Вызов

Около года назад

От сородичей Ро старался держаться подальше. Завидев белобрысые головы, сразу сворачивал с улицы, проверяя, на месте ли капюшон. То могли быть такие же беглецы, или вольные эмигранты, или торговцы, но всегда присутствовал страх наткнуться на военных. Наверное, они не имели дозволения подойти к человеку на улице и арестовать или тут же прикончить (особенно в Ранте, а не у самой границы), но стража порой оставалась слепа к разбирательствам между городскими бандами, так почему бы и алорцев не проглядеть? Или, наоборот, посмотреть, как они друг друга убивают. Не жалко: всё равно чужаки. А если оплатят монетою беспокойство, так вообще красота!

К счастью беглеца, сородичи почти не покидали родину, оттого встретить их случалось не чаще нескольких раз в год. Зато прочих иностранцев в Халасате водилось пруд пруди. В каждом трактире сидели широкоплечие мускулистые ави, готовые лишить работы любого нуждающегося, кроме разве что биста. Но редкий лев или бык забредал в людские харчевни, хотя для них там и держали табуреты и лавки (спинки стульев мешали свешивать хвосты). А если требовались ловкие пальцы за смехотворно низкую плату, то обычно нанимали морфов — мохнатых карликов с восточного побережья, которые всех понимали, но сами говорили на свиристящем языке, похожем на поток междометий. В прислужники и лакеи лучше прочих брали халасатцев: они как никто умели красиво говорить и лизоблюдничать, от них всегда приятно пахло, а об ухоженном виде что и говорить. А на что годились алорцы, не ведал никто. Наверное, только глядеть на всех свысока с раздражающей аскетичной физиономией.

Ро привык, что на него таращатся, пожимают плечами и предлагают поискать работу в другом месте. Чтобы охранять караван, требовалось оружие и более воинственный вид. Чтобы помогать кому-нибудь по хозяйству, лучше оказаться миловидной и кроткой девицей, а не вечно потрёпанным и огрызающимся юнцом. И всё же работёнка находилась, позволяя как можно реже рисковать, срезая кошели молоденьких сидов, транжирящих несметное состояние отцов.

Воровство на Ро плохо сказывалось. Сначала азарт, риск, эйфория от победы или раж поспешного бегства, а после бессмысленное прозябание либо с наполненной кружкой, либо в вонючих трущобах на полугнилом тюфяке. Монеты исчезали, как в руках балаганного фокусника. В основном они уходили на еду, на выпивку, когда хотелось забыться, на приют, когда хотелось согреться, на лекарства, чтобы обработать порезы или задушить кашель, на крышу над головой во время очередного дождя. А бывало накатывало, и Ро кидал последнюю монету какому-нибудь бедолаге, которому в жизни повезло куда как меньше его самого. Только так он мог притвориться, что ещё не опустился на самое дно. Когда в карманах водилось хоть что-нибудь и не нужно было добывать возможность увидеть завтрашний день, на вора и бродягу набрасывались пагубные мысли, и он делал всё, чтобы в скорейшем времени слышать вместо них окрик нанимателя, ветер погони или голодный желудок.

Прожив на улицах Халасата порядка двух лет, Ро усвоил несколько простых правил. Во-первых, не следует бродить по кварталам бистов и действовать зверью на нервы. Во-вторых, нужно десять раз подумать и осмотреться, прежде чем воровать. В каждом районе промышляла какая-нибудь банда, а карманники и жулики знали друг друга в лицо. Не успеешь порадоваться наживе, как тебя зажмут в переулке и в лучшем случае поколотят. Третье правило советовало не доверять сладким речам и не совать в рот ничего любезно предложенного. Те, кто пренебрегали этой мудростью, обычно просыпались в бойцовских ямах, самых гнилых притонах разврата, а то и не просыпались вовсе. Два первых правила Ро усвоил, испробовав на собственной шкуре. О третьем догадался сам, потому всё ещё оставался жив.

В этот пасмурный гадостный день ему не хотелось трудиться. К работному дому он пришёл по привычке: постоять среди законченных нищих и неисправимых пьяниц. Сюда редко заявлялись люди пригляднее, зато на фоне невзрачного сброда алуарский оборванец казался лежалой ватрушкой среди плесневелых сухарей. Ро побродил с полчаса вокруг здания и уже собирался уйти и наведаться в чей-нибудь карман, когда услышал оклик:

— Эй, ты! Белоголовый!

