Принятое решение далось ей нелегко. Но еще сложнее оказалось привести его в исполнение. Уже оказавшись в офисе, Мирослава никак не решалась начать серьезный разговор с Михаилом.
Заготовленная фраза постоянно жгла и без того расплавленный мозг, который метался между аргументами здравого смысла, что нельзя вот так вдруг разрушать все, созданное ею самой с таким упорством, и пониманием, что так дальше продолжаться не может.
Но решение созрело, оно не давало покоя, оно подсказывало, что лучше сейчас. Потом будет поздно. И придется смириться с этой, непонятно откуда появившейся холодностью, с привычным отсутствием теплоты, нет, не просто теплоты, а взаимного влечения. И придется принять эту пресную жизнь без взаимопонимания, без страсти, без… любви.
Ведь этой ночью Мирослава поняла, что любви нет. Она ушла давно, когда они в сумасшедшем стремлении добиться чужого одобрения положили на алтарь этого одобрения свою любовь. И упорно шли к достижению своей цели. И они достигли ее. Но не осталось между ними главного — страсти, желания обладать друг другом, ничего никому не доказывая, а просто наслаждаясь радостями жизни.
Любовь ушла незаметно, когда, испытывая наслаждение от очередного повышения в должности, эти двое засыпали не утомленные пронзительным желанием обладания друг другом, а счастливые от восхождения на следующую ступень служебной лестницы одного из них…
По щекам Мирославы текли слезы. Поняв и приняв сущность преодоления ими трудностей, она осознала, как много потеряли они во имя достижения финансового благосостояния, отвечающего требованиям других людей, чужим представлениям о счастье.
Она остановилась у зеркала, вытерла слезы и медленно направилась в кабинет генерального директора процветающей компании.
Сонечки в приемной не оказалось. Мирослава еще раз мысленно проговорила заготовленную фразу: «Я не люблю тебя… Прости.» и решительно открыла дверь.
Картина, представшая перед ее взором, лишила ее дара речи.
Михаил стоял спиной к ней. Его руки нежно обнимали… Антонину. Он был настолько увлечен поцелуем, что не услышал, как вошла Мирослава. Минина, первая увидевшая Мирославу, посмотрела на нее взглядом, полным торжества.
Михаил почувствовал что-то неладное, уловив резкое движение гордо вскинутой головы Антонины. Он оглянулся, проследив траекторию этого движения.
— Слава?.. — он инстинктивно пытался отстраниться от Антонины, но она крепко удерживала его в своих объятиях, выжидающе глядя на Миру.
Все поплыло перед глазами. Казалось, это был сон. Ноги приросли к полу, стали свинцовыми. Она пыталась увидеть в глазах Михаила раскаяние, услышать слова заверения в верности, в ошибке. Но он тоже застыл от неожиданности и, оказавшись в недвусмысленном положении, не мог произнести ни слова.
Мирослава нашла в себе силы сделать шаг назад и тихо закрыть за собой дверь. Она прислонилась к стене. К ней уже спешила вернувшаяся Сонечка.
— Вам плохо? Может, воды?
Мира только отрицательно покачала головой и, медленно ступая, пошла в свой кабинет, провожаемая сочувствующим взглядом Сонечки.
Наступивший паралич мыслей и чувств долго еще не отступал. Мирослава испытала чудовищную боль от осознания предательства. Предательства близкого человека, который не смог, не посмел признаться в измене. И, как оказалось, уже давно лгал ей, не смея заговорить первым.
Мирослава достала чистый лист бумаги. Сквозь слезы, застилающие глаза, написала несколько слов, поставила снизу подпись и дату. Ступая медленно, но твердо, она вышла из офиса…