Я - «Дракон». Атакую!..

Глава пятнадцатая.

Освободив от врага Белоруссию, войска двух фронтов — 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского — приступили к операции по освобождению Прибалтики. В направлении на Паневежис — Шяуляй и Елаву наступали войска 1-го Прибалтийского фронта, а на Вильнюс — соединения 3-го Белорусского.

Близился час освобождения Литвы. За три года оккупации гитлеровцы истребили почти четверть населения республики, разрушили восемьдесят процентов промышленных предприятий, уничтожили около половины поголовья скота. «В прибалтийских странах германским органам следует опираться на немцев: использовать в интересах Германии противоречия между литовцами, эстонцами, латышами и русскими, — рекомендовал Геринг в своей „Зеленой папке“. — На Кавказе использовать в наших интересах противоречия между туземцами — грузинами, армянами, татарами — и русскими…» Что говорить, немцы старательно придерживались подобных инструкций.

Деревня Пирчюняй. Мы услышали о чудовищных преступлениях в этом местечке. Дотла сожгли ее фашисты вместе со взрослыми жителями и детьми. А сколько таких сожженных и разрушенных литовских деревень проносилось в те дни под крыльями боевых машин!..

За одиннадцать дней наши танковые соединения и пехота продвинулись на 180—200 километров. Такой стремительности наступления враг не ожидал и, ожесточенно сопротивляясь, откатывался все дальше. Нам, авиаторам, особенно истребительным частям, приходилось работать в довольно непривычной обстановке. Дело в том, что танкисты нередко отрывались от сухопутных войск на 120—150 километров. Наша задача была прикрывать танковые соединения, но ведь радиус полета любой боевой машины не беспредельный. 150 километров — это если считать не от аэродрома, а даже от передовых позиций пехоты — в одну сторону, 150 километров — в другую (надо ведь еще вернуться к своим!). Спрашивается, когда же вести бой? Останется ли время на прикрытие войск?..

Боевая обстановка диктовала свои условия, и мы решили не дожидаться, пока пехота освободит нам аэродром, а садиться, где получится — следом за танкистами и работать. Что говорить, риск был большой, каждый боевой вылет истребителя стоил многого, но нас ждали, на нашу поддержку рассчитывали танкисты.

Запомнились мне особенно горячие дни боев за освобождение Вильнюса. Город был основательно укреплен противником. Несколько полос обороны, усиленные противотанковыми заграждениями, танки и самоходные орудия, зарытые в землю, — все это представляло серьезное препятствие еще на подходе к городу. А сам Вильнюс был превращен в настоящую крепость. Почти каждый уцелевший дом немцы превратили здесь в опорный пункт или узел сопротивления. На верхних этажах обосновались пулеметчики, автоматчики и снайперы, орудийные гнезда были оборудованы на нижних этажах. Все площади города и улицы простреливались орудиями, минометами, пулеметами. На Замковой горе (ныне гора Зедиминаса) немцы устроили наблюдательный пункт, оттуда могли вести и обзор всей местности, и круговой огонь.

Придавая Вильнюсу большое значение как узлу обороны, прикрывавшему подступы к Восточной Пруссии, гитлеровцы заявляли, что город будут защищать отборные силы их армии, и 8 июля из Берлина прибыл сюда вновь назначенный комендант Вильнюса Штагель с приказом Гитлера «во что бы то ни стало удержать город до подхода резервов».

Километрах в десяти от Вильнюса находился полевой аэродром Порубанок. Так вот, чтобы эффективней помогать танкистам 3-го гвардейского механизированного корпуса генерала В. Т. Обухова, свой командный пункт и одну из наших дивизий — 278-ю истребительную — мы решили расположить на том аэродроме. Перелетели. Танкисты выделили нам одну роту для охраны, а сами, обойдя город с севера, приступили к его осаде.

Дабы убедиться в готовности аэродрома для работы с него боевых машин, я послал туда майора Новикова на связном По-2. Следом за ним с группой истребителей приземлился и сам.

— Летное поле для принятия любых типов самолетов вполне пригодно, — докладывает Новиков. — Подсобные помещения исправны. Заминировать фрицы ничего не успели, но есть одно неудобство: здорово бьют по полю из минометов и ведут огонь артиллерией.

Да, мой помощник майор Новиков был прав, — взлетать, приземляться, вообще находиться в открытом поле под обстрелом врага не слишком-то удобно. А что было делать?.. Короче, решаю принять на Парубанок два истребительных полка.