Беловолосой его голова не была, даже когда становилась чистой, но Ро сразу понял, что обращались к нему. Он вскинул лицо и высмотрел приземистого халасатца в двух выцветших кафтанах — один поверх другого. Мужчине пошёл уже пятый десяток, а седых волос у него было больше, чем нитей бахромы на бордовом кушаке. На маститого лавочника он не походил, уж больно незажиточный вид, но и не был совсем уж безрыбным: явно имел за душой и за пазухой не один десяток сардин.

— Уже не первый раз тебя вижу, — начал издалека возможный наниматель, и пришлось выслушивать его словесный поток. — Тут, знаешь ли, лица одни и те же — ни спросу, ни толку. Что ливень, что зной, что туман от дымьяна. Ох, чувствую поясницей, гроза будет! Нет, не подумай, я работника не ищу, но… Эй! Да ты погоди, не отворачивайся! Я слышал, ты письмецо написать способен. Ну то есть по-нашенски, по-халасатски стало быть?

Уже собравшийся уйти, Ро всё-таки остановился и сунул руки в бездонные карманы штанов. На болтуна он посмотрел куда более пристально, пытаясь понять, с чего бы тому просить написать письмо алорца.

— Я бы к Милашу пошёл, да он, собака, — на последнем слове халасатец заозирался, не проходит ли мимо кто-то из бистов-волков, — он, Ликий накажи его жадность, потребует три сардины вперёд. Три! Да где ж это видано⁈

Свалившееся объяснение показалось Ро не очень-то трогательным, но заработать на ужин, несколько минут поводив пером, он всё же не отказался бы. А наниматель всё продолжал:

— Я тогда к торговому дому пошёл, к писарям наведался, но они, соба… негодяи, сговорились! За две сардины я внучку последнему батраку сосватаю! И вот иду и вижу — ты. Видать, Наминэрия мне улыбнулась! А коли так, то и сардины не жалко.

— Можно было просто назвать плату и сказать, что писать, — проворчал Ро и нацепил подобие интереса.

— Пера у тебя, надо полагать, нет, но я дам и перо, и бумагу. Только ты мне честно письмо напиши, не обмани старого человека, — зашёлся таким тошнотным добродушием халасатец, что только чудом удалось не скривиться.

— Идёт. Неси всё сюда, а лучше вон в ту харчевню, — бродяга указал на продуваемую террасу с двумя рядами столов, куда приходили обедать рабочие: две ржанки за миску тушёных бобов.

— Сейчас всё будет, сынок! Храни тебя Светоч! И Дэлл направляй твои руки!

Мужчина суетливо поспешил прочь.

Ро ещё раз обошёл здание и свернул в сторону харчевни. Есть ему хотелось всегда, но торопиться не стоило. Вдруг и правда заплатят сардину, и можно будет позволить себе жаренную свинину. Даже несколько ломтиков на тарелке с маринованным чесноком и булгуром — несказанная радость. Ещё бы спелой хурмой закусить, а не той, какую стащил вчера на рынке. Её он, конечно, доел, чтобы добро не пропадало, но потом минут десять кривился и полоскал рот.

Так Ро и топтался у лестницы, планируя ужин. За стол всё равно не пустят, пока не заплатит. Прошло без малого десять минут прежде чем явился наниматель, оживлённый и падкий на разговор.

— Я этих людоедов всех запомнил! — бросился жаловаться он. — Будто ледский шёлк у них беру, а не бумагу! Нет, я человек не глупый, знаю бумаге цену, но и совесть-то надо иметь, вы, шакалы! — халасатец пробежался взглядом по окружению и выдохнул с неприкрытым облегчением. — Вы, белоголовые, пусть и загадочные — понять вас, что гребные суда по небу пускать! — но старикам не хамите и цену не заламываете. Сказали слово, так то оно и значит. А эти! Вроде и боги у нас те же самые, и воду из одного колодца берём, а дерут, точно волки овцу!

Ро шёл рядом, не перебивая, но как только сел на лавку и водрузил локти на стол, сухо и без предисловий спросил:

— Что писать?

