Я обязательно вернусь

Глава 5. Тайм-аут

Юлька не спешила к Прохору. Прошли три дня, а она не приходила. Человек ждал ее. Юлька обдумывала. Никто даже не догадывался, куда она уходит поздними вечерами, когда деревня, погасив огни, ложилась спать. Юлька не спеша шла по знакомым улицам. Перед домом Прошки останавливалась. В его окнах позднее всех горел свет. Женщина настороженно всматривалась, чем занят хозяин? На окнах все еще не было занавесок, и человек весь был как на ладони. Вот он зажег три свечи, поставил их перед портретами, сложив руки на груди, молился или разговаривал с покойными. Его вовсе не интересовало, что происходит вокруг, за окнами его дома. Он был далеко от Сосновки.

Юлька хорошо видела лицо человека. Он смотрел на портреты, как на иконы, и подолгу говорил с ними.

— Зачем же приходить и мешать ему. Я тут лишняя и всегда останусь чужой, — решала молча и снова уходила к бабке, так и не войдя в дом человека.

Но однажды, когда не увидела его в окне, насмелилась, тихо постучала в окно. Была полночь. В окнах дома горел свет, и Юлька решила, что хозяин еще не спит. Ей не хотелось приходить засветло, чтоб вся деревня судачила и осуждала ее навязчивость. Потому вздумала придти в ночь.

Юлька не ошиблась. Прохор не спал и вскоре открыл двери. Завидев ее, широко разулыбался, завел в дом и тут же закрыл дверь.

— Зачем? Я ненадолго, мне поговорить с тобою нужно. Пришла, потому что обещала, — прижалась спиной к стене, не решаясь присесть.

— Поговорим! — обшарил взглядом всю и, улыбаясь возбужденно, схватил ее на руки, понес в комнату торопливо.

— Прошка, отпусти!

— Сейчас! — положил на диван, спешно сорвал с себя рубашку, брюки.

— Прохор! Я пришла поговорить с тобой!

Но хозяин уже выключил свет. Юлька вжалась в угол дивана, собралась в комок, приготовилась защищаться. Она не думала, что на ее приход человек отреагирует вот так неожиданно.

Прошка схватил Юльку резко. Прижал к себе. Обшарил всю, как есть. Его руки дрожали от нетерпения. Он мигом вытряхнул ее из одежды, целовал, гладил бабу, та вырывалась:

— Прошка, отпусти, не зверей! — отталкивала мужика изо всех сил:

— Я поговорить пришла!

— Ты что? За мальчишку держишь меня? Иль за лопуха? Кто в это время говорит? Зачем баба сама приходит на ночь? Не суши мозги! — резко положил на диван.

— Отстань! Я и не думала, что ты вот так озвереешь!

— Ну, куда ты? От меня не убежишь! — поймал Юльку.

— Ты моя! Слышишь? Я никуда тебя не отпущу…

— Успокойся, Прошка! Я не хочу…

— Не выделывайся! Ты давно меня хочешь, я не ребенок и не слепой. И сам не бревно. Ну, не дергайся! — пытался удержать, но Юлька не уступала:

— Да что ты лезешь? Я не хочу тебя! Ни за тем пришла. Оставь меня! Давай поговорим.

— Потом! — кипел мужик.

Юлька настырно вырывалась из горячих, нахальных рук:

— Да отвяжись ты! Чего прицепился, как репей, не хочу тебя! Или оглох совсем? Отпусти, козел! — не сдавалась баба.

— Не дергайся! Хорошо будет! Зачем выеживаешься? Ведь сказал, что не отпущу. Уйдешь, когда сам того пожелаю.

— Пусти!

— Ты будешь моей! — упорствовал хозяин, решив быть грубым и применить силу, понял, ласки и уговоры не помогут. Про себя мужик удивлялся. Он никак не ожидал отказа и такого сопротивления, какое в начале принял за игру в неприступность. Но Прохор помнил, как прижалась к нему Юлька на роднике. Он был уверен, не будь с ними Никиты, баба еще в тот день отдалась бы ему. И чего она упрямится? Нам все время кто-то мешал. А сейчас, когда мы вдвоем, чего взвилась? Ведь сама пришла. Знала, на что идет, разве для разговора приходят ночью? Зачем эта игра? — сдавливает Юльку в руках, пытался вдавить в диван, та брыкалась, сталкивала с себя Прохора, ругалась зло:

— Отвяжись, отморозок! Отпусти! — пыталась поддеть коленом в пах мужику, но тот вовремя почувствовал, рассвирепел. Он давно хотел овладеть Юлькой. Но она почему-то заупрямилась.

— Я не буду с тобой!

— Куда ты денешься, козочка глупая? Ну, хватит брыкаться. Успокойся. Тебе понравится со мной! Слышишь, угомонись! — уговаривал бабу. Та уже выбивалась из сил. Измотал человек настырным приставанием.

— Да отвали ты, старая, вонючая задница! Я лучше вздернусь, чем быть с тобой! Куда лезешь, дряхлота? Я не на помойке валялась, чтоб с тобою заниматься сексом! — не выдержала Юлька и почувствовала, как ослабли руки Прохора.

Он молча встал с дивана, быстро оделся, кинул одежду Юльке и включил свет.

Когда она оделась, спросил хрипло:

— Так что хотела сказать мне старому?

— Теперь уж не о чем говорить. Открой двери!

— Я пальцем не прикоснусь к тебе больше! Но хочу знать, что хотела сказать мне? — сел напротив и выдохнул на стоне:

— А ведь на руках бы носил тебя всю жизнь…

— На руках… Но ни в сердце! Там для меня места нет. Твоя Лида до конца жизни одна в нем жить станет. А я при чем? — успокаивалась Юлька, видя, что Прохор окончательно взял себя в руки.

— Я не могу обещать тебе любовь до гроба иль что-то в этом роде. Но уважал бы и считался, как с хозяйкой и женщиной, ценил бы в тебе человека. Разве мало?

— Я была бы чем-то вроде заменителя, и ты всегда сравнивал бы меня с нею, и я была бы в постоянном проигрыше, потому что она была первой, — глянула на Прохора, тот сидел молча, слушал.

— Какой же удел меня ожидал? Жить в нелюбимых до самого гроба? Я видела, как ты говоришь каждый день со своими, ставишь за них свечи, молишься и разговариваешь, как с живыми. При чем здесь я? Бабу себе найдешь всегда. В Сосновке или на Севере проблем не будет. Но я не хочу быть тенью, какую замечают лишь по необходимости и пользуют в темноте, называя чужим именем. Я думаю, что достойна лучшей доли. Ведь ты уж немолод, а начинать все заново очень сложно, да и не запоздал ли ты?

— Опять называешь стариком?

— Нет! Но разница большая. Сколько в запасе у тебя? Ты зовешь в рыбачки, в постоянные разлуки и неизвестность. И даже не спросил, а согласна ли я на такую судьбу, стану ли ждать тебя с моря? Ведь я сама еще ничего не видела в этой жизни, саму себя не знаю.

— Ты не стала бы ждать?

