвав меня «Один из хороших парней» и неверно идентифицировав меня как «окружного прокурора» вместо помощника. Я позировал для этой фотографии в своём офисе в Ричмонде. Хуже того, я ничего не сказал об этом своему боссу. В офисе Руди Джулиани подобный фокус закончился бы очень плохо. Моей первой мыслью при виде газеты со мной во всю первую полосу было, что я покойник, если не завладею каждой копией в городе. Затем я вспомнил, на кого работал. Фейхи была вполне уверена в себе, чтобы желать мне успеха. Она посмеивалась надо мной, что было обоснованно и заслуженно, но чаще она смеялась вместе со мной.

Хелен Фейхи уютно чувствовала себя в собственной шкуре, как, в некотором смысле, мало кто из руководителей. Думаю, что некоторые у неё за спиной высмеивали её как слабую — «она позволяет Коми захватить Ричмонд» — но она точно знала, что делала. Она позволяла мне расти, время от времени мягко похлопывая меня за ушами, чтобы я придерживался курса, и в процессе добиваясь хороших результатов. И её также не особо волновало, что говорили о ней введённые в заблуждение люди, урок, который я очень оценю, когда стану старше. Она ставила интересы команды и важную работу, которую нам приходилось делать, выше своих собственных чувств или беспокойства о репутации.

Наши усилия по уголовному преследованию преступлений с огнестрельным оружием и снижению показателя числа убийств в Ричмонде встречали ожесточённое сопротивление некоторых федеральных судей Ричмонда, считавших дела такого рода неподобающими «федеральному» залу суда. Мне было всё равно, и моей команде в Ричмонде было всё равно. Мы старались спасти жизни, так что с трудом продвигались вперёд, приводя в бешенство одного старшего судью. Он отреагировал, выпустив ордер в отношении Хелен Фейхи, нашего окружного прокурора, за неуважение к суду из-за некоей мелкой административной ошибки: неподачу запроса Службе судебных маршалов США на доставку заключённого к назначенному слушанию. Фейхи не имела никакого отношения к маленьким клочками бумажек, которые мы заполняли для назначения перемещения заключённых. Она типично появлялась в Ричмонде раз в месяц, и не было достаточных оснований для привлечения её лично. Но судья сделал это, чтобы припугнуть нас и её.

Он не знал Хелен Фейхи.

В день слушания по её неуважению к суду, зал суда, коридоры здания суда и улицы снаружи были забиты дюжинами офицеров полиции и федеральных агентов, включая полицейских лошадей и мотоциклы на улице. Фейхи спокойно подошла к столу «обвиняемого» в зале суда и принялась ждать. Судья появился и был так перепуган при виде подобной поддержки правоохранительного сообщества, что принялся разглагольствовать о том, какой проблемой я являлся, совершенно игнорируя Фейхи и выплёскивая свой яд на зрителей, среди которых сидел и я. Затем он закрыл дело против неё. Она считала, что это было весело, сказала нам, что мы поступали правильно, и велела продолжать.

Я обязан всей своей карьерой руководителя вере Хелен Фейхи, не только в меня, но и в себя. Она сияла от достижений своих людей — которые, в свою очередь, любили ей — и мы расцветали от её сияния. У неё хватало уверенности, чтобы быть скромной.

* * *

Но человек, больше всего научивший меня лидерству, это моя жена, Патрис.

Все мы на протяжении жизни встречаемся со смертью. Это неизбежно. У меня были свои встречи, даже после того, как Насильник Рамси остался лишь в моих кошмарах. Так было, например, в то время, когда я навещал Патрис, которая в то время была ещё просто моей девушкой, и в составе Корпуса Мира находилась в отдалённой деревушке в Сьерра-Леоне, в Западной Африке, и едва не умер от малярии. Если бы она не отвезла меня посреди ночи на заднем сидении мотоцикла и буквально не затащила в отдалённый госпиталь, я бы не выкарабкался. Но порой не тогда, когда мы сами встречаемся со смертью, а, скорее, когда смерть забирает тех, кого мы больше всего любим, мы по-настоящему начинаем понимать, как коротко наше время на земле, и почему то, как мы проводим это время, имеет значение.