— Ох, да сыну письмецо в Триделе́с. Ты чуток обожди, дай я хоть чай попрошу. С утра на ногах! Тут надышишься смогом, а потом кашель. Пол ночи громыхало и, клянусь тебе, скоро продолжит!

Мужчина обрушился болтовнёй на девушку, что наполняла миски, и своим навязчивым обаянием договорился о чае с корицей и кусочками яблока. Потом он сел напротив и принялся вынимать из сумы всё необходимое.

— Меня зовут Гарсом. Родом я не из Ранты, но вот потянуло на юго-восток. Думал здесь льёт поменьше. Ха-ха! Ох, попутал Ликий меня, легковерного.

Всё это Роваджи слушал вполуха, расправляя перед собой свёрнутый трубкой лист, пододвигая чернильницу и осматривая срез гусиного пера. Он бы не стал притворяться, что ему интересно и тем более кивать и охать в такт, даже посули ему все три сардины.

— Так что писать?

— Писать? Ах, да. Ну, напиши вот так: Здравствуй, сын! Ну то есть Кардам. Имя только напиши, он и так знает, что сыном мне приходится. Спроси, как у него дела. Как жена? Как внуки? Мои внуки, а не его. Стало быть, спроси, как дети. И напиши, что помер его двоюродный дед. Дядя мой по батюшке. Пусть знает. И что мать ему привет передаёт. Просит приехать в следующем году на день Равновесия.

Дослушав, Ро кивнул и стройным внятным текстом изложил прозвучавшее на бумаге.

— Как ловко у тебя получается! — нахваливал Гарс. — И строчки такие ровные! Ты часом не из благородных? Ах, погоди, у вас же сидов не бывает. Ты, парень, послушай старого человека. Какой тебе работный дом? Иди в писари! Заткнёшь за пояс этих стервятников!

— Вот, — бродяга пододвинул заказчику готовое письмо.

Халасатец сощурил ярко-зелёные глаза, словно вчитывался.

— Сардину плати, — потребовал Ро, не желая больше тратить своё время, пусть у него и не было никаких планов на сегодня, да и вообще на жизнь, не считая сытного ужина.

— Да-а, — протянул Гарс задумчиво и полез рукой за пазуху нижнего кафтана, но глаз от написанного всё не отрывал. Может быть он врал и был обучен грамоте, а может пытался разгадать, не надумал ли его надурить молчаливый белоголовый. В итоге он выудил продолговатую монетку и положил рядом с письмом. — Я то, что обещал, всегда выполняю. Ни слова не понял, но выглядит красиво. Хоть на стену приколачивай, как почётную грамоту! А зачитаешь мне вслух? И чай наливай себе, не стесняйся.

Ро покосился на чайник и пустые пиалы, и решил не испытывать судьбу. Однако работу он всегда выполнял на совесть, потому прочитал письмо негромко, но с выражением.

— Ох, хорошо! Сыну понравится. Ах, нет, не про деда, но написано складно. Аж больно на душе становится, что такие мальчишки перебиваются здесь в поисках заработка.

— Ну, я пойду…

— Погоди! — халасатец замахал руками, упрашивая опуститься обратно на лавку. — Погоди минутку, — он вспомнил о чайнике и наполнил обе пиалы, одну из которых тут же поднёс к губам, и после осторожного глотка продолжил: — Дядька у меня помер, плох был совсем. Захудалую кузню мне оставил. Да там больше хлама, чем добра. И после смерти мне удружил! Да что уж, понимаю, сам ведь человек несчастливый. Барахла там немерено и всё железки какие-то. Может удастся продать. Приходи-ка вечерком, поможешь таскать, сам ведь со спиной своей не управлюсь. Дам ещё одну сардину и накормлю ужином. А коли допоздна провозимся, можешь у огня заночевать. Если тебе, конечно, некуда больше пойти.

Ро терпеть не мог жалость и подачки, но словоохотливый Гарс больше сокрушался о себе. Сардина — хорошая плата, а если в кузне найдётся какое-нибудь сносное оружие, то ночевать на улице станет сколько-нибудь безопаснее. Ножик отняли ещё в прошлом году, а ятаган, раздобытый с огромным риском для здоровья, выпал во время бегства по крышам.

— Я подумаю, — бросил Ро, вставая.