— Не знаю. Если б поехала, ожидала б. Но нужно ли это мне? Бросить всех своих и помчаться за тобой на край света? Зная, что ты навсегда останешься мне чужим, какой мне смысл во всем этом?

— Со временем люди привыкают друг к другу так, что становятся счастливыми и спокойно доживают вместе до старости. Я знаю много примеров тому, что говорю.

— Но этого надо хотеть обоим. А если нет желания? — посмотрела в упор на Прохора.

— А ты уверена, что найдешь лучше меня?

— Не знаю. Но лучше жить одной, чем делить мужа с покойницей. Я так не смогу.

— Годы все сгладят! Может и у меня отляжет беда от сердца, все будет зависеть от тебя! — отозвался эхом.

— Ты уже не успеешь поднять на ноги детей. Не сумеешь их вырастить.

— Каких детей? Они погибли!

— Я не о них. Если у нас свои появились бы!

— Э-э, нет! Не надо! Я не хочу снова рисковать. С меня достаточно! — заходил по комнате гулко и, остановившись перед Юлькой, сказал, как отрубил:

— У меня и сегодня звенят в памяти их голоса. Даже ночью их слышу. Я не смогу заново стать отцом. Я не готов!

— Тогда какого черта звал меня? Ведь я баба и хочу стать матерью, коли выйду замуж. Иначе, зачем семья? Чего она стоит без детей? При чем я в твоей беде? Не можешь быть отцом, не суши мозги! Ищи путанок! А ко мне не прикалывайся и не прикипай, — вспылила Юлька.

— Чего зашлась? Да, нам стоило все обговорить. Но помимо этого, многое обдумать нужно. Давай возьмем тайм-аут, на время расстанемся. В разлуке, даже в короткой, быстрее приходят в голову светлые мысли и выход находится.

— Но только знай, я ничего тебе не обещаю, и если мне встретится другой, не обессудь. Ты тоже свободен, мы ничем не связаны и не должны друг другу.

— Юлька! Неужели я совсем безразличен тебе?

— Если б так, не пришла бы. Но ты обидел меня. Не думала, что можешь стать придурком и хамом, попереть танком, за кого меня принял?

— Прости, я виноват, не сдержался. Сказалось долгое воздержание, заело затянувшееся одиночество. Мне и впрямь нужно скорее выходить из штопора и определиться с самим собой, пока не состарился безнадежно и не стал, как ты назвала, старой задницей. В самое «солнышко» угодила. Отбила разом все желание. Поверишь, после этих слов я уже не прикоснусь к тебе. А ведь как нравилась, дурочка!

— Сам виноват. Не надо быть наглецом и судить обо мне как обо всех! Ведь я пришла к тебе ни как к мужику, а к человеку! Но ты и этого не понял. О чем же говорить? Прощай, Прохор!

— Нет, Юля! Я не прощаюсь. У нас временная разлука. Она закончится. Я снова увижу тебя, и мы поговорим. Когда это будет, не знаю…

— И встретимся ли? — сказала тихо.

— Обязательно свидимся. Я в это верю! — открыл двери и, выпустив из дома женщину, долго смотрел ей вслед.

Деревня еще спала. В домах было тихо. Во дворах не кричали петухи. Но Анна уже доила коров, чутко вслушивалась в каждый звук, доносившийся со двора. Она по шагам узнала Юльку, окликнула ее и, едва глянув на внучку, сказала:

— Приготовь чайку нам. Я уже скоро управлюсь.

Юлька рассказала бабке все, как побыла у Прошки, о чем говорили они и о расставанье не умолчала.

— Так вот и расскочились, как два катяха в луже. Ничем не обязаны и не связаны. А ведь нравился он мне. Да еще как!

— Чего ж отказалась?

— Баб! Ну, а можно так? Хотел, как телку, с наскоку огулять, внаглую. Обидно стало. Конечно, не уступила, не поддалась козлу. Ну, базарила круто. Он отвалил с горя, не ожидал от меня такого звона. Оделся мигом и рубашку до самого горла на все пуговки застегнул. Особо обиделся, когда старой задницей назвала.

— Эх-х, Прошка! Поспешил! Петушиная спесь сработала и помешала, — решила Анна.

— Не только это. Я когда шла, уже все обдумала и решила. Он лишь ускорил.

— Ничего! Остынете оба! Живя в одной деревне, люди многое прощают друг другу, — сказала задумчиво и, услышав шум за забором, выглянула в окно и вскрикнула звонко:

— Боря! Сыночек приехал! Вырвался ко мне, зайка! — выскочила из дома навстречу сыну.

Тот привез гору гостинцев, обновок, ворох городских новостей и говорил без умолку:

— Твои квартиранты взяли квартиру в кредит в новом районе. Теперь там отделочные работы идут. Их через месяц обещают закончить, и они перейдут от тебя. Выселятся. И очень кстати, подморгнул, загадочно глянув на дочь. Та насторожилась:

— Работу тебе нашел!

— Где? Кем?

— Медсестрой! Вернее, начальником медицинской службы в аэропорту! — увидел округлившиеся глаза матери и дочки.

— Смеешься?

— Да кто меня туда возьмет?

— Уже договорился и тебя ждут.

— А что я там буду делать?

— Отправлять в полеты летунов, проверять их самочувствие, давать разрешение на вылет или запрещать доступ к самолету. Ну, вдруг заболел иль выпил лишку какой-нибудь пилот. Они все от тебя будут зависимы. Поняла, Юлька?

— А какая там зарплата?

— Намного больше, чем в больнице. Ну, и всякие выплаты, о каких ты и не слышала никогда в своей больнице.

— Пап! А возьмут ли меня? Ведь там и стаж, и характеристика потребуется, — засомневалась Юлька.

— Дочка, все в порядке! Снял копию с твоей трудовой книжки и заехал к главврачу твоей больницы. Он как узнал, кто я и зачем пришел, на одной ноге вокруг меня закрутился. Такую характеристику изобразил, что впору начальником аэропорта тебя назначить. Расстались мы с ним как старые друзья. Оба довольные друг другом. Я бегом в аэропорт. Там прочитали это резюме и тут же в штат зачислили без лишних вопросов. Через две недели на работу ждут. Пройдешь инструктаж, познакомишься с личным составом и вперед, пойдет на взлет твой самолет! — обнял Юльку.

— Папка! А как узнал про эту работу?

— Подвозил знакомого мужика. Он и раскололся, что в порту работает. Ну, разговорились с ним. Я поделился, что ты у меня медик, но без работы, сократили, потому как одиночка и не лижешь задницы врачам. Тот человек обрадовался и говорит, что им как раз нужна такая. Подробнее о тебе расспросил. Обменялись телефонами, на другой день встретились. Он сказал, что нужно подвезти, какие бумажки. И сказал, мол, прежняя, то есть сегодняшняя медсестра уходит в декретный отпуск. Это уже четвертая. Не успевают года поработать, выходят замуж, а потом в декрет. Сплошная беда, мол, с этими девками. Но, куда деваться? Мол, жизнь есть жизнь. Никому не прикажешь думать о производственной необходимости больше, чем о личной жизни.

— А что, в городе медсестер мало стало, что за меня ухватились?