* * *

Летом 1995 года мы с Патрис жили в доме в колониальном стиле с пятью спальнями на тупиковой улице в планированном микрорайоне[10] Ричмонда. Это было то местечко, где местная пожарная компания пришлёт к вашему дому машину на день рождения ребёнка, где все соседи знают друг друга, где дети проводят бесконечные часы на тихой улице, рисуя мелом дорожки для игр на велосипедах. Наши две маленькие дочки счастливо росли в новом доме, а в 1994 году к ним присоединился младший братик. А затем появился Коллин.

Коллин Эдвард Коми родился 4 августа 1995 года. Он родился здоровым, три четыреста весом, и, как и все дети Коми, длинным. Патрис кормила его в больнице, а наши трое детей навестили и подержали его. Это был замечательный день, который переживали многие родители с новорождёнными. Но к концу дня Патрис почувствовала какую-то перемену в нём. Он стал необычно раздражительным, так что она несколько раз говорила персоналу больницы, что что-то не так. Они заверили её, что с ним всё в порядке, и всё хорошо. Одна медсестра снисходительно сказала этой матери четырёх детей: «У вас просто никогда не было колик у ребёнка».

С ним было не всё в порядке. Мы ещё не знали этого, но маленькое тельце Коллина боролось со смертельной инфекцией. Примерно четверть всех женщин являются носителями бактерий под названием стрептококк группы B. Эти бактерии безвредны для матерей, но могут убить их малышей. Они могут быть достоверно диагностированы ближе к концу беременности и легко вылечены пенициллином во время родов. Но в 1995 году этот протокол проверки и лечения ещё не был обычной американской медицинской практикой. Хотя некоторые больницы и некоторые доктора проверяли на эти бактерии, медицинская ассоциация акушеров ещё не рекомендовала эту практику, и советы штатов по медицине не сделали её стандартом осмотрительности.

На следующее утро у Коллина была высокая температура и острое бактериальное заражение крови, называемое сепсисом. Под специальным уходом в неонатальном отделении интенсивной терапии он боролся девять дней. Вскоре его поместили под искусственную вентиляцию лёгких, аппарат, снова и снова наполнявший воздухом его маленькую грудь. Патрис практически не спала, и часто отключалась, сидя в кресле рядом с ним. Она поясняла, что он девять месяцев слышал и касался её, и нуждается в этом голосе и этом прикосновении больше, чем когда-либо. Так что она сидела рядом с ним, час за часом, день за днём, держа его маленькие пальчики и пев ему колыбельную.

Затем доктора показали нам катастрофические снимки головного мозга. Инфекция уничтожила огромные отделы его мозга. Они сказали нам, что теперь лишь искусственная вентиляция лёгких поддерживала в нём жизнь. Ваш сын умер. Но они не говорили нам, что делать; они хотели, чтобы мы сказали им, отключать ли Коллина от аппарата искусственной вентиляции лёгких. Как мы могли это сделать? Он был там, живой, прямо перед нами, и нас просили сдаться, и дать ему умереть.

Я отправился домой проведать остальных детей. Мои родители оставались в нашем доме. Как обычно в состоянии стресса, я был спокоен, даже немного холоден. Но рассказав маме и папе, что произошло, и какой у нас был выбор, я разрыдался. Не думаю, что они знали, что делать.

Когда я вернулся в больницу, мы с Патрис приняли решение. Посреди неописуемого горя она каким-то образом знала, что ещё необходимо было сделать. Другому нашему сыну ещё не было и двух лет, и он не мог понять, что происходит, но наши старшие девочки могли. Ради них Патрис решила, что они заслуживают, им необходимо знать правду. Когда они узнают правду и смогут принять её, у них появится шанс в последний раз увидеть Коллина. Девочки держали нашего крошку в первые минуты его жизни, рассуждала Патрис. Они должны подержать его и в конце. Его смерть не следовало скрывать от них, иначе горе станет слишком огромным, когда они подрастут. Мне никогда не хватило бы мудрости увидеть это. Показать пяти и семилетней их умирающего новорождённого брата? Кто так поступит? Мудрая женщина, и она сделала подарок нашим дочерям. У них появился шанс попрощаться.

Чтобы подготовить наших дочерей к этому, мы взяли их на пикник и, сквозь потоки слёз, объяснили, что происходит, и почему. Затем моя мама привела девочек в отдельную палату вскоре после того, как отключили аппарат. Патрис держала Коллина и передавала каждой из его сестёр. Девочки по очереди баюкали его и говорили с ним, прощаясь, а затем возвращали. После ухода девочек, я какое-то время подержал малыша, а затем Патрис взяла его. Его мама пела для него, пока он не перестал дышать, и ещё долгое время после этого. Даже теперь для меня трудно описать ту сцену, как мать с разбитым сердцем баюкает своего малыша до конца его короткой жизни.

Мы были очень злы. Если бы Коллин родился у другого доктора или в другой больнице, требовавшей проверку, скорее всего, он был бы жив, потому что Патрис бы проверили в конце беременности и применили лечение во время родов. Но так как он родился у доктора, не поддерживавшего проверку, и в больнице, не требовавшей, чтобы все доктора предписывали её, он умер. Это была какая-то бессмыслица. Патрис углубилась в науку и познакомилась с исследователями из Центров по контролю за заболеваниями и хорошими людьми из Ассоциации стрептококка группы B, созданной теми, кто потерял своих малышей. По всей стране без нужды умирали младенцы, пока медицинское сообщество медленно поворачивалась и меняло свои практики.

«Я не могу вернуть нашего сына», — сказала Патрис, — «но не могу вынести мысль о других матерях, чувствующих ту же боль, что и я. Я должна что-то сделать». — Она обрамила это религиозными терминами, исходя из одной из своих любимых строк из Нового Завета. В послании к римлянам Павел пишет: «Притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу».

Она не могла объяснить, почему любящий Бог позволил умереть Коллину, и отвергала лёгкие объяснения вроде «Божьей воли». Она отвечала, зачастую мне, после того как действовавший из лучших побуждений человек скрывался из зоны слышимости: «Что за любящий Бог хочет убить моего малыша? Не верю этому». Но она верила, что должна была сделать что-то хорошее из своей утраты. Этим хорошим, заявила она, станет спасение малышей других матерей, вынудив всех докторов проводить проверку. Так что она приступила к делу, направив своё горе в национальную кампанию.

Патрис публично написала о нашем сыне и ездила по стране, поддерживая усилия по изменению стандарта осмотрительности. Она приложила усилия к тому, чтобы поговорить с законодательным органом Вирджинии, и ей удалось получить законодательные положения, охватывавшие всеобщее тестирование и лечение стрептококка группы B. Она не делала ничего в одиночку, но её голос, наряду с голосами многих других хороших людей, изменил нашу страну. Сейчас всех матерей проверяют, и их малыши живут. За невообразимо плохим последовало кое-что хорошее. Другие матери никогда не узнают, что могло быть, и так и должно быть.

Устремления Патрис — постараться всё исправить для других — несомненно повлияли на мои собственные взгляды на предназначение закона и системы правосудия, которым я посвятил большую часть своей взрослой жизни. В последующие после смерти Коллина годы я видел много плохих вещей, случавшихся с хорошими людьми, и меня просили помочь объяснить их, и придать этим потерям некий смысл. В 2002 году, когда я вернулся на службу в качестве федерального прокурора Соединённых Штатов на Манхэттене, я стоял в свежевырытой яме на Граунд-Зиро[11], месте, где погибли тысячи, включая сотни тех, от кого не осталось и следа. Я пригласил на это место девяносто двух старших федеральных прокуроров страны. Я объяснил, что те потерянные невинные граждане повсюду вокруг нас, хоть мы их и не видим. Это было место удушающей потери. Это была священная земля.

Цитируя Патрис, я сказал им, что не знаю, почему плохие вещи случаются с хорошими людьми. Я напомнил, что для тех их нас, кто придерживается иудео-христианских традиций, книга Иова осуждает даже саму постановку такого вопроса. Голос сквозь бурю по сути ответил: «Как ты смеешь?» Истина заключается в том, что я не могу объяснить роль Бога в истории человечества. Для этого потребуется понимание, выходящее далеко за рамки потери моего сына, и охватывающее страдания и потери бесчисленных невинных сыновей и дочерей. Я просто не знаю, и я терпеть не могу тех, кто заявляет, что знает. Что я знаю, так это то, чему научила меня Патрис: есть смысл и цель не сдаваться, столкнувшись с потерей, а трудиться над тем, чтобы перевязать раны, облегчить боль и поделиться с другими тем, что ты видел. Наш долг, наша обязанность сделать так, чтобы из страдания вышло что-то хорошее, чтобы в прощании мы обрели своего рода дар. Не то, чтобы каким-то извращённым образом перевести потерю в разряд «того стоило». Ничто никогда не послужит оправданием каких-либо потерь, но мы можем пережить, даже преуспеть, если направим скорбь в цель, и никогда не позволим злу одержать верх. В этой миссии лежит красота и гениальность нашей системы правосудия.

* * *

Мы с Патрис планировали навсегда остаться в Ричмонде. У нас были хорошие государственные школы, и милый и относительно недорогой дом в безопасном районе. После смерти Коллина у нас в 1996 году родилась здоровая девочка, а за ней и другая в 2000. Мы бы растили пятерых детей в Ричмонде. Я бы занимался любимой работой. Мы осели. Затем, 11 сентября, страна была атакована, и мой телефон зазвонил.

Однажды в октябре 2001 года я находился дома после работы и присматривал за двумя младшими девочками. Патрис была в церкви на учредительном собрании женской группы, которую она собирала. Она вдохновенно рассказывала женщинам о том, как состариться вместе. Но оттуда она не могла слышать, как звонит наш телефон. Я услышал его дома и ответил. Человек на другом конце провода сказал, что звонит из Белого дома, потому что президент хотел бы знать, не желаю ли я вернуться на Манхэттен в качестве окружного прокурора Соединённых Штатов, старшего федерального прокурора. Я решил, что это один из моих весёлых друзей, так что, было, ответил, — «Ага, почему бы тебе не поцеловать меня…» — когда тот человек оборвал меня и сказал, что это не шутка. Президенту Джорджу У. Бушу нужно назначить нового окружного прокурора Соединённых Штатов, верхушка Нью-Йорка находилась в чём-то вроде политического тупика, и они решили, что я — подходящая кандидатура: я работал в том отделении, я вёл дела по терроризму, и я устраивал и демократов, и республиканцев. Не соглашусь ли я?

Трудно на таком расстоянии уловить ощущение осени 2001 года, времени единства, целеустремлённости и тревоги в стране. Я ответил, что конечно, соглашаюсь, — «Но моей жены сейчас нет дома. Я перезвоню вам, если она будет против». — Я повесил трубку, забыв про свои обязанности по присмотру, и с готовым выпрыгнуть из груди сердцем вышел на подъездную дорожку к дому дожидаться Патрис.

Спустя какое-то показавшееся часами время, она подъехала на нашем красном минивэне Форд. Она вышла, только взглянула на моё лицо, и спросила: «Что не так?»

«Всё так», — ответил я, стоя на дорожке без своих маленьких девочек. — «Позвонил парень из Белого дома и попросил меня стать окружным прокурором Соединённых Штатов в Нью-Йорке».

Её глаза округлились. — «Ты не можешь сказать нет».

— Я не ответил нет. Но сказал им, что перезвоню, если ты будешь против.

Она заплакала, закрывая лицо раскрытыми ладонями. — «Я возвращаюсь в Нью-Йорк. Боже мой, я возвращаюсь в Нью-Йорк».

Мы возвращались в Нью-Йорк, где всё-ещё дымилась площадка Всемирного Торгового Центра. Я возглавлю 250 прокуроров с сотнями дел, начиная с терроризма и насильственных преступлений, до корпоративного мошенничества, включая то, что станет одним из самых громких дел за мою карьеру.

Патрис открыла боковую дверь минивэна и большая керамическая тарелка с рогаликами, которую она брала в церковь, выскользнула. В мгновение, которое было сложно не воспринять как пророческую метафору, она разбилась вдребезги о дорожку.