— Товарищ генерал, чуть не забыл, — говорит Новиков, когда я собрался уже лететь с докладом о своем решении в штаб воздушной армии. — Тут на бричке люди приезжали — предлагали свои услуги, готовы помочь, если что потребуется.

«Ну, какие они помощники в наших делах?» — подумал я, запустил мотор и пошел на взлет.

…Воздушные бои над Вильнюсом велись беспрерывно. «Юнкерсы», «фоккеры», «мессершмитты» тянулись с запада, и, казалось, поток этих машин с крестами бесконечен. Летчики корпуса совершали в день по четыре-пять боевых вылетов, а эшелоны гитлеровских машин все шли и шли. Видно, приказ фюрера был достаточно строг.

9 июля немцы выбросили в районе Вильнюса большой десант. Около ста транспортных самолетов использовали они для этого. На следующий день были десантированы еще 600 головорезов. Работать с полевого аэродрома в таких условиях становилось все тяжелей, и тогда я вспомнил о местных жителях, которые предлагали нам свою помощь.

Отыскать их было нетрудно. Жили они в селе Порубанок, названием которого условно обозначали мы и свой полевой аэродром, так что вскоре явились седой мужчина и женщина-литовка, неплохо владевшая русским языком. Я объяснил им суть дела: противник обстреливает аэродром откуда только может, нам срочно необходимо возвести земляные капониры для укрытия самолетов и людей. И спросил:

— Нет ли у вас какого-либо инструмента — кирок, носилок?

Мужчина и женщина о чем-то посоветовались по-своему, лица, гляжу, стали озабоченными. Потом литовка говорит:

— Пусть командир не волнуется. Мы все найдем. Нам нужно указать место капониров, их размеры и нарисовать эскиз — как должно выглядеть это сооружение.

— Орлов, организуй! — приказал я командиру дивизии, а сам уехал на командный пункт 3-го гвардейского мехкорпуса. Предстояло обсудить с танкистами порядок взаимодействия на самый ответственный период операции — штурм Вильнюса.

Вернулся я на аэродром поздно. Ночевал с комдивом в каком-то подсобном помещении. Утром нас разбудил очередной артобстрел, и когда мы выбрались из сооружения, напоминавшего фанерный ящик, оба замерли от изумления. По всему полю, высотой около полутора метров, стояли земляные валы.

— Боже мой, кто же это все сделал? — вырвалось у меня.

Когда подошли к заканчивающим работу людям, оказалось, что в основном это были женщины и дети. Землю они носили ведрами, носилками, в кухонных кастрюлях. Врезались в память их лица — худые, уставшие, но, не ошибусь, сказав, — поистине одухотворенные содеянным. Все улыбались, смотрели, как я среагирую, и по настроению чувствовалось — довольны.

Я же не знал, как благодарить этих женщин, детей, говоривших со мной на своем языке, так бы просто по-русски и обнял всех! А немцы, видимо, почуяв, что уходить отсюда мы не собираемся, напротив, обосновались основательно, — еще ожесточеннее принялись забрасывать аэродром минами. Тогда я просил всех закончить работу и укрыться на время в соседнем с летным полем леске. Для нас начинался очередной день войны в небе Литвы.

Подобные наши «аэродромные диспозиции» были неожиданны для обеих сторон.

Как-то, помню, Иван Семенович Полбин передает по телеграфу: «Евгений, ты запутал моих пикировщиков! Летим бомбить, точно зная, что внизу под нами немцы, а с аэродромов взлетают истребители со знаками твоего корпуса…» Я ответил комкору, что действительно наши ребята работают под носом у немцев — жизнь, мол, заставляет… «А берлинскую улочку Унтер ден Линден не собираешься ли уже под свой аэродром приспособить?..»

Иван Полбин шутил. Но пройдет немного времени, и наши войска, прорвав позиции сильно укрепленного одерского рубежа обороны, будут громить немцев, окружая их в городе Бреславль. В эти дни внезапная оттепель выведет из строя все полевые взлетные полосы. Тогда комкор «петляковых» Иван Полбин предложит перебазировать свой корпус на аэродром с цементной полосой прямо на берегу Одера! Категорически запрещалось располагать бомбардировщики так близко к фронту: ведь наступление не парадный марш, боевая обстановка то и дело меняется — сегодня так, а что будет завтра, кто знает?.. Необходимо все учитывать. Но генерал Полбин настоял на своем, убедив командование согласиться с его предложением. Ну а об эффективности такого решения и говорить нечего: заметно увеличилось количество боевых вылетов, значительно облегчено было прикрытие «пешек» истребителями, сэкономлены десятки тонн горючего.