— У них желающих полно. Только они берут не каждую. Смотрят на возраст, старухам отказывают. Не хотят брать тех, у кого дети малые. Ну, и на характеристики смотрят, проверяют со всех сторон, чтоб работник полностью соответствовал их требованиям.

— Они меня в глаза не видели, как согласились взять вслепую?

— Да этот мужик не просто пассажиром был. Он мой одноклассник, в школе с ним долго корефанили. Короче, это наши с ним дела, тебя они не касаются. Через две недели отвожу к нему. Он там голова всему. Ты смотри, слушайся его во всем, ни на кого не наезжай и не срывайся.

— Как семья, Боря? — спросила Анна.

— У тещи отдыхают. Сын со мною просился, но уговорили бабы. Всюду конфет напихали. Он уступил, вежливый, с бабьем не спорит. Жена ему игрушек сумку купила. Пока все изучит, освоит, неделя, а то и больше пройдет.

— Мать не звонила? — спросила Юлька.

— Было дело. Спрашивала, где ты? Ну, сказал, что у матери. Спросил, чего вспомнила о тебе? Она ответила, что беспокоится, давно не виделись, не говорили. Успокоил, мол, все в порядке. Просила тебя позвонить, когда приедешь в город.

Юлька не ответила. А отец рассказывал о своих друзьях, соседях, громко смеялся. Анна усадила всех за стол. Борис не умолкал:

— Теща вздумала и меня придержать у себя. Я не уговорился. Сказал, что на покос поеду, нельзя давать траве перестоять свое время.

— Уже скошена и в стоги уложено, наши деревенские помогли. Справились вовремя, — успокоила Анна Бориса.

— Ну, надо ж, опередили! А уж так хотелось с косой поработать, вспомнить молодость! — посетовал человек.

— Отдохни бездумно, сходи на рыбалку, может могилы наших навестишь. Старики тебя любили, растили бережно, не обижали, — напомнила Анна.

— Это верно! Их мне никогда не забыть, — вздохнул человек.

— Давай баньку истоплю. Попаришься! Небось, забыл уже, как она помогает и молодит? Сама попарю! Помнишь, в детстве все с дедом ходил париться. А потом спал до полудня. Тогда блины со сметаной любил. Теперь и не смотришь на них. Чего ж тарелку отодвинул, ешь! — уговаривала сына.

— Встретил недавно Женьку в городе. Она из Сосновских, хорошей девчонкой была, когда-то даже нравилась. Но за другого замуж вышла. Сын у нее уже взрослый. А муж в Чечне погиб. В милиции работал. Его в командировку туда послали. На полгода… Он на растяжку напоролся. Разнесло в клочья. А человеку сорока лет не было. Так жалко мужика. Да и Женька совсем сникла, поседела, состарилась до неузнаваемости. Какою огневой девчонкой была, да горе все вытравило, в черном ходит и голосит. Больно смотреть на вдову. Но чем поможешь ей? Меня тоже уговаривали в контрактники. Наглухо отказался. Зачем рисковать? Я еще вам и сыну нужен. Знаешь, как он с работы встречает? Не спит, ждет, выкатится из кроватки и ко мне со всех ног мчит, запрыгнет на руки, такой теплый, родной и шепчет на ухо:

— Знаешь, как наскучался с тебя? Даже плакал. А мамка говорит, что мужикам нельзя реветь. Но маленьким мужикам ждать трудно. Почему большие этого не понимают? Неужели ты деньги любишь больше, чем меня?

— Знаете? Как мне перед ним стыдно стало! — сознался человек впервые. И продолжил грустно:

— Вскоре и жена умолять стала перейти на односменную работу, мол, дома тебя совсем не видим. Дело до слез дошло. Вот так пришлось уступить им. Теперь я в шесть вечера уже дома. Выходные появились. Вожу своих в цирк и зоопарк. Сына на аттракционы, жену в театр. Верите, и денег хватает, и дома все довольны. К нам гости стали наведываться. И я уже не выматываюсь.

— Давно бы так-то! — порадовалась Анна улыбчиво.

— Я, живя с Ленкой, стал в две смены «пахать». Той, сколько ни дай, все мало было. Кашалот ни баба. Случалось, увидит деньги, аж дрожит. В доме ничего не прибавилось, зато у нее барахла — море.

— Пап! А этот аэропорт, куда меня устраиваешь, далеко от города?

— Километров семь надо ехать. Да ты не беспокойся, у них служебные автобусы каждый раз собирают людей, а вечером развозят.

— Совсем кайфово! — обрадовалась Юлька.

Едва Борис прилег отдохнуть с дороги, к Анне привели женщину. Ту, судороги замучили.

— Помоги, Аннушка, подскажи! Спасенья нет. С койки встать не могу, ноги не держат, скручивает всю винтом, а боль такая, что глаза на лоб лезут, — жаловалась баба. Анна посмотрела ее ноги, головой покачала:

— Не только застужены, а и нервы сдали, да еще на тяжелой работе маешься. Обувка у тебя дрянная. Совсем себя не смотришь, — растирала ноги женщины пахучей мазью.

— Я тебе этой натирки дам с собой. На ночь всяк день ею пользуйся. А еще мед по чайной ложке перед сном ешь, не забывай. Дня через три легче станет. Через пару недель и вовсе пройдет. Но мед все время ешь. От него никуда ни деться. Работу смени, иначе вовсе сковырнешься. Ноги в тепле держи, не простужай, сними с них резину. И перестань выпивать, даже с устатку. Не бабье это дело. Постыдись, — корила бабу тихо.

— Я ж от судорог тем спасаюсь. Оно хочь ненадолго, но помогает, снимает их. Без того не продохну. Шибко тяжко, — оправдывалась баба.

— Вовсе себя сгубишь. Лечатся малыми дозами, ты ж стаканами! Как мужик!

— А и работаю на пилораме. Куда деваться? Вровень с мужиками. Троих ращу сама. Их одеть и обуть, накормить надо. Вот и тянусь из последних сил. Помочь некому. В других местах платят мало, не вытяну детвору.

— А мужик где? Чего не поможет?

— Развелись с им, уже три года взад. Дрался, спасенья от него не стало. Насмерть забивал. Завел полюбовницу, я постылой сделалась.

— Эх-х, доля наша бабья, в коромысло согнутая! Ну, да что поделаешь? Одно тебе скажу, ноги в тепле держи! И не пей вровень с мужиками! Не то и дети от тебя сбегут. Мужа с пьянки потеряла. Ни его, себя вини. Бойся, что из-за того горя вовсе одна останешься. Дети не уважают глумных родителей и не прощают им ничего. А ну как в старости кукушкой останешься. Оно и здоровья не станет. Из дома на своих ногах не сможешь выйти. Что тогда делать? Пьяной бабе средь людей уваженья нет.

— Вовсе меня застыдила, — угнула голову баба. И уходя, сказала:

— А все ж послухаю тебя…

…Юлька радовалась как ребенок. Она мечтала поскорее вернуться в город. Давно бы уехала, но знала, без работы там делать нечего, не на что будет жить. А тут такое везенье, отец помог с работой! Крутится на одной ноге, управляется с хозяйством. Борис обещал взять с собой на рыбалку, на вечерний клев, и Юлька ждет, когда отдохнет человек.