— Если надумаешь, приходи. Я буду там ближе к вечернему колоколу. Где «Окорок Ти́ши» в квартале замочников знаешь? Там недалеко. Кузню старого Парша спроси. На вывеске молот с наковальней. Ну, то как у прочих.

— Найду, — отозвался бродяга, спеша сбежать от новых историй.

То, что нужно в плохую погоду, так это лепёшка из хрустящего теста с сочной и острой начинкой. Ро не стал дожидаться, когда она остынет, и откусил едва ли не пятую часть. Из открывшегося нутра повалил пар и запахло тимьяном, а во рту стало горячо и от обжигающего фарша, и от жгучего перца. Но к особенностям халасатской кухни беглый алорец привык ещё в детстве и жевал с большим удовольствием, пусть и хотел осушить пару кружек воды.

Небо над Рантой заволокли грузные тучи, набросив густую тень на яркие мозаики и витражи. Ожидая грозы, люди и бисты стремились скорее завершить дела и убраться с ветреных улиц. Ещё не наступил вечер, а в городе заметно потемнело, и тут же в противостояние тьме и стуже вступили сотни жаровен и масляных ламп, что озарили оранжевым и красноватым свечением окна домов и плафоны гостеприимных дворов. На самом деле улицы Халасата не были бурыми. Они настолько напитались влагой, что подарили жизнь мириадам растений. Некоторые, вьющиеся и коварные, годами карабкались по фундаментам, балкам и стенам, разрушая древесину и камни. Делая жилища зелёными, но сокращая их век.

Словно в джунглях, поросших мхом, Ро бродил по рукотворным кварталам, наблюдая их причудливую флору и фауну. Люди и бисты жили здесь в тесноте, ютились в маленьких комнатках, наростами облепивших здания. Такие районы постоянно росли и преобразовывались, как отдельный, самостоятельный организм. Проходя под надстройками и досками, перекинутыми между домами, легко было представить арки лесных крон, и сложно было расчертить границу между дикой природой и цивилизацией. Лишь сидские усадьбы выбивались из общей хаотичности. В них обитали те, у кого были слуги, чтобы пропалывать сорняки и полировать камни. Те, кто не терпел условных границ, а стремился узаконить их на бумаге.

Стоило поискать пристанище на ночь. Мало покормить себя горячим: уснёшь промокший на сквозняке, и можешь попрощаться со здоровьем. Ро миновал шумные кварталы, наблюдая картины веселья и пьянства, слыша приглашения девиц с выставленными напоказ грудями, искусственно румяными щеками и выкрашенными в красный волосами, вдыхая умопомрачительный дым от жаровен, где жарили мясо. Это место не стало ему домом, пусть он и родился здесь лет семнадцать назад. Халасатцы не были ни хорошими, ни плохими — просто людьми с кучей привычек и необычных причуд. Бисты от них тоже особо не отличались. Жадность, трусость, похоть — были знакомы всем, как и доброта, чувство справедливости, милосердие. Каждый обитатель Мириана себя стряпал сам, день ото дня добавляя по щепотке всем известных специй.

Мимо кузни в квартале замочников Ро проходил дважды, всякий раз осматриваясь и размышляя. Он был достаточно сыт и умён, чтобы испытывать недоверие, а ещё располагал прорвой свободного времени, так как никому и ничему в жизни не принадлежал. И всё же приглашение Гарса походило на честное: кузница казалась заброшенной, вокруг никто не околачивался, внутрь лихие парни не заходили. В ловушку угодить не хотелось, но, с другой стороны, какой прок от обычного голодранца? Денег у Ро не было, кроме тех, что остались после покупки лепёшки. Хорошенькая авантюра: дать бродяге сардину, чтобы потом отобрать полгорсти ржанок. Скорее всего мужику было действительно лень разгребать старьё в одиночку, да и присесть кому-нибудь на уши — милое дело. И конечно же он прибеднялся. Куча барахла? Железки не битые черепки. Для человека скромного, должно быть, целое состояние! Можно было раскошелиться и на пяток крепких ребят, чтобы быстро управиться, но жадность потребовала обойтись одним и непритязательным.