Однако слишком «тесный контакт» с неприятелем чреват был порой поворотом событий совершенно непредвиденным.

Однажды с передвижным командным пунктом мы расположились в каком-то небольшом литовском местечке. Радиостанцию, все подсобные машины установили во дворе двухэтажного дома. На крыше пристроили антенну, и связной принялся вызывать на связь штаб воздушной армии.

Прошло совсем немного времени, как вдруг Петр Остапенко, водитель моего «виллиса», открыл из окна верхнего этажа дома огонь длинными автоматными очередями. Спрашиваю:

— Петр, кого пугаешь? В чем дело? А он стреляет и кричит:

— Фрицы, гады, «виллис» украли!

— Как это украли? — интересуюсь я. — Машина стояла под окном, у самого подъезда.

Тут Остапенко опустил голову и держит передо мной такую речь:

— Ключ от запуска мотора я оставил в машине… Вижу, местечко пустое, населения нет. Ушли, думаю, все. Значит, мы здесь одни и хозяева. А когда поднялся на второй этаж, услышал через открытое окно, что кто-то запускает мотор машины. Глянул, а шесть фрицев с автоматами уже сидят в «виллисе». Я — за автомат, а они поехали. Я — стрелять, да не попал. Виноватый я, командир…

Что тут скажешь? Жаль, конечно, «виллис». Хоть и американская, но хорошая машина была. Выругал я тогда Остапенко для порядка.

— Оставил, — говорю, — без машины, сам и доставай.

Он промолчал.

Когда закончился день, стихла стрельба на земле и в воздухе, все, кто находился на командном пунктов, собрались на ужин.

— А где Остапенко? — спрашиваю. Никто не знает. Обыскали весь дом — думали, может, спит где? — нет водителя.

Поужинали. Легли отдохнуть — рано утром снова боевая работа.

Опять летят команды, запросы: «Дракон!» Идем на Переправу…», «Я — „Дракон!“ Будьте внимательны! Двадцать „юнкерсов“ в том направлении…» Немецкие бомбардировщики рвались к боевым порядкам наших войск, переправам через реки Нерис, Вильно, и мы отражали эти их налеты, прикрывали танкистов генерала Обухова, сами вели штурмовики…

Вдруг часов в одиннадцать-двенадцать на КП по-является Остапенко.

— Товарищ командир! Ваше приказание выполнил. Легковая машина — «опель-капитан», прошла всего двадцать тысяч километров — стоит у подъезда. ; Гляжу, мой Петр весь сияет, хотя видок такой, будто где-то глину месил. А «опель-капитан» и в самом деле у подъезда стоит.

— Как же это ты, Остапенко, умудрился? — спрашиваю с укором. — — Да разве я посылал тебя за машиной? Неужто не дали бы нам какую-нибудь тарахтелку?

— Э-э, товарищ генерал, тарахтелка нам, истребителям, ни к чему. Уж если летаете на самых-самых, то и по земле на чем попало ездить не след! — Водитель Остапенко с большим почтением относился именно к летчикам-истребителям. Никого другого не признавал, страшно гордился тем, что имеет отношение — какое-никакое — к истребительной авиации, хотя и сетовал нередко, что вот-де самому ничем таким отличиться за всю войну не довелось и что вот вернется домой, на родную Полтавщину, а похвастаться и нечем будет. Я уверял его, что он не прав, говорил, что фронтовой шофер — такой же, как все, защитник Отечества, а он, Петр Остапенко, надежный и очень подходящий даже для командира истребительного авиакорпуса боевой помощник, смелый и мужественный боец.

Но вот то, что рассказал нам Остапенко, объясняя свое временное отсутствие, удивило нас всех настолько, что слушали мы его историю, как настоящий детектив.