Юлька устала от деревни. Впрочем, она никогда ее не любила. Здесь работы всегда невпроворот. Расслабиться некогда и негде. Скука такая, что хоть босиком беги в город из Сосновки. Куда ни повернись, одни старики на скамейках сидят, как тараканы, и обсуждают всех подряд. Шаг не сделаешь без сплетен. Любого в дерьме изваляют. Вспомнила, как деревня следила за нею и Прохором в оба глаза. Уж чего только не сочинили о них.

— Скоро уеду отсюда! Насовсем! Конечно, иногда стану навещать Анну. Но не надолго. Здесь не неделя, день вечностью кажется, — думает Юлька. И чуть не выронила лопату от неожиданности. Кто-то внезапно окликнул:

— Юля!

Она оглянулась, увидела в дверях сарая Прохора. Он был неузнаваем. Побритый, постриженный, одетый по-праздничному, в костюме и рубашке, в сверкающих туфлях, будто убежал с витрины магазина, он не был похож на знакомого, привычного Прошку, в клетчатой рубашке, расстегнутой до самого пупка, в брюках, не знавших утюга, в сапогах, измазанных навозом. Он был совсем своим среди деревенских. Нынешний, словно чужой, не походил на сосновца.

— Здравствуй, Юля! Вот пришел проститься с тобой. Уезжаю. Можно тебя на пару слов, — попросил смущенно.

— Уезжаешь? На Севера?

— Да, Юль!

— А почему так спешно?

— Нет смысла быть здесь. Ты пренебрегла мною. Туда зовут. Там меня ждут. Выходит, там я пока нужен.

— Значит, насовсем из Сосновки? — спросила растерявшись. Ей вдруг стало обидно, что Прохор даже с отъездом опередил ее.

— А как же тайм-аут? — спросила робко.

— Для того пришел. Не только проститься, а и адрес оставить хочу. Свой, береговой, может, когда-нибудь вздумаешь черкнуть мне, — вытащил конверт.

— Там фотография моя! И адрес! Может, когда-нибудь вспомнишь. А может, дождешься и станешь моею Ассолью. Хотя сам я в это почти не верю.

— Тогда зачем даришь?

— На всякий случай.

— Ты надолго уезжаешь?

— Не знаю. Как получится. Многое не от меня зависит, все от обстоятельств.

— А как же дом?

— Его Никита присмотрит. Мы договорились с ним обо всем.

— Я тоже скоро уеду в город и, наверное, насовсем. Отец работу нашел неплохую. В деревню изредка стану наведываться, но ненадолго.

— Дай мне свой адресок. Поверь, я не буду назойлив и не стану докучать письмами. Честно говоря, не люблю их писать. А получать их, совсем другое дело! Правда, смотря от кого, — глянул на Юльку так, что она без слов поняла, ее писем станет ждать.

Прохор записал адрес, продиктованный Юлькой, и попросил:

— Подари свою фотографию.

— Зачем?

— Я буду очень беречь ее.

— Здесь нет ничего. Все дома, в городе. Я оттуда пришлю.

— А не забудешь?

— Я свои обещания выполняю!

— Буду ждать! — заглянул в глаза.

— Сегодня уезжаешь? — спросила дрогнувшим голосом.

— Я только что вернулся из города. Ездил за билетом. Улетаю завтра вечером. Так что в запасе есть время. Может, подаришь мне этот вечер? Как знать, когда увидимся? Может через годы, а может никогда.

— Зачем же улетаешь? — проскочил в глазах невольный страх.

— Так надо, Юлька. Мужчина должен уважать себя в любой ситуации, понимаешь? Не гнить и не расползаться медузой на берегу. Пора и мне взять себя в руки. Пока ничего не потеряно, я справлюсь, — улыбался человек и спросил:

— Так как насчет вечера?

— Отец здесь. Пойми, мне неловко будет оставлять его. Он не поймет.

— Что ж, ладно! Проведу его с Никитой! До свиданья, Юленька! Прости, где был виноват! — резко притянул, поцеловал и сказал, уходя:

— Может, когда-нибудь увидимся! Ты, на всякий случай, не спеши замуж, подожди меня! — пересек двор быстрыми шагами и скрылся за деревьями.

— А ведь и впрямь прикольный! Примчался при полном при параде! Проститься решил. Зачем? Еще тогда, в его доме, все сказали друг другу. Так вот и адрес, и фото принес, выходит, на что-то надеется. Чудак человек! Но ведь должен понимать, что не стану его ждать. Попадется нормальный мужик, раздумывать не буду Да и ждать кого, если сам ни в чем не уверен…

Юлька с Борисом через две недели уехали из Сосновки, где успели окончательно соскучиться по городу.

О деревне им даже говорить не хотелось. Конечно, жаль было Аннушку, но сколько ни уговаривали ее переехать в город, она слышать о том не захотела. Сказала, что там ей дышать нечем, да и деревенские без нее не обойдутся, а людей жаль. Она их не может бросить. Да и хозяйство на чужих не оставишь, оно глаза и руки требует. Так что сами не забывайте, навещайте почаще, — просила обоих.

Юлька ехала счастливая. Бабка перед отъездом напихала продуктами три больших сумки. Их только отец смог поднять. Анна даже денег дала, чтоб не голодала внучка. А ведь с молока их скопила. За целых три месяца насобирала. Просила позвонить, если не хватит.

— Ну и бабулька у меня. Когда я с нею, она обязательно найдет причину наехать, поругать и все одергивает, все ни так делаю, а лягу спать, сядет рядом и жалеет, гладит голову, как в детстве, солнышком, ласточкой, радостью своею зовет. Вот и пойми ее, какая я на самом деле?

— Она и со мною такой была, — вспомнил Борис и резко затормозил машину перед двумя бабками, спешившими к автобусу, они тоже собрались в город:

— Подвези, Боря, к остановке! Там мы автобусом доберемся. Надо внучат загодя собрать к школе. А это прорва затрат!

— Как без примерки покупать станете? — удивилась Юлька.

— Нешто своих внуков не ведаем? Каждого насквозь помним! — галдели бабки.

— Ох, Борька, на что озорным ты был в мальстве, всей деревней за твоими ушами гонялись. Но свои внуки вовсе фулюганы законченные! Ты ж подумай, деду в подушку ужа подсунули. Старый лег, а ужака под головой как закрутился. Дед в нечистого поверил ненароком. Тот уж выполз, да как зашипит. Старый мигом с койки сбег…

— Это что? Моя лягушку в холодильник бросила. Я чуть не проглотила сослепу. Хорошо, что она спугамшись, в роте квакнула. А моя, дылда, внучка хохочет, уссывается и говорит:

— Радуйся бабка, что экзотикой тебя кормлю!

— Во, гадость девка!

— Моя внучка ежа на печку взбарабанила. Ох, и укусил змей, когда я ногу на него по незнанью закинула. Кровь долго шла.

— Еще бы! Ежа горбатым сделала!

