Взлет черного лебедя

ВОЗДУХ И ТУМАН

— Что случилось? Ничего не пропало?

Я оторвала взгляд от стола, обернулась к детективу Кирнану и заметила, что к его волосам прилип клочок бумаги. Хлопья так и порхали по комнате под действием сильного сквозняка.

— Серебряная шкатулка, — произнесла я, озираясь по сторонам и пытаясь понять, откуда дует ветер. — Я над ней работала вчера вечером.

— Ценная вещь?

— Честно говоря, не знаю. Она мне не принадлежит.

Не вдаваясь в подробности, я сообщила детективу о том, как ко мне попала шкатулка.

— Вряд ли она слишком дорого стоит, если антиквар отдал вам ее с такой охотой.

— Наверное.

Я задумалась о голубых символах, которые проплывали по внутренней стороне крышки. Нет уж, об этом я сыщику точно рассказывать не собиралась. И это был обман зрения. Нечто новенькое в ауре перед приступом мигрени.

— Полагаю, шкатулку они захватили попутно, — заявил Кирнан и поднял вверх указательный палец.

Я изумленно уставилась на него. Подобным жестом можно было показать, что кто-то отправился на небеса… но ведь грабители-то не умерли. Я запрокинула голову, и все встало на свои места. Мансардное окно оказалось разбито. Стеллаж, стоявший у стены, был немного отодвинут. Куски металла на полках съехали в одну сторону. Очевидно, воры воспользовались стеллажом, как лестницей, чтобы добраться до потолочного окна.

— Но вам, — продолжал Кирнан, — следует добавить ее к списку похищенных предметов и поскорее сообщить владельцу о пропаже.

— Я бы с радостью, но у меня нет ни его имени, ни адреса, — вздохнула я и тут же пожалела о своих словах. Почему я не догадалась сказать, что свяжусь с антикваром позже. А теперь детектив сверлил меня недоверчивым взглядом. Думаю, он решил, что я сошла с ума.

— Понимаю, все звучит безумно, но я очень расстроена. Я узнала ужасные новости от адвоката.

— Вот как? — Сыщик вытащил из кармана блокнот и присел на край верстака. — А можно подробней?

Спустя час мне наконец-то удалось отделаться от детектива Кирнана — и то лишь потому, что мне позвонили из больницы. Выяснилось, что отец очнулся и зовет меня. Я пояснила Кирнану, что мне нужно несколько минут побыть наедине с собой, а он с явным неудовольствием меня покинул. Короче, пришлось буквально вытолкать его за дверь. Он свернул за ближайший угол и исчез. Я бросилась в больницу Святого Винсента, на чем свет ругая себя за то, что позволила полицейскому втянуть меня в подробное обсуждение семейных финансовых проблем. Конечно, рано или поздно Кирнан узнал бы о требовании досрочного возвращения ссуды. Однако после моих откровений расследование приобретет совершенно другой оттенок. Сыщик, разумеется, сосредоточится на том, как удобно было бы (он именно так и говорил) рассчитаться с банком из денег, полученных по страховке. По крайней мере погасить часть долга. Несомненно, Кирнан подозревал, что мой отец подстроил ограбление. И ему осталось узнать, арестовывали ли Романа за подобные фокусы и раньше.

Если честно, это случилось одиннадцать лет назад, когда мне исполнилось пятнадцать. У нас в семье с деньгами было туго, а годом раньше я даже сменила частную школу на государственную. Я не слишком огорчилась, поскольку попала в заведение имени Ла Гуардия,[12] и новая программа изучения искусства пришлась мне по душе. Кроме того, мне было нестерпимо слышать, как родители ссорились из-за денег. Особенно когда мама упрекала Романа. Он дескать использовал средства, отложенные на мое обучение в колледже, и купил шелковую ширму работы Уорхола у одного из приятелей Зака Риза.

«Я продам ее вдвое дороже того, что я за нее заплатил, — сообщил отец однажды вечером. — И Гарет поступит в Гарвард, если захочет».

Но потом фонд Уорхола отказался подтвердить подлинность ширмы. Его представители утверждали, что Зак Риз изготовил копии без разрешения Уорхола. А без печати фонда, подтверждающей оригинальность, поделка не стоила почти ничего. Через три дня после того, как Роман получил ответ из фонда Уорхола, галерею ограбили. Воры унесли десяток картин второстепенных художников, но единственным «ценным» предметом оказалась ширма Уорхола. И она была застрахована по цене, за которую ее приобрели. Кстати, приятеля Зака Риза вскоре арестовали за попытку сбыть эту же самую работу одному японскому коллекционеру. Романа, конечно, взяли под арест за участие в сговоре с целью попытки получения денег по подложному страховому случаю. Тяжба тянулась год, репутация галереи была практически уничтожена, а мама погибла в автомобильной катастрофе. Ее некролог появился в «Times» в тот же день, когда обвинения с Романа Джеймса сняли за отсутствием доказательств. Детективу не сложно найти эти сведения. Удивительно, как он еще до них не докопался.

Но, возможно, он все знал и выжидал, что я сама признаюсь ему в отцовской афере. А если я навлекаю на себя больше подозрений, умалчивая об истории с ширмой? Но с другой стороны, с какой стати я должна идти ему навстречу? Случаи-то абсолютно разные. Между прочим, Романа во время ограбления ранили. Допустим, он нанял взломщиков (хотя само предположение о том, что у Романа есть что-то общее с тремя бандюгами, казалось невероятным), но они уж точно не стали бы в него стрелять.

Как сказал врач: «Вашему отцу повезло».

Свыкаясь с водоворотом мыслей, я вошла в палату отца. Он выглядел маленьким и старым на больничной койке. На фоне белоснежной повязки на плече его кожа приобрела болезненно-желтый оттенок, синяки под лампами дневного света полиловели. Он смотрел в окно и не заметил меня, пока я не приблизилась и не поцеловала его в лоб.

— Вот ты где! — воскликнул Роман таким тоном, будто мы играли в прятки, и он обнаружил меня за спинкой дивана. — Я заявил медбрату, что ты скоро будешь. Маргарет не бросит своего старика.

— Извини, что задержалась, папа, — произнесла я, подвинув стул ближе к койке. — Я вернулась в галерею и говорила с детективом. Я показала ему каталог…

— Наш прекрасный Писсарро! — простонал Роман, молитвенно сложив ладони. — Понятно, за чем они охотились. — Он понизил голос и зашептал: — Готов поклясться, их подкупил какой-нибудь агент «Сотбис». Ведь эти гановим узнали о том, что полотна вернулись с аукциона?

Я улыбнулась, услышав слово, которое на идише означало «воры». Роман еще как-то назвал их на идише сразу после ранения, но вспомнить этого не могла.

— Вполне вероятно. Тебе не стоило пытаться помешать им. Тебя могли убить. Но кто из троих в тебя стрелял?

Отец сдвинул брови, его руки, лежавшие на смятой больничной простыне, нервно зашевелились.

— Они выглядели одинаково. В черном… как нацисты.

Он начал сплетать и расплетать пальцы. Похоже, он хотел воскресить в памяти давнее событие. Я положила ладони поверх его рук. Преступники могли напомнить ему немецких солдат, угнавших в лагерь всю его родню и вынудивших Романа покинуть родину, Польшу.

— Не волнуйся. Не так уж важно, кто из них стрелял…

— А их глаза! Ты видела? Пустота и мрак. Я будто заглянул в бездну… бездну ада!

Действительно, странно. Черные зрачки, целиком закрывающие белки. Я поежилась.

— Я понимаю, папа. Это, и правда, страшно. Но я уверена: полиция их обязательно поймает.

Роман вздрогнул и обвел палату диким взглядом, словно боялся, что взломщики прячутся где-то среди теней.

— Нет, их не найдут. Там будут только оболочки…

— Что ты имеешь в виду?

Он начал качать головой вверх и вниз. Его беспокойные пальцы сжали мою кисть с такой силой, что я едва не вскрикнула. Я высвободилась и нажала кнопку вызова медсестры. Думаю, папа плохо реагировал на лекарства, которые ему назначили. Он говорил полную бессмыслицу.

— Диббуки нападают на слабых людей и овладевают ими.

— Диббуки? — Вот что он произнес, когда на пару мгновений очнулся дома после ранения! — Что это значит, папа?

— Демоны, — прошептал он. — Я чувствовал, как они пытались забраться внутрь меня, пытались мною управлять…

— Встреча с грабителями стала для тебя шоком. Конечно, ты испугался. А потом в тебя выстрелили, ты упал и ударился головой. Постарайся больше о них не думать.

Я обернулась и увидела, что в палату вошел не вчерашний симпатяга медбрат, а женщина средних лет с блеклыми седыми волосами и суровым лицом. Она несла лоток со шприцем.

— Похоже, кто-то возбудился, — проворчала она, кинув на меня неодобрительный взгляд. — Недопустимое поведение.

И она ввела содержимое шприца в канюлю капельницы.

Взгляд Романа еще немного пометался из стороны в сторону, но затем уставился на меня в упор.

— Я постарался, чтобы они не проникли в меня, — произнес он, лукаво улыбаясь. Его веки начали смыкаться. — Я схитрил…

Он потерял сознание, не успев закончить фразу.

— Так-то лучше, — буркнула медсестра. — Хватит болтать чепуху. Он и раньше нес подобную чушь.

— Обычно мой отец ведет себя очень разумно, он — умный человек. — Я понимала, что медсестра устала, но мне не понравилось, что она ввела Роману снотворное просто ради того, чтобы он замолчал. — А вдруг у него сотрясение мозга? Или препараты, которые вы ему вводите, вызывают галлюцинации?

Женщина цокнула языком и поправила простыню на узкой впалой груди Романа.

— Вашему отцу восемьдесят четыре года. Даже самый умный старик может слегка повредиться рассудком после пулевого ранения. Главное для него — покой, а волновать его не надо.

— Я все учту, — сказала я. — Но мне бы хотелось поговорить с его лечащим врачом о назначенных лекарствах.

— Доктор Монро в своем кабинете, беседует с офицером полиции. Кажется, они старые товарищи — с тех времен, когда наш мистер Монро работал в реанимации. Почему бы вам не заглянуть к нему прямо сейчас?

С нарастающим чувством страха я побрела в указанном направлении. Маршрут был крайне запутанным. Полагаю, его специально придумали для того, чтобы родственники держались подальше от лечащих врачей своих родных и близких. Если детектив Кирнан и доктор — «старые товарищи», ничто не помешает Монро выложить детективу все подноготную. Например, бред Романа или прочие «возмутительные слова» пациента. Кто знает, что мой отец наговорил в таком состоянии. Я не могла поверить в то, что папа все подстроил. Но запросто представила себе, как он обмолвился о своей удаче. Ведь наши картины застрахованы. Мне оставалось только надеяться, что Роман не сболтнул об истинном облике «грабителей-демонов».

Подойдя к кабинету доктора Монро, я немного постояла у двери и прислушалась. Может, я выведаю что-нибудь ценное? Однако врач и сыщик разговаривали не о Романе. Они обсуждали результаты воскресной игры «Jets».[13]

— Знак будущего, не иначе, — воскликнул Кирнан. — Как только Фавр привыкнет к новой системе, каждое воскресенье будет не игра, а бомбардировка!

— Не знаю, — хмыкнул его собеседник. — Фавр отлично работал на перехвате.

— Надеюсь, я не помешала важной медицинской дискуссии, — произнесла я, заглянув в кабинет.

Врач (на вид мой ровесник) улыбнулся. Детектив предложил мне войти.

— Вы, вероятно, не болельщица, — заметил Кирнан.

— Я очень волнуюсь за отца, — начала я, игнорируя сыщика. — У него бессвязная речь. Травма головы у него тяжелая?

— Мне, пожалуй, пора, — пробормотал детектив Кирнан и решительно встал.

— Можете остаться, — сказала я.

В тот момент я подумала, что было бы неплохо понаблюдать, не скрывает ли Кирнан чего-то от меня.

— Рентгенограмма головного мозга у него хорошая, — сообщил доктор Монро и продемонстрировал мне один из снимков, прикрепленных к рентгеноскопу. — Бред, скорее всего, является следствием того, что ему вводят морфий. Это весьма распространенный побочный эффект, в особенности, у престарелых пациентов. Вы не замечали никаких нарушений мышления у своего отца до ранения?

— Никаких, — заявила я убежденно. — Он решает кроссворд в воскресном выпуске «Times» за двадцать минут и помнит имя любого посетителя и художника, побывавшего в галерее за последние сорок лет.

— И как насчет депрессии или мыслей о самоубийстве? — поинтересовался Кирнан.

У меня по спине побежали мурашки. На что намекает детектив?

— Ничего подобного. Конечно, когда десять лет назад погибла моя мать, он горевал, но он выкарабкался. Вся его семья погибла у него на глазах во время Холокоста.

— Многие пережившие Холокост страдают депрессией, — возразил доктор Монро.

— А мой отец — нет. Он всегда верил, что его долг — продолжать жить за погибших. Но к чему эти вопросы? Какое отношение имеет состояние его психики к выстрелу преступника?

Целую минуту и врач, и полицейский молчали. Я заметила, что они переглянулись, а потом Кирнан кивнул и указал на другой снимок.

— Взгляните, — обратился он ко мне, — рентгенограмма плеча вашего отца. Пуля вошла в его грудную клетку — чуть выше сердца. А вот здесь, — он аккуратно прикоснулся к краю соседнего снимка, — видно, где она вышла — ниже трапециевидной мышцы спины. Судя по углу траектории пули и следам пороха на его груди и ладони.