Кузница напоминала большущий сарай, сложенный из брёвен, обколоченных досками. Ему требовался лак и краска, хотя, наверное, они бы уже не помогли. Крыша шла скатом от дальней стены (единственной каменной с громоздким дымоходом) ко входу, и небольшой навес удерживали два бревна. Называть этих чудовищ столбами язык не поворачивался. Из широких щелей проглядывал мрак и попахивало затхлым, словно усопший старый Парш скончался прямо там и много недель назад. Единственное, что выглядело новым — замок размером с кулак здоровенного ави, как бы намекавший, что в неприглядной постройке всё же есть, чем поживиться.

Когда на повороте с соседней улицы показался Гарс, Ро сидел на дождевой бочке, задвинутой под навес, и кутался в полуплащ. Поднявшийся ветер пытался сорвать капюшон с головы, но рука то и дело возвращала его на место. Желудок успел позабыть о лепёшке и снова требовал горячего да побольше.

— Пришёл! — радостно воскликнул новый хозяин кузни. — Ох, храни тебя все двенадцать! Чую, ты, парень, приносишь удачу! Уж поверь старому человеку. Я же не только грозу предугадать могу. Как тебя звать-то?

— Да не важно, — бросил Ро, вставая. Подмывало съязвить, что в Халасате не надо быть предсказателем: дождь каждый день за редким исключением.

— Думаешь имя твоё не запомню? Надо полагать мудрёное, как у вашего брата. Ну, как знаешь. Буду называть тебя «парнем», если не против.

Гарс завозился с замком, подбирая ключ. На связке их висело около дюжины.

— Крыша тут малость дырявая. Оттого многое сгнило да заржавело. Я там, где самая большая пробоина была, лаз на крышу утром разобрал, что нашёл — позаколачивал. Будет погода — порядком займусь и люк, как положено, сделаю, чтобы солнце пускать. А пока и так сгодится. У горна и по центру капать не должно.

Следом за хозяином Ро зашёл в кузницу и сразу понял, о чём идёт речь. С левого края в крыше зияла дыра, покрытая тройкой досок, а прямо под ней к стене была приставлена лестница. Мало что ещё удавалось разглядеть во мраке, но Гарс быстро достал кресало и зажёг пару масляных ламп. Следом он завозился у жаровни.

— Понимаю, такую работу сподручнее делать днём, да времени всё не находится! Я бы сыну поручил, да только он далеко убрался. Отсюда многие стремятся уехать. Кто в Триделес, кто в Санси.

— Что делать-то? — со вздохом спросил Ро. Было поздновато искать другое убежище, да и уже настроился поработать.

— А ты, погляжу, немногословный. Меня в твои годы не заткнуть было, — Гарс обернулся и встретил насмешливый взгляд. — Ну так я и сейчас молод душой! — мужчина рассмеялся. — Да вон видишь добра сколько? Что совсем ржавое вон в ту кучу клади. Что вполне себе сносное — вон туда. А коли что добротное попадётся — сразу мне показывай.

Дальше Ро его особо не слушал. Он уже не питал надежду найти здесь какой-нибудь скимитар или, на худой конец, ножик, но и честная сардина неплохо. Ржавые замки, подковы, прутья, обручи, крючья, всевозможные клещи и молотки. Если здесь и ковали оружие, то давно уже распродали или растащили. Повесив плащ на длинный гвоздь, вбитый в стену, Ро увлечённо перетаскивал хлам, изредка поглядывая на хозяина. Тот иногда помогал, но чаще закуривал длинную стеклянную трубку или заваривал в маленькой чашечке чай, жалуясь на хриплое горло. Тут у любого голос сядет — столько болтать!

— Нет, это на выброс, — покачал головой Гарс и забрал у помощника серую от пыли бутылку. — Самогонка у Парша была паршивая. И это, боюсь, не она, — мужчина вынул пробку, понюхал и скривился. — Какая дрянь! Пойду вылью да помою. Бутылка-то в хозяйстве пригодится.

Хозяин вышел, оставив недопитый чай, а Ро продолжил разгребать старьё. Вообще он был рад, что не заканчивает день в трактире. Тогда бы он остался наедине со своими мыслями, а это никогда не кончалось добром. Последние недели он всё чаще задумывался украсть книгу-другую, чтобы читать, а не изводить себя. Правда хранить книги всё равно было негде, а без должного обращения при такой-то погоде они в кратчайшие сроки закончат свой век, уже никому не принеся отрады. Да и таскать лишнего не хотелось.

Через несколько минут дверь снова скрипнула. Ро ожидал нового шквала болтовни, но тишина удивила его, вынудив обернуться. От вида строгих котанов цвета морской волны его пробрало так, словно ударило молнией. Зрелище оказалось настолько шокирующим, что беглый кадет не сразу обратил внимание на лица. Это не были случайные солдаты. Это были совсем возмужавший Веринтис и ничуть не алорец — Милитис.

— Что, Халасатец, не ожидал меня снова увидеть? — довольно и криво улыбнулся Верин, рука которого лежала на рукояти шпаги, да и дружок за спиной был при оружии. Оба уже не выглядели нескладными юнцами, а окончательно вытянулись и раздались в плечах. И форма прилежная, чинная. И на лицах не осталось детских черт, только строгие линии. И белоснежные пасмы одного, и каштановые кудри другого собраны в тугие хвосты на затылках, а в глазах ни искорки понимания или сочувствия, только лёд презрения, а в голубых ещё и айсберг жестокости.

— Он самый? — заглянул в кузню хозяин. — Что же вы думали, Гарс никого не обманет!

— Что он говорит? — спросил Верин у Милита, видимо не понимая ни слова на халасате. — В прочем, не важно. Дай ему денег, и пусть проваливает.

Полукровка отсчитал вознаграждение астрами, сунул хозяину и, указав на дверь, очень коряво попросил удалиться.

— Вот молодцы! Знал же я, что вы что обещаете, то и платите! Не то что наши шакалы! Вы только лампы и жаровню погасите, как уходить будете. А то сами понима…

— Пошёл вон! — прикрикнул на него Верин, и мужик понял смысл сказанного без перевода.

Оставшись наедине с бывшими соратниками, Ро начал приходить в себя и высматривать, чем будет обороняться. Вряд ли они пришли поболтать и придаться тёплым воспоминаниям. Их связывала вражда и позабытая, но всё равно непримиримая ненависть.

— Ну и жалкий у тебя вид, Бродяга. Мы всё спорили с ребятами сдох ты или, как твоя мамаша, по рукам пошёл. Но ты и для этого похоже не годишься, — наслаждался моментом Верин.

За совместные годы в училище от него приходилось слышать вещи и похуже, но не при таких обстоятельствах и не после того, как мать…

Ро запустил в подонка тем, что держал. Щипцы размером с ладонь наверняка оставили бы гигантскую шишку, но солдат… — нет! — лейтенант уклонился и в одно мгновение устремил в сторону дезертира смертоносный конец шпаги. Ро отшатнулся, хотел нагнуться, чтобы подобрать какой-нибудь лом, но его стегнули по руке и приставили острие к горлу.

— Сдавайся, — посоветовал Верин. — Живым тебе не уйти, а я может и не хочу тебя убивать. Правда, Милит? Мы ведь здесь за другим?

— Так точно, — кивнул полукровка, только-только закрывший дверь. — Мы решили…

— Своим побегом ты натворил дел, — перебил его офицер. — Капитана отправили в отставку. Теперь какой-то новый вместо него. Сар говорит, дали кого-то из центра. Ему виднее, он лучше всех устроился. А кого-то во флот не взяли по кое-чьей вине! И теперь я должен на северной границе гнить ещё целых два года и по всяким поручениям к пестрякам ездить!

Верин буквально цедил упрёки и возмущения и шпагу от шеи не убирал. Тонкий клинок был очень опасен. Достаточно одного точного укола, и будешь убит без лишних движений и крови. А ещё шпагой можно было рубить и резать, и доставала она далеко и ловко, благодаря безупречному балансу и послушности в умелых руках. Вес специально был смещён, преобладая в эфесе, что превращало фехтовальщика не в какого-нибудь развязного рубаку, а в скоростную выверенную смерть.

— Если хочешь заколоть меня — так давай, но обратно я себя затащить не позволю! — бросил ему Ро, глядя прямо в лицо, как всегда, с вызовом.

На это Верин несколько раз моргнул и широко улыбнулся. Выпада не последовало. Шпага ловко спряталась в ножны. Вместо неё в дезертира полетел кулак.

В былые времена кадеты часто дрались, и обычно их заставали наставники, после чего доставалось обоим. Когда же стычку некому было прервать, побеждал всегда тот, кто был от природы крупнее, да и военной подготовкой занимался гораздо дольше. Прошло больше двух лет со дня последней стычки, и многое изменилось. И вовсе не в пользу Роваджи.

Оказавшись загнанным в угол, Ро не имел простора для манёвров, а навыки рукопашного боя уже растерял. А вот Верин бил чётко и больно. Ему хватило секунд десять, чтобы смять спонтанную оборону, нанести несколько сработанных ударов и, выведя противника из равновесия, повалить и обездвижить. Правую руку завести за спину так, чтобы шипел от боли, схватить за волосы и уткнуть лицом в дощатый пол.

— Какой же ты жалкий! Так даже не интересно, — поделился Верин, продолжая удерживать пленника в унизительном захвате. — Думал, ты хотя бы потрепыхаешься. Хотя, чего я ждал от мелкого ублюдка? Ты никогда ни на что не годился! Даже чтобы удрать, воспользовался смертью мамаши.

Ро извернулся со всей яростью, но добился лишь резкой боли. Вырваться не получилось. В довесок его ещё и треснули лбом об пол.

— Ну-ну! Могу тебя утешить, мне это всё тоже не нравится. К тебе прикасаться. Ты грязный, будто спал на дне окопа в грозу! Если по тебе не ползают мухи, так только потому, что дохнут от отвращения. А ты чего стоишь? — вспомнил Верин про Милита. — Свяжи ему руки, чтобы сильно не дёргался.

Солдат подчинился нерасторопно, без удовольствия. С Халасатцем он никогда не водился, но обычно и не задирал. Наверное, всю жизнь опасался оказаться на его месте, тем более что внешних причин на то хватало.

Каждой своей мышцей, каждым суставом Ро пытался высвободиться и брыкался, но становилось только больнее и унизительнее. А со связанными за спиной руками, распластанный ничком, он и вовсе потерял надежду.

Верин потрепал его по макушке, слушая яростное рычание, наградил затрещиной и поднялся. Было слышно, как отряхивает котан и колени ботфортов.

— Что бы мне с тобой сделать… Ты же не думаешь, что я тебя просто повешу? О, нет, дружище. Я потратил немало времени на тебя.

Лейтенант стал прогуливаться, разглядывая помещение.

— Хочешь подохнуть здесь или до дома потерпишь? Хотя погоди, Алуар ведь никогда не был для тебя домом. Ты же у нас халасатец! Интересно, от пса или барана? Я ведь был прав: в Ранте тебя надо искать! И разве найдётся здесь ещё хоть один такой ничтожный? Гнил бы в канаве, но нет! Писарем решил заделаться, умник? Как это на тебя похоже. Да не держи ты его, Милит. Не пачкайся. Пускай поползает. Ему это всегда нравилось, — Верин задержался у наковальни и провел пальцами по рукояти длинного молота. — Придумал! Зная, как ты любишь бегать и прыгать, это будет тебе отличным уроком.

Почувствовав свободу, Ро перекатился и, пятясь, отполз на несколько футов.

— А тебе не кажется, что это уже слишком? — внезапно встрял Милит. — Мы собирались вернуть его, чтобы он понёс наказание. За преступление, но прежде всего за капитана. Ни о чём другом речи не шло.

— А ты собираешься мне помешать? — окинул его смешливым взглядом Верин. — Или ослушаться приказа старшего по званию?

— Нет, — решительно ответил солдат. — Но позволь мне хотя бы не участвовать.

— Ой, да иди ты в пекло! Выйди и не смотри, если такой ранимый. Мы тут и без тебя позабавимся. Да, Халасатец?

Второго выхода из кузницы не было, если только не лестница на крышу, но со связанными руками Ро не сумел бы взобраться и отодвинуть доски. Вот и оставалось лишь вертеть головой и отчаянно пытаться что-нибудь придумать. Он уже успел подняться, но это не увеличивало его шансы остаться целым.

А Верин тем временем сдвинул с наковальни молот, опустил бойком на пол и поволок в сторону пойманного дезертира. Вряд ли ему было тяжело, скорее нравился звук, как большой кусок стали трётся о камни, а потом о доски.

— Пришло время вернуть должок, — продолжил издеваться он. — Для начала ноги, а потом посмотрим. Может мне и не захочется тащить тебя в Алуар. Если как следует облобызаешь мне ботфорты. У тебя это должно хорошо получаться, шлюхин ты сын.

— Ещё хоть раз, один сраный раз оскорбишь мою мать — я тебя убью, Верин. Убью! Обещаю, — выпалил Ро, чувствуя, как на место бессилия выползает бешенство.

— Ну наконец-то огрызаешься! А я уж решил, тебе здесь язык оторвали.

Бывший соратник отпустил рукоять молота и шагнул к пленнику, а когда тот попытался улизнуть, просто толкнул, заставив упасть на спину. Точнее не столько на спину, сколько на связанные позади руки. Ро закричал, ощущая, как что-то сломал. Боль была резкая и не проходила, продолжая накатывать волнами. Пришлось завалиться на бок, чтобы не давить на немеющую кисть.

— А по поводу твоей мамаши — ладно, не буду. Ты и так худшее для неё оскорбление, — не унимался Верин. — Повезло ей не видеть во что ты превратился. Сар писал, а ему рассказал капрал, а он говорил с капитаном, значит врать точно не станет, что она у тебя под конец совсем сбрендила. С горя, наверное. Несчастная сумасшедшая. Даже когда умирала, улыбалась.

Ро распирало от желания заткнуть подонка, и он вложил все силы в удар. В резкую подсечку по ноге — той самой, что была сломана три года назад. Верин взревел и завалился на верстак, выкрикивая ругательства. Беглец откатился и, одуревая от боли, выдернул руку из пут. Здоровой он швырнул в военного подковой, отполз на четвереньках, стараясь не задействовать повреждённую кисть, а потом рванул к лестнице.

— Ублюдок! — слышалось позади. — Я тебя так отделаю, ты меня умолять будешь, чтобы прервал твою никчемную жизнь! Но я и тогда не остановлюсь! А потом я приволоку тебя на тот самый плац, где ты рыдал, как девчонка! Хочу, чтобы ты видел, как все тебя презирают и кидают камнями!

Уже никакие слова не могли сделать Ро больнее, чем он делал себе сам. Совсем не ловко и не так быстро, как хотелось бы, он взобрался по лестнице, локтем и головой сшиб доски и выполз на крышу. Следом за ним уже карабкался Верин. Стоит ему достать шпагу, и беглецу конец, но новоиспечённый лейтенант не желал скорой расправы. Ему тоже хотелось найти выход своей клокочущей ярости.

— А ну иди сюда, сучёнок! Далеко всё равно не уйдёшь!

С целыми руками офицер оказался проворней. Он навалился на убегавшего и принялся избивать прямо на крыше, выкрикивая все известные ему оскорбления.

— Мелкий гадёныш! Грязный ублюдок! Ничтожество! Шлюхин сын!

Следовало закрыться локтями и сдаться на милость противнику, но Ро никогда не сдавался. Он часто сбегал или придумывал уловки, но никогда не опускал рук и не признавал поражения. Распираемый от жара в груди, он вцепился в Верина и толкнул, а точнее со всей дурью опрокинул его вместе с собой. Через мгновение они оба катились по скату поочередно отшибая спины и бока, а потом рухнули ко входу в кузницу. То ли по воле случая, то ли оттого, что весил меньше, Ро оказался сверху. Удар был глухим и сильным, но достаточно лёгкого бродягу лишь хорошенько тряхнуло. Опомнившись, он захотел подняться, но, опёршись на землю, вскрикнул от боли. И только потом он разглядел лицо своего противника.

Верин лежал на спине, свободно раскинув руки. Его глаза были раскрыты и смотрели в ночное небо. Капли дождя врезались в лицо, но оно оставалось неподвижным, как маска, а вокруг головы, смешиваясь с лужей, растекалось кровавое пятно. Ро увидел всё это в свете одинокой лампы, что держал Милит, застывший в десяти футах. Он так же таращился на мертвеца и не находил слов.

Растерянный, Ро неуклюже слез с бывшего соратника, попятился, а потом со всех ног помчался прочь, в черноту погасшего города. Он не заметил погони, да и не думал о ней. Куда опаснее было то, что раз от раза его настигало. А может он никогда и не сбегал из своей ловушки, оставаясь в нерушимом плену прошлого.