— После того как вы мне выдали за «виллис», я пошел искать машину, — начал он свой рассказ, который постараюсь передать ближе к авторскому. — Взял автомат, две гранаты и направился по дороге на Вильно. Иду и по немецким указкам читаю: «Стоянка — до Вильнюса 75 км». Иду. Кругом пусто. Никого нет. И шел я так очень долго, маскируясь кустами, деревьями. Устал, лег отдохнуть в кювете. Вдруг слышу мотоцикл трещит. «Может, немцы?» — думаю. Спрятался — они промчались мимо, тогда я дальше двинулся. Прошел еще километров шесть-семь. Гляжу, небольшое село — хат на пятнадцать-двадцать, к лесу примыкает. Решил подобраться со стороны леса и посмотреть, кто есть в селе. Когда выполз на окраину — батюшки! — у первой хаты вот этот самый «опель-капитан» на меня смотрит, а вокруг ни души. Лежу и думаю: «Что делать?» Пока думал, фрицы начали ходить. Один запустил мотоцикл с коляской и укатил. А я все лежу и думаю: «Что же делать?..» Потом пополз, а сам все думаю: «Обрежу-ка на „опеле“ провода от замка зажигания — хрен уедут…» Дверцу открыл и что же? — ключ от зажигания в машине торчит! «Эх, — думаю, — шофер такой же чурбан, как я, оказался!» На сиденье фуражка офицерская. Вскочил я тогда в машину, фуражку напялил, автомат и две лимонки на сиденье положил. А дальше все просто было — нажал на стартер, мотор сразу же запустился — и ходу!

— Ну ты даешь, Петро! — не удержался я. — По тебе-то стреляли? Гнались за тобой?

— Нет, товарищ генерал. Фрицы — дураки. Думали, что это их машина по делу куда-то покатила.

— А сколько там немцев, не заметил? Остапенко задумался, потом говорит:

— Мне, товарищ командир, не до счету было, сколько их там. Но во всех дворах заметил мотоциклы с колясками. Это точно.

— Ну а от нас-то далеко?

— Километров пятнадцать, не больше… Тут уже я начал думать: «Что делать?» Пятнадцать километров — это на мотоциклах десять-пятнадцать минут. Прикатят «соседи» за своим «опелем» или вообще, скажем, сунутся сюда по каким-либо своим делам — разве отразим врага крохотной командой?..

Рисковать людьми я не мог. Тут же приказал замаскироваться, «опель» во двор загнать. А по радио связался с генералом Обуховым и объяснил обстановку. Командир корпуса понял меня и сказал, что нам следует рассчитывать на помощь танковой роты, которая стояла неподалеку от нас, километрах в двадцати. У самого Обухова связи с этой ротой не было, но частоту ее волны он нам дал.

Запомнился мне позывной танкистов: «Дубок-3». Связаться с ними удалось довольно быстро — станция у нас мощная была. Так что вскоре услышали: «Дракон», выходим. Держитесь!..» А еще через несколько минут стальной «дубок» вырос перед нашим КП. Это — защита!

— Ну а где же «соседи»? — поинтересовался командир роты.

— Да тут, недалеко, — живо ответил за всех Остапенко. — Могу показать!

Танкист что-то прикинул про себя и предложил, как бы сейчас сказали, встречный план:

— Давайте врежем, товарищ генерал? Оставаясь верным старой истине, которая утверждает, что лучшая оборона — наступление, я согласился.

— А сопровождающего можно? — спросил капитан, развернув танки перед броском в бой. Остапенко, получив мое разрешение, молнией кинулся в его машину.

…Спустя часа два-три на дороге, ведущей к деревушке, в которой мы разместились, показались мотоциклы с колясками. Первый вел Остапенко. Второй — командир танковой роты. Веснушчатый курносый танкист был явно доволен результатом боя и радостно доложил мне:

— Все, товарищ генерал. Дали мы этой голове прикурить!

— Какой еще голове? — не понял я.

— Да «мертвой»!..

Оказалось, что в пятнадцати километрах от нашего командного пункта рыскала до зубов вооруженная мотоциклетная разведрота танковой дивизии «Мертвая голова», с вояками которой мне еще доведется встретиться.

Вот в такой обстановке приходилось нам работать на земле. А в воздухе — там напряжение боевых вылетов ничуть не спадало.

Раз вылетел на разведку площадок для очередного перебазирования — следом за танкистами. В паре со мной ведомым шел лейтенант Пивоваров. Ну и свалились на нас, предвидя легкую добычу, ни много ни мало двенадцать «фоккеров»! Бой завязался восточнее Вильнюса, километрах в двадцати от города. Неравный бой, что и говорить. Уклониться от схватки мы не могли. Дрались на малой высоте. Это нас, пожалуй, и спасло. Як-7б был легче, маневренней, чем «фока». Мы успевали выходить из-под огня противника, но атаки гитлеровцев становились все настойчивей. Хорошо, что ведомый держался молодцом! Прикрывая хвост моей машины, Пивоваров замечал любую попытку немцев срезать меня и четко успевал отреагировать — как-то помешать открытию огня, сорвать атаку, огрызнуться очередью. Разошлась бы пара — по одному-то куда как проще обоих в расход пустить. А тут мы и наш характер показали, провели, можно сказать, политбеседу о преимуществах ведения парой таких вот воздушных схваток.

Закончился бой в нашу пользу со счетом 1 : 0. В какое-то мгновенье той чертовой карусели мне удалось внезапно атаковать ведущего группы и сбить его. А немцы без лидеров — что стадо баранов без вожака. Засуетились, сникли сразу и отвязались от нас. Я, откровенно говоря, не возражал. Судя по всему, и Пивоваров вполне разделял эту мою сдержанность.

Ну а на земле мы уже вместе убедились, как это важно — не горячиться, уметь грамотно сориентироваться, оценить обстановку в воздухе: двадцать-то пробоин в машинах, хотя и на двоих — не шутка!..

После того вылета на аэродроме ко мне подошла уже знакомая литовка-переводчица, помогавшая нам в наведении защитных капониров.

— Наш старший, — говорит, — просил передать, что сегодня вечером, когда вы окончите воевать, мы споем вам наши литовские песни.

«Песни? — удивился я. — До них ли сейчас пилотам?..» Но поблагодарил, не желая обидеть наших добрых помощников, и обещал по возможности собрать народ.

Вечером летчики, техники, механики двух полков, пристроившихся в поле возле села Порубанок, собрались у одного из капониров. Устроились, кто как мог. Ждем. И вот те женщины, которые совсем недавно со своими детишками за ночь возвели для нас земляные убежища, запели.

Я никогда в жизни не слышал ничего более проникновенного, чем тот женский хор. Слов песен никто из бойцов, конечно, не понимал. Литовка-переводчица сказала, что-то о Даугаве, о ее привольных водах, текущих среди полей и лесов, но песня, которая тихо звучала, струилась и властно входила в огрубевшие наши сердца, напомнив каждому что-то свое — близкое, дорогое, — так ли уж нуждалась в дословном переводе?..

Закончатся бои. Восстанут из пепла и руин литовские села, города. Однажды я еще раз услышу песни этой прекрасной земли — уже как почетный гражданин Вильнюса. И они напомнят мне фронтовой аэродром Порубанок, сельский хор и тот удивительный вечер после жестоких боев, который подарили нам литовские женщины…

Какая же ненависть, какая жажда мести к врагу рождалась в те давние дни в каждом из нас при виде гитлеровских злодеяний! Никогда не забыть мне страшных картин зверств, оставленных фашистами в старинном Вильнюсе.

… Еще 7 июля на окраины города ворвались разведчики под командованием лейтенанта М. И. Шундина. Следом за ним с юго-запада к Вильнюсу подошли танкисты 35-й гвардейской танковой бригады генерал-майора А. А. Асланова, части 215-й и 144-й стрелковых дивизий. А 8 июля с севера и северо-востока к окраинам литовской столицы прорвались войска 5-й армии генерала Н. И. Крылова и 3-го гвардейского механизированного корпуса генерала В. Т. Обухова.

Извилистые улочки и переулки, проходные дворы старого города осложняли действия наших войск. Бои приходилось вести за каждый дом, каждый этаж. Штурмовые группы пробирались с помощью местных жителей по крышам, дворами, обходя опорные пункты гитлеровцев, уничтожали их внезапными ударами с тыла.

Немцы запирали людей в подвалах, нередко поджигали их. Так, в костеле неподалеку от улицы Базельской было обречено на гибель около трех тысяч жителей Вильнюса, согнанных гитлеровцами со всех районов города. Стрелковая рота под командованием лейтенанта Жукова пробилась к костелу и спасла их.

Я в Вильнюс попал 12 июля — за день до освобождения его — вместе с комкором Обуховым. Въехали мы в город с Виктором Тимофеевичем в одном бронетранспортере: вокруг вовсю шли уличные бои. Помню, нам сказали, что в подвале какого-то здания заперта большая группа людей. Кинулись мы туда, но было уже поздно — гитлеровцы всех расстреляли. Среди жертв оказалось и много женщин…

Да, суровая это штука — война. Вспоминать и то тяжко. Петру Остапенко, шоферу моему, не довелось вот вернуться на родную Полтавщину, погиб он за литовскую землю, как воин, — на боевом посту. Уже у самого Вильнюса нас однажды обстреляли из леса. Остапенко и автоматчик Дронов были убиты. Мне пули прошили только фуражку. Значит, суждено жить. В том числе и за этих вот ребят…