— Что?

— Пуля была из армейского револьвера, найденного нами на полу, — вмешался детектив Кирнан. — Того самого, который принадлежит мистеру Джеймсу. Напрашивается единственный верный вывод: только ваш отец виновен в своем ранении. Он стрелял в себя сам.

Через двадцать минут я оказалась в больничном дворе. Я пересекла Седьмую авеню и почти побежала на запад, к Гринвич-Вилидж. Я была слишком удивлена и расстроена для того, чтобы сразу вернуться в галерею. Я не могла встретиться ни с Майей, ни с кем-то из заботливых клиентов, ни с соседями. Наверняка многие решили навестить нас, узнав об ограблении. Как только распространится слух о том, что Роман Джеймс разыграл очередную аферу, они тут же пожалеют о своих свежих соболезнованиях. А зачем же он стрелял в себя? Разумеется, для того, чтобы все выглядело, будто он стал жертвой ограбления. Но всякий раз, когда я пыталась вообразить, что отец наводит на себя дуло и нажимает на курок, я совершенно терялась.

«Тело — храм души, — говорил Роман, когда я, студентка колледжа, призналась ему в том, что мечтаю о татуировке. — Ты ведь не стала бы рисовать граффити баллончиком с краской на стене синагоги? Не стоит делать это с домом, где живет твоя душа».

Как он мог навести револьвер на собственную плоть? Нет, должно быть другое объяснение.

Я перешла Восьмую авеню и двинулась дальше на запад по Горацио-стрит. В конце улицы я увидела блеск воды Гудзона. Почему бы не пересечь Вест-сайд-хайвей и не пройти вдоль набережной Гудзон-Ривер-Гринуэй… Тогда я устану настолько, что у меня не останется сил думать… Но я остановилась и взглянула на юг, в сторону Гудзон-стрит. Магазин находился где-то там, возле реки. Следовало бы проверить район и разыскать лавку. В таком случае я расскажу антиквару о краже шкатулки, а потом сообщу детективу точный адрес магазинчика. Похоже, Кирнан не поверил, что шкатулка и ее владелец существуют в реальности. Видимо, считает меня ненормальной.

И я направилась к югу по узким мощеным улочкам, лежавшим между Гудзоном и Вест-сайд-хайвей. Безуспешно прочесывая Горацио-стрит, Джейн-стрит, Бетюн-стрит, я чувствовала, как во мне нарастает паника. Что же стряслось с отцом? А вдруг сыщик прав? Что, если Роман сам ранил себя и подстроил ограбление, чтобы получить страховку? Конечно, полиция сняла обвинения после истории с ширмой Уорхола… Но я все еще не могла забыть о его ссорах с мамой из-за денег перед той кражей. А теперь, когда я ввела его в курс дела по поводу нашего финансового положения, происходит новое преступление. Правда, ограбление случилось не сразу, а ранним утром. Неужели за такой короткий срок он успел все продумать и организовать? Я ненавидела себя за эти мысли, но не могла от них избавиться. А внутренний голос твердил: «Раз он виновен, его посадят за решетку, и ты будешь совсем одна».

Я застыла посередине Корделия-стрит. Мои глаза заволокло слезами… и внезапно обнаружила, что стою напротив застекленной двери. Она сверкала позолотой в лучах солнца и показалась мне знакомой. Я провела пальцами по сохранившимся буквам «mist». Еще вчера я обратила на них внимание и решила, что это — обрывок слова «chemist» — «химик, аптекарь». А вдруг я ошиблась и вывеска означает «alchemist» — «алхимик»? Во всяком случае, я достигла цели.

Я захотела заглянуть в магазин через стекло, но каким-то образом дверь за ночь покрылась слоем грязи. Я потерла стекло и обнаружила золоченые буквы «а», «i» и «r», стоящие рядом, а чуть ниже — знак «&». Понятно, союз «и». Air and Mist — «Воздух и туман». Два в одном. Ничто. Слова показались мне издевкой. Но я продолжала вытирать грязь, и на стекле образовался чистый кружок. Я пристально вгляделась сквозь него — сплошная серость. Затем я осознала, что помещение и в самом деле было серым. Тот же самый прилавок с изящной резьбой ар-нуво, витрины с украшениями… но сейчас они оказались разбиты и покрыты толстым слоем пыли. Шелковая занавеска превратилась в клочья старой тряпки. С потолка свисала паутина. Похоже, в магазин много лет никто не заходил.