Я буду первым

— Чтобы этого дерьма в сети не было. Проведи экспертизу на подлинность. И найди мне этих умельцев. Искать нужно через дочку давлатовской жены.

Молчаливый мужик понимает отца с полуслова.

— Все сделаю, — успокаивает отца и выходит в коридор.

Я иду следом.

— Никитич, четырех парней мне подбери.

Он отвечает.

— Через 10 минут будут готовы.

Но, вернувшись в кабинет, вижу, что лицо у отца стало серого цвета, а он дергает воротник рубашки и галстук, пытаясь вдохнуть.

— Настька! — зову я не своим голосом секретаршу.

Она залетает на высоченных шпильках. Слишком медленно. Надо запретить ей носить такую дурацкую обувь.

— Лекарство неси!

Правда, требуемое она приносит почти мгновенно.

Я укладываю отца на диване, даю ему таблетку и жду, когда ему станет лучше. Постепенно приступ сходит на нет. Он перебирается к себе.

А я вместе с выделенными мне людьми направляюсь домой к этой дряни. Только бы до нее добраться, и я устрою ей веселую жизнь.

В домофон не звоню. Вряд ли она откроет мне после такого. Да и в дверь квартиры тоже.

Парни какое-то время ковыряются в замке, и я попадаю в квартиру. Руки чешутся от желания свернуть Еленке шею.

Однако квартира пуста.

Я опять просчитался.

И это становится последней каплей. Стул летит в зеркало. Еще что-то из мебели с треском ломается. Тряпки летят клочками. Парни меня не останавливают. А я даю выход душащей меня ярости.

Останавливаюсь сам посреди разгромленной квартиры. Ловлю себя на мысли, что хорошо, что девчонки здесь нет. Убил бы.

Но жажда возмездия утихла лишь ненадолго. Сев в машину, велю ехать в поселок к Давлатову. На кпп нас не пустили.

Я вернулся к себе в квартиру, чтобы проверить камеры. Они оказались залиты какой-то жидкостью. Подъехал спец, который их устанавливал. Все осмотрел, демонтировал, сказал, что они уничтожены с помощью оборудования, используемого спецслужбами. И скорее всего никакую информацию восстановить не удастся.

Я проглотил и это. Затем вернулся в офис. Никого уже не было.

Войдя в кабинет отца, услышал как он ругается по телефону. С Давлатовым.

— Это уже ни в какие ворота, Сергей. Я хочу поговорить с девчонкой. Сам. Узнать, кто ее надоумил. В каком смысле, мне сначала следует с сыном побеседовать? Я этого так не оставлю, имей в виду.

Потом отец отбросил сотовый.

— Он велел тебе передать, что если с ее головы упадет хоть один волос, ты — не жилец.

— Посмотрим, — я недобро ухмыльнулся, — Приходит время молодых. А Давлатова пора списывать в утиль.

Оставшись один, еще раз пересмотрел видео, кипя от злобы. Это ж надо такое придумать. Из сети его удалили. Тех, кто его сделал, ищут. И найдут.

Да и до этой затейницы я доберусь. Она очень пожалеет о том, что сделала.

По поводу того, кто и что будет болтать на мой счет, мне было плевать. Только за отца переживал.

Платон

Ночевал я дома у родителей. Отец попросил. Тем более, что сегодня суббота. Может боялся, что я ночью брошусь штурмовать особняк Давлатова. Дела в офисе, конечно, были, но их решили отложить.

Утром мы собрались за завтраком. Отец хмурился и недовольно бухтел. Мать обеспокоенно поглядывала то на меня, то на него.

— Мне — кофе, — безапелляционно заявил он, усевшись на свое место во главе стола.

— Но Игорёк, тебе же вчера плохо было, — попыталась возразить мама.

Он был непреклонен.

— Катя, я же попросил!

Она налила ему кофе. Посторонних никого не было, прислуга накрыла стол и испарилась. Отец говорил, что не любит, когда ему в рот смотрят, а еду на тарелку он в состоянии положить самостоятельно.

Я же посмотрел на маму и призадумался, смогла бы она так подставить своего Игорька. Хотя он бы тоже не стал снимать ее без трусов и выкладывать снятое в интернет.

Отправив в рот кусок омлета, он спросил:

— И как же ты теперь будешь, сын?

Я подцепил вилкой ломтик ветчины и пожал плечами:

— Обыкновенно. Кто меня знает, тому и в голову не придет, что эта муть — правда. А кто не знает — так те меня вообще не волнуют.

Родитель не желал успокаиваться.

— С чего девчонка так взбеленилась?

Я не собирался врать.

— Вообще видео снимал я. И на нем я с ней, сам понимаешь, чем занимаюсь. Я хотел слить его в сеть. Она каким-то образом узнала. Закинула мне вирус, так что у меня всё полетело. А сама смонтировала ролик немного по-другому. И тоже слила в сеть.

За столом установилась гробовая тишина.

Мать смотрела на меня грустно и с укором. Захотелось отвернуться, но этого я не сделал.

— Зачем, сынок?! Она же молоденькая совсем. И ты с ней так… Не по-человечески, — проронила мама тихо.

За грудиной противно заныло. Вот как она так умеет сказать несколько слов, чтобы я почувствовал себя последней сволочью?

— За дело. Нечего было хвостом крутить и к другому за моей спиной бегать.

От этих слов так и веяло ревностью и обидой. Но куда деваться, если всё так и было. Я бы эту девочку на руках носил. Но ей это не надо было. Я недостаточно хорош для нее.

Отец отложил столовые приборы и во все глаза уставился на меня.

— Платон, ты хочешь сказать, что весь этот цирк с конями из-за того, что ты приревновал Лену? И решил вот так поквитаться? Но даже этого не смог сделать. И в результате опозорил нас с матерью и ударил по репутации компании?

Что ему сказать?!

— Выходит, так.

Отец нахмурился еще сильнее, отодвинул от себя тарелку и произнес:

— У меня пропал аппетит. А ты, — он указал на меня пальцем для большей убедительности, — осёл.

После чего покинул столовую.

Есть я тоже не хотел. Ночью я не выспался, потому что мне снилось, что я добрался до затейницы и наказываю ее и сверху, и снизу. Можно было бы еще и бочком, только я проснулся. Очень недовольный собой.

В реале жизнь меня тоже не баловала.

Я уже собирался последовать примеру отца и выйти из-за стола, но мама меня остановила:

— Платон, а с чего ты решил, что девушка тебе изменяет? Ты застал ее с другим?

— Я не стал дожидаться, когда рогами за люстру цепляться начну. Нам обязательно говорить на эту тему?

Когда хотела, Екатерина Павловна умела проявлять твердость.

— Да, обязательно.

Я вздохнул.

— Нет, не застал. Мне сказали, что видели, как она целуется с другим.

— А сам ты этого не видел?

— Нет, не видел.

Она горестно вздохнула, как всегда делала, когда ее вызывали в школу, и продолжила увещевать меня спокойным, тихим голосом:

— А ты не думал, что тебе сказали неправду? Кто тот человек, который это видел? Ты ему так доверяешь? И что, если тебя обманули? Что бы ты чувствовал на месте этой девушки? Если бы без всякой причины твои интимные изображения близкий человек собрался выложить в интернет?

Чем дольше мать говорила, тем больше сомнений у меня появлялось. Доверял ли я Орлову? Нет, конечно. Однако, если мать права, я в этой ситуации наворотил дел.

Справедливости ради, не только я.

— Скажи мне, если бы ты узнала, что так с тобой собирается поступить отец, ты бы тоже смонтировала такой же сюжет и выставила его на посмешище?

Мать рассматривает несколько секунд ногти с идеальным маникюром, потом отвечает:

— Нет. Я бы так не поступила в любом случае. Но все люди разные. Возможно, девочка посчитала, что это справедливо.

Я хмыкаю. Ничего себе справедливость!

— Она для тебя ничего не значит? — продолжает свое наступление мать.

Я молчу. Скажу "нет", совру. Скажу "да", признаю свою слабость.

Но ей мой ответ не очень и нужен.

— Ты бы разобрался, сынок.

После этого она тоже уходит, оставив меня размышлять, почему все пошло через одно место.

Надо поговорить с Киром. Хоть кто-то же должен сказать правду.

С другой стороны, желание поквитаться за выходку Лены никуда не делось. Мне хотелось устроить ей какой-нибудь запоминающийся треш. Может в бордель ее продать? Мне кажется вполне достойно. После шоколадного хера, торчащего из моей задницы; на весь простор интернета. И определить куда-нибудь подальше, чтобы Давлатов сразу не нашел.

Может, тогда эта зараза перестанет мне сниться?

От родителей я уехал сразу после завтрака. И два дня бухал, лежа на кровати, на которой всю ночь трахал Еленку. На неменянном белье. Потому что мне казалось, оно еще пахнет девушкой.

Нет, я не слабак.

Я обезумел.

Еленка

Я поднимаю на маму заплаканные глаза и задаю ей вопрос, который пугает меня:

— Разве это любовь? Разве смогла бы я сделать такое с человеком, которого люблю? Это же такое унижение для мужчины!

Она пожимает плечами:

— Лен, любовь, она — разная. Между мужчиной и женщиной многое замешано на страсти. Мне кажется, что ты не смогла бы сделать что-то по-настоящему плохое Платону. То, что ты натворила, это как жест отчаяния. Тебя настолько обидело то, что он пытался с тобой сотворить, что ты решила продемонстрировать ему, каково это, когда тебя незаслуженно топят в грязи. Ты не умеешь открываться.

Ее слова заставляют меня говорить, описывать то, что я чувствую, не пытаясь казаться лучше или хуже.

— Я… Ты знаешь, мальчики никогда не вызывали во мне такого интереса, как у других девочек. С ними было интересно играть в войну или лазить по деревьям. И чем старше я становилась, тем больше меня настораживало, что я не испытываю к ним влечения. Для меня они — приятели. И Платон… Он тоже не вызывал у меня особого восторга. Наглый, самовлюбленный индюк. Так было до этой осени. Он полез целоваться, а мне понравилось. И до сих пор нравится. Но я ему не верила. Потом Кир предложил встречаться. Говорил, что я ему нравлюсь. А оказалось, что он любит другую девушку. Я увидела их вместе. Это было очень больно. И я решила — раз уж меня тянет к Платону, почему бы с ним не переспать? Я же до него не была ни с кем. И тут узнаю, что единственное, что нужно Платону — это опозорить меня. За что, мама? За то, что я ему доверилась? За то, что мне понравилось быть с ним? Я не смогла стерпеть. Это было выше моих сил. Хотя до последнего, как дура, ждала, что он не станет этого делать. Что я все не так поняла. И не дождалась.

Я больше не плачу. Не буду из-за него плакать. Ни из-за него, ни из-за кого-нибудь другого. Мужчины того не стоят.

— А ты не пыталась у него спросить? Может, есть какая-то причина? И он также, как и ты, мучается?

Я горько усмехаюсь.

— Платон мучается?! В жизни в это не поверю. Нет, поговорить с ним я не пробовала. У меня были другие дела.

— Надо бы попытаться.

— Мам, это бесполезно. Да теперь и невозможно. Единственное, что он захочет сделать теперь — это оторвать мне голову. А ты говоришь — любовь. И даже если это она, то какая-то неправильная. Я обойдусь без такой любви.

Мама мне не противоречит, не пытается доказать, что я ошибаюсь.

— Все наладится, дочка.

Тут я с ней согласна. Не вечно же я буду посыпать голову пеплом из-за Платона Хромова.

В университет я с понедельника ездила с охраной. Два здоровых дяди — Витя и Толя ходили вместе со мной на лекции. И их никто не пытался выпроводить. Видимо, уважаемый Сергей Владимирович подсуетился.

Еще одним ударом для меня стала ссора с Ириской.

В понедельник она явилась на обеденном перерыве и сразу же направилась ко мне. Бледная и с подрагивающими от владевшей ею ярости рыжими кудряшками.

— Как ты могла! — первое, что я услышала в свой адрес, — Я думала, ты — нормальная. А ты… Как вообще до такого можно было додуматься?! Ты представляешь, что ты натворила?! У Игоря Владиленовича чуть сердечный приступ не случился! Платона все гомиком считают! Какой удар по репутации компании!

Опять Платон! Всюду он!

Я отложила вилку, которой ковырялась в салате. В этот момент я почти ненавидела подругу.

— Ирин, а что ты так о нем переживаешь? М-м-м? Жалко его стало? Или ты в него влюблена? Так вперед! Иди, отсоси ему, а он всё на камеру снимет и в интернет выложит. Твой классный Платон…

Она побледнела еще сильнее и выпалила:

— Ты — злобная сука! — развернулась и убежала.

А я — я осталась ковыряться в салате.

Наверное, не надо было так с ней. Нужно было поберечь ее чувства. Только вот мои никто не бережет. Она же ведь даже не спросила, что случилось. Впрочем, как и всегда, когда дело касается Платона. Если он ей настолько нравится, то тогда, почему она с ним сама не замутила?

Я ездила на учебу и возвращалась домой. Меня ничего особо не радовало и не огорчало. Ирина демонстративно меня не замечала. Нашла себе новых подруг. Моими же стали Витя и Толя. Ребята кстати оказались неплохие, с чувством юмора. Их приутствие меня не напрягало. Тем более, если это должно меня уберечь от новых козней Хромова. Никаких разборок я не хотела.

То, что мои и его желания в этом вопросе не совпадают, рассудком я понимала, однако мечтать мне никто не может запретить.

После нашей последней встречи с Платоном прошел уже месяц. Наступила зима. Я шла от здания университета в сопровождении охраны к двум нашим автомобилям, как вдруг их зажали четыре огромных джипа, из которых высыпали бандитского вида дяденьки.

Ребята попытались увести меня обратно в университет, но не успели.

Я увидела, что из одного из джипов вылез Платон и, не спеша, направился в мою сторону.

Пока он шел, я не чувствовала страха. Только зуд, охвативший мою ладонь, от желания залепить ему звонкую пощечину. За то, как обошелся со мной. За все мои обманутые надежды.

Однако, когда он приблизился так, что мне стало видно его лицо, я обнаружила, что он совсем не похож на довольного всем человека. Лицо осунулось, под глазами залегли темные тени. Может, мама была права? И нам действительно надо поговорить?

Всякое желание говорить пропадает после вопроса, заданного спокойным голосом:

— Ну; что, коза, добегалась?

Глава 11

Платон

Не знаю, как мне удается изображать непробиваемое спокойствие, потому что внутри всё бурлит от эмоций, охвативших меня. Наконец-то, попалась! Сколько времени потратил, чтобы выловить эту затейницу. Все это время охрана, нанятая Давлатовым, оказывалась на шаг впереди.

И вот мой ценный приз передо мной. Без шпилек, коротких юбок, облегающих пальто. Даже ненакрашенная. И бледненькая, что-то. Спрашивается, я так хотел оторвать ей голову, зачем меня интересует вся эта фигня?

Следом мою голову посещает еще более шокирующая мысль, может, она залетела? Само собой, я пользовался презервативами, но вдруг? Надо будет тест ей купить.

И вообще пора уже валить отсюда. Правда, что делать с Еленкой я еще не придумал. Пока просто себе заберу, а там видно будет.

Протягиваю руку, беру ее за запястье, тяну на себя. Меня обдает жаром от простого прикосновения, а она морщится, словно ей противно, что я до нее дотрагиваюсь. Ладно, ладно, милая, не куксись, через час ты подо мной так орать от удовольствия будешь, что соседи сбегутся.

— Пошли! — собираюсь увести ее за собой.

Но… Ситуация в корне меняется буквально за считанные секунды. Теперь уже мои люди лежат личиками в асфальт, а мне на спину опускается ладонь Давлатова. Достаточно тяжелая, надо сказать.

— Не так быстро, Платон, — роняет глубокоуважаемый Сергей Владимирович, высвобождая Ленину руку из моей.

А отпускать-то как не хочется!

Однако пистолет, нацеленный мне в лоб, заставляет меня разжать пальцы. Недооценил я Давлатова. И победа очень быстро превращается в поражение. Видимо, не дорос я до его уровня. Значит, есть куда расти. Если он меня сейчас не убьёт.

Охранники, которые сопровождали Еленку, по знаку Давлатова собрались ее увести.

Уходя, она задумчиво оглядела сначала отчима, потом меня, затем удивила нас обоих:

— Дорогой Сергей Владимирович, надеюсь уровень Вашего интеллекта отличается от уровня интеллекта этого дебила? И Вы не станете заниматься глупостями.

Надо же, заговорила! А то всё партизанку на допросе изображала. И с чего я сразу дебил?

— Ступай, Лена, — звучит ей в ответ.

Девушка скрывается в автомобиле, а я остаюсь с Давлатовым. Так себе компания.

Как только мы остаемся с ним одни, он замечает насмешливо:

— Беспокоится.

Отчим Еленки провожает отъезжающий автомобиль глазами и предлагает:

— Пойдем пройдемся, — и направляется по парковой аллее. Вряд ли у меня есть выбор, поэтому следую за ним.

Некоторое время мы идем в тишине, скрипя по снегу ботинками. Мороз к вечеру крепчает.

— Скажи мне, Платон, передавал ли тебе отец мои слова?

— Я так понимаю Вы сейчас о своем обещании оторвать мне голову, если я трону её? — уточняю, хотя можно было бы этого и не делать.

— Значит, передавал… Тогда, что ты здесь забыл сегодня? Или думаешь, я шучу?

Взгляд у мужчины леденеет, становясь еще более неприятным.

— Мне и в голову не приходило, что Вы будете шутить такими вещами, — невесело усмехаюсь я.

Есть отчего пригорюниться. Этому типу ничто не помешает отдать приказ пристрелить меня, а труп выбросить в какую-нибудь речку. И не найдут меня ни папа, ни мама.

— И что ты делать собирался?

Молчу. Что ему отвечать, если сам не знаю? Вернее, знаю, трахаться. Но так, наверное, тоже отвечать не стоит.

— Платон, мой тебе совет — хорошо подумай, прежде чем что-то сделаешь. Потому что потом, когда начнешь жрать локти и думать, как все исправить, может стать поздно. Выкинешь еще пару фортелей, и Лена в твою сторону больше не посмотрит. А по поводу локтей, это не пустой трёп, а то через что прошел я сам. Только у меня получилось. Сам не знаю, каким чудом. Не факт, что получится у тебя.

На этой оптимистичной ноте он разворачивается и уходит, а я еще долго стою на пронизывающем ветру, переваривая его слова.

Не то чтобы я проникся вываленной на меня мудростью. Девчонку за ее выходку я все равно накажу. Похоже для этого еще не пришло время.

Окончательно замерзнув, я уехал домой. В Хамовники. Последнее время обитал только там.

И разозлившись на себя за месяц воздержания, позвонил и заказал проститутку. Мне нужно расслабиться. А современный мир предоставляет для этого всё необходимое. Хочешь — заказываешь ужин. Хочешь — продажную любовь.

Я устроился в кресле, когда заказанная девушка вплыла в комнату, виляя бедрами. Короткое платье выставляло на показ длинные ноги, а декольте — немаленькую грудь. Роскошные светлые волосы струились по плечам до талии. Миловидное личико и большие голубые глаза не допускали мысли о профессии, которой она занимается. Вот тебе еще один урок, Платон — все не такое, каким кажется.

— Иди сюда, — зову я жрицу любви, — Умеешь делать горловой минет?

Вот уж чего мне не хочется, так это дергаться на ней. Отсосет — и свободна.

Она кивает и приближается ко мне, опускается на колени. В нос мне ударяет запах духов. Тошнотворный. Не такой, как у Ленки.

Девушка тянет к брючному ремню руки, ловко расстегивает, расправляется с брюками и высвобождает член, который и так ей не особенно рад, а почувствовав холод ее пальцев вообще падает.

Устало вздыхаю, даже сил злиться нет. Отпихиваю ее руки, застегиваю одежду.

— Шла бы ты отсюда… Работать нормально не пробовала?

В ее глазах вспыхивает возмущение. Но нагрубить не позволяют, скорее всего, тяжелые кулаки сутенера.

Она пытается сохранить гордость, когда уходит. Только зачем, непонятно. Какая гордость, когда ты обсасываешь чужие хуи за бабки?!

Тоска…

Может, мне на Еленке жениться?

Еленка

Меня привезли домой. И я металась по гостиной в ожидании отчима.

Когда он зашел, то первое, что я услышала, было:

— Ничего я ему не сделал. А вот, если бы я не успел, то неизвестно, что он мог сделать с тобой.

Услышать это было неприятно, но правда редко кому нравится. И я невольно задумалась — что собирался делать со мной Платон? Что если я не вижу очевидного — насколько велика вероятность того, что он опустится до физического насилия? Искалечит меня? Изнасилует? Убьет? Я этого не знаю. Ведь возможны разные варианты. Надо выбросить его из головы. Окончательно.

Я ждала, что Платон продолжит упорствовать в своей мести, но, как ни странно, наступило затишье. Хромов словно перестал существовать для меня. Спрашивать о нем мне не позволяла гордость. Ирина продолжала делать вид, что меня не существует. Но это ее выбор. Значит, грош цена была нашей дружбе.

Так прошло два месяца. Я стала подумывать о том, чтобы вернуться к себе домой.

Из-за вынужденной изоляции я много времени уделяла учебе, закончила работу для гранта. Конкурс должен был состояться через две недели, и я его с интересом ждала.

Пока однажды вечером мама не сделала мне неожиданное предложение:

— Лен, ты свободна в субботу?

— Да. А что такое?

— Мы с Сергеем идем на награждение лучших бизнесменов региона. Он хочет, чтобы ты пошла с нами.

Я пару раз хлопнула ресницами. Отчим никогда не указывал, как мне жить. И тут вдруг желание вытащить меня в свет.

— Зачем? — не могу не задать прямой вопрос.

— Он говорит, что ты уже как пенсионерка.

— Ему жить спокойно надоело? Платон там ведь тоже будет?

— Я думаю, Сережа сможет справиться с твоим Платоном.

— Мам, он не мой.

Она садится рядом.

— Давай сходим? Купим красивые платья, туфли, сделаем прически и макияж?

Я задумываюсь — а почему, собственно, и нет?

— Ладно.

Мы запасаемся нарядами. Уже сидя перед зеркалом у парикмахера, я с ужасом понимаю, что совсем себя забросила. Кончики волос не выравнивались несколько месяцев, на голове привычно красовался "конский хвост", я перестала краситься, стала носить мешковатую одежду.

Пора заканчивать этот никому ненужный траур.

Специалисты привели меня в порядок. И я с удовольствием надела вечернее платье.

Сергей в смокинге, белоснежной рубашке и бабочке смотрелся как какой-нибудь голливудский актер. Увидев меня и маму, нарядных, накрашенных и надушенных, оглядел нас, и, оставшись всем доволен, повел к машине.

Для вечера был арендован ресторан. Его уровень, как и всегда в таких случаях, соответствовал уровню собравшихся здесь людей. Они не вызывали во мне какого-то особого отношения.

Место было красивым, музыка — приятной, кухня — вкусной. У нас был отдельный столик, а на тех, с кем меня знакомили, я не заостряла внимания.

Сергей отправился за премией под руку с мамой. А я осталась за столиком. Случайно повернув голову, я заметила Дзагоева с молодой женой. А потом ко мне подсел Кирилл. Какое-то время мы вместе разглядывали чету Дзагоевых.

И такое у Гордеева было выражение лица, когда он разглядывал Сашу… Беспросветное отчаяние. И ненависть?!

Потом он заговорил:

— Какие же вы продажные твари!

Я понимала, что ему плохо. Но это не повод вести себя подобным образом.

— Кирилл, ты сам тоже еще тот фрукт, поэтому будь добр освободи место. Сергей не говорил, что ты сидишь с нами за одним столом.

Он обжигает меня ненавидящим взглядом, как будто я в чем-то перед ним виновата. Очень странно, потому что, когда он лежал в больнице, и я к нему приходила, мы нормально поговорили. И все выяснили.

Что случилось с тех пор? Хотя я, кажется, знаю. Саша вышла замуж. Не за него.

Он вдруг горько усмехается:

— Зря ты так. Ты тоже такая же, как я, ненужная. Платон попользовался и выкинул, как использованный презерватив. А сюда с банкирской дочкой явился. Вон, смотри, со Светкой Пономаревой. Тем более, что дочка — единственная.

Знаю, что не нужно поворачиваться в ту сторону, куда указывает Кирилл. Но это происходит само собой. И этот миг застывает как фотография. Смеющийся Платон под руку с весело улыбающейся блондинкой. Теперь уже мои глаза жадно разглядывают его. И нет уже ни темных кругов под глазами, ни осунувшегося лица, ни напряженного взгляда. У человека, который лавирует между столами, всё хорошо.

А у меня — нет. Но я вовремя вспоминаю, как выглядел несколько минут назад Кирилл, разглядывая чужую жену. Я так выглядеть не буду. И пусть сейчас во мне в смертельной агонии корчится какая-то моя часть, которую эти двое не добили раньше. Никто из них об этом не узнает. Я не позволю.

Я скольжу ничуть не изменившимся взглядом по Платону и его спутнице. Никто не знает, чего мне это стоит. Потом, не торопясь, возвращаю свое внимание Кириллу.

Хотя делаю это зря. Если бы я еще чуть задержалась, наблюдая парочку, то бы увидела, что у Платона, едва заметившего меня и Гордеева вместе за одним столом, вмиг слетела улыбка. И мне бы стало чуточку легче. Но я отвернулась раньше.

— Слушай, использованная женская гигиеническая прокладка, если ты не хочешь сидеть с какой-нибудь тарелкой, надетой на голову, среди людей, с которыми ведешь дела, советую тебе отправиться за свой столик. И не подходить ко мне.

Наверное, он все-таки хорошо меня знает, потому что, не проронив ни слова, уходит.

А я остаюсь гореть в костре собственной ревности, захлебываясь картинками сплетающихся тел Платона и этой белобрысой швабры. Полностью осознавая для себя ответ на вопрос, люблю ли я Платона.

Еленка

За стол возвращаются Сергей и мама. Я стараюсь сдерживаться, но, судя по тому, что мама несколько раз уже посмотрела на меня, получается плохо.

— Я на минуту, — говорю им и ухожу в туалет.

Там делаю дыхательную гимнастику, стараясь взять себя в руки. Ну, подумаешь, он — с другой. Я же не рассчитывала, что значу для него что-то. И он — не монах. У него будет вторая, третья, чёрт его знает, какая ещё по счету. Когда-нибудь, он даже женится. Но явно не на мне. Это всё будет.

Что ж так больно-то?!

Долго мою руки, меня успокаивает шум воды. Но вечно сидеть здесь не будешь. Я ушла в дальнюю туалетную комнату, чтобы дольше побыть одной. И теперь возвращаюсь по длинному коридору, на стенах которого вперемешку развешаны зеркала и картины. Останавливаюсь перед одним из зеркал почти на повороте к банкетному залу. Долго разглядываю себя, не в силах понять, чем же не угодила Хромову. Ведь красивая.

Уже собираюсь пойти дальше, как за спиной вырастает мужская фигура. Я не слышала, как он подошел, слишком занятая поиском своих недостатков.

Вот сейчас он не улыбается. Смотрит, не отрываясь в мои глаза, что отражаются в зеркальной поверхности. Плечи напряжены, челюсти сжаты, взгляд давящий.

Я тоже смотрю. И тоже — в его глаза в этом печальном зазеркалье. Меня окутывает запах его туалетной воды. И его запах, который я слишком хорошо помню. До одури хочется откинуться назад и опереться спиной ему на грудь. Почувствовать жар его тела. И эрекцию. Которая, наверняка, есть. Это выдает его участившееся дыхание и полубезумный блеск глаз.

Я так по нему соскучилась.

Но нельзя… Я не нужна ему.

Платон поднимает руку и замирает. Мне кажется, я чувствую кожей оголенного плеча тепло его пальцев. Так хочется, чтобы дотронулся. Не просить же?

Так мы и стоим. Рассматривая друг друга в зеркале. Он не дотрагивается. Я не смею обернуться и посмотреть ему в лицо.

Он наклоняется к моей шее, опаляя кожу горячим дыханием. Меня же словно парализует. Хорошо, что не поворачиваюсь. Я б не выдержала.

По коридору раздаются шаги и мужские голоса. Платон медленно выпрямляется и, словно заставляя себя, уходит. А я остаюсь стоять у зеркала еще несколько долгих мгновений.

Отмерев, вижу Дзагоева с незнакомым мне молодым человеком лет двадцати пяти восточной наружности. Самир смотрит вслед удаляющемуся Платону. Только этого моралиста мне сегодня не хватало!

Но ускориться и шагать быстрее мимо него мне мешает упрямство. Это будет слишком похоже на бегство. Так что фиг ему.

— Лена, здравствуй! — не дает пройти мимо Самир.

Честно, после сцены в моей квартире я бы прошла, минуя Дзагоева и его спутника и даже не поздоровалась.

Теперь же игнорировать его у меня нет особых причин.

— Добрый вечер, господа! — отвечаю я и все равно пытаюсь улизнуть, не давая себе труда быть вежливой.

Однако, не тут-то было.

— Лена, постой, — останавливает меня мужчина.

Да что ему надо?

Он не собирается делать из этого секрет, буквально огорошив меня:

— Мигран целый вечер хотел с тобой познакомиться, — Дзагоев указывает на своего спутника.

— Кто? — переспрашиваю я.

Парень решает взять дело в свои руки.

— Меня зовут Мигран Тахаев. Я Вами совершенно очарован. И практически заставил Самира подойти к Вам.

Ну, правильно, Дзагоев еще не выжил из ума и помнит полуголого Платона у меня дома. Такая, как я — не пара этому гордому горному орлу.

— Простите, имя не расслышала — Вы сказали — Мигрант? — переспрашиваю я, не удержавшись от мелкой пакости.

Самир хмурится. А вот Тахаев — нет. Он хохочет, да так искренне, что мне становится стыдно за свою грубость.

— А Самир предупреждал, что Вы — колючка. Но очень красивая.

Видимо, про Платона Дзагоев ему не рассказывал.

— Я вижу, Вы поладили, — с этими словами Самир сливается, оставив мне этот восточный подарок. Который, к моему сильному удивлению, оказывается весьма воспитанным и дружелюбным.

Но что мне с ним делать? Парень сыпет шутками, ведет себя так, как будто мы тысячу лет знакомы. И вести его за стол к Давлатову, который сожрет его как ягненка, мне жалко. Да и тяжесть в груди от беззаботной улыбки уменьшается.

Мигран предлагает мне прогуляться в зимний сад, который здесь есть. И мы, забрав верхнюю одежду, долго там гуляем, любуясь заснеженными дерявьями, оплетенными разноцветными гирляндами, и ледяными скульптурами.

Я слушаю его и невольно вспоминаю себя — такую же беззаботную. До того как вляпалась в несчастье под именем " Платон Хромов". Слушая Тахаева, всей душой хочу снова стать такой. Только не знаю, смогу ли.

Единственный неловкий момент возникает, когда Мигран решает спросить:

— Кто это был, тот парень?

Я понимаю, что он спрашивает про Платона, но решаю изобразить дурочку.

— Какой?

Здесь я обнаруживаю, что Мигран Тахаев может быть совсем другим. Серьезным и вдумчивым.

— Тот, который стоял возле тебя, когда мы с Самиром подошли.

— Никто, — сухо роняю я., желаю уйти.

— Хорошо, что не жених, — замечает он.

Как никогда, кстати, раздается звонок сотового.

И это даже не мама. А сам Сергей Владимирович.

— Лена, мы уезжаем. Ждем тебя на выходе у автомобиля, — как всегда одна конкретика.

— Тебе пора, — не спрашивает, а утверждает Мигран.

— Да.

— Я провожу.

Не спорю. Мы идем из выхода зимнего сада. Я вижу нашу машину. И Сергея, и маму. А еще родителей Платона. Его самого с банкирской дочкой. И, очевидно, ее родителей. Что они там все собрались. Больше места не было?

Я цепляюсь за локоть Миграна сильнее, потому что скользко. Он поддерживает меня за талию. И именно этот момент выбирает Платон, чтобы посмотреть в нашу сторону.

Его глаза вспыхивают яростью.

Несмотря на то, что он приобнимает свою белобрысую мымру.

Платон

Странная компания собралась на выходе из ресторана. Давлатов с женой, мои родители, Пономаревы. И я в обнимку со Светкой.

Давлатовы ждут Лену. Где ее черти носят?

Оглядываюсь в поисках девушки. И вижу её. Она решила не скучать. Потому что к машине ее ведет Тахаев. Откуда она его взяла? Хотя пройди она с ним по залу, ее бы захотели уничтожить многие незамужние барышни, которые мечтают пересесть с папиной шеи на мужнину.

Надо же как… Похоже, Давлатов был прав, долго ждать меня Елена Даниловна не будет.

Подавляю порыв подойти к ней и, хорошенько встряхув, спросить, где она с ним была. А Тахаеву хочу сломать руку, которой он ее обнимает. И выбить зубы. Чтобы не щерился, глядя на мое.

Еленка уже заметила мой взгляд и гневно сузила глаза, чересчур внимательно рассматривая мою спутницу. Точно так же, как я разглядываю их.

Я случайно встречаюсь с глазами с Давлатовым. В них отражается то, что он думает. Что я — идиот. И я почти готов с ним согласиться.

Лена и Тахаев подходят к нам.

Пономарев замечает его и, глаза банкира начинают хитро поблескивать.

— Господин Тахаев! Вы тоже решили посетить наше небольшое собрание? — он приветствует молодого человека, как будто они — старые знакомые.

Только тот не торопится узнавать банкира. Не его полета птица.

Зато Тахаев тянет руку Давлатову.

— Сергей Владимирович.

Тот пожимает руку и кивает:

— Мигран. Вижу, ты уже познакомился с Леной?

Тахаев расплывается как сливочное масло еа сковороде:

— Вы вырастили потрясающую красавицу.

Еленка удивленно смотрит на отчима, явно не ожидая, что они с Тахаевым знакомы.

Тут в беседе решает поучаствовать мама Светы:

— Да, таких красавиц вырастить нелегко. А родительское сердце кровью обливается — кому они достанутся. Вот, Светочка в основном живет за границей. Хорошо, что мы можем себе это позволить. А тут приехала и встретилась со своей школьной любовью. Платон за это время так возмужал. Мы с отцом на них не нарадуемся.

Кому нужны ее откровения, не понятно. Лена напускает на себя скучающий вид, показывая, что я могу хоть сейчас катиться под венец со Светой. Ей до этого нет никакого дела. Но так ли это на самом деле?

Там в ресторане, она дышать боялась, пока ждала, что я ее поцелую. Если бы ей было на меня плевать, то оттолкнула бы и ушла. И я-то… Я ничего так в жизни нехотел, как остаться.

Тогда к чему всё это? То, что происходит сейчас?

Я не был никакой Светкиной любовью. Ни в школе, ни сейчас. Мы просто учились в одном классе и зависали в одной компании. А недели две назад она позвонила и попросила пригласить её пару раз куда-нибудь, чтобы отец отвязался. Он был одержим идеей выдать ее замуж и получить зятя, который смог бы управлять банковским бизнесом. Потому что Светку он, в смысле бизнес, не интересовал совсем. Да и идея замужества тоже её не прельщала. У нас были нормальные отношения, и я не видел причин ей отказывать.

Зато теперь стою и думаю, как далеко пошлет меня зеленоглазая ведьма, когда я надумаю мириться.

Надо поговорить с Киром и узнать, сказал ли мне Орлов правду. И даже если сказал, я куплю ей дом, запру ее там и надену паранджу. Чтобы ее другие мужики не видели. И чтобы она в сторону других мужиков смотреть не смела.

Пономарев переключается на Давлатова и моего отца, втирая им про какой-то проект. Нашел время.

А Мигран тем временем отводит Еленку в сторону и спрашивает у нее номер телефона.

Я оставляю Свету слушать собственного отца, который может переговорить половину Думы, и вмешиваюсь в разговор затейницы и Тахаева.

— Нет у нее телефона.

Я, конечно, понимаю, что с его возможностями выяснить ее номер — пара пустяков. Но пусть узнает не от нее.

— По-моему, я Вас ни о чем не спрашивал.

Теперь уже я улыбаюсь от уха до уха.

— Было бы странно, если бы Вам был нужен мой номер. Хотя… Вы и не в моем вкусе, — при этих словах я смотрю на Лену, — Мне нравятся посмуглее. Но номерок я Вам дам.

Лена выходит из себя, делает шаг ко мне и шипит в лицо:

— Ты что творишь, придурок? Зачем устраиваешь балаган?

Ее сладкое дыхание вырывается на морозе облачками. И мне сносит башню. Я притягиваю ее к себе и впиваюсь в полуоткрытые губы поцелуем. Захватываю в плен влажный жар ее рта, и нет мне дела до того, что кто-то смотрит. Я так давно этого хотел. И если бы вокруг никого не было, я бы подхватил бы ее под попу, сдвинул в сторону трусики и загнал бы ноющий член в ее влажную глубину. Такую же жаркую, как ее рот. Потому что она отвечает на мой поцелуй. Потому что трепещет в моих руках.

К сожалению, мы не одни. И я это понимаю. И она тоже.

Поэтому, когда приходит в себя, то с силой отпихивает меня, бросая в лицо:

— Дурак!

И скрывается в автомобиле. Давлатовы следуют ее примеру и уезжают.

Следом Пономаревы всем семейством. И молча.

А потом и мои родители.

Причем отец говорит то же самое:

— Дурак!

А я улыбаюсь.

Мигран изучает меня, затем говорит:

— Если это была демонстрация для меня, то я не впечатлен.

Лениво поворачиваюсь к нему:

— Да на хрен ты мне сдался.

Пока еду домой, решаю встретиться с Гордеевым. Пора узнать правду.

Глава 12

Еленка

В машине мне хочется провалиться сквозь её днище. Тем более, что я постоянно чувствую на себе взгляд Давлатова.

Несмотря на то, что он лучше владеет собой, первым разговор начинает он.

— И что это было? — голос звучит буднично, так словно он интересуется, что я буду на завтрак — джем или варенье.

— Ничего не было, — бубню я недовольно.

— Да? — продолжает докапываться, видя, что мне это неприятно.

— Что "да'? — взвиваюсь мгновенно, — Разве я к нему полезла целоваться?

— Но тебе хотелось…. - слышу задумчивое.

У меня открывается рот от возмущения.

— Слушайте, Вы, потомок Зигмунда Фрейда…

Отчим меня перебивает.

— Тихо, не бузи. Я всего лишь о том, что тебе бы следовало давно спросить, какого хрена твой Платон взбеленился с этой видеосьемкой. И можно огреть скалкой. Я думаю, так он поумнеет быстрее. А вы перестанете мотать нервы друг другу и окружающим.

Мама сидит и наблюдает за нами с непередаваемым выражением лица. Выступать на моей стороне, похоже, не планирует. Взываю к ее материнскому инстинкту:

— Мам!

Но он у нее, кажется, задремал.

— По-моему, Сергей прав.

Я перевожу взгляд то на мать, то на отчима.

— Это что — сговор? Да ну вас…

И устраиваюсь в углу. Подальше от этих предателей.

Уже ночью мне приходит сообщение в ватсапе — красное пульсирующее сердце, пробитое стрелой. Сообщение с незнакомого номера. Все номера Хромова, которые я знала, я покидала в черный список. Но чтобы я не сомневалась добавлена подпись "Платон". И всё. Понимай, как знаешь.

Я жду. Что он приедет, позвонит, напишет. А в ответ — тишина. И да — я хочу его увидеть. Хоть на чуть-чуть. Хоть издали. Глупо, конечно. Но ничего с собой поделать не могу.

Только Платон пропал. И снова мне все померещилось.

Зато пишет и звонит Мигран. Зовет на свидание. По телефону я с ним общаюсь. А вот куда-то пойти… Мне кажется, это будет слишком похоже на поведение Кирилла по отношению ко мне. И это больно ранит. Поэтому, вести себя так с Тахаевым у меня нет ни малейшего желания.

Прошло несколько дней после моей последней встречи с Платоном. Я пересела на свою машину, охрана сопровождает меня на отдельном автомобиле. И в университет не заходит.

Завожу двигатель и раздается телефонный звонок

— Еленка! Я вернулся.

— Привет, Паш! — вот этого человека я реально рада слышать, — Давно?

— Не-а, вчера. У меня в воскресенье бой. Приходи. Я хочу, чтобы ты за меня болела. Ты приносишь мне удачу.

Очень хочу пойти. Пашка — один из парней, которые участвовали в том, знаменитом бое, после которого мне пришлось сменить учебное заведение. А его заметили. И карьера бойца пошла в гору. Я им горжусь. Ему это было очень нужно.

— Само собой, я приду.

Мне нравятся такие зрелища. Меня не пугает ни жестокость, ни вид крови. Я какая-то неправильная девушка.

Тахаев присылает цветы и приглашение в театр, отказываюсь от приглашения. Глупо давать ложную надежду.

Отчиму охрана доложила, куда я собралась.

Он нахмурился, но разрешил. Видимо, решив, что Платон больше не опасен.

Загородный клуб, вход по специальным билетам. Зрители разные. Для богатых оборудованы отдельные места, чтобы они не сталкивались с разным сбродом. Мое место — на отгороженном балконе, с которого все хорошо видно. Охрана находится вместе со мной, посторонних нет.

Ведущий объявляет бойцов, объясняет правила. Дается сигнал к началу боя. Мое внимание сосредоточено на ринге. Соперник Павла не уступает ему ни в росте, ни в весе. В профессионализме — тоже. Это я понимаю, как только они сходятся и обмениваются первыми ударами.

Я так увлечена происходящим на ринге, что не сразу понимаю — что- то не так. Оглядываюсь и вижу — ни одного из охранников нет. Куда они провалились? Они не могли оставить меня одну. Шума никакого не было, мне ничего не сказали, значит, ушли сами. Добровольно.

Видимо, я опять просчиталась. Надо отсюда выбираться. Неизвестно, что задумал Платон на самом деле.

С сожалением смотрю на ринг. Я ведь хотела поздравить парня с победой. Уверена, он победит.

Но… У меня появились дела поважнее.

Толкаю дверь, ведущую в смежное с балконом помещение. Оно без окон, в нем две двери. Одна ведет в него, вторая на балкон.

Я не успела. У второй двери расположился Хромов. Один.

— Где моя охрана? — задаю вопрос.

Он не отвечает. Только смотрит в вырез моей майки. Ничего не приличного. Но у него такой взгляд, что если он продолжит так смотреть, я покраснею.

Не отвечает.

Меня это раздражает.

— Ты, что, не слышишь? Где моя охрана? И чего тебе опять надо?

Что ему надо и так понятно. По тяжелому дыханию и расширившимся зрачкам. То же, что и мне самой. Платон поворачивает ключ в замке ближайшей к нему двери. Я, конечно, могу выбежать во вторую и спрыгнуть с балкона. Но не хочу.

Я хочу его. Мужчину, что грубо меня разворачивает спиной к себе и проводит ладонями по ребрам. Потом шлепает по попе. Это меня, как ни странно, возбуждает. И я упираюсь руками в стену. Он расстегивает мои джинсы и сдергивает их вниз до колен, вместе с бельем. Его ладони опускаются на мои запястья, он вынуждает меня опустить руки ниже и нагнуться. Еще один шлепок обжигает мою обнаженную ягодицу и заставляет все внутри сладко сжаться. В его движениях нет нежности. Но мне она и не нужна сейчас. Мне нужен он. Во мне.

Я не вижу, что делает Платон. Только слышу и чувствую. Вжиканье молнии, шорох одежды. И вот уже горячий член тычется мне в половые губы. Можно было бы воспротивиться. Но не в этот раз.

Поэтому прогибаюсь в пояснице, раскрываюсь для него. Он заполняет меня одним резким толчком.

С губ срывается:

— А-а-а…

Сладкая дрожь сотрясает мое тело.

— Нравится? — спрашивает он, совершая еще один мощный рывок вглубь меня.

Я ни за что ему не признаюсь.

— Не-е-ет! — всхлипываю я.

Он впивается в мои бедра пальцами до боли, но каждый толчок, как фейерверк, дарит до того острые ощущения, что я могу лишь всхлипывать и сильнее впиваться пальцами в стену. Влажные, чавкающие звуки заполняют все небольшое помещение.

До того момента, как жар надвигающегося оргазма не пожирает мое тело и разум. Когда не остается ничего, кроме чистейшего наслаждения. И его семени, увлажнившего мое нутро.

Он кончил в меня.

— Сучка! — его финальное слово царапает слух, но не прорывается в сознание.

Он больше не двигается, но и отпускать меня не спешит, вдавив своим телом в стену.

Затем отстраняется, поправляя одежду. Я тоже натягиваю трусики и джинсы.

— Здесь есть камера. Готова стать звездой интернета?

Я разворачиваюсь и только теперь замечаю систему видеонаблюдения. Чувствую, как кровь отливает от лица.

— Что-то ты побледнела? Пора мне. Надо обдумать время показа и широту аудитории.

Рука сама залепляет ему пощечину, а с губ срывается:

— Ненавижу!

Он не пытается увернуться, лишь голова дергается от удара.

— Зря ты так. В твоих интересах стать более покладистой.

Он испаряется. А я остаюсь сидеть на полу и пялюсь в ненавистную камеру.

Платон

Я позвонил Гордееву в тот же вечер, когда целовался с Леной у ресторана. Он не брал трубку.

Попробовал его найти на следующий день, но безуспешно. Дал задание службе безопасности. Оказалось, приятель отправился на отдых. На Ямайку. Нет, место он выбрал для этого времени года классное. Но… Что ж так далеко?

Мне не спалось, не елось, не терпелось. Я собрался следом.

Найти Кира было сущим пустяком. Он сидел на террасе перед отелем и жрал ром. Для чего было лететь на край света, непонятно. В Москве выпивка закончилась?

Я застал его с утра, когда он был еще трезвым. Относительно.

Моему появлению Гордеев не удивился.

— Припёрся? — да, приветствие интригует, — Налить?

Он кивнул на бутылку, стоявшую на столе.

— Нет. Я поговорить, — отказываюсь от угощения.

— Еще один дурак, — делает он вывод, — Ты чё припылил, Платон?

С этими словами он опрокинул в себя стопку рома. И даже для вида не пожевал кусок какого-то загадочного фрукта с тарелки.

С таким началом разговора стоит поторопиться.

— Лена была у тебя в больнице, — это я не спрашивал, а утверждал, — Зачем?

Он не сразу отвечает.

— Я ее трахал. Девочке хотелось разнообразия. Почему нет?

В жаре и духоте от его слов у меня мерзнут руки. И душа. Не может быть такого. Впиваюсь взглядом в его лицо, пытаясь понять, лжет он мне или говорит правду.

— Что смотришь? Не веришь? Она ж святая. Не могла. Ты сам всегда говорил, все женщины — бляди. А теперь что? Ты встретил одну-единственную, которая отличается от всех прочих? Правда, что ли? — его слова становятся всё язвительней и режут без ножа, — Я тоже, бро, встретил. Думал, на всю жизнь. А она за другого замуж выскочила. И эта такая же Только извини, видеороликов я не снимал. Доказать мне тебе нечем. Но мне понравилось. И ей тоже. Знаешь, как кончает сладко? Хотя… Ты знаешь. Она же с моего хуя слезла. И на твой побежала. Сравнивала, наверно.

Всё это неправда. Я отказываюсь верить Киру. Он это понимает по выражению моего лица и продолжает меня добивать.

— Бля, бро. Ты мне не веришь. Даже не знаю, чем тебе помочь. Хотя… — он издевательски тянет последнее слово, — У Ленки на лобке три родинки, они в виде треугольника расположены. Справа. Такая доказуха пойдет?

На этих словах мой кулак врезается ему в рот, брызжет кровь. Дальше я уже плохо помню. Нас растащили. Меня отправили в полицейский участок, откуда меня быстро вызволили начальник службы безопасности, который полетел со мной, и местный адвокат.

Но это уже было неважно. Она была с ним. Потому что эти три родинки на самом деле есть у Еленки. Именно там, где Гордеев сказал.

Я вернулся домой.

Меня душила дикая злоба. Ей понравился секс. Я ей его устрою. Много и разного. Дрянь гулящая. Пока не распечатаешь, такая примерная. До тошноты. Зато теперь… Чего ей во мне не хватало?

Давлатов расслабился. Ленка тоже перестала прятаться. Собралась на какой-то бой и ворковала перед началом с накаченным типом. Я наблюдал за ней. План созрел у меня давно. Хочет много ебаться и не со мной? Не вопрос. Какой-нибудь зачуханный бордель на краю света ей вполне подойдет. Договорился с нужными людьми, подкупил охрану, нанятую Давлатовым. Парни слились. Мне нужно было лишь забрать шлюху и передать ее поставщикам живого товара.

Разумеется, люди Сергея Владимировича её найдут. Но до того… Надеюсь, ей понравится.

И не смог.

Тупо залип на видневшихся холмиках груди. Ни о чем уже не помнил, кроме как о желании оказаться внутри этой сучки. Не было ни брезгливости, ни желания отомстить. Только чистый кайф, когда оказался в ней. Ее стоны и всхлипы были для меня музыкой. И остановиться я не смог, пока не кончил в нее. Про защиту не вспомнил. Что буду делать, если залетит, не представляю.

Забрать с собой и передать тем, с кем договаривался, тоже не осмелился.

Единственное, что сделал — это сморозил какую-то глупость про видеосъемку. Хотя понятия не имел, работает ли камера или нет.

Она оскорбилась. Да так натурально, что опять почти поверил. И это её "ненавижу" в ушах звучало, пока уходил от нее.

Самое хуёвое — это то, что все, что мне было надо — это продолжить. Что такое один раз, когда меня сжирает необъяснимая жажда обладания этой женщиной? Раз за разом я наполнял бы ее моим семенем, пока бы мне не надоело. Ведь наскучило бы, рано или поздно. Все заканчивается.

Лену оставил там. Одну.

Мне надо успокоиться. Забыть ее. Пусть живет, как хочет. Если я поступлю, так как задумал изначально, мало никому не покажется. Прежде всего мне самому. Чтобы так поступить, нужно, чтобы мне стало плевать на нее. А какое тут равнодушие, если вижу ее и меня ведет словно сопливого щенка? Что со мной будет, если я буду представлять всех тех, кто к ней прикасается? Меня ждет сумасшедший дом, не иначе.

Да и родители этого не заслужили. У отца и Давлатова только нормализовались отношения. А такое Давлатов никому не простит. Не успокоится, пока не умоется моей кровью.

Поэтому надо взять перерыв.

И я взял. Только он вышел дурацкий. Как у Кира.

Я заметил дом с дороги в одном из поселков. Он был еще недостроен. Не знаю, как объяснить. В нем каждая линия дышала дикостью и свободой. Как и эта проклятая девчонка. Кошка, которая гуляет сама по себе.

Я его купил. Засел в его подвале. И пил. Игнорировал звонки. Тем, кто приходил, не открывал. Пил до одури. Никогда такого со мной не было.

И в пьяном угаре мне снились сны. Что это наш с Еленкой дом. Что по нему бегают наши дети. Что нет между нами всей этой грязи.

Еленка

Небеса не рушатся на землю. Ничего не происходит. Сколько я так сижу, не знаю.

Наконец я встаю с пола, отряхиваюсь и иду к машине. Ощущаю невероятную усталость. Еду к себе домой. Никого не хочу видеть.

Надо бы притормозить у аптеки. Надо бы. Но я не останавливаюсь. Люди годами пытаются зачать ребенка. И ничего.

Меня должно пронести. А если нет… То у меня будет сын или дочь. И этот маленький человечек станет меня любить. Не то что его отец.

Пишу Давлатову, что его охрана исчезла в неизвестном направлении. Но со мной все в порядке. Он собирается прислать других людей. Я отказываюсь. Ничего мне не надо.

Мама звонит и обещает приехать. Я прошу ее этого не делать. Хочу остаться одна.

Наверное, нужно рассказать Давлатову обо всем, что произошло. Однако у меня нет ни сил, ни желания.

И следующие дни живу в вакууме. Вокруг люди, которым что-то от меня надо. А мне они безразличны.

Жду ли я, что Платон выполнит свою угрозу? Конечно, мне не хочется светить голой задницей в интернете, но ничего смертельного в этом нет.

Меня убивает другое. Шаг навстречу мужчине, которого я люблю, обернулся прыжком в пропасть.

Но и тут нет ничего смертельного.

Миллионы людей живут без любви. И прекрасно себя чувствуют.

Проживу и я.

Может быть, я просто оглушена его жестокостью по отношению ко мне. Не знаю.

Связаться с Платоном не пытаюсь. Узнать о нем тоже.

Еще постоянно под ногами путается Тахаев. Цветы, конфеты, кофе, встречи у университета, ожидания у подъезда. Сначала я мило улыбаюсь, потом просто его посылаю. Мне не до него. Мне бы себя в кучу собрать.

Я выполняю ежедневно набор определенных функций. И всё. Как робот.

Странное состояние. Мне самой не нравится.

Первый толчок к возвращению в реальность дает задержка. День, второй, третий… Неделя… Восьмой, девятый…

Дальше тест. Разглядываю две розовые полоски и осознаю — не пронесло.

Звонок в дверь застает меня с бумажкой в руке. Так я и открываю дверь, находясь в прострации.

На пороге — мама. Глаза сузились, ноздри раздуваются.

— Никуда не уйду! — заявляет сразу, потом замечает тест у меня в руке, разглядывает кусок бумаги и слишком спокойно спрашивает — Это от него?

— Угу.

— Какой срок?

— Где-то пять недель.

Она закрывает за собой дверь на замок. Раздевается, разувается, уводит меня на кухню, отбирает тест, выбрасывает в мусорное ведро. Я молчу и смотрю в окно. Она молчит и ставит чай. Затем разливает готовый напиток по чашкам, садится напротив и просит:

— Расскажи, что случилось между вами в последний раз. Ты сама на себя не похожа, Лена. С этими страданиями пора заканчивать. Нельзя изменить только смерть. Все остальное — можно. И ребенок — не проблема. Я всегда с тобой. Ты же знаешь?

Киваю. Знаю. Она не предаст.

— Тогда просто расскажи. И я помогу.

— Я поехала на бой. Пашка вернулся. И я хотела… Хотела стать такой, как прежде. До Платона. Я смотрела на ринг. И не сразу заметила, что охранников нет. А когда заметила, решила уйти. Только Платон ждал меня в соседней комнате. Я… Он… Мама, я не знаю, что меня заставляет быть с ним. Это какое-то наваждение. Я схожу с ума. И возвращает мне рассудок очередной его мерзкий поступок. И в этот раз… Мы даже защитой не воспользовались. А после он сказал, что все снято. И выложит видео в интернет. Я залепила ему пощечину. Он ушел. А теперь — вот… — я судорожно вздыхаю, не зная, как объяснить собственную глупость, потому что объяснения у меня нет.

Она внимательно слушает, не пытается судить и комментировать. Она пытается понять. Меня. И Платона тоже. Потому что то, что происходит — это ненормально. Это проблема нас обоих. И уже не только нас.

— Тебе надо с ним поговорить. Приезжал Игорь. Спрашивал, знаю ли я, что случилось. Платон пьет уже больше месяца, никого к себе не пускает. Он ведь ничего не выложил?

— Нет.

— Надо всё выяснить. Если у него такие игры, то их пора заканчивать. Но Лена, тогда бы он вел себя по-другому.

— Я не знаю, мама. Я его совсем не понимаю.

— Потому что ты даже не пыталась с ним разговаривать. Да и он тоже.

— Что мне — ехать к нему и торчать под дверью? Еще и радостной новостью ошарашить?

Она усмехается:

— Нет, Лен. Не надо. Я боюсь, ты его так обрадуешь что оставишь своего ребенка без отца. Пусть сначала из Забодунска вернется.

Я тоже хмыкаю.

— Забодунска… Слово-то какое. Слушай, а если он из него как раз перед родами вернется?

Она жмет плечами:

— И ничего страшного. Прямо в родзале вас и распишут.

— Мама!

— К врачу надо записаться. Надеюсь, ты не собираешься делать глупости?

Я их делать не собиралась. Вот только не все зависело от меня.

На следующее утро я не успела дойти до машины несколько шагов. Мне зажали рот какой-то тряпкой, и я отключилась. Пришла в себя в машине Платона. Со связанными руками.

Он совсем спятил? Куда он меня везет?

Платон сидел за рулем. В автомобиле витал жуткий запах перегара. Меня сразу замутило.

— Очнулась, спящая красавица? — его голос звучит зло.

Сейчас он меня пугает. В нем чувствуется ненависть и агрессия, которые направлены на меня. Но что я ему успела сделать?

Неважно, как он ко мне относится. Я беременна. Нужно все это прекратить.

— Платон, хватит! Отвези меня домой!

Взгляд, обращенный на меня, ненормален. Капилляры его глаз полопались.

— Зачем? Чтобы ты с Тахаевым обжималась? Я придумал тебе занятие поинтереснее.

Я не теряю надежды до него достучаться. Зову по имени, прошу отвезти меня обратно. Но он словно не слышит. Делает музыку в салоне громче.

Что он задумал? Ощущение такое, что происходит что-то страшное. Непоправимое.

Еленка

Он привез меня в какую-то промзону. Грязный снег, серые здания, проржавевший забор — декорации не внушали оптимизма.

Я уже открыла рот, чтобы крикнуть, что беременна, но он выволок меня из машины. Я увидела два черных джипа. И мужчин. Нерусских. Человек восемь. Они переговаривались, курили, смеялись. Платон потащил меня к ним. И хотя я была одета, такое впечатление, что он вел меня голой. Сейчас меня волновало только одно — зачем я здесь.

К нам подходит здоровый чернобородый мужик. Куртка, надетая на нем, распахивается, и я вижу кобуру и ствол. Смотрит на меня как собака на кость и спрашивает с акцентом:

— Это она?

— Да, — отвечает Платон.

— Красивая, — тянет чернобородый и пытается погладить меня ладонью по лицу.

Я отшатываюсь.

— Но строптивая. Хорошие деньги получим. Не девственница?

До меня начинает доходить — Хромов собирается меня продать. Как скот. Я задыхаюсь от бессильной ярости. И ищу пути к спасению. Мужчин слишком много. Они вооружены. У меня связаны руки. И при активном сопротивлении могу сильно пострадать. Нужно выждать удобный момент.

— Нет.

— Жаль, было бы дороже.

Они обсуждают это все обыденным тоном. А я не верю самой себе. Не может это всё происходить на самом деле. Неужели Платон опустился до такого? И все же это именно он крепко держит меня.

Меня трясет изнутри от ненависти и страха. Ситуация аховая. Платон стоит возле чернобородого, но смотрит на меня. Я не отвожу взгляд. Вот так — глаза в глаза. И пусть вокруг люди, но мы словно вдвоем. В его глазах — вызов и превосходство. Как он додумался до такого?

Продолжает смотреть, как будто чего-то ждет. Чтобы я попросила пощады? Неужели не понимает, что не дождется?

Чернобородый что-то тихо говорит ему. Ответ Платона я слышу.

— Забирайте! И засуньте ее в какой-нибудь бордель подальше от России. Чтобы родственнички не нашли.

Как в любой кризисной ситуации глушу эмоции. Сейчас не до них. Платон подталкивает меня к чернобородому, тот хватает меня и притягивает к себе. Щерится острыми, белыми зубами. И лапает за задницу. Не смотрю ему в глаза. Но и не вырываюсь, хотя его прикосновения омерзительны.

На Платона тоже не смотрю. Не хочу его видеть. И просить больше ни о чем не буду. Сама выберусь. Вот только… Одного сильного удара по животу будет достаточно, чтобы мой ребенок не выжил.

Значит, не судьба.

Слышу, как Платон уходит. Буквально кожей чувствую, как он удаляется. Ну и черт с ним.

Надо добиться, чтобы мне освободили руки. Потом добраться до пистолета. И перестрелять их.

Или умереть самой.

Задыхаюсь от противного мужского запаха немытого тела, но, старательно подавляя приступ тошноты, выдыхаю в смуглую шею:

— Развяжешь? А то веревки кожу натерли. Больно.

Теперь вот поднимаю на него глаза. Я знаю, что он видит. Доверчивый, испуганный взгляд. Разве может быть опасна такая, как я?

Он смотрит испытующе.

— А ты будешь послушной? Ахмед может быть щедрым. И добрым.

О да! Таких смирных, как я, ты не встречал. Только развяжи. Самый эффективный удар сейчас — это пальцами в глаза.

Я не успеваю ответить. Меня выдергивают из рук Ахмеда. Над ухом раздается:

— Я передумал. Деньги оставь себе.

Я не успеваю понять, что происходит, потому что Платон уже снова запихивает меня в свой автомобиль.

— Э-э-э. Так дела не делаются, дарагой! — восклицает Ахмед и, выхватив оружие, целится в Платона. Тот прыгает за руль и срывается с места. Джипы — за нами. Я отчетливо слышу звуки выстрелов.

И понимаю, что не время для выяснения отношений, но не могу промолчать.

— Надеюсь, ты доволен? Нас сейчас убьют из-за тебя! Ты ведь не думаешь, что у них травматы?

Он не отвлекается от дороги и никак не реагирует на мой выпад.

Его машина лучше. Да и водит он… Не даром стриттрейсер. Джипы отстают, а потом вовсе теряются.

Меня тошнит. Перед глазами темнеет. Пища подкатывает к горлу.

— Останови машину! — требую я.

Не знаю, почему, но он останавливается. Я вываливаюсь прямо на обочину, на колени на грязный снег и меня рвет. Долго, до конвульсий а желудке.

А вот теперь весь кошмар произошедшего наваливается на меня. Тело охватывает слабость.

Но самое поразительное, что я слышу сочувствующий голос Платона:

— Лен, что с тобой?

Я редко ругаюсь матом, но сейчас у меня нет других слов:

— Пиздец просто! И ты еще спрашиваешь?

Я сижу на коленях на снегу, передо мной лужа из содержимого моего желудка, которое воняет вовсе не розами, нас едва не застрелили, а он спрашивает, что со мной.

Но так и быть — отвечу.

— Я беременна, — и если у него есть какие-то сомнения по этому поводу, уничтожаю их на корню, — От тебя. Потому что больше ни с кем не спала!

Мне многое, что хочется ему сказать, но вместо этого начинаю рыдать в голос. С завываниями. Я так никогда не плакала. Это истерика.

Платон некоторое время стоит как истукан. Потом отмирает.

Он поднимает меня со снега, пару раз слегка встряхивает, но я продолжаю плакать. Он наконец-то развязывает мне руки, вытирает щеки от слез своими ладонями, что- то говорит. Но это не помогает. Потом сажает на пассажирское сиденье, сует бутылку с водой. Я пробую отхлебнуть, давлюсь, начинаю кашлять. А затем икать. Затихаю нескоро. Глаза слипаются. И меня вырубает. Я даже не знаю, что он сделает со мной дальше. Но, горестно вздохнув во сне, продолжаю спать.

Глава 13

Платон

Лена спит на пассажирском сиденье. А я словно очнулся. Протрезвел, что ли? И сейчас до меня начинают доходить масштабы катастрофы, которую я сам сотворил.

Что теперь делать? Надо ее домой отвезти. Может, ее уже ищут. Тогда дадут ли мне с ней поговорить? Вряд ли… И захочет ли она сама?

Поэтому везу ее в дом. Там на первом этаже закончили ремонт. Аккуратно достаю из автомобиля, стараясь не разбудить. Она что-то недовольно бормочет во сне. Но не просыпается. Куда ее нести? К себе в комнату? Там пустые бутылки, грязное белье, кавардак. Несу в гостевую спальню. Сначала кладу на диван. Одежда в грязи и сырая. Мне удается снять ее, не разбудив Лену. Ладонь замирает у нее на животе. Ребенок… Наш с ней малыш… Сын. Или дочка.

Хотя чего я ожидал? Мне прекрасно известно, откуда берутся дети.

В памяти всплывают брошенные ею мне в лицо слова: " Я беременна. От тебя. Потому что больше ни с кем не спала!" У меня от ее истерики всё встало в голове на свои места. Не стала бы она меня обманывать. Прямо бы сказала, что я не нужен. И отчитываться передо мной, сколько ей хочется мужиков, тоже бы не стала.

Понял я все чересчур поздно. Не надо было пить. Тогда бы тормоза не сорвало. Еще этот Орлов. Что ему-то надо? Зачем было мне пересылать фото Лены и Миграна? После этого я вообще соображать перестал. Созвонился с Ахмедом, подкараулил ее у дома, сунул под нос платом с хлороформом и запихал в машину. Меня душила такая злоба, что я даже не слышал, что говорила Лена, когда пришла в себя.

Там в промзоне, оставив ее в виде живого товара, я почти сел в машину. В тот момент у меня перед глазами стояли она и Тахаев. И я ее ненавидел. Сильно. За то, что не моя. И не только со мной.

А потом — потом я оглянулся. И увидел чужие мужские руки на ее теле. И ее лицо. Бледное, напряженное. Почувствовал, что попытается освободиться. Добраться до оружия. Чем все закончится? Что если это последний раз, когда вижу ее живой?

Понимание того, что шутки кончились, отрезвило. Заставило вернуться. Но эти ребята — не те, кого можно кинуть безнаказанно. Они стали стрелять. Правда, машина у меня лучше. Вожу я круче. Удалось оторваться. Увезти ее.

Затем последовал удар под дых уже от Лены. Почему не позвонила и не рассказала? Унижаться не хотела?

Что же получается теперь? Макс меня специально провоцировал. Кир соврал. Но тот был в таком состоянии, что сожги кто-нибудь весь мир, он бы сказал " спасибо".

А я, ослепленный ревностью, велся на все это, как на чистую монету. Меня бесило отношение Лены ко мне. Есть я — и сойдет. Нет меня — мир не рухнет. Я не привык к такому. Девушки всегда проявляли настойчивость, старались завладеть вниманием, узнать номер, соглашались на все и сразу. И только с Леной было по-другому. Я не был центром ее мирозданья и все время придумывал за нее вместо того, чтобы спросить.

Укладываю ее в кровать, накрываю одеялом. Пусть спит. Проснется — может, нам удастся поговорить.

Отправляю сообщение на номер Давлатова, что с Леной все в порядке. Сажусь на диван и долго смотрю на спящую девушку. Пока сам не засыпаю.

Просыпаюсь рано. Меня тревожит, что она спит так долго. Наклоняюсь, прислушиваюсь к дыханию. Лицо умиротворенное, грудь в черном лифчике поднимается и опускается в такт дыханию. Хочется поймать сосок ртом и ласкать его, пока девушка не проснется. Однако на это я не решаюсь. Чувствуя себя недостойным. Ухожу на кухню, подальше от искушения.

Включаю кофемашину, но выпить кофе мне не удается. На улице истошно сигналит машина. Выглядываю в окно и вижу, что это машина отца у моих ворот.

Иду открывать. Он выскакивает из автомобиля, едва меня завидев.

— Платон! Где девчонка?! — орет на всю улицу.

— Пап, загони машину. И пошли в дом. Не надо тут орать.

Однако успокаиваться он не желает.

— Где девчонка, я спросил?! Там Давлатов рвет и мечет. Я его таким злым ни разу не видел.

— Перестань кричать, — шиплю я, — Лена в доме. Спит.

Он топает в дом. Я сажусь в его автомобиль, паркую его во дворе, закрываю ворота и захожу домой. Родитель осматривает первый этаж и более-менее успокаивается, обнаружив Лену в одной из комнат. Осторожно прикрывает дверь и на полном серьёзе спрашивает:

— А она точно живая?

— Отец!

— Ты ее зачем похитил? Я еле уговорил Сергея заявление в полицию не писать.

Вот он — момент истины.

— В бордель за границу ее хотел продать.

Игорь Владиленович оседает на кухне на стул.

— Зачем?

— Чтобы проституткой поработала.

На лице отца много разных чувств.

— Зачем? — он никак не может уяснить смысл моих действий.

— Приревновал я ее, — огрызаюсь.

Он сидит некоторое время молча.

— Слушай, я все, конечно, понимаю. От ревности люди с ума сходят. Ну там, сопернику морду набьют. Бабе иногда прилетит. Но продать? В бордель за границу? Падчерицу Давлатова? Ты в своем уме, сынок? А может, тебя мне подсунули в роддоме? Ошиблись, там. Как я мог на свет такого идиота произвести? Надо бы генетическую экспертизу сделать.

Ну, понесло. Хотя, на моей памяти про генетическую экспертизу — это первый раз.

Потом он снова замолкает. И только через какое-то время задает следующий вопрос:

— А теперь — что?

Интересный, конечно. Еще бы я на него ответ знал. Тем более это не все новости на сегодня.

— Теперь… Дедом ты станешь через семь месяцев.

— Чего? — у него даже рот приоткрывается, — Это когда ж ты успел, поганец?

Дальше наше мирное семейное общение прерывает шум со двора. Оба выходим на улицу. Недалеко от крыльца в сугробе на коленях стоит человек, похожий на Ахмеда. Похож он вчерашней одеждой и бородой, потому что на лице нет живого места. И узнать его по нему не представляется возможным. Ему в затылок из пистолета целится высокий мужчина в строгом черном костюме.

Дальнейшие детали происходящего мне мешает рассмотреть сильный удар в лицо, от которого я отлетаю назад.

— Где Лена, урод? — надо мной склоняется Сергей Владимирович Давлатов, который, собственно, и зарядил мне в глаз только что.

Тяжелая у него рука, однако.

Платон

Бесит меня этот мужик.

Поднимаюсь на ноги и скалюсь:

— Нехорошо так с будущим зятем обращаться.

Мне б, наверное, еще прилетело, но вмешался отец:

— Сергей, не трогай его. Лена в доме. С ней все в порядке.

Давлатов оборачивается к отцу:

— Игорь, о каком порядке ты говоришь? Если я сейчас твоего сосунка сдам в полицию за похищение и торговлю людьми, как ты думаешь, он будет в порядке?

Так-то он прав и спорить с ним трудно.

Родитель бросает на меня злой взгляд, но продолжает гнуть свою линию.

— Давай не будем впадать в крайности. Тем более теперь. Учитывая, что Лена беременна…

Видимо, последняя фраза была лишней. Видимо, об этом мужчина не знал.

Потому что он белеет от ярости и надвигается на меня:

— Да я тебя, осеменитель хренов… Ты что с беременной девчонкой сделать собирался?! Ты хоть понимаешь?

Между нами вклинивается отец.

— Сергей, успокойся. Все же обошлось.

По моему мнению ничего не обошлось. Да и Давлатов прав.

— Я не знал, — решаю все же высказаться.

— Какая разница, знал ты или не знал? Чего ты к ней вообще прицепился? Я тебе давно говорил, не лезь к ней. Не умеешь по нормальному, просто не лезь!

Молчу. Да и что сказать? Что он прав? Валить на Орлова и Гордеева? Детский лепет.

Давлатов скидывает руки отца:

— Не держи ты меня! — потом обращается к кому-то из охраны, — Сигарету дай.

Тот мнется.

— Вы ж не курите.

— Антон, просто дай мне чертову сигарету! Вы все свести меня с ума решили?

Охранник, вздохнув, протягивает ему пачку, тот достает сигарету, прикуривает, отходит от меня подальше.

Выкурив до конца и отбросив окурок, отдает приказ:

— Этого, — указывает на Ахмеда, — и дружков его — в следственный комитет. Сделать так, чтобы по ним подняли все, что можно. Про Лену молчать будешь!

Это он уже адресует непосредственно чернобородому.

— Иначе ты не жилец. Не хватало ей еще по следователям шастать.

— Пошли, — обращается уже к нам с отцом и первым заходит в дом.

— Где она? — спрашивает у меня.

— Там, — указываю на комнату, — Спит.

— Ступай, разбуди. Домой нам пора.

У него звонит сотовый.

— Да, Дин. Нашел я, нашел. Успокойся, сейчас привезу.

Я отступаю в комнату. Может, пока он разговаривает с женой, мне удастся поговорить с Леной?

Она уже проснулась. Сидит на кровати, завернувшись в одеяло, бледная и взъерошенная.

— Сергей приехал? Где я?

Наблюдает за мной как за сумасшедшим. С опаской. Просто с ней мне теперь не будет.

Решаю сначала ответить на последний вопрос.

— Ты у меня дома.

Делаю несколько шагов к кровати. Она сильнее прижимает к себе одеяло.

— Зачем?

— Я поговорить хотел.

Опускает глаза и снова спрашивает:

— Там Сергей приехал?

— Да.

— Где моя одежда?

Вот так сразу она собирается удрать?

— Лен, я понимаю, ты, вряд ли, захочешь меня слушать, но я хочу хотя бы попытаться объяснить…

Она перебивает:

— Ты прав, я не захочу. Я жалею о каждой секунде, что провела с тобой.

Эффект от этой фразы посильнее, чем от удара в глаз.

Как-то надо исправить, преодолеть пропасть между нами. Шагаю к ней. Руки сами тянутся к ее телу, ложатся ей на плечи.

Во рту пересыхает, грудная клетка ходит ходуном.

— Лен, я люблю тебя.

Правда слетает с языка с трудом, разрывая сердце.

Она по-прежнему на меня не смотрит.

— Не трогай меня, пожалуйста.

Она меня не слышала?

— Я люблю тебя, — повторяю, надеясь, что все еще можно исправить.

Вот теперь она вскидывает на меня взгляд. А в нем — лед.

— Мне все равно.

Хватаюсь за последнюю ниточку, что связывает нас.

— Ты беременна.

Её взгляд становится холоднее.

— Мне не нужен твой ребенок. Я сделаю аборт.

Дышать становится почти невозможно. Неужели она сможет стать настолько жестокой?

— Не надо.

Больше ничего не успеваю сказать. В комнату заходит Давлатов

— Привет. Ты как? — спрашивает он у нее.

Она стряхивает мои руки со своих плеч.

— Увези меня отсюда.

Давлатов и сам не желает здесь находиться. Он отодвигает меня, подхватывает девушку, завернутую в одеяло, на руки. И уносит прочь. Из этого дома. И, похоже, из моей жизни тоже.

— Ленка, выслушай меня! — кричу я им вслед.

Но Давлатов не останавливается. Его не смущает отсутствие у нее одежды. В салоне автомобиля наверняка тепло.

Еленка мне ничего не отвечает.

Во дворе мне остается только смотреть, как мужчина устраивает девушку в автомобиле и сам скрывается в салоне. Затем кортеж из нескольких машин уезжает с улицы. А я стою под крупными хлопьями мокрого снега, не в силах принять, что это — конец.

В конце концов, отцу это надоедает. Он хлопает меня по плечу.

— Домой зайдем. Выпить есть?

Как неживой иду за ним. Не понимая, что делать дальше.

Папа достает бутылку. Кажется, с виски. Два стакана. Наливает спиртное. Сует один стакан мне.

Запах заставляет меня поморщиться от отвращения.

— Не буду.

— Пей давай. Не думал, что после твоего загула, сам тебе эту дрянь наливать буду. А вот пойди ж ты…

Может, правда, станет, чуть легче?

Выпиваю.

— Она сказала, что аборт сделает, — говорю первое, что причиняет наибольшую боль.

Отец тоже выпил, сунул в рот кусок ветчины и произнес:

— Ничего она не сделает. Ты, сынок, после такого выступления на "бис", чего хотел от нее? Реально думал, что она бросится тебе на шею?

Он качает головой, не веря в такую наивность.

— Дай ей время остыть. Правда, я, хоть ты меня убей, не понимаю, как ты сможешь ей объяснить, ради чего собирался так с ней поступить. И чтоб в результате, она тебя простила.

Меня немного успокаивает то, что он говорит насчет беременности девушки.

А насчет всего остального… Кажется, пришло время грызть локти.

Кирилл

Я не смог найти Давлатова в офисе. Вопрос, который я хотел с ним решить, нельзя было отложить. И я поехал к нему домой.

Не успел зайти в гостиную, как столкнулся с Диной. Женщина была очень взволнована. При виде меня, на ее лице отчетливо проявилось разочарование.

— Я не вовремя?

Она отвернулась, пытаясь скрыть волнение, и ответила:

— Я Сергея ждала.

Мне кажется, в таком состоянии я не видел ее ни разу.

— Что-то случилось?

Дина явно не хочет рассказывать.

— Я Сергея жду.

Не собираюсь проявлять излишнего любопытства, однако очевидно, что произошло что-то из ряда вон выходящее.

У входной двери раздается шум. Мы выходим в коридор, и вижу Давлатова, несущего на руках полуголую Еленку.

— Сергей Владимирович, поставьте меня. Со мной ничего страшного не случилось.

Он опускает девушку на пол. Дина устремляется к ней.

— Дочка, как же я испугалась!

Лена замечает меня и говорит:

— Мам, пойдем наверх.

Они уходят.

Давлатов обеспокоенно провожает их взглядом, потом спрашивает у меня:

— Тебе что нужно?

— Расписаться на документах. Срочно.

— Нашел время. Ладно, в кабинет пошли.

— Да что произошло?

Уже в кабинете дядя отвечает:

— Приятель твой совсем свихнулся. Лену похитил и в какой-то притон хотел продать. Только у нас с его отцом все наладилось. И вот — на тебе! С чего только, никак не могу понять. Ты, случайно, не знаешь?

Я с трудом перевариваю информацию. Мне не верится в то, что слышу. Платон? Лену? В притон? Это не укладывается в голове. И я все жду, когда Давлатов скажет, что это шутка. Но он не говорит. И хотя дядя не назвал имени, я уверен, что речь идет о Хромове.

И причину, по которой он так поступил, я знаю. Мне бы промолчать. Но чувство вины не дает. Я не думал, что моя злость на весь мир материализуется и почти приведет к беде. Честно, я вообще не думал. В тот момент спирта в моем организме было больше, чем моей собственной крови. И оттого, что у Платона и Лены все может получится, нутро сводило от зависти. Недостойно. Низко. Подло. Я сам от себя не ожидал такого поступка. Но сделал.

— Это я виноват. Платон прилетал ко мне на Ямайку. Ему кто-то наплел, что Еленка мутит и со мной, и с ним. А он последнее время на ней повернут. Я ему соврал. Сказал, что она ко мне в больницу приходила и я там с ней… Короче, что мы там чпокались.

После этой фразы мне прилетает хороший такой подзатыльник, от которого я втягиваю голову в плечи, не в силах поверить, что он меня ударил. Он никогда не поднимал на меня руку. Ни разу.

— Вы вообще, что ли, с ним из одного дурдома? Кир! Ты же знал, что он с ней! Зачем ты эту ахинею выдумал?

Я не знаю, как ему объяснить.

— Ты… Кир… Ты его зачем-то спровоцировал. Он натворил всю эту хрень. А если бы он не передумал? Оставил ее у этих зверей? Беременную? М-м-м? Если бы ее изнасиловали, изуродовали, убили? Что бы было тогда? Ты как потом бы ее матери в глаза смотрел?

Я открываю рот, чтобы сказать хоть что-то. И тут же его закрываю. Мне нечего ему ответить.

— Проваливай, Кир. И какое-то время не попадайся мне на глаза. Лене я не буду об этом рассказывать. Мне кажется, это будет для нее чересчур. Но чтоб возле нее я тебя не видел. Совсем.

Встреча закончена. Продолжить мозолить ему глаза сейчас — это самоубийство.

Самое скверное — это то, что дядя прав. Все, что он сказал, могло случиться с Еленкой. С ее характером она бы не смирилась с ловушкой, в которую попала. Попыталась бы вырваться. И… Чем это могло закончиться, даже представить страшно. Я не хотел, чтобы так получилось. Разве мог я предполагать, что Платон настолько слетит с катушек?

Мог. И должен был. Тогда там в алкогольном дурмане мне была безразлична судьба Лены, Платона, да кого угодно. Я упивался своим горем, не сознавая того, что вырос и что сам отвечаю за свою жизнь. Да, мне было очень тяжело из-за того, что Саша стала чужой женой. Но это ее выбор. Мне же нужно было сделать свой. Вместо этого я внес хаос в жизни близких мне людей.

Надо поговорить с Платоном. Сказать ему правду.

Остаток дня я трачу на то, чтобы разыскать его. Это оказывается непростой задачей. Справляюсь я с ней лишь вечером.

В свете уличных фонарей Хромов сидит на сырой лавке на детской площадке. Конец марта, мокрый мелкий снег, подмораживает.

Платон в расстегнутом пальто сидит и разглядывает карусель.

Увидев меня, едва заметно морщится, но молчит.

В нашей ситуации какие-то обычные фразы кажутся лишними.

— Я соврал, — абсолютно уверен, что он поймет меня без дополнительных разъяснений.

— Я знаю, — отвечает он мне и долго смотрит на меня равнодушно.

Признаюсь, я ожидал от него другой реакции. Но не безразличия.

— Тебе всё равно? — пытаюсь я понять бывшего приятеля.

— Нет, Кир, мне не всё равно. Но что я должен сделать, по-твоему? Убить тебя? Разве это поможет мне вернуть Лену? Я слишком долго злился. На нее. На тебя. На всех вокруг. А виноват во всем сам. Только я. Вместо того, чтобы беречь — я старался уничтожить. Вместо того, чтобы любить — я ненавидел. И в итоге… В итоге я не знаю, как быть сейчас. Как сделать так, чтобы она простила. Потому что сам себя, навряд ли, прощу. Это ж надо все так бездарно просрать…

Он криво усмехается.

— Каждый из нас останется с тем, что натворил. Пока.

Он поднимается и не спеша идет к подъезду.

Потом поворачивается и задает вопрос:

— А с чего Орлов говорил, что в больнице видел, как вы целуетесь? Вы с ним договорились?

— Орлов? Я не знаю, почему он вдруг наплел эту чушь. Я с ним ни о чем не договаривался.

Платон кивает больше своим мыслям, чем мне. И продолжает свой неторопливый путь.

А я вынужден с ним согласиться. Нет таких слов, которые могут исправить то, что случилось.

Их просто нет.

Глава 14

Еленка

Я сижу на кухне особняка Давлатова у окна, которое больше похоже на стеклянную дверь. У него в доме много таких окон. Я задумчиво разглядываю кружащийся снег. Конец марта — а зима вернулась.

Не хочется никуда торопиться. Думать тоже не хочется. В голову сразу лезет все, что случилось.

А следом за мыслями приходят чувства. Главное среди них — ощущение огромного, катастрофического проигрыша. Я — бабочка, слишком близко подлетевшая к огню. И спалившая себе крылья. Дотла. Я больше не могу лететь, только ползти.

Уже смеркается. Там под воротами стоит машина Хромова. Я с ним так и не поговорила. Не могу.

Проснувшись в его доме, я ничего так не жаждала, как убраться оттуда. Обида выжигала все чувства к нему. Оставляя лишь пепел. Тем нелепее звучали его признания в любви. Если бы у него все получилось, и в это же самое время кто-нибудь в каком-то гадюшнике совал бы в меня свой хрен, он бы мне потом о своей любви рассказывал? Сомневаюсь. Он поэтому и хотел так со мной поступить. Чтобы смешать с грязью. Я его очень хорошо понимаю. Именно сейчас. Когда он одним ударом вышиб из меня все иллюзии. Их и так немного было.

На самом деле все просто. Его тянет ко мне. Как и меня к нему. Но ему это не нужно. Ему нужна его жизнь до меня. С тысячей удовольствий, для которых нет никаких препятствий. Мне же нужно тепло. Человеческое тепло, забота. На это ему надо бы было тратить усилия. А зачем? Поэтому он и старался уничтожить меня.

Печальнее всего, что в некотором смысле он достиг успеха. Той меня больше нет.

И незачем караулить меня словно сторожевому псу. У университета. У дома. Нет, он не лезет, как раньше, напролом. Он ждет. Все время перед глазами. Как будто это может что-то изменить. Как будто дыра в груди исчезнет.

А еще я с ужасом представляю свою дальнейшую жизнь. Почему-то во мне вместе с жизнью его ребенка живет уверенность, что он не отвяжется, наивно полагая, что беременность заставит меня передумать и простить его. И жить с ним долго и счастливо.

Только он снова ошибается. Я могу быть такой же жестокой, как он. И если для того, чтобы освободиться от Платона, нужно избавиться от ребенка, то я готова пойти на это. Мне не нужен Платон Хромов как вечное напоминание о собственной глупости.

Нет больше страны розовых пони. Ее сожгли захватчики. Бессердечные варвары убили жителей, уничтожили поселения. А потом вдруг решили, что сделали это все зря. И что выжженная земля должна зацвести. А убитые — воскреснуть. Потому что они так хотят. Но так не бывает.

Я не хочу с ним разговаривать еще и потому, что, не доверяю себе. Я не знаю, как отреагирует мое тело на его близость. И проверять у меня нет ни малейшего желания. Когда-нибудь я встречу того, кого захочу целовать, кому захочу принадлежать. Кто будет вызывать у меня то же ощущение, что и он. А если даже и нет, я уверена, я найду, чем заняться в жизни. Но не буду скулить у мужика под дверью, почему же он меня не любит.

На кухню заходит мама. Окликает меня:

— Лена! Там приехал Игорь Хромов, хочет с тобой поговорить.

Даже сочетание звуков этой фамилии раздражает.

— Надеюсь, он один?

— Да.

— Ты ведь понимаешь, что для меня нет смысла в разговорах? Теперь?

— Если ты так настроена, то должна поставить точку. Сама.

Отхлебываю остывший чай из чашки, отставляю ее в сторону.

— Хорошо, я поставлю.

— Он ждет тебя в гостиной — летит мне вдогонку.

Иду туда. Мне не хочется выяснять отношения, но как иначе добиться, чтобы меня оставили в покое? Мне больше сейчас ничего не надо.

Мужчина стоит у такого же окна, у которого только что сидела я. И точно также смотрит в него.

Услышав мои шаги, оборачивается:

— Здравствуй, Лена.

Несмотря на то, что его голос звучит доброжелательно, я сразу понимаю, что не нравлюсь ему. Меня это не удивляет — я испортила репутацию его компании, его сына, да, по большому счету, и его самого.

— Здравствуйте. Зачем Вы пришли?

Мне непонятна цель его визита, но он начинает говорить. И мне все становится ясно.

— Вам с Платоном нужно поговорить. Между вами возникло недопонимание, которое следует быстрее разрешить. В твоем положении…

Каждое его слово направлено на то, чтобы загнать меня в угол. Он целиком и полностью на стороне своего сына. А мои интересы его не волнуют. Всё для того, чтобы Платоша снова получил желанную игрушку и довольно заагукал. Но мной играть нельзя. До меня доходит очевидная истина — мне повезло, что мой отчим — Давлатов. Была бы я среднестатистической девушкой, а мои родители — обычными людьми, эта семейка скрутила бы меня в бараний рог, заставив плясать под их дудку.

Поэтому все, что я слышу, вызывает во мне отчаянное неприятие и желание противостоять.

— Мне от Вашего сына ничего не нужно. А потом, что Вы подразумеваете под недопониманием? То, что действия Платона подпадают под несколько статей Уголовного кодекса? — я набираю в легкие побольше воздуха, потому что выговорить то, что я собираюсь, очень трудно, — По поводу моего положения я все сказала ему еще в прошлый раз. Я уже сдала все необходимые анализы. Дата прерывания беременности назначена. У нас с Платоном не должно быть ничего общего. Тем более детей. Я не хочу.

Он взрослый, привыкший командовать мужик шалеет от моей решимости. Я же думаю в этот момент только о том, что не смогу зависеть от Хромова. Что не допущу его вмешательства в мою жизнь. А так и будет, если нас свяжет общий ребенок. Платон тенью останется в ней.

— Лена, ты совершаешь большую ошибку…

Я снова не даю ему договорить:

— Напротив, я ее исправляю. Вам пора. Не беспокойте меня больше. Пожалуйста.

Он, не зная, что сказать, идет к выходу. Я же остаюсь на месте. Слышу, как они с мамой разговаривают. Но недолго.

Затем в комнату входит мама.

— Мне нужна клиника, в которой мне дадут справку о медицинском прерывании беременности. Поможешь?

Еленка

Я смотрю на листок бумаги. И то, что на нем написано, вызывает у меня желание скомкать его и выбросить. Но в этом листке — мой ключ к свободе от обязательств, которых я не хочу.

Вчера я ходила в церковь, долго там сидела в уголке и думала, как жить дальше. То, что я сказала отцу Платона, цинично и жестоко, но зато разумно. Женщине нужен муж, который будет ей опорой, потому что женщина вынашивает, рожает и растит детей. Если она, конечно, нормальная. Рождение ребенка порождает кучу проблем. Другие самцы редко настроены растить чужое потомство. Им это не нужно. На детей надо тратиться эмоционально и финансово. К этому готов не каждый.

Поэтому мне бы и следует избавиться от ребенка Платона, чтобы не обременять себя, чтобы спокойно выучиться, пойти работать, встретить мужчину, которому смогу доверить себя и наших детей. Чтобы не быть женщиной с довеском.

Но это и мой ребенок тоже. Он — живой. Его маленькое сердечко уже бьется. Меня мама родила рано. Первая школьная любовь, ранняя беременность, я. Они так и не поженились. Не успели. Его родители были против. А потом — потом автомобильная авария. И отца не стало. Если бы не дедушка, мамин папа, не знаю, как бы мы справились. Потому что даже после гибели отца, отношения лучше не стали. И несмотря на то, что я носила их фамилию, ни с дедом, ни с бабушкой я не общалась. У них не было такого желания.

Мама меня не убила, подарила жизнь, сама будучи еще девчонкой. Она училась со мной под мышкой, работала. Не знаю, были ли у нее мужчины. Хотя навряд ли. Она долго не могла забыть отца. Потом появился Давлатов. И хотя к нему можно иметь много претензий, его отношение ко мне было нормальным. Он не шпынял меня, не рассматривал как сексуальный объект, не жалел денег. Да и сейчас нашел после похищения, встал на мою сторону. Но все же он не отец. Я не знала той любви, с которой он относится к Вере. Однако обделенной себя не чувствую.

Взвесив все "за" и "против", я решила оставить ребенка. Но для Платона он перестанет существовать. Я не готова вверить наше существование психопату. Теперь мне остается дорисовать точку.

Нужно поговорить с ним. Для этого мне даже не требуется ему звонить. Потому что он по-прежнему стоит под воротами.

Я надеваю сапоги и куртку.

— Ты куда? — уже в дверях меня останавливает Сергей.

— К Платону. Сколько еще так будет продолжаться?

— Ты собираешься выйти за ворота и сесть к нему в машину? — озвученная вслух эта идея кажется так себе.

— Я не хочу, чтобы он сюда заходил.

— Напиши ему, пусть заедет во двор. Там и поговорите.

Пожалуй, он прав. Так размахивать справкой об аборте будет безопасней.

Стою на крыльце и наблюдаю, как машина Хромова заезжает во двор. На улице метель. Колкий снег летит в лицо стеклянной крошкой, пока иду к его автомобилю. Он вылез из салона и ждет, когда я подойду.

Шарю глазами по фигуре и лицу. Все также красив. Но теперь сердце не заходится в бешеном галопе. Я ощущаю горечь несбывшихся надежд и несостоявшегося счастья. Потому что оно между нами не возможно.

Лицо царапает безжизненностью. Темные круги под глазами, бледный, похудевший.

Точно такой же, как я.

И к чему были эти игры? Кому от них стало хорошо?

Главное не начать его жалеть. И себя тоже. Надо просто стать снова чужими людьми. И перестать мучить друг друга.

Только его глаза схлестываются взглядом с моими. И я опять ощущаю эту проклятую связь. Когда же отболит все? Я так устала.

— Я хотела попросить тебя, — голос сел, звучит сипло, как прокуренный.

Мне приходится откашляться, чтобы продолжить.

— Прекрати меня преследовать.

Не знаю, на что он рассчитывал, но слышать это ему неприятно. Он морщится, как от боли.

— Лена, я хочу объяснить.

Наверное, стоит позволить ему высказаться.

— Я слушаю.

Он не пробует подойти. Я тоже остаюсь на месте. Так проще. Злой ветер завывает, мелкий снег бьет нам в лица.

Платон начинает говорить, делает это быстро, словно боясь, что не успеет.

Но ему некуда спешить. Он уже опоздал.

— Прости меня. Я знаю, что это почти невозможно. Но я… Я не могу без тебя. Я так не хотел зависеть от своих чувств к тебе. Но так и не смог ничего с собой сделать. Когда ты осталась со мной, я чуть с ума не сошел от радости. Но ты все время старалась держать дистанцию. А потом побежала к Кириллу. Я же спрашивал тебя, ходила ли ты к нему в больницу… Почему ты соврала, Лена? Я ж подумал, что ты и с ним тоже. После этого мне и пришла в голову идея с видео.

Он глубоко вдыхает ледяной воздух и стремительно приближается. Теперь его лицо очень близко от моего. То, чего я пыталась, избежать.

— Но ты меня переиграла. Я бесился. И тосковал. По тебе. Решил поговорить с Киром. Еле разыскал его на Ямайке. Я так надеялся, что он скажет, что между вами ничего не было. Но он сказал, что вы переспали. Там в больнице. Я вернулся. Как я хотел отомстить! Уничтожить тебя. Как меня уничтожала ревность. Но единственное, что смог — это заняться с тобой сексом и сочинить небылицу про камеру. Я ненавидел тебя, себя. Бухал целый месяц. Может больше. Пока мне не прислали твое фото с этим нерусским. Вот тогда я совсем потерял рассудок. Я договорился продать тебя в притон, похитил и отвез в промзону.

Каждое слово дается ему с трудом, а мне все пакостнее становится на душе. Мое первое впечатление от этих двух парней — и от Кирилла, и от Платона — было верным. Они мне не понравились сразу, как я их увидела. Было в них что-то отталкивающее, как червоточинка в красивых яблоках. Вроде бы идеальных. Откусишь такое и сразу же торопишься выплюнуть.

Удивительно, что Платон надеется оправдаться.

— Я ведь не смог, — продолжает он говорить, — Не смог причинить тебе вред. И никогда не смогу. Я хочу, чтобы ты была счастлива. И ты. И наш ребенок.

Настало время для точки. Моя рука чуть дрожит, когда я протягиваю ему справку. Я ведь тоже всего лишь человек.

— Поздно. Я не хочу быть с тобой.

Еленка

Еще не стемнело. Погода только гадкая.

Он берет листок и вчитывается в текст. Слишком долго.

Затем смотрит на меня. Глаза Платона сверкают яростью. Он хватает меня за плечи и встряхивает:

— Что ты натворила?!

Какое-то время разглядывает меня, сжигая взглядом.

Но потом словно выключается, разжимает руки и отступает.

— Если ты убила ребенка мне назло — то зря. Сама себя не простишь.

Его губы искажает кривая ухмылка. Он неверяще качает головой.

— Вот теперь я точно все понял. Ладно. Пока.

Я стою, не зная, что мне делать. Может, я не права?! И поступаю опрометчиво?! Может, еще не поздно позвать садящегося в автомобиль Платона, признаться, что соврала? Но в памяти всплывают лица мужчин с промзоны, их автомобили, точно также уходящий Платон. Я встряхиваю головой, отгоняя ненужную жалость. Он — манипулятор. И делает лишь то, что нравится ему без оглядки на окружающих. Если будет знать про ребенка, то жить мне спокойно не даст. Ему нужно все и сразу. Поэтому все разумные договоренности, которые можно бы было достичь, будут им сто раз нарушены. Неизвестно, на что он отважится. Украсть ребенка? Похитить меня? Еще какая-нибудь дичь…

Ворота открываются и закрываются, выпуская машину Хромова. Надеюсь, он уедет.

Возвращаюсь в тепло дома, еле передвигая ноги. Без сил опускаюсь на диван в гостиной.

— Что, в этот раз, очередная война не началась? — спрашивает Давлатов.

— Не знаю. Он, конечно, не грозился убить меня при следующей встречи. Но…

Давлатов проходит в комнату, садится в кресло напротив и спрашивает:

— Ты не думаешь, что поступила чересчур жестоко? Может, он бы пошел на твои условия?

Сцепляю руки в замок и говорю правду:

— Я его боюсь. Не знаю, что придет ему в голову. И от этого становится еще страшнее. Не хочу дергаться оставшиеся семь месяцев. Не хочу переживать потом, не отнимет ли у меня малыша его невменяемый папаша.

— То есть в то, что он может себя вести нормально, ты не веришь?

— Нет, не верю. Как думаете, если сказать правду и попросить не трогать меня, дать мне спокойно растить малыша, Платон бы пошел на такое?

Давлатов откидывает голову назад.

— Ты сама знаешь — нет.

— А у меня нет сил ему противостоять.

Сергей Владимирович снова смотрит на меня:

— Неужели противостоять — обязательно?

Я понимаю, о чем он.

— Вы меня хорошо знаете. У меня туго со всепрощением. Я не знаю, как буду чувствовать себя через месяц, полгода, год. Может, от тоски по Платону полезу на стенку. Но пока мне неприятно его присутствие, его прикосновения. Даже голос вызывает раздражение. Я не знаю, может, это пройдет. Но насиловать собственную психику не хочу. Ему что-то там показалось. И он решил, что имеет право творить в отношении меня все, что угодно. Но кто дал ему это право? Я ему ничего не обещала. Он вообще говорил, что ему нужен лишь секс. Тогда с какого перепугу он вправе требовать верности, любви, чего-то еще?

Отчим протягивает руку и сжимает мои окоченевшие ладони.

— Лен, успокойся. Тебе нельзя нервничать. Я все понимаю. И не осуждаю ни в чем. Мне хочется, чтобы с тобой все было хорошо.

Его слова успокаивают. Я слишком устала от хромовских экспериментов.

— Что будем делать теперь?

Я много думала об этом.

— Я выиграла конкурс. Из Испании приезжал профессор, он был одним из членов комиссии. Ему очень понравилась моя работа. Он предложил мне обучение и стажировку у него. Здесь я могу продолжать числиться, взять академ, а после родов приезжать сдавать сессии. Я разговаривала с ректором. Он не против.

Давлатов задумывается.

— Чем занимается этот твой профессор?

— Психология преступников, если коротко.

Отчим хмурится.

— Ты беременна. Уверена, что хочешь всем этим заниматься?

В этом я как раз уверена. Я смогу получить и российский диплом, и международный. И именно в той области, которой планировала заниматься.

— Сергей Владимирович, я всего лишь жду ребенка. И это не значит, что у меня отказал мозг.

Он улыбается.

— Лена, а я всего лишь спросил. Насчет твоих умственных способностей, у меня никогда не было сомнений. До родов ты добегаешь. А потом?

— Профессор тоже сможет предоставить мне отпуск. Где-то на полгода. Будет сложновато. Но ничего, с чем нельзя справиться.

— Чужая страна, чужая культура, ты окажешься одна- заостряет он внимание на том, о чем я сама думала.

— А здесь мне придется сесть дома, чтобы скрывать растущий живот. И не факт, что никто не проболтается.

— Тут кто-нибудь обязательно увидит и сообщит Хромовым. Уехать тебе нужно в любом случае. Но учиться и работать с младенцем на руках — трудно.

Я вздыхаю и невесело улыбаюсь.

— Что же делать? Нужно было думать раньше. Я справлюсь.

— В этом я абсолютно уверен, Лен. Ты умная и упорная. У тебя все получится. Жилье, няня, деньги тоже не проблема.

Мы с мамой уже обговаривали, что делать после того, как я скажу Платону, что сделала аборт. Она не хотела, чтобы я уезжала в Испанию. А мне было жаль терять такую возможность. Это потрясающие перспективы для будущей карьеры.

Я остаюсь в гостиной. Давлатов оставляет меня одну.

Спустя какое-то время приходит мама.

— Сказала?

— Да.

— Не пожалеешь?

— Нет.

— И?

— Мам, я уеду. Это то, что я хотела делать. И такие предложения каждый день не делают. Вы сможете ко мне приезжать. Я же не на край света собралась. Да и другая страна, новые впечатления. Мне все это нужно.

Она согласно кивает. Я прошла обследование. Со мной и ребенком все в порядке. У меня нет даже токсикоза.

— Ты только не загоняйся. Если станет тяжело, ты все успеешь и после того, как родишь.

Глава 15

Платон

В машину сажусь как пьяный. Зачем? Зачем она это сделала? Сил на нее смотреть нет.

Внутренности скручивает от несправедливости. Ребенок ей чем помешал? Тем, что мой? Родила бы и мне отдала, если сама не захотела воспитывать. Убивать его было зачем?

Это такой изощренный способ мести? Тогда Еленка права. Больно так, что ни вздохнуть.

Не знаю, почему это так важно для меня. Может, потому что не сопляк уже. Но о малыше бы позаботился.

Как доехал до квартиры в Хамовниках, не помню. Пару раз едва не попал в аварию. Но все же доехал. На улице хотелось заорать в голос и благим матом. Эту проклятую бумажку занес с собой. Она жгла руку. Опустился в кресло в гостиной в вечерних сумерках, листок отшвырнул от себя.

Во мне пробуждалась страшная, чудовищная ненависть к женщине, которую люблю. За то, что так поступила.

Сколько я так просидел, не знаю. Я словно отключился от реальности, варясь в котле собственных мыслей. А потом я подумал, что всегда, когда дело касается Лены, я слишком подвержен эмоциям, а не рассудку. Будь это по-другому, не было бы все сейчас настолько сложно.

В памяти всплыла картинка, на которой Еленка держит на руках новорожденную сестру, улыбается ей, что-то говорит. И в голосе ее столько нежности…

Я тогда залип и глаз не мог оторвать. И в себя пришел лишь, когда меня в плечо толкнул Кир.

И вот она, вечно возившаяся с младшими братом и сестрой — она смогла сделать аборт?

Чушь.

Но сделать так, чтобы я поверил в это, вполне в ее духе… Чтобы подыхал от чувства вины и перестал мелькать перед глазами. На это Еленка была способна. Особенно после похищения. Я не думал, что она так легко простит. Я не до конца понимал, какие чувства в ней вызываю. Но какими бы они не были, на поблажки мне рассчитывать явно не стоило. Об этом свидетельствовала моя голая задница, оскверненная негром на весь интернет. Что же можно было ждать после попытки продать ее как проститутку?! Она даже разговаривать со мной не стала, хотя я проторчал возле универа и ее дома хрен знает сколько времени. Только сегодня. Чтобы добить.

Что ж я не вызываю у нее ни капли сочувствия? Понимаю, я заслужил игнор, но это… Нельзя же так.

Меня отпустило слегка. Потому что это была лишь догадка. Не уверенность. Может, я ошибаюсь и Еленка на самом деле сделала аборт. Чтобы стереть меня из своей жизни, как ластиком.

Но почему-то мне не верилось в это. Вывернуть меня наизнанку было для нее допустимо. Я заслужил. Убить безвинное живое существо — вряд ли.

Если это так, я не отстану. Не смогу. Эта девочка — моя одержимость.

Ход моих невеселых размышлений прерывает домофон. Гляжу на экран и с удивлением вижу Ирину. Первый порыв — не отвечать. Я не слишком общителен последнее время. И не знаю, что ей могло от меня понадобиться. Однако, девушка может быть полезна.

Жму кнопку, позволяя ей зайти, и отпираю дверь. Только в прихожей до меня доходит, что я не разделся. Стягиваю пальто и скидываю ботинки.

Ириска появляется на пороге.

— Впустишь?

Отхожу в сторону, пропуская ее в квартиру. Зачем она пришла? На ней короткая шубка, сапоги на шпильке и не особо длинное платье. Его не видно из-под верхней одежды.

— Проходи, — тянусь к выключателю.

Меня перехватывает тонкая девичья кисть.

— Не надо, — раздается жаркий шепот рядом со мной.

Она тянет меня в гостиную, где тоже не горит свет. И сбрасывает шубу. Под которой судя по всему ничего нет. Девичья фигурка серебрится в лунном свете, который падает в окно. И на какое-то мгновение мне хочется забыться. И выдолбить из себя все мысли о той, другой жестким трахом. Ровно до того момента, как девушка приближается ко мне и тянется к моим губам. Сама.

А я отворачиваюсь. Потому что даже запах не тот.

Включаю свет, оцениваю открывшееся зрелище. Высокая грудь с розовыми сосками, тонкая талия, стройные бедра, гладкий лобок, огненно-рыжая шевелюра. Хороша, чего уж там. Мне только на фиг не сдалась. Особенно когда замечаю начавшую подрагивать от сдерживаемых рыданий нижнюю губу.

Этого еще не хватало. Тут самому тошно, хоть вешайся. Зачем эта влюбленная идиотка приперлась…

— Платон, — девушка издает то ли всхлип, то ли стон.

Я вздыхаю, иду к себе, роюсь в шкафу, достаю футболку, затем возвращаюсь к Ириске.

— Оденься, — протягиваю ей вещь.

Она покорно ее надевает.

— Для чего ты сюда пришла, Ирина?

Наши родители поддерживают дружеские отношения. Мне не хочется доводить своего старика до очередного нервного срыва.

— Неужели не понимаешь? — в глазах стоят слезы.

То же что ли поплакать? У меня даже повод для этого посерьезней…

— Чтобы я тебя трахнул? И что ты этим добьешься?

Она подходит ко мне ближе, руками вцепляется в шот. С ее губ срывается то, что я ожидал:

— Я люблю тебя!

Что, по ее мнению, я должен с этим признанием делать?

— А я тебя — нет. Ты же видишь, — осторожно отцепляю пальчики от своей одежды и увеличиваю расстояние между нами.

— Вижу… Еленка… Что ты в ней нашел? Ты же из-за нее измучился весь. Я помогу забыть.

Если бы все было так просто.

— Я не хочу забывать, — доношу до нее свою точку зрения.

Тут она замечает листок, хватает раньше, чем я успеваю ей помешать, и читает его.

— Ты же ей не нужен. Она тебя не простит. Даже справку липовую не постеснялась сделать. Она бы ни за что не избавилась от ребенка. Ни за что! Даже если он твой.

Видимо, до нее не сразу дошло, что она только что прочитала. Я же из ее слов слышу лишь то, что моя догадка верна.

— Постой. Ты… Она… Ребенок… Эта святоша все-таки раздвинула перед тобой ноги. А я думала… Но это неважно. Я тебе помогу. Если захочешь, я рожу тебе ребеночка.

Девушка, грациозно покачивая бедрами, приближается, ко мне снова, тянется к ремню и произносит:

— Давай, я сделаю тебе хорошо?

Платон

У меня не возникает даже мысли согласиться. Я ее просто не хочу.

Перехватываю руки Ирины, не давая ей даже дотронуться до себя.

— Хватит унижаться! Совсем с ума сошла?

Поднимаю ее с пола. Сейчас она вызывает у меня одно желание — всыпать ремнем по голой попе. Чтоб неповадно было себя предлагать как последней дешевке.

— Собирайся и езжай домой.

Глаза девушки полыхают яростью, когда, схватив шубу, она вылетает из моей квартиры с криками:

— Ты пожалеешь! Козел!

Куда торопилась, не ясно. Я бы ей такси вызвал. Хотя, может, она на машине.

Я перевожу дыхание, когда остаюсь один. Гашу в себе желание нажраться в хлам. И, несколько минут рассматривая справку, принимаю решение наведаться в гости к Давлатову. Завтра.

Это рискованно. Но должен же он понимать, что такими вещами не шутят.

Утром еду к Сергею Владимировичу в офис. Я думал, меня на порог не пустят. Но меня провожают в приемную, а оттуда в просторный кабинет, хозяин которого расположился у окна с чашкой дымящегося кофе.

Обернувшись на меня, Давлатов хмыкнул.

— Платон, пробивать каменную стену головой опасно для твоего здоровья.

Не слишком дружелюбно, однако я на теплый прием и не рассчитывал. Видимо, сегодня можно обойтись без взаимной вежливости.

— Она ведь не сделала аборт? Так?

Я внимательно наблюдаю за малейшей реакцией Давлатова, силясь понять правду. Он точно также наблюдает за мной.

Потом, когда рассматривать меня ему надоедает, он проходит за массивный рабочий стол.

— Садись, — предлагает мне.

Не вижу смысла отказываться и устраиваюсь сбоку от хозяина кабинета.

— Я не буду отвечать тебе на этот вопрос. Уверен, ты понимаешь, почему.

— Тогда это и есть ответ, — хорошо, что не лжет мне в лицо.

— Наглый ты, — усмехается Давлатов, — Может, мне тебя тоже куда-нибудь продать?

Очевидно, эту историю мне забудут нескоро.

— Не продал же, — огрызаюсь, наверное, зря, потому что взгляд Сергея Владимировича заметно тяжелеет.

— Платон, что тебе надо?

Здесь все же отвечаю честно.

— С Леной помириться.

— Зачем?

У меня такое чувство, что он издевается.

— Люблю я ее.

Он вздыхает.

— Любишь, значит. А все, что натворил, к чему?

Все претензии, которые слышатся в этом вопросе, справедливы. И объяснение у меня одно.

— Дурак, потому что.

Как-то еще оправдать собственный идиотизм не получается.

— А сейчас, выходит, поумнел.

Теперь вздыхаю уже я. Меня самого при воспоминании о промзоне продирает озноб вдоль позвоночника. От того, что я чуть было не сотворил.

— Выходит.

— Я с тобой в прошлый раз разговаривал, но ты меня не особо понял. Сейчас ты пожинаешь плоды собственных трудов.

— Мне нужно знать, что с ребенком все в порядке, — перебиваю я его.

— Я не подтвердил, что ты прав.

То, что он не хочет говорить прямо, напрягает.

— Я прав, — теперь я почти не сомневаюсь.

— И что это меняет для тебя? Видеть Еленка тебя не хочет, слушать тоже. И даже, если ты прав, — он голосом выделяет последнюю фразу, — к ребенку тебя не подпустит. Потому что уверена, что ты для нее опасен. Спрашивается, чего ты добился? И что собираешься делать со своими достижениями?

— Я могу объяснить ей, что больше ничего подобного не повторится.

— Так она тебе и поверила!

— Хорошо, Вы, видимо, точно знаете, о чем говорите. И что я должен делать?

Он отставляет белую фарфоровую чашку в сторону, чуть наклоняет голову, словно оценивая мои возможности не напортачить снова.

— Перестань давить. Дай Лене время, чтобы разобраться в себе.

— То есть Вы советуете мне слиться и перестать ей надоедать? Да она на радостях на следующий день, как меня звать, забудет!

— Почему ты думаешь, что ничего для нее не значишь? И с чего решил, что она пустоголовая однодневка, ищущая перед кем раздвинуть ноги?

Я молчу, а он продолжает:

— Лене мало кто нравится. И если она оказалась с тобой, то можешь мне поверить, это не просто так. Надеюсь, в этот раз ты меня услышал. Но если нет… И по твоей вине, с ней случится что-нибудь плохое, на мое понимание не рассчитывай.

Можно не сомневаться, что это — угроза, которую он не задумываясь, выполнит. Я исчерпал лимит его терпения.

Я киваю и иду на выход, соображая, как же всё исправить. Уже в машине звонит сотовый.

Это отец.

— Быстро — домой, — слышу я всего два слова, после которых он отключается.

Всю дорогу мне не дает покоя мысль, что могло случиться.

Ответ я нахожу в столовой дома родителей. Чьи- то всхлипывания я услышал еще в коридоре.

И едва снова не получил по лицу. На этот раз я оказался проворней и отшвырнул от себя Иркиного отца.

— Что за дурдом? — прорычал, обращаясь уже к своему.

Рыдания усилились. С двух сторон от Ириски сидели два сфинкса — ее мать и моя собственная. Внимательно присмотревшись к девушке, я увидел, что у нее разбиты губы и синяк на скуле. В чем дело догнал практически сразу. Еще до того как ее папаша начал орать.

— Ты что себе позволяешь, щенок? Думаешь, управы на тебя нет? Это Давлатов за падчерицу не стал впрягаться, а я тебя за дочь в тюрьме сгною!

Я обращаюсь к девушке:

— Ирина, я бы на твоем месте хорошо подумал о том, что ты сейчас делаешь. Потому что я найду того, кто тебя так разукрасил. По твоей просьбе.

Она перестала рыдать и зашипела:

— Это ты был! Ты меня чуть не изнасиловал, а я вырвалась и убежала!

Ничего себе! Вот это девки пляшут! По четыре штуки в ряд.

— А по-моему, ты вчера ко мне домой голышом заявилась и упорно предлагала мне отсосать.

В столовой воцарилась тишина, а на меня уставились пять пар глаз. С разным выражением.

Зачем я впустил вчера эту полоумную?

Платон

— Папа! — раздается противный писк, который проходится по моей пострадавшей нервной системе.

— Игорь! — обращается Пархомов к моему отцу, — Я хочу знать, что ты собираешься делать.

Тут мой родитель меня удивляет:

— Ничего.

Лицо Иркиного отца багровеет. Он собирается ругаться, но почему-то передумывает.

— Хорошо, Игорь, хорошо. Как знаешь! — с угрожающими интонациями заявляет он, а потом обращается к жене и дочери, — Пошли.

Те слушаются, и мы остаемся втроем.

— Я все же хотел бы услышать объяснения, — устало говорит отец.

Не понимаю, что я могу ему объяснить. Итак все ясно.

— Пап, давай не будем.

Он продолжает требовательно смотреть на меня, поэтому излагаю максимально кратко.

— Ирина пришла вчера ко мне. Я был у Еленки, которая сунула мне в нос справку об аборте. Я поэтому и пустил эту. Хотел узнать, на самом ли деле Лена избавилась от моего ребенка. Но вместо этого Пархомова стала предлагать себя. Я ее выпроводил. Она убежала с криками, что я пожалею. Вот и всё.

— А то, что у нее на лице? — в разговор вмешалась мать.

— Мам, я ее пальцем не тронул. Если бы было по-другому, я бы сказал.

Мама решила выяснить все и сразу.

— Лена… Она действительно это сделала?

— Скорее всего, нет. Я уверен, что нет. Иначе Давлатов бы мне прямо так и сказал сегодня.

— Чего? Ты был у него? — голос отца автоматически повышается.

— Да, был. Мне нужно знать правду.

— Платон! Ты с огнем играешь!

— Да мне все равно, как ты не поймешь! Ленка не отвечает ни на сообщения, ни на звонки, видеть меня не хочет! Еще эта справка дурацкая… — сам не замечаю, как начинаю говорить громче, чем требуется.

— И что ты добился своим визитом?

— Он сказал, чтобы я дал ей время.

— Чего ты делать, видимо, не собираешься, — подводит итог отец.

С шумом выдыхаю:

— Пап, мам… Я б рад. Только я хочу быть с ней. Видеть, как она меняется, баловать ее, узнать, кто у нас родится, вместе придумать имя…

— Еще скажи, женишься на ней.

— Если бы она согласилась, даже бы не задумывался.

— Тогда надо было кольцо дарить, а не по промзонам ее таскать, — отец не упускает случая уколоть.

— Игорь, Платон — прекратите! — требует мать, — Насчет Лены… Сергей хорошо ее знает, если советует, есть смысл его послушать. А вот с Пархомовыми надо что-то придумать. Они просто так не успокоятся. Скорее всего, они отправились в полицию. У Петра там много знакомых.

Мне не нравится ее идея по поводу советов Давлатова, но я предпочитаю промолчать.

— В доме есть видеонаблюдение. На нем должно быть видно, в каком состоянии ушла от меня Ирина. Но лучше поторопиться. Пока запись не пропала, — отвечаю матери.

На что рассчитывала эта идиотка, обвиняя меня в том, что я ее ударил, не знаю. В доме полно камер. Единственное, что приходит в голову, она просто не обратила на них внимание.

— Сам-то разберешься? — с сомнением тянет отец.

— Да, — ответ звучит резко.

Не теряя времени, еду в Хамовники. Охрана сначала артачиться, не желая мне показывать записи, но после соответствующих денежных вливаний становится необыкновенно покладистой. Я нахожу несколько кадров Ирины, на которых четко видно, что девушка ушла от меня без синяков и других повреждений. Копирую запись, немного подумав скидываю ее отцу. Пусть посмотрит, а то вечно я у него во всем виноват.