— Да это ладно, а как испозорила меня перед соседом Прохором. Мое и дедово исподнее повесили на его колодце сушить. Я обыскалась, куда оно делось? Покуда Прохор не позвал убрать с колодца нижники. Ну, нот зачем так пакостить? Какой хороший сосед у нас был. Тихий, вежливый человек, а и его с деревни сжили, согнали с дому, житья не дали, окаянные! — сетовала бабка.

— Твои только Прохору, мои всей деревне гадят. И хоть целыми днями колоти, толку едино не будет.

А Прошку жаль! Уехал мужик с деревни насовсем. Видать, не понравилось у нас. Меня на проводы по соседски позвал. Угостил от самой души! Ну, какой грустный сидел за столом, чуть не плакал. Мне его жалко. Мотается человек по свету, а своего угла, покоя душе никак не сыщет. Хотя и красивый, серьезный мужик, а доля его убогая, — сочувствовала бабка, охая.

Борис довез их до города, остановил машину возле центрального универмага. Старухи засыпали человека благодарностями.

Все уши прозудели эти сороки щипаные, — злилась Юлька.

— Не брюзжи! Может, они еще нужны будут, в жизни ничего наперед не угадаешь, — осек отец. Остановив машину возле дома дочки, поднял ей сумки на этаж.

Юлька нимало удивилась, войдя в квартиру В ней пусто, чисто, квартиранты уже съехали, оставив на стопе деньги и короткую записку:

— Спасибо за все!

— Ну, Юлька, вот ты снова одна, хозяйка сама себе! Не захотела замуж, живи одна! Думаю, ты свое все же но упустишь. Хочу в это верить! Мне мать показывала Пpoxopa. С виду нормальный человек. Но решать тебе. Сердцу не прикажешь. Раз не потянуло к нему, цепью но прикуешь. Вон, мой дружбан, отмочил недавно! Красавицу жену бросил. А нашел такую чмо, глаза бы ее не видели. Зато он счастлив! Порхает вокруг той кикиморы. О своей бывшей красавице вспоминать не хочет. Вот и пойми, чего не доставало мужику?

Юлька, оставшись одна, достала фотографию Прохора, примостила на самом видном месте — на столе. Долго рассматривала, говорила с Прошкой:

— Конечно, хахаль из тебя клевый получился бы. Но муж никчемный. Вся беда, что ты старый. Лет через пятнадцать ты уже стариком будешь. А что мне делать с тобою дряхлым? Мало того, в нелюбимых жить до конца! А за что такое наказанье?

Прохор смотрел на Юльку вприщур, слегка улыбался ей, словно говорил, как тогда:

— Решай сама…

— Ты говорил, что на руках носить меня будешь. Но ведь и Лиде это обещал. Ее ты не забудешь никогда. Вон со мною как базарил, о детях даже слышать не захотел. Сказал, что не только тебе, а и мне рожать уже поздно, — щелкнула фотографию по носу:

— Дурак ты, Прошка! В мои годы как раз нормальные мамки получаются. Даже в сорок лет рожают, вон бабуля принимала роды у таких. И все хорошо! А ты чего испугался, отморозок? Знамо дело, не любил. Тебе понадобилась баба! Прижучило по мужской части, вот и бесился. Трепался, черт знает о чем! Я тебя хотела! Размечтался, козел! Хотя… Если по совести, может и стала бы на ту ночь твоей, не попри ты буром, подожди хоть немного, не заваливай сразу от порога, не терзай и не тискай нагло. Я такого обращенья с собой не терплю. Понял, дурачок? Иль тебе ни одна баба не отдалась добровольно? Всех только силой брал? А как потом в глаза смотрел? Хотя многие предпочитают такой секс, с примененьем силы. Но я тебе кайф обломала, мой морской волк! Ты думаешь, мы с тобой еще увидимся? Вряд ли! Сколько лет пройдет? Какими мы станем? Будет ли о чем говорить?

Юлька уже через неделю пришла на работу в мед-часть аэропорта. Она проверяла состояние здоровья экипажей самолетов, пассажирских и транспортных, команд особого назначения, ставила свою подпись под разрешением на вылет.

Вначале Юлька терялась. Ведь на ней лежала громадная ответственность за каждого человека, допущенного к полету. И она переживала за всех. Но потом привыкла к пилотам, штурманам, бортмеханикам. Это были здоровые, крепкие парни и мужчины, умевшие пошутить и посмеяться, никогда не унывающие, они всегда рвались в полет, в небо. Им по-чистому завидовали все, кто работал на земле и звал экипажи орлиными звеньями.

Случалось, в непогоду закрывался аэропорт. Не принимал и но выпускал самолеты, и пока диспетчерские службы чутко вслушивались в сводки метеорологов, летные экипажи отдыхали, коротали время каждый по своему усмотрению. Одни шли в свою комнату отдыха, другие, заказав чашку кофе или чая, общались между собой Иные не без интереса заходили к Юле. Знали в непогоду и у нее появляется свободное время. А значит, можно поговорить, пошутить, посмеяться.

Юлька помнит, как впервые заглянули к ней ребята. Принесли с собой мороженое, угостили ее и долго шутили над бортмехаником Алешей, какой по-детски любил мороженое. Он и не скрывал своей слабости. Как сам говорил, что в детстве не добрал, зато теперь наверстывает при каждом удобном случае.

— Юль! Ты только глянь на чудака! Он за один присест может десяток порций слопать, и ни черта ему не сделается. Только уши, как мороженые лопухи, ложатся на погоны, и на ресницах иней выступает. Ты запрети ему чхать и кашлять! С Алешкой рядом в это время стоять страшно и небезопасно. Что как мороженым из другого конца выстрелит? — зубоскалил командир экипажа.

Да хватит прикалываться! Я ни разу не оконфузился На спор по два десятка стаканчиков съедал, и ничего не случалось. А вот вы, пиво под воблу пили и весь полет простояли в очереди в сортир. Бедная бабка из пассажиров еле дожила. Измучили, старую, ожиданьем, — защищался бортмеханик беззлобно.

Весь экипаж знал, что Алеше очень понравилась Юлька. Он подолгу простаивал у дверей ее кабинета, но сам войти не решался, робел. Ждал, когда кто-нибудь из пилотов придет на помощь. И пусть смеясь, подначивая, заведет к Юльке.

Та быстро догадалась, что мучает парня. Чрезмерная робость всегда его сдерживала и мешала во всем. Простаивая долгое время у двери Юлии, он не решался постучаться или, приоткрыв дверь как другие, спросить, можно ли ему войти?

Юля, услышав его покашливание, один раз сама открыла двери и спросила:

— Алеша, ты ко мне?

— А можно? — спросил, заикаясь.

Он целый час пил кофе. За все это время не проронил ни слова. Потел, краснел и молчал. И тогда Юлька сама решила разговорить парня:

— Алеш, ты что-то хочет сказать мне?

— Хочу! Много чего сказал бы, да не смогу…

— Алеша! Да ты больше чем другие сказал!

— Правда? Тогда пойдем сегодня в кино? Я в темноте посмелее. Если не будешь смеяться и не убежишь, я даже про себя расскажу, как бортмехаником стал. Если тебе будет интересно.

— Конечно! Ты же такой прикольный!

— Правда? А ребята лопухом прозвали, — пожаловался тихо, совсем по-ребячьи, доверительно и застенчиво.

— За что так неуважительно? — удивилась Юлька.

— Мне девчонка понравилась. Ириной ее зовут. Я целый год хвостом за нею ходил. Весь измучился. Попросил своего знакомого помочь мне. Он человек веселый, быстро находил общий язык с любым. Ну и взялся. А через два месяца женился на Ире. Я один остался. Больше уже никого не прошу помочь, чтоб обидно не было.

— Да, не повезло, — посочувствовала Юля и спросила:

— Она так и не узнала ни о чем?

— А зачем? Ирина его полюбила. К чему им мешать? Я, конечно, переживал, но потом успокоился, Что поделаешь, не повезло.

— Алеш, она была первой, кого полюбил?

— Нет! Я в школе любил свою соседку по парте. Но ничего ей не сказал, не успел.

— Тоже помешали?

— Она уехала в другой город. Мы с нею больше не увиделись. Оно знаешь, как прицепится невезенье с детства, так и плетется следом хвостом через жизнь. Я тоже хотел уехать из нашего городишка в центр, где большие аэропорты, современные, новые самолеты, много людей. Где жизнь бьет ключом, а робеть и стесняться просто некогда. Ну, посуди сама! Наш город маленький, аэропорт слабый, из-за малых нагрузок работаем только в световое время дня. А все из-за слабой пропускной способности. Мы из нерентабельных и перспектив у нас нет. Да и самолеты — ЯК-40! Ну, что это? Три-четыре рейса — предел! Грузовые тоже по пальцам пересчитать, а и они не каждый день летают. Сама слышала, что и этот наш аэродром все время грозят закрыть, потому что он дорого обходится юроду. Вот я хочу работать на «Тушке». Ну, самолет Туполева так называем. А они сюда не летают. Взлетно-посадочная полоса на них не рассчитана. А я устал от маленьких самолетов.

— А мне здесь все нравится. И аэропорт, и люди, — оборвала затянувшееся нытье человека. Он уже начал раздражать Юльку, она попыталась изменить тему:

— Мы вот работаем здесь вдвоем, я и Вика. У нас у каждой по кабинету. С девяти и до пяти вечера. Ни переработок, ни перегрузок, тихо и спокойно справляемся. В больших аэропортах знаешь, какие нагрузки и требования? У них даже ночные вылеты есть!

— Пока я один, мне не страшно. Да и вообще интересно полетать всюду: за границу, через моря и горы! Тут у нас прокиснуть можно.

— Другие не жалуются.

— Юль! А тебя дома кто-нибудь ждет? — спросил внезапно и смутился от собственной смелости.

— Ну, да, конечно! Мой Вася! — рассмеялась звонко.

— А он где работает?

— Вася — иждивенец!

— Как это? В наше время человеку стыдно не работать, пусть он и Вася, — заметил тихо.

— Вася — мой кот! — добавила хохоча.

— А у меня собака есть. Такая потешная, умная, больше иного человека соображает, — осекся внезапно и продолжил:

— Еще отец с матерью, они в деревне живут.

— А почему в город не перевезешь их?

— У меня комната в общежитии, места мало. Моим тесно будет, вот и не хотят. Надо купить квартиру, но пока не на что. Вот и живем врозь. А у тебя есть жилье?

— Не жалуюсь, места хватает, — насторожилась Юлька.

— Вообще я мог бы и на земле неплохо устроиться. Но пока семьи нет, советуют полетать.

— А ты сам чего хочешь?

— Как все! Жить по-человечески, получать нормально, чтоб на все хватало, ни в чем себе не отказывать. Захотел квартиру — купил ее. Или машину приобрести, чтоб сразу взять.

— Как же про мороженое забыл? — напомнила Юлька.

— Я не только мороженое, все сладкое люблю. И леденцы, и жвачку! Хочешь? — протянул пачку жвачек. Юлька сморщилась, отказалась.

— А семечки будешь?

— Нет.

— Ты не стесняйся, у меня их много! Целый карман! Бери! Жареные…

— Я их терпеть не могу!

— Ну и зря. Я даже в кино их лузгаю, весь сеанс. А на работе вот этого кармана хватает на целый полет! Когда домой прихожу, до ночи по три стакана излущу. Все равно больше делать нечего. К ребятам не хожу. Они пиво пьют до ночи. Я его не люблю, да и стоит дорого. Ну-ка десяток банок за вечер уговорить! Накладно!

— А я книжки читаю…

— У меня от них голова болит. Я после школы ни одной в руки не беру. Устаю от чтива! С детства не увлекался этим бездельем!

— А семечки разве работа?

— Ими угостить можно и самому приятно.

— Выходит, в кино зовешь, чтоб вместе семечки погрызть? — ухмыльнулась Юлька.

Почему их? Можно конфет купить, раз семечки не уважаешь, — ответил, вспотев.

Но стоит тебя в расход вводить.

Да нет, ничего! Я ж недорогих возьму, леденцов, их надолго хватает. Если взять килограмм, двоим на весь вечер!

Нот, я леденцы не люблю, от них зубы болят.

Тогда сушки или чипсы можно купить. Ты только скажи! — настаивал Алешка.

Нет у меня настроения идти в кино. Дома телевизор есть. Так что и ходить никуда не надо. Любую программу включил и смотри, сколько хочешь!

А и деньги целее! — поддакнул парень живо. И предложил сбивчиво:

— Может, приду к тебе, если разрешишь?

— Зачем? Да и не могу, сегодня отец обещал придти! — соврала Юлька.

— А он мне не помешает.

— Ну, ты прикольный! А кто ты есть, чтоб отец мешал тебе?

— Вот и я говорю, может, даже познакомимся!

— Только этого и не хватало! — возмутилась Юлька. И глянув на часы, предложила:

— Алексей, оставь меня! Работу надо доделать. Иди к своим!

— Я попозже приду! Хорошо? Мы почти подружились! — встал неохотно и вышел не спеша.

— Ну и отморозок! Дебил какой-то! — злилась Юлька и, позвав из соседского кабинета медсестру Вику, решила отвлечься, забыть визит бортмеханика. Но та слышала через тонкую перегородку почти весь разговор и смеялась:

— Я забыла предупредить тебя! Алешку здесь знают все. Держись от него подальше. Он скучен и жаден, глуп и навязчив. Потому до сих пор в холостяках. От него, как от чумы все убегают. Прикалывался он к некоторым, но его быстро отшивали. Тебе не советую терять время. Алешка примитивный и тупой. Все ищет себе бабу обеспеченную, с квартирой и машиной, чтоб сразу на все готовое придти. Но сам по себе ноль. С таким от тоски прокиснешь. Я на такого никогда не гляну, он ни в мужья, ни в хахали не годится…

Юлька к вечеру выбросила Алешку из памяти. Зачем думать о ненужном? Но тот в конце рабочего дня заглянул в дверь медчасти и, увидев, что в кабинете кроме Юльки нет никого, вошел, поставил на стол пакет сушек:

— Вот, к чаю принес. На целый вечер хватит лакомства!

— А я при чем? Мой вечер уже распланирован до минуты!

— Как? Мы же договорились! Я для себя семечек купил целый карман. Как говорится, каждому свое!

— Алеша, я тебя не приглашала к себе!

— А почему?

— У меня своя программа и я не люблю непрошеных гостей. Нет времени. Понимаешь?

— Юль, чем я не устроил?

— Да тем, что у меня есть человек, с каким у нас давние и очень близкие отношения.

— Ты говорила, что есть кот Вася. А больше никого!

— Ну не обязана тебе отчитываться о своей личной жизни! — начала злиться Юлька.

— Так бы и сказала! Зачем было меня в расход вводить! — забрал пакет с сушками и, хмурясь, вышел из кабинета, бросив через плечо:

— Дурит голову порядочным людям, а зачем? Или за пацана держишь? Но ни на того нарвалась!

С того раза он уже не пытался наладить контакт с Юлькой и, заходя в кабинет к ней, держался сухо, официально.

Юлька в городе не страдала от одиночества. Почти каждый вечер ее кто-нибудь навещал. То Димкина бабка приходила посумерничать. Ее морской ухажер подолгу работал и не всякий день ночевал дома. То дочку, то сына навестит, то с дачей занимается. Бабка уже подумывала, как заменить этого непоседу, как он вдруг снова выныривал, и жизнь снова казалась радужной и прекрасной.

— Вот ведь редко с им встреваемся. Бывает, что неделю в глаза не вижу. Такая обида точит, ну хоть в клочья порви его. А прилетит голубок, обнимет, зацалует, в ласковые слова всю, как есть, завернет, и все опять прощаю. Что делать? Бабы мы! Слабый пол! Не зря нас такими считают. Вот и мой змей хорошо про это помнит и пользуется той слабостью, сколько хочет.

Глянув на фотографию Прошки, спрашивала:

А этот кто?

Знакомый, — отвечала сухо.

— Видный мужчина! Я б от такого не отказалась бы! Чего ж он ни при тебе?

— Тоже морской волк. Рыбачит нынче. Уж и не знаю, увидимся ли с ним. Сколько времени прошло, от него ни одной весточки. Может, другую себе нашел?

Бабка отвечала подумав:

— Коль любит, воротится! Вон, как мой прохвост, сколько ни прыгает, а свой угол помнит…

Юлька давно порывалась написать письмо Прошке, но не хотела затевать переписку первой и все ждала, когда же сам черкнет хотя бы пару строк. Но Прошка упорно молчал.

Может, нету в живых? Но тогда Никите сообщили, тот через бабулю, или саму меня известил бы, ведь знает адрес и телефон. Раз молчит, значит, жив Прошка, — всматривается в фото.

— А может, другую нашел? Ведь я ему ничего не обещала. Взяли перерыв друг от друга. Что если он затянется до конца жизни? Хотя, кто в том виноват? Можно в любое время прервать тайм-аут. Стоит только написать;

— Хочу к тебе!

— Но нет, не дождешься, все мужики не ценят податливых и уступчивых. И я не из покорных.

Юлька услышала звонок в дверь, удивилась:

— В такое время кто бы мог придти, конечно, знакомые, — думает женщина, впустив в прихожую Юрия Михайловича:

— А я ехал мимо, увидел свет в окне. Решил навестить, проведать, все ж давно не виделись! Как ты тут маешься? — уверенно вошел в квартиру, огляделся:

— Недурно! Даже марафет навела. Отремонтировала свою пещеру и обстановку поменяла. Как удалось, или кто-то помог? Ты одна иль приняла кого? — оглядел спальню.

— Сама живу! А с мебелью отец помог, да и бабуля. Конечно, не новая, по объявлению взяла. Но лучше прежней!

— Это само собой! Чего ж промолчала? Я бы тоже поднатужился, подкинул бы что-нибудь.

— Юрий Михайлович! Ну, кто вы мне, чтоб я вам докучала? У вас свои заботы! Дети! Вот и обратилась к своим. Они родные, — поджала губы.

— Я понимаю! Но стоило ли надрывать отца с бабкой? Мне это без натуги далось бы. Тем более, что оба сына в военке учатся. Говорят, теперь погоны даже в моде. Аленка сама себя содержит, в моей помощи не нуждается. Даже Ленке время от времени «бабки» подбрасывает. Я тебе говорил, что они кентуются?

— Да, рассказывали! — кивнула Юлька.

— Так вот, у меня теперь расходов почти нет. И если тебе понадобится помощь, ты только скажи, я тут же откликнусь, без промедленья. Слышишь?

— Спасибо, — отозвалась эхом.

— А это кто такой? — увидел фото Прохора.

— Знакомый! — ответила неуверенно.

— Новый хахаль?

— Нет! Меж нами ничего не было!

— А тогда зачем его на виду держишь?

— Чтобы помнить! Да и какое кому дело? Это мой знакомый. Я же никому не указываю.

— Что-то мне его лицо знакомо. Где видел, не могу припомнить…

— Вы его не знаете. Он не из местных. Приезжий с Севера. В наших местах случайно оказался, ненадолго. Теперь снова в своих краях, рыбачит.

— А почему он у тебя оказался? Вас что-то связывает?

— Ничего! Может, мы с ним не увидимся никогда, но буду помнить по-доброму.

— Тебе виднее. Но этот человек крутой. Много повидал всякого. Жизнь насквозь узнал. И коль вздумаешь с ним закрутить всерьез, этот орешек на зуб не положишь, тебе его не раскусить. Он сам любого на лопатки уложит. С ним не пошутишь. Такие флирт не признают, свое берут сразу и без остатка. Они ничего ни с кем не делят. Это однолюбы и эгоисты. Будь осторожна с ним. Такие в хахали не годятся. Слишком дерзкие, взрывные!

— Мы с ним простились!

— Почему? Как?

Узнав от Юльки немногое, что связывало ее с Прохором, Юрий Михайлович, сокрушенно качая головой,

отозвался:

— А жаль, если потеряетесь! Такие мужики теперь редкость. Время ему нужно. Если выживет, то оживет. Эти бесследно не уходят. И если встретитесь, не упускай его, — поставил фотографию на место и добавил:

Ты у себя на работе еще никого не присмотрела, не пригрела с крылышками?

Нет подходящего, — призналась Юлька.

Тебе прикид пора сменить. Нельзя ходить в линялом и старом. Держи марку. И помни, женщине столько лет, на сколько она смотрится! Не верь, что стареешь. Не заглядывай в паспорт. И помни, розы цветут, пока за ними ухаживают. Вот тебе «башли», возьми себе барахла поярче. И носи, не береги. Знай, наряды не украшают, а лишь подчеркивают красоту женщины. Не опускайся до бабы! Всегда оставайся такою, какая ты есть. Знай, любой мужчина обращает внимание ни на возраст, а на внешность женщины. Правда теперь и другое в цене, прикладное: квартира, деньги, положение. Но и это приходит со временем.

— Юрий Михайлович! Я для себя уже ничего не жду. Хахали не нужны, а с мужем запоздала. Хороших расхватали, дерьмо самой не нужно. Буду одна жить. Ничего не поделаешь. Я не ваша Аленка. Да и та лет через пять потускнеет. Не только кому-то, себе не нужна будет.

— Ну, тут ты промахнулась. Мою дочь в содержанки хотят многие, достойные люди, но она не торопится в золотую клетку. Ей воля дороже всего. Вон, на прошлой неделе, прикипался отставной генерал. У него коттедж в три этажа, дача на территории санатория, две машины, приличная пенсия. Но Аленка отказала ему. Ответила, что содержанье неплохое, но содержатель— дерьмо. Везде серебро и золото, а вот стали нет, стиражировался как мужик. А это ничем не восполнить. Что всюду у него лысины и пролежни. Она же покуда женщина. И ей любви хочется, не платонической, а натуральной, чувственной, какую он ей подарить уже не в силах. Ну, вскоре другой объявился. С возможностями и доходами покруче генеральских и помоложе годами. Так Аленка, ну, это ж надо, через постель его пропустила, проверила предметно. Тоже отказала. А мне ответила, что не хочет быть заложницей у перхотных стариков. Ей нужен мужчина! Горячий и ласковый, нетерпеливый и страстный, какого самой оплатить не жаль. А деньги у нее имеются. Вот только мужиков таких почти нет. Все подношенные, стоптавшиеся. Да, что говорить, я уже боюсь, что Ленка скоро мне хвост покажет. Нет былой прыти. Годы свое берут. А она женщина. Знаешь, что недавно сказала мне? — покраснел густо:

— И зачем я ушла к тебе, почему развелась с Борисом? Он мужчина, а ты старик. Как я этого не поняла тогда? Зачем загубила свою жизнь собственными руками? Как жаль, что ничего нельзя ни вернуть, не исправить…

— Мне стало так обидно, Юлька! Я все понимаю, но что могу сделать? Ведь и к ней когда-то придет неминуемая старость. И от нее отвернутся все! Борис к ней никогда не вернется. Я тоже ей не верю. Она в свое время предала вас обоих. А теперь мне в душу плюет. Хотя я разрешил иметь любовника, — сконфузился человек.

— Как так? — удивилась Юлька.

— Да, очень банально! Не можешь порадовать, подвинься! Пусть другой справится.

— Она ж на содержании у вас!

— Но Ленка — женщина!

— Как же она смеет?

— Да очень просто. «Ленки» не терзаются морально и дышат плотью. Как к тому относятся другие, им глубоко наплевать, потому, что никогда не любили. Как я могу корить ее, если у самого такая дочь, и они прекрасно понимают друг друга.

— Несчастный человек! — пожалела Юлька гостя.

— Отнюдь! Я получил за свое от жизни! Отняв у вас с Борисом Ленку, сторицей наказан за свое. Нельзя построить счастье на чужом горе. Но слишком поздно понял. И получил сполна. Теперь я в сто крат несчастнее Бориса. О нем жалеют, а меня презирают.

— Так прогоните ее! — предложила Юлька.

Но есть контракт, по какому из дома уходит виновная сторона. Понятно, девочка? Твоя мать обставила меня со всех сторон и загнала в угол собственной тупости. Я не думал, что судьба так беспощадно накажет преждевременной импотенцией и старостью. Смотри, чтоб ты в эту ловушку не попала. Она хуже боды, от нее нет спасенья, и знай, мужики чаще всего умирают не от старости, а от безысходности, какую сами создали и взлелеяли. Пусть хоть тебя она обойдет. Не ищи мужика из выгоды, только по любви соглашайся в жены и выиграешь самое бесценное: саму жизнь! — опустил голову человек.

Юлька долго обдумывала сказанное Юрием Михайловичем. Ей было больно за него. Она поняла, что после услышанного навсегда перестанет уважать мать.

На следующий день, вернувшись с работы, нашла в почтовом ящике письмо от Прохора. Поначалу даже глазам не поверила, ведь столько времени прошло. Она была уверена, что человек давно забыл, выбросил ее адрес и никогда не напишет, не захочет увидеться.

Юлька уговаривала себя, мол, не велика потеря. Подумаешь, старый козел сорвался с привязи и убежал. Самой же мороки меньше. Но в глубине души не могла смириться с равнодушным молчанием мужика, явно пренебрегавшим ею. И чем дольше длилось молчание, тем сильнее саднила досада. И, вот письмо! Дрожат руки, так не терпится скорее вскрыть конверт, ведь столько ждала! Едва вошла в квартиру, тут же села читать:

«Здравствуй, Юленька! Вот и вернулся я с путины на берег. Казалось, целая вечность прошла в разлуке с морем. Как я истосковался по нем, как страдал!..»

— Во, придурок! Он мне пишет, как любит море! Совсем чокнутый, отморозок! Без барабана на плечах! Нужно мне, твое море? Да пропади оно пропадом! — злится Юлька.

«Здесь на судне ничего не изменилось. Когда вернулся, меня тепло встретили рыбаки, будто я никуда не уезжал. Я так соскучился по команде, каждый человек как родной брат. А запах моря! Веришь, не хотелось уходить с палубы. Разлука с морем была для меня слишком мучительной. Я душой изболелся, мне его не хватало, как воздуха. Теперь ожил и снова чувствую себя человеком, а не старой, вонючей задницей, как ты меня назвала, чем и подстегнула скорее вернуться в свое, привычное и родное. Здесь я свой! Тут все меня ждали! Восемь месяцев путины пролетели как один миг. Я их не заметил. Мы вкалывали сутки напролет, не разгибаясь и не отдыхая. Поверишь, при этой бешеной нагрузке все болезни отступили. Нигде не болело и не кололо. Море выгнало из меня всю хворь, будто родив на свет заново. И я снова счастлив, что живу мужиком, человеком! А старости нет, она убежала от меня! Слышишь, Юлька! Я сплю, как младенец, не переворачиваясь на другой бок. Ночью не встаю курить и не просыпаюсь, пока не разбудят. Пришли в порядок нервы. Не гудит голова от всяких думок. Переживать просто некогда! Но во снах часто вижу тебя! И странно! Ты говоришь, будто любишь и ждешь меня… Я балдею от счастья, так не хочется просыпаться, расставаться с тобой. А ты бежишь по берегу босиком и все зовешь за собою, уводишь от моря в наш сосновский дом. И мне кажется, что ты ждешь… Конечно, понимаю, все это лишь сон. Но как хочется, чтобы он стал явью! Во сне ты целуешь, обнимаешь, и я до утра чувствую тепло твоих рук и губ. Помню их до глубокой ночи и чувствую себя счастливым. Ведь именно во сне ты говоришь, что любишь меня, ждешь и скучаешь как по родному, единственному, самому близкому человеку. О-о! Если бы ты обронила хоть одно из этих слов тогда в Сосновке! Я навсегда бы остался на берегу, прикованный к тебе якорем любви, твоим пленником и рабом. Да, я предал бы море, но оно поняло и простило бы меня! Ведь земная любовь всесильна. Но это лишь сны. Ты не смейся над старой задницей, но и я имею право на мечту, пусть и несбыточную. После таких снов тянет на берег. А вдруг случится чудо, и я увижу тебя на причале, где ты ждешь. Интересно, что скажешь, прочтя эти строки? Хочешь, