Я, Богдан (Исповедь во славе)

Из Чигирина, 26 декабря 1653 года.

Зиновий-Богдан Хмельницкий, гетман Войска Запорожского и народа украинского.

Посылаем вам, братья наши, через этого же нашего посланца гостинец, тысячу битых талеров, и просим от сердца их принять".

На это свое письмо получил я такой письменный ответ от всего низового казачества:

"Ясновельможный пан Зиновий Хмельницкий, гетман Войска Запорожского и всей Украины, брат и благодетель наш!

На письмо ваше гетманское пространное, прошлым летом к нам писанное, не учинили мы ответа до сих пор из-за того, что твоя гетманская милость со всем войском казацким оставалась целое лето в Польше и на Подолии под Жванцем. В чем просим вельми извинения у вашей гетманской милости. А теперь, на упомянутое письмо ваше гетманское отвечая, заявляем, что мы, оное полностью поняв, и не только из этого письма узнали, а ясно видим собственными глазами, что уже нам со шляхтой, как с той змеей, которая должна иметь отсеченный кем-то хвост, уже никак не вернуться к прежней дружбе. Ведь они, всему злу и войне будучи началом и причиною, видя как в короне, так и в Украине нашей после шестилетних битв пепелища из людских поселений и множества костей людских на полях разбросанных, нисколько не хотят смягчить своего сердца и, забыв о своем гневном к нам ненавистном отношении, прийти к прежней нашей приязни и согласию с утверждением наших давнишних прав и свобод. Потому-то и мы не советуем вашей гетманской милости добиваться большей, чем есть сейчас, их приязни, и признаём уместным ваш замысел обратиться и быть со всем народом украинским, по обеим берегам Днепра будучим, под протекцией наивеликодержавнейшего и наипресветлейшего монарха российского и даем вам наш войсковой совет, чтобы этого дела не оставляли и оное заканчивали на наилучшую пользу отчизне нашей украинской и всего Войска Запорожского. Когда будете писать пакты, извольте, ваша гетманская милость, сами тщательно присматриваться, чтобы не было в них чего-нибудь лишнего и для отчизны нашей вредного, а для древних прав и вольностей наших супротивного и неполезного. Ведаем наверняка, что наивеликодержавнейший и наисветлейший монарх и самодержец российский, как царь православный, примет нас охотно и ласково под свою могучую протекцию, как отец чадолюбивый сыновей своих, в том же православии святом остающихся, никаких от нас не требуя даней и платежей годовых в свою монаршую казну, кроме того, чтобы мы по своей возможности на его монаршую войсковую службу были готовы встать против его монарших неприятелей. Потому что недавно, в прошлые филипповки, один московский придворный царский Никита Харлампиев, едучи в Крым выкупать из неволи басурманской своих кровных, был тут на Сечи Запорожской и выкупил у нас за девятьсот золотых трех Татаринов, так сей дворянин слышал от многих своих близких к царскому величеству приближенных князей и бояр, что его царское пресветлое величество зело благоволит и от всей души желает нас Войско Запорожское со всем народом украинским в своем монаршем союзе и протекции иметь, только не хочет нас об этом известить, чтобы не дать от себя панам шляхте удобной причины разорвать с ним нынешний мир. Советуем, стало быть, мы, все войско Низовое Запорожское, твоей ясной гетманской милости, дабы этого потребного дела не запускали и оное к пользе всех нас и отчизны нашей как можно лучше устраивали и заканчивали, следуя старинной пословице: дей добро и жди добра. Остерегаться следует также, чтобы неприятели, проведав, не учинили при помощи своей хитрости какой препоны. Благодарим при этом вельми твоей ясной гетманской милости за гостинец, тысячу талеров битых, нам, войску, присланных, и отблагодарить за это при всяких оказиях обязуемся. А на теперь и на все времена искренне желаем вашей гетманской милости со всем войском и Украиной, отчизной нашей, многолетнего доброго здоровья и счастливого во всем благополучия.

Писано в Сечи Запорожской, генваря 2-го, года 1654-го".

Вот какую поддержку получил я, отправляясь из Чигирина в Переяслав, где созвал раду всего народа нашего для встречи царского посольства с боярином Бутурлиным, дворянами Алферьевым и Лопухиным и духовенством. К Бутурлину еще в Путивль послал я Богуна из-под Жванца, дабы передал посольству, что место встречи определил я Переяслав, и поручил проводить их туда, сам же я непременно прибуду к ним, несмотря ни на какие преграды.

Я избрал Переяслав. Снова не Киев, потому что после смерти Петра Могилы не было там дружественно относящихся к казакам иереев, но и не Чигирин, которому так и не придал надлежащей величественности. Я не успел воздвигнуть соборов и дворцов в Чигирине (их строит история столетиями и тысячелетиями), не хватило мне времени на каменное зиждительство, так и умру в глине с соломой. Только каменная церквушка моя в Субботове в дальнейшем станет образцом для всей Украины, и уже другой гетман бросится к камню, надеясь найти в нем бессмертие, но найдет лишь проклятие, потому что даже камень, оказывается, не спасает от предательства. Я же бессмертен даже в глине, а когда нужно было завершить величайшее дело своей жизни, избрал Переяслав с его древними соборами и с его славой древней, которую хотел перенять у самого Киева.

Может, когда-нибудь и достигнет этого! Пройдет сквозь века, прогремит, и утвердится, и обновится великими зданиями из самого дорогого камня, принесенными потомками тех, кто когда-то клялся здесь в вечной дружбе и братстве.

Я не тороплюсь, я терпеливый, позади у меня века многие, а впереди еще более многочисленные.

Тогда же я не позволял себе малейшего промедления, я сам избрал себе судьбу, которая не дает передышки, торопит, подгоняет и требует. Я не жаловался. Струны на кобзе рвутся не тогда, когда на них играют, а когда кобза покрывается пылью.

Из-под Жванца, возвращаясь из затяжного похода, поехал я на Гусятин, Межибож, Литин, Винницу, Животов, Ставище, Белую Церковь, Стеблев, Корсунь. Из Корсуня написал Бутурлину, что возвращаюсь в Чигирин, ради некоторых военных дел, откуда уже потороплюсь к их милостям в Переяслав, теперь же радуюсь, услышав о милостивой ласке его царского величества, который нас под крылья свои, в милостивое покровительство изволил принять.

На сочельник приехал вечером 24 декабря в Чигирин, откуда направил еще одно письмо Бутурлину, тем временем готовясь принять двух царских послов Стрешнева и Бредихина, которые ждали меня из похода уже около трех месяцев, потому что не пускал к себе их под Жванец, дабы хан и король не узнали преждевременно о моем союзе с Москвой.

Великая миссия московская тем временем после рождества прибыла в Прилуки, где встречал ее сам полковник Воронченко, стреляли из пушек, в церквах звонили колокола, священники вышли с процессией, миссию принимали богатыми угощениями и всем необходимым для людей и коней.

Ехали далее через Галицу, Быков, Басань и Войтовцы, где заночевали в последний раз перед Переяславом, и накануне Нового года поспешили в Переяслав.

В пяти верстах от города Бутурлина с товарищами встретил полковник переяславский Тетеря, а с ним было около шестисот, а то и больше сотников, атаманов, казаков - с хоругвью, трубами и бубнами. Перед миссией старшины сошли с коней, и Тетеря, выказывая свою эдукованность, произнес такую речь:

- Благоверный благоверного и благочестивый благочестивого государя царя и великого княза Алексея Михайловича его государского величества великий боярин и прочие господа! С радостию ваше благополучное приемлем пришествие, от многого бо времени сердце наше горело, слухом услаждаясь, яко со исполнением царского обета грядете к нам, еже быти под высокою великодержавного благочестивого царя восточного рукою православному и преславному Войску Запорожскому. Вот потому-то и я, наименьший среди рабов сих того же Войска Запорожского, имея приказ от богом данного нам гетмана Зиновия Хмельницкого в богоспасаемом граде Переяславе, выйдя навстречу вам, радостные благородиям вашим приветствование сотворяю и нижайшее со всем войском, в том же граде содержащимся, творю поклонение, а в упокоение труда путного милостей ваших в обитель града Переяслава внити молю прилежно.

Перед воротами Переяслава шпалерами стояли казаки и стреляли из мушкетов на салют. Потом вышел с духовенством протопоп Григорий, окропляя миссию освященной водой под радостные крики всенародного множества казаков, жен, детей. Бутурлин и его товарищи поцеловали крест и образа, и протопоп Григорий сказал им орацию.

Я не успел на встречу Бутурлина в Переяславе, потому что по Днепру шла шуга и невозможно было переправиться, так что пришлось засесть в Домонтове. Прибыл я в Переяслав только под вечер шестого дня Нового года, а на следующий день съехались все полковники и старшины. Вечером седьмого вместе с Выговским и Тетерей навестил я Бутурлина в его помещении, сказал боярину, что завтра с утра созываю раду великую, чтобы учинить государеву веру. Сказал я послу царскому так:

- Милость божья над нами - как когда-то при великом князе Владимире, так и теперь: сродник его царь Алексей одарил лаской своей отчину свою Киев и всю Украину. Как орел покрывает гнездо свое, так и он изволил принять нас под свою высокую руку. Мы рады его царскому величеству искренне, всей душой служить и головы свои сложить ему на многолетнее здравие.

Восьмого января в моем гетманском доме была у меня тайная рада с полковниками, судьями и войсковыми есаулами, и полковники, судьи, есаулы под царскую высокую руку добровольно склонились.

После утренней рады в послеобеденное время били в барабаны час, чтобы народ собирался на рынок послушать, что там должно произойти. Собралось огромное множество казачества и людей всякого звания, сделан был большой круг для гетмана и полковников, я вышел в этот круг с судьями, есаулами, писарем и всеми полковниками, и войсковой есаул Федор Коробка крикнул, чтобы все молчали.

Когда все затихли, я обратился к народу:

- Панове полковники, есаулы, сотники, все Войско Запорожское и все православные христиане! Ведомо всем нам, как бог освободил нас из рук врагов, гонящих церковь божию, озлобляющих все христианство нашего восточного православия. Вот уже шесть лет живем мы без государя, в беспрестанных бранях и кровопролитиях с гонителями и врагами нашими, намеревающимися искоренить церковь божию, дабы и имя русское не помянулось в земле нашей, что уже очень нам всем наскучило, и мы видим, что нельзя нам жить больше без царя. Для этого собрали мы раду, явную всему народу, чтобы вы с нами выбрали себе государя из четырех, какого захотите: первый царь турецкий, который много раз призывал нас под свою власть через своих послов; второй - хан крымский; третий - король польский, который и теперь может принять нас в свою милость, если сами захотим; четвертый есть православный Великой России государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, которого мы уже шесть лет беспрестанными молениями нашими себе просим; тут которого хотите, того и избирайте. Царь турецкий басурман. Всем нам известно, как братья наши, православные христиане, греки, беду терпят и в каком живут от безбожных утеснении. Крымский хан тоже басурман, которого мы по нужде в дружбу принявши, какие нестерпимые обиды испытали. Об утеснениях от польских панов нечего и говорить: сами знаете, что они почитали лучше рендаря и пса, нежели брата нашего христианина! А православный христианский великий государь, царь восточный - единого с нами благочестия, греческого закона, единого исповедания; мы с православием Великой Руси едино тело церкви, имеющее главою Иисуса Христа. Этот великий государь царь христианский, сжалившись над нестерпимым озлоблением православной церкви в нашей Украине, не презрев наших шестилетних молений, склонил теперь к нам милостивое свое царское сердце и прислал к нам своих великих ближних людей с царскою милостью. Если мы его с усердием возлюбим, то, кроме его высокой руки, благотишайшего пристанища не обрящем. Если же кто с нами не согласен, тот пусть идет куда хочет - вольная дорога!

После этих моих слов весь народ закричал:

- Волим под крепкой рукой царя восточного православного в нашей благочестивой вере умирать, нежели ненавистнику Христа - поганину достаться!

Тогда Тетеря, обходя всех по кругу, спрашивал, обращаясь во все стороны:

- Все ли так соизволяете?

Весь народ отвечал:

- Все единодушно!

Тогда я сказал:

- Буди тако! Да укрепит нас господь под царскою крепкою рукою!

За мною весь народ закричал единодушно:

- Боже, утверди! Боже, укрепи! Чтоб мы вовеки все едины были!

Рада Переяславская!

Со старшинами, с народом всем пришли мы к послам московским, чтобы оповестить их о раде всенародной, Бутурлин на сию весть ответил, что имеет царскую грамоту гетману и всему войску, передал эту грамоту мне, я же, приняв с радостью, поцеловал, сломал печати и передал грамоту Выговскому, чтобы прочел громко при всех людях. После этого сказаны были все необходимые слова, Бутурлин произнес речь, за которую мы поблагодарили его, как надлежит, и я, взяв боярина с товарищами в карету, поехал в соборную церковь Успения. Московское духовенство - архимандрит Казанского собора Прохор, протопоп Андриян, попы и дьяконы с царским образом Спаса прошли процессией впереди нас.

Переяславский протопоп Григорий с духовенством встретили меня с боярами на церковном крыльце с крестами и кадилами, напевая "Буди имя господне благословенно отныне и до века!".

В церкви Успения учинил я со старшиной присягу охотно и с надеждою тихомирья и всякого добра, что быть нам с землями и городами под высокой государевой рукой навеки неотступно, боярин Бутурлин со своей стороны дал от имени монарха клятвенное обещание, что он, пресветлый российский государь, будет держать всю Малую Россию со всем Войском Запорожским под своим покровительством, при нерушимом сохранении всех ее древних прав и вольностей, и охранять войсками и помогать казною от всяких неприятельских нападений, и было в церкви всенародное множество мужского и женского пола, и от многой радости плакали.

Это были чистые и честные слезы.

Ветер свободы прошумел над моим народом, может, впервые под Желтыми Водами, а тут, на раде в Переяславе, мой народ стал собою, стал нацией, историей.

Последняя моя ночь в Переяславе была вся в звездах. Снега тихо белели, беспредельная твердь небесная сливалась с твердью земной, будто могучая рука вселенной наклонила небеса - и звезды сияют у тебя над головою, словно золотые яблоки в саду Гесперид. Тайна, пророчество, бездна вечности, напоминающая тебе о малости и бессилии, но одновременно и поднимающая душу на крыльях неземных. Когда поля незасеяны и покрыты снегами, и даль открывается бесконечная, и земля сливается с небом в тишине и гармонии, ты стоишь среди этого дива, будто малое дитя, и в сердце тоска и радость, потрясения великие из прошлого и грядущего, полки на шляхах, кровь и огонь и надежды, бессмертные надежды.

Вселенная посмотрела на мою землю золотыми глазами звезд, и они уже не ужасали меня, как когда-то в минуты бессилия и отчаяния.

24 января попрощался с Бутурлиным, насухо, без обедов, банкетов, чтобы не тыкали в глаза злые потомки: дескать, в горилке утопил волю и независимость свою, и в тот же день выехал в Чигирин. Бутурлин, разослав в полки со словом царским своих стольников и дворян, тоже в тот же день отправился из Переяслава, чтобы прибыть в Киев и провозгласить великую весть о воссоединении народов наших в этом праславянском граде, где впервые мысль сия родилась и прозвучала.

В сопровождение Бутурлину дал я киевского наказного полковника и полк казацкий. Дважды заночевав в дороге, 26 января прибыли они в Киев, подъехав к городу с левой стороны. Встретили их киевские сотники с тысячей казаков под девятью хоругвями, когда же переправились через Днепр и приблизились к городскому валу, то за полторы версты от Золотых ворот выехала приветствовать их депутация киевского духовенства: митрополит Сильвестр Косов с владыкой черниговским Зосимой и Печерским архимандритом Тризной, с монастырскими игуменами и наместниками.

Митрополит, при всем своем недоброжелательстве к делу нашему великому, все же должен был исполнять свой долг наивысшего пастыря народа украинского, потому он вышел из своего возка и произнес речь уже вроде бы и не от себя самого, а от всего народа нашего:

- Вы приходите от благочестивого царя с желанием посетить наследие древних великих князей русских, к седалищу первого благочестивого русского великого князя,

и мы исходим вам во сретение;

в лице моем приветствует вас оный благочестивый Владимир, приветствует вас святой апостол Андрей Первозванный, провозвестивший на этом месте сияние великой божьей славы, приветствуют вас начальники общежительства, преподобные Антоний и Феодосий и все преподобные, изнурившие для Христа жизнь свою в пещерах;

приветствуем во Христе и мы со всем освященным собором благородие ваше,

приветствуя, с любовью зовем:

войдите в дом бога нашего,

на седалище первейшего благочестия русского, и пусть вашим присутствием обновится, как орляя юность, наследие благочестивых русских князей.

38

Как орляя юность...

Зозуля лiтала над ним, куючи,

Коники iржали, його везучи,

Колеса скрипiли, пiд ним котючись,

Служеньки плакали, за ним iдучи!

Всадники черные полетят во все стороны. Народ кинется в Чигирин. Кто мог ехать, идти, кто не мог, того будут везти. Старые, немощные, калеки. Женщины на последнем месяце. Дети.

Земля обнажится, и станет видно, кто есть кто. Народ будет рыдать, а полковники будут прикидываться, что опечалены. Для них герой - пока в живых, мертвый же сразу становится обузой.

Зной и духота будут стоять такие, что людям будет казаться, будто они и сами мертвы. Деревья, травы, птицы, звери, земля - все вымерло. Страх повиснет над всеми вместо неба. Как же так? Смерть и бессмертие несовместимы. Боже, защити пана гетмана от смерти, ибо всяк человек смертен - и без этого не может быть. Не мог их гетман умереть, они не могли в это поверить и не хотели, бунтовали, возмущались, святотатствовали, посылая хулу самому богу. Крик отчаяния в глубину судьбы и всего мира. Времена смешались и перепутались, все перепуталось.

С высоты своей смерти я буду видеть множество голов чупринных мужских, женских, детских, они так тесно сбиты воедино, что по ним можно идти, как по дороге или по полю. Все будут плакать: и те, кто знал почему, и те, кто и не знал.

И тогда появится мой Самийло из Орка, обретет свою телесность, утраченную, казалось, уже навеки, и скажет им слово об их гетмане, которое он уже провозгласил мне, явившись духом в покои, где я лежу in extremis:

"Любезные паны полковники и вся старшина со всем товариществом Запорожского Войска и вся Украинская Речь Посполитая!

Хотя жизнь и смерть от начала сотворения мира присуждены волей всемогущей, выраженной нашим предкам высочайшим законом: "Живите и размножайтесь", "земля вы и в землю войдете", однако, несмотря на это, смерть человека наполняет сердца живущих невыносимой и непреоборимой скорбью. Суждено наконец и нам после прошедших веселых дней услышать печальное рыдание и потоками слез заливать лица свои, видя, что нашего гетмана Богдана Хмельницкого, которого в самом деле бог дал нам в полководцы, поразила неумолимая смерть и что тут на одре мы отдаем ему последние почести.

Умер наш рыцарский полководец, оставив после себя бессмертную славу, тот, от мудрости которого не только мы, его подручные, но и вся Украинская Речь Посполитая уповали на долгие годы счастливой жизни и расцвета! Умер тот, которому десница всемогущего оказывала всюду быструю помощь, когда он с вашими милостями, любезным панством, праведно ополчался, вставал за вольности и древние права на братьев и одновременно врагов наших - польских савроматов! Умер тот, от чьих пушечных и мушкетных громов сотрясалась не только ясносветная Сарматия древних вандалов и берега бурного Евксинопонта с их крепостями и замками (прежде всего в войне 1621 года, которая долго и счастливо велась под Хотином между польской короной и оттоманским царем Османом при помощи казаков, нашей братии), но и дрожали сами стены Царьграда, окуренные дымом казацких ружей! Умер, наконец, тот, чьими усилиями возрождены, может, раз и навсегда давние украинские права и вольности. Не время мне рисовать и выставлять заслуги и рыцарские дела, которыми вы славно проявили себя с сим полководцем, богом вам данным, гетманом Хмельницким, успешно и храбро сражаясь за давние права и свободы, растоптанные и поруганные поляками, нашими братьями; это шли вы следами древних помощников Александра Великого Македонского, своих предков славян, также скифов, кимвров и хазар. Пусть говорят человеческой речью о вашей рыцарской храбрости поля и долины, вертепы и горы, замки и пушечные жерла; пусть известят, с какой храбростью и геройской отвагой стояли вы за свои вольности против неприятелей и нашей сарматопольской братии, к чему направлялись и чем обозначали себя, при всесильной божьей помощи, на Желтых Водах, под Корсунем, Пилявой, Збаражем, Зборовом, Берестечком, под Белой Церковью, Львовом, Замостьем, Нестерваром и Баром, под Каменцом на Подолии, Батогом, Охматовом и на многих других местах, которых не могу перечислить.

К тебе обращаю я свое суетное слово, наш любимый полководец, давний украинский Одоакр*, славный Скандербег, гетман всего славного Запорожского Войска и всей казако-русской Украины, Хмельницкий Богдан! К тебе обращаюсь, хотя ты теперь неподвижно молча лежишь между четырьмя гробовыми досками; к тебе, чье властное слово мы, в числе ста тысяч, недавно слушали и были готовы по мановению твоей руки, по кивку головы броситься на врага! Почему так быстро превратился ты в безмолвного Гарпократа?** Лучше иди следами немого Агиса!*** Заговори к нам и научи, как жить и как вести себя с друзьями и недругами, которые нас окружают. Немой от рождения Агис спас выразительным предостережением своего отца-царя от убийства; ты же, красноречивый от рождения, скажи и охрани нас, чтобы не победили и не погубили наши враги; разорви хотя бы на малое время кандалы смерти и скажи нам ласковое и доброе слово на путь нашей дальнейшей жизни, наш храбрый и любимый гетман! Если же, подчиняясь смертному приговору, не можешь выполнить желание живых, то хотя бы там, у трона всевышнего, где мы надеемся увидеть тебя, выпроси, чтобы всемогущий дал нам после твоего ухода счастливую жизнь и сохранил нашу отчизну от врагов в целости и мире. А мы, жители земли, даем от себя торжественное обещание, что будем молить всевышнего, чтобы вместе со своими избранниками сделал тебя участником беспредельной хвалы".

______________

* Одоакр (умер в 493 г.) - король герулов, вождь армии германцев, находившийся на службе в Западноримской империи. В 476 году лишил трона последнего римского императора Ромула Августа и провозгласил себя королем Италии. В 489 году побежден королем остготов Теодорихом, убит Теодорихом на пире в Равенне.

** Гарпократ - греческая транскрипция одного из эпитетов египетского бога солнца Гора. Он изображался с детской костью на голове и пальцем правой руки во рту - признаки детства. Греки не поняли этого условного знака и сделали из Гарпократа бога молчания.

*** Агис - сын спартанского царя (IV в. до н.э.).

Будучи в здравом уме, твердой памяти и добром рассудке, как это нашли свидетели по моим словам, жестам и поведению, и считая, что нет ничего более определенного, чем смерть, и более неопределенного, чем день и час ее прихода, и не желая покинуть сей мир, не сказав всего, что о нем думаю, я залег в гетманских покоях in extremis и веду сию исповедь своей жизни, ничего не утаивая, придерживаясь во всем истины. Если истину не всегда можно защитить, то всегда есть возможность за нее умереть. Часто я спасался в словах и в посланиях к владыкам этого мира, и в гетманских универсалах, и в речах, обращенных к людям. Не услышаны будете в многоглаголании. Как сказано когда-то: aliud in ore, aliud in corde - одно на словах, другое - в сердце. Теперь могу утешиться, потому что слово и сердце слились в моем умирании.

Завистники грызутся возле моего смертного ложа. Ходят по помосту, большие, возмутительно здоровые, равнодушные, стучат-гремят, как кобылья голова в сказке. Какая суета! Я умираю, а где-то в соседней светлице играют в подкидного. "Твой ход, Иван! Чем ты кроешь? Черви козырь! Не выставляй карт: у тебя ведь одни карасики! Не буду дивиться, нехай козырится!" Игра в подкидного дурачка. Всю жизнь - в подкидного. Накидывают, обкидывают, закидывают. Паскаль сказал: человек играет в карты, чтобы не оставаться наедине с самим собой. А они играют, чтобы показать мне, какие живые. Заглядывают в мой покой. Смотрят, как умираю, не умер ли еще. Всегда любили смотреть, как страдает плоть, потому что страдания души для них недоступны и неведомы. Только смерть знает все. Теперь я могу судить о своих преемниках, вижу их нагими перед судом вечности, жалкими и бездарными. Система, созданная таким трудом, будет управляться ничтожествами. Кому передать власть? И как ее передавать, когда сам получил из рук всего народа? Властелины смертны, но добро общества бессмертно, как молвил Тацит в "Анналах": "Principes mortales, rem publicam aeternam esse".

До чего доведут оказавшиеся моими преемниками великое дело, начатое мною? Только до упадка и полнейшего разорения. В моих словах много горечи, но нет несправедливости. Всех их я поднял из неизвестности, возвысил, а что получил взамен? Гордыню, несправедливость и месть даже после смерти. Мстить человеку - это еще может быть простительным, но мстить великому делу - это уже преступление и подлость перед людьми и богом.

Чем больше мне вечереет, тем больше просветляется.

"Еще огонь многокровной и многоплачевной войны моей, зажженный и через восемь лет сильно пылающий и Украину с короной польской в распре сушу зело снедающий, не погас. Еще трупы людские на ляшских и украинских полях, бранным оружием постланные, до конца не истлели, еще земля по многим горизонтам кровью людскою обагрена, дождевыми каплями не смыта, еще камыши, от трупов человеческих просмердевшие, не вернулись к первобытному чистому и невредительскому естеству своему, еще у матерей по сыновьям и у жен по мужьям и другим кровным своим, оружием военным умерщвленным, от слез не высохли зеницы, еще ни Украина от поляков, ни поляки от Украины не могли в домах своих собрать милую компанию с кровными своими, или же сладким сном уснуть, ни в вожделенном спокойствии уверенными быть: как вдруг тут, на этой стороне Днепра, от Переяслава и Полтавы, по причине двух мужей, нового тогда гетмана Выговского и Мартына Пушкаря, полковника полтавского, новый внутренней междоусобицы и кровопролития великого огонь, добро людское сжигающий и дотла истребляющий, воспламеняется и свою на разорение людское приемлет силу".

Выговский начал топтать великий Переяславский договор, Пушкарь воспротивился.

Потом топтался по моему сердцу Тетеря, за ним Брюховецкий, Дорошенко, Мазепа. Разве же не я внес в первый свой реестр сразу нескольких Мазеп: Черкасского полка сотни Лазаря Петровича Васько Мазепа, полка и сотни Белоцерковских Мирон Мазепа, Уманского полка сотни романовской Максим Мазепа, Кальницкого полка сотни оментовской просто Мазепа, Полтавских полка и сотни Василь Мазепа, Миргородского полка сотни краснопольской Мазепа без имени.

Если ж бы знать, в каких фамилиях гнездится измена! Но фамилий столько, сколько и людей, и земной круг дано тебе пройти среди них и с ними, потому что и ты человек.

После смерти я уже не встречаю людей. Потому-то помыслы мои чисты, не омрачены злобой, наветами, горечью и даже - страшно сказать! - правдой о том, чего не хотелось слышать при жизни. Теперь слух мой наконец очистился, не доносятся до меня ни стоны, ни проклятия, ни клевета. При жизни мы приемлем за истину даже услышанное от тех, кого мы презираем и ненавидим, зато после смерти освобождаемся от всего, что отвратительно нам.

Смерть приносит одиночество? А может, мы присоединяемся к большинству? Ведь как бы много ни рождалось людей на земле, мертвых всегда будет больше.

Доброта не стареет, жестокость не стареет, мир остается вечно молодым, стареет и умирает только человек, и нет ничего надежнее, чем смерть. Говорят: там соединяются души, там в Елисейских райских полях встретишь самых дорогих утраченных, ибо любовь счастлива даже тогда, когда она бесприютна и беззащитна. Какое заблуждение! Даже в тот момент, когда будет угасать последняя искра солнца во мне, предстанет передо мною лицо, которое

я знал и любил живым и молодым, вечно молодое

для меня, чистое и честное, как ее душа. И взгляд ее

серых глаз летит теперь из такой страшной дали, что

неизвестно даже, долетит ли до меня, если же это случится,

полетит он дальше, мимо меня, и в нем усталость, и мука,

и бездна, которую мне никогда уже не заполнить.

И никогда больше не засмеется мне солнце в

зеленых листьях...

А потом песня родилась в последний

раз в моей душе, далекая, как степи,

и тоскливая, как осень в рощах.

Она идет от меня, и я иду за

нею, догоняю и не могу

догнать, никогда,

никогда:

Ей, козаки, дiти, друзi!

Прошу вас, добре дбайте:

Борошно зсипайте,

До Загребельної могили прибувайте,

Мене, Хмельницького,

К собi на пораду ожидайте.

ИСТОРИЯ ЖИВА!

(Вместо комментария)

Общеизвестна легенда, что человек сотворен из глины. Глина материал мягкий, пластичный, удобный. Но значит ли это, что и человек как бы податливо "лепится" или как вода принимает форму сосуда, в который она налита. Конечно, нет. В человеке существует сопротивление - это его сознание. Если оно в нем развито, то человек резко реагирует на красоту и уродство, на сострадание и жестокость, насилие и доброту. Человек уже не ждет, когда его вылепят, сформируют, так или иначе одухотворят, - он создает себя сам и чаще всего не благодаря чему-то, а вопреки.

Жизнь моего поколения сложилась столь тяжело и трагично, что мы вырастали именно "вопреки". Судьбой нам было суждено всем погибнуть. Так почти оно и случилось. Уцелели лишь единицы. Из каждых ста моих ровесников вернулись с войны только трое. Нам был отпущен величайший дар - жить и за самих себя, и за погибших товарищей! Нужно было с глубочайшей ответственностью отнестись к этому дару. Нет ничего удивительного, что многие из нас стали учеными, писателями, государственными деятелями, заслуженными и прославленными людьми. Могу назвать имена писателей рождения 1924 года: Виктор Астафьев, Юрий Бондарев, Василь Быков, Булат Окуджава, Владимир Солоухин. Это не для сравнения, а для сведения. Каждый идет своим путем, работает в силу своей боли и своих возможностей.

Один из любимых моих писателей - Томас Манн. У него есть такое высказывание: "Тому, кто заинтересован в значимости собственного повествования, полезно пребывать в контакте с высокой эпикой, словно набирая у нее сил".

Для меня "контакт с высокой эпикой" - чтение наших летописей, сочинений средневековых хронистов и даже античных авторов ("Анабасис" Ксенофонта лежит у меня всегда под рукой, и я не ленюсь заглядывать в него). Вот где великая школа писания для всех нас! Непревзойденное умение выбирать самое главное среди суеты повседневности в летописи Нестора. Чеканность латинской фразы в "Галльской войне" Цезаря и внезапная ее изысканность и даже украшенность у Титмара Мерзебурзкого. Вулканическая энергия "Жития протопопа Аввакума" и загадочной "Истории Русов". Веселые побасенки по-славянски хитрого Кадлубека.

С возрастом к любимым писателям отношение изменяется. Это можно утверждать со всей ответственностью, имея читательский стаж свыше полстолетия. Но есть привязанности на всю жизнь. Шевченко вошел в мое сознание где-то в пять лет и остался там навсегда. Рядом с ним стал Пушкин, затем были открыты Гоголь, Коцюбинский и Горький, позже - Чехов и Тургенев. После войны - Фолкнер и Томас Манн. Но все же из прозаиков для меня самые высокие имена: Толстой, Достоевский, Сервантес. Перед ними останавливаешься, как у подножия недоступных горных хребтов с сияющими вершинами. Подражать бессмысленно, учиться - трудно, вдохновляться - можно всегда.

Литературе жизненно необходима условность, отберите у нее эту условность - и литература умрет. Документальная проза, к примеру, всегда останется только документальным свидетельством, никогда ей не достичь силы "Войны и мира". Писателю иногда может попасть в руки документ такого воздействия, что неизбежно возникнет желание перенести его на страницы романа или повести, построить целое произведение на этом документе. Но если не будет при этом необходимого художественного переосмысления и обобщения, если писатель не выступит в роли художника-творца, документ останется тем же, чем был, и никакого художественного открытия мы не получим. Вполне очевидно, что писатель должен иметь свое особенное отношение к факту, к документу, к историческому событию, исходя из своей личности, эрудиции, идейных и нравственных привязанностей, общего замысла будущего произведения - иначе он не писатель.

Именно это мое убеждение, видимо, стало причиной того, что я задумал серию исторических романов о Киевской Руси - эпохи, менее всего художественно исследованной, оставившей нам совсем незначительное число свидетельств. Основные источники об этих временах - летописи. Это даже и не просто документы: многие страницы летописей читаются как образцы высокой поэзии, в них бьется сильная мысль, в них есть своеобразие и неповторимость, толкающие тебя на самый легкий путь - беллетризирование наших летописных памятников, простое иллюстрирование школьных сведений. Но избираешь путь иной, тяжелый: путь переосмысления фактов и событий, иногда уже канонизированных в работах историков и писателей, вступаешь в полемику с ними и с летописями. Я старался отобразить не только быт, обстановку, политическую и нравственную атмосферу тех времен, но и психологию наших предшественников. Для литератора всегда главное - человек, в каких бы исторических временах мы его не "находили". Ясное дело, я объясняю только принцип подхода к изображаемому в моих романах "Диво", "Смерть в Киеве", "Евпраксия", "Первомост". Их оценка - дело читателя.

В своих романах мне хотелось не просто показать времена Ярослава Мудрого или Богдана Хмельницкого, не просто сделать попытку реконструкции той или иной эпохи. Речь шла о большем. Хотелось показать неразрывность времен, показать, что великое наше историческое наследие не существует самодовлеюще, а входит в наш день насущный, влияет на вкусы наши и чувствования, формирует в нас патриотическое сознание, ощущение красоты и величия, мы же платим своим далеким предкам тем, что относимся к прошлому с подобающим уважением, охраняем и защищаем это наследие. Сказано глубоко верно: "История принадлежит поэтам" (А.С.Пушкин).

Да, история жива! Вот смысл всех моих писаний на темы исторические. И я бесконечно благодарен читателям за поддержку, понимание и веру.

Сколько еще исторических эпох, событий, имен, которые мы обязаны возродить и сделать своими современниками!

Для украинцев самые великие имена их истории и их духа: Шевченко, Хмельницкий, Сковорода.

При Хмельницком украинский народ родился, заявив о себе миру.

Шевченко дал этому народу самосознание.

Сковорода пробовал умом великим расшатать аморфность существования казацких старшин и новопожалованного дворянства.

Об этих трех великих сынах моего народа много написано. Достаточно ли? Этого никто не знает. Каждая эпоха имеет право сказать о них свое слово.

Так возникло дерзкое намерение написать роман о Богдане Хмельницком. Если о Шевченко должна когда-то появиться Книга Духа украинского народа, о Сковороде - Книга Разума, то о Богдане мыслилась Книга Народа нашего.

Не слишком ли дерзкое намерение? Так можно было бы спросить меня или, не спрашивая, сразу же осудить такую дерзость. Я же со своей стороны мог бы спросить: а чем измеряется (и вообще измеряется ли) степень и объем намерений? Писатель добровольно принимает обязательства перед миром, точно так же добровольно-индивидуально определяет он и меру своей ответственности, и объем своих заданий. Я написал довольно много книжек, упрямо искал великое в малом, не закрывал глаз и на малое в великом, тем писаниям я отдал все, что пришло в мою душу от людей, от моего рода и народа, отдавал щедро и с великой верой в то, что прорастет оно добром, благородством и милосердием, верой в человеческую личность, в ее ценность и величие. Всегда ли прорастало? Прочитаны ли мои книжки так, как мечталось, замечены ли усилия автора, оценены его намерения, разделены ли его надежды?

Чем больше пишешь, тем больше понимаешь, что твои друзья и защитники это прежде всего читатели - далекие, неизвестные, загадочные.

"Богдан" разошелся меж читателями, как огонь по сухой траве. Это не авторская похвальба, а просто факт.

Тем же, кто козыряет неприкасаемостью традиций, я мог бы сказать: разве от таких козыряний зависит истина?

Да, без традиций нельзя. Дерево не вырастает из воздуха. Ему нужна почва. Но дух людской бунтует против традиции ограниченной, куцей, тупиковой. Нужно уметь различать уважение и идолопоклонство.

О Богдане написаны целые тома. Моими предшественниками и моими современниками тоже. Книги наших историков, романы М.Старицкого, П.Панча, Н.Рыбака, И.Ле, пьеса А.Корнейчука были для меня тем основанием, на котором только и можно выстроить задуманное. Но вместе с тем мучила жажда чего-то большего; ты вслушиваешься в голоса прошедшего, и тебе кажется, что начинаешь слышать то, чего не смогли - тогда не смогли - услышать твои предшественники.

Самым трудным для писателей было удержаться на той высоте, на которую вознесся Богдан благодаря силе и величию своей мысли, унаследованным от народа, который не спал перед тем целые столетия, а в незаметных, но титанических усилиях рождался, собирался, готовился заявить о себе всему миру!

Богдан для меня в этом романе - великая неповторимая личность, но вместе с тем и некая таинственная сила, до сих пор до конца не разгаданная, как бы высшее средоточение народной гениальности во всем: в разуме, мужестве, одаренности, воле...

К сожалению, исторические источники не дают свидетельств о тех годах, когда формировался характер Богдана, о его стамбульской неволе, о пребывании при королевском дворе в Варшаве, о путешествиях по Европе, о французских приключениях. Все это в романе - лишь намеки, все это еще ждет своих исследователей и своих, если так можно выразиться, воспевателей.

В наше время нет-нет да и сталкиваешься с ситуацией, когда власть и слово размежевываются. Когда-то было иначе. Без слова не было власти, - и наоборот.

Именно поэтому казалось мне, что жизнь Хмельницкого нельзя ни представить, ни гонять вне слова. Это я попробовал сделать в романе. Целиком построив его на монологе. Искать справедливости и власти в слове, как это делали во все времена писатели.

Сумел ли я?

Быть может, слишком злоупотребил словами, заставил Богдана говорить чересчур много, иногда быть непоследовательным в мыслях и высказываниях, допускать несогласованность поступков. В свое оправдание могу сослаться разве что на невозможность представить жизнь как нечто одномерное и упрощенное до примитива, кроме того хочется мне, отнюдь не претендуя сравниваться с великими, а только стараясь учиться у них (ибо у кого же тогда учиться!), привести здесь одно соображение Гете, высказанное им по поводу произведений Шекспира своему помощнику и секретарю И.П.Эккерману 8 апреля 1827 года: "Шекспир всякий раз заставляет своих персонажей говорить то, что наиболее уместно, действенно и хорошо в данном случае, пренебрегая тем, что их слова, возможно, вступают в противоречие со сказанным ранее или позднее. Свои творения он видел живыми, подвижными, быстро протекающими перед взором и слухом зрителя, которые, однако, нельзя настолько удержать в памяти, чтобы подвергнуть их мелочной критике. Ему важно было одно: моментальное впечатление".

В наше время, когда над миром нависают страшные угрозы всеобщего уничтожения, когда пренебрегают величайшими святынями, когда обесцениваются самые высокие и дорогие чувства, - литература обязана стать на защиту любви, добра, благородства, мудрости и величия.

Сможет ли литература спасти мир? Вряд ли. Точно так же, как и политика. Но плохая политика может погубить мир, литература же может и должна помочь человеку отринуть чувство беспомощности перед угрозами, должна научить людей понимать их силу и их слабость, донести до нашего сознания ту истину, что для новых битв и надежд народу нужна не только сила, но и память.

Литература - это отнюдь не то, что непременно расхвалено и вознесено. Настоящая литература чаще вырастала даже из непонимания, нежели из пустых похвал. Поэтому для меня самое ценное - это не тогда, когда хвалят, а когда понимают.

Для меня лично каждый читатель - это зеркало. Ты идешь среди зеркал, отражаешься в каждом и в каждом неодинаково. Для одних ты, может, интересен, для других - скучен, для третьих - смешон, для четвертых... Многообразию восприятий нет конца, и это всегда нужно иметь в виду. Как это сделать? Никто не знает! Мы пускаем свои книжки в свет и должны быть готовы ко всему - к добру и злу - в равной мере.

Но главное желание писателя, чтобы тебя поняли - для этого стоит и нужно жить.

П.Загребельный

1986

ПОЯСНИТЕЛЬНЫЙ СЛОВАРЬ

Абсенте - отсутствующий; абсолюционем - отпущение; аграф - застежка; адоравать - от адорация - преклонение, обожание, обоготворение; аккламация громкое изъявление согласия; акциденс - побочный доход; алешто - вот уж! Ну что же!; алтембас - род парчи; апарати - церковные принадлежности; арианство - течение в христианстве в IV-VI веках; армата - артиллерия; ароганция наглость, дерзость, нахальство; арпачик - лук; appас - гобелен; асистория пристанище; ассистенция - здесь: надлежащее сопровождение, свита; атраменты - чернила; атрегенция - здесь: подхалимство, ухищрения; аффект - приступ сильного нервного возбуждения: ярости, ужаса, отчаяния; аши-баши - ханские повара.

Бажан - от существительного бажання - желание, хотение, расположение; байдак - речное судно, на котором казаки плавали по Днепру и Черному морю; байстрюк - незаконнорожденный, внебрачный сын; бандоля - короткоствольный мушкет; бахматые - малорослые, крепкие; безецный - бесчестный, бессовестный; бибуш - кутила, гуляка, пьяница; бискуп - католический священник; босторг женская епанечка, телогрейка; бpашно - здесь: харчи; бpоить - куролесить, бедокурить, бесчинствовать; будник - работник на поташном заводе; бузной курень - место варки и продажи бузы, легкого хмельного напитка из проса, гречихи и ячменя; букша - втулка в колесе (деревянная или железная); бут переводчик; быдло - рогатый скот.

Вежество - здесь: привилегия; вельон - шерстяная вязаная накидка; вет за вет - в ответ, око за око; вздрячка - откровенность, когда говорят что-нибудь в глаза; взмерять - направляться; взнетать - разжигать, разжечь (огонь); воровство - ворами тогда называли бунтовщиков.

Гаковница - длинное крепостное ружье; галайстра - орава (обл.); гамалык - затылок (разг.); гаман - кошелек; глейт - охранная грамота; гвынтивка винтовка; гербованный - имеющий герб; гнездюк - запорожец, осевший на хозяйство; голомозый - плешивый, лысый; грамотка - письмо; гультяйство пренебрежительное название обедневших групп населения, лишенных средств производства и не подчиняющихся властям; гуляй-город - подвижная деревянная башня (воен.-ист.); гяуpы - этим именем турки презрительно называли всех немусульман.

Дворак - дворовый человек; делиберация - обдумывание, размышление, обсуждение; делия - длинная медвежья или волчья шуба у галицких мещан; дейнека - воин, вооруженный дубиной; державец - правитель, местный начальник, владелец имения (ист.); дешпероваться - впадать в отчаяние; деспект - оскорбление, обида; джеляли - так назывались в Османском государстве повстанцы из местного населения по имени Джеляля, который возглавил восстание бедноты в окрестностях Токата в 1519 г.; джуpа казацкий слуга-товарищ, оруженосец в походах и битвах; дзигари - часы; диариуш - дневник, журнал, хроника; дишкреция - умение хранить тайну; добра - здесь: имущество, состояние, достатки; довбыш - литаврщик; донативы подарки; доскочить - достать, приобрести, взять в добычу. Здесь: догнали, настигли; дpаб - верзила, детина; дуванить - делить.

Еши ёк - несравненный (тур.).

Жадан - от существительного жадання - желания, жажда, вожделение; жбур - разбойник, разрушитель.

Завал - место в лесу, где лежит бурелом; загребы - пресные коржи, печенные в пепле; займанщина - земля, приобретенная правом первого занятия. Заимка; запаска - род женской юбки; зась - же, но, снова; затынная пищаль крепостное ружье, затынщик (затинщик) - воин, сражающийся в городке, внутри стены, вала против осаждающих; заханлюженный - загрязненный; збуй разбойник (обл.); здрайца - изменник, предатель, бунтовщик. В польских документах XVII века так назывались участники казацко-крестьянских восстаний; зегармистр - часовщик, часовых дел мастер; златоглав - парча, глазет; злотый, золотой польский - денежная единица, равнявшаяся 20 копейкам; зурна - здесь: оркестр.

Имость, емость - милость; инвенция - изобретательность, находчивость; ингpес - торжественный въезд; индегнатованный - от индегент: 1) предоставление гражданства (иностранцу), 2) пожалование шляхетского звания иностранцу; инкомпарабилис - муж несравненный; инсигнии - атрибуты власти; интерциза - брачный контракт; интрата - прибыль, доход; интромиссия - здесь: официальный документ на владение землей; инфамист - лицо, лишенное чести (ист.); инфлянты - польское название Ливонии в XIII-XVI веках и Лифляндии в XVII-XVIII веках; истный - настоящий, истый, действительный.

Кабат - верхняя одежда; каноник - член коллегии духовных лиц в католической церкви; капихалки - ханские чиновники; карабеля - изогнутая сабля; караваши - рукава к панцирю; Карналь - кожаная шапочка, которую надевали охотничьим соколам на голову, чтобы закрыть глаза; кардаш - друг и брат; каштелян - назначаемый королем или князем сановник для управления каштелянией - административным округом; квадранс - четверть часа; кварцяное войско - польское войско, оплачивавшееся поквартально. Фактически оккупационные части, которые польские магнаты держали на Украине; кибалка род головного убора, напоминающего кокошник; кибло - ведро; клейноды - знаки власти; кляштор - монастырь; кновать - устраивать заговор, чинить козни, интриги, происки; кобер - ковер; коберец - вид ковра; компуты (от лат. компутио - сосчитываю) - казацкие списки со сведениями об имущественном положении казаков и т.п. Введены на Украине во время освободительной войны украинского народа 1648-1654 годов; конгрегация - административный орган в Ватикане; констеляция - взаимное расположение небесных тел, служащее основой для ненаучных астрологических пророчеств; контентация - удовлетворение (требование); кончер - холодное оружие с длинным узким лезвием; конфидент агент, осведомитель; копа - денежная единица, равнявшаяся 50 копейкам; коряк - ковш; кош - лагерь, стоянка; крайка - кромка, употребляется женщинами как пояс; креденс - буфет (шкаф); крещатый - 1) крестообразный, 2) имеющий на себе изображение креста; крулевщизна - здесь: налог в королевскую казну; кумпан - от кумпания, кумпанство - компания; куфа - здесь: кувшин; кшталтный - стройный, хорошо сложенный.

Лайдак - бездельник, мерзавец; лежи - местность для войскового постоя; лектика - носилки; лелека - аист; лист - письмо делового характера, документ; ложница - спальня; Лубянка - повозка, обтянутая лубом; луп военная добыча; лядский - польский.

Mагерки - так назывались венгерские шапки, введенные королем Стефаном Баторием. Шапка с пером - магерка дерзкая. Кабардинкой называлась казацкая шапка из днепровского водного зверя, чаще всего из выдры; маестат - величие, державность; майстор - так называли в те времена палача; машталир - кучер; мелиорация - здесь: жалоба с правом вносить изменения и дополнения; мисюрка - воинская шапка железной маковкой; михайлик - маленький деревянный ковшик для питья водки; можные - богатые; мосць (титул) - милость; мюннеджимы астрологи.

Наездник - здесь: захватчик, завоеватель; намитка - головной платок, повязка, покрывало из простой самодельной кисеи; натрент - назойливый, навязчивый человек; небожата - голубчики, милые; невестюки - бабники, юбочники; неpяд - разврат, блуд; неужиточно - непочтительно; ницпон негодяй, плут, мошенник; нобилитованный - тот, кому пожаловано дворянство; новиции - послушники, новички; номинация - называние, именование.

Обфитной - здесь: отяжелевшей; обфито - обильно, щедро, богато; объяp шелковая травчатая ткань со струей золотою или серебряной; овый, ов - иной, некий; одвуконь - на двух лошадях; одправа - отпуск; окка - турецкая мера веса (1282 грамма); оковитая - водка; опресия - нажим, давление; опунча (епанча) - старинный длинный и широкий плащ, оpация - торжественная речь; оселедец - пучок волос, который казаки оставляли на выбритой голове; отхлань - пучина, бездна, пропасть; оферты - здесь: предложения; охендозтво чистоплотность (польск.); охендозтва - украшения, одежда, утварь.

Палаш - прямая и длинная тяжелая сабля с широким лезвием, обоюдоострым к концу; пард, пардус - барс; парсуна - от лат. персона - особа, личность; пахолок - мальчик, слуга; паша - подножный корм; пенир - овечий сыр; плюдры - штаны; пересуды - судебная пошлина с проигравшего процесс; повальный охочий, добровольный; поганский - языческий; подвалки - места под городским валом; подножек - раболепствующий человек, холоп; подсоседок - безземельный крестьянин, живущий в чужом доме; подскарбий - казначей; показанщина - плата от винокуренного котла; покоевый - находящийся в услужении магната, в данном случае - у короля; полть - большой кусок; презенция - хорошие манеры, присутствие духа; прелат - почетное звание высшего католического духовенства, привилей - королевская жалованная грамота, устанавливающая права и привилегии; примас - в католической церкви главнейший среди епископов; приструнок - короткая струна (в бандуре, кобзе); приповедный лист - документ, дававший право на вербовку солдат; пришлый - здесь: будущий; пуздро - ларец, шкатулка; пултретя ста - двести пятьдесят; пундыки-мундики лакомства.

Pадцы (или райцы) - выборные члены городского самоуправления, советник в ратуше или магистрате; разгарш - оргии; ранкоры - злоба; pатовище - древко копья, бердыша или рогатины; ребелия - бунт; региментарь, рейментарь военачальник, полковник; рендарь - арендатор; репетиция - часовой механизм, отбиваюший время; респектовать - принимать во внимание, иметь в виду; респонс - ответ; реституция - восстановление; решпект (и респект) уважение, почтение; pигоp - строгий порядок, дисциплина; роговое очко плата за выпас рогатого скота; розправа - здесь: разбор дела; ронд - конская сбруя (польск.); рываль - соперник (польск.); рысь-коза - здесь: быстроногая.

Садразам - великий визирь; саеты - тонкое английское сукно; сакма шлях; сакральный - обрядовый, ритуальный; сакрамент - причастие (церк.); саламаха - саламата; саля - зал, палата; самоборец - одиночный противник, единоборец; саян - род сарафана, высокой юбки с помочами; свечной - здесь: просвещенный, образованный; селердар-ага - оруженосец; сибирки - соболя; сикеp - крепкая горилка; скарайный - угрожающий, немилостивый; сквересть междометие, выражающее крик птицы; скверещать - резко чирикать (о сойке и др.); скрибент - писака (пренебр.); сластены - оладьи с медом; служка уменьшительное от слова слуга; справа - дело, следствие по делу; ставщизна арендная плата за ловлю рыбы; стельмах - тележник, тележный мастер; стоян стоячий улей; стратегема - военная хитрость, уловка; стрельба огнестрельное оружие; стябло - деревянный ковш, поднос; субмиссия - принятие условий; субституция (от лат. субститутио - заменяю) - в праве наследования - назначение другого наследника; сухомельщина - плата за помол; сыропустная неделя - первая после масленой.

Талатайство - то же, что и гультяйство, - пренебрежительное название обедневших групп населения, не подчиняющихся властям; тарча - круглый щит; тафля - лист, плита, пластина; тетеря - тюря; терница - трепалка, трепало; тесля - плотник; топило - место, где стекает весенняя вода и где она застаивается; тугация - мощь; тумлут - здесь: паника.

Уконтентовать - удовлетворить; упоминки - подарки, гостинцы; уродзоный - родившийся благородным, родовитый; уршулинки - здесь: католические монахини.

Фалбанка - оборка (узкая); фама - слава, молва; фанты - здесь: драгоценности; фацеция - здесь: веселый рассказ; фрашки - здесь: забавные прибаутки; фукать - фыркать, покрикивать, браниться; фундуш - фонд, капитал. Здесь: пожертвование на строительство; фуpта - калитка.

Xарадж - налог, дань; хиджра (гиджра) - мусульманское летосчисление, берущее начало с 622 года; хиренный - скверный, презренный; ходачковый мелкопоместный.

Целибат - обязательное безбрачие католического духовенства; цесаризики - так тогда называли австрийцев; цисарь (цесарь) (от греч. каизар - кесарь (ист.) - император.

Чамбул - отряд конницы для набега, разъезд в степи; чамлат - перья, перо (собир.); чинш - оброк, плата за пользование землей; члонек - член.

Шапка-бирка - шапка из овчины; шафарня - кладовая, чулан; шафар ключник (обл.); шевлюга - дрянь, мерзавец; шелесть - междометие, выражающее шелест, шум, внезапное появление; шеляг - старинная польская мелкая монета; шертный - охранный; шинковать, шинкарить - содержать кабак, торговать спиртными напитками (ист.); шувар - аир.

Эдукованный - образованный; экзистенция - существование (лат.); экзорбитация - здесь: вмешательство, заступничество; экскуза - здесь: прощение (лат.); элекция - избрание, выборы; элекционный сейм - сейм, на котором избирали короля (ист.).

Юрность - здесь: произвол, своеволие, самоволие.

Янычарка - ружье турецкой работы; яуршем - кислое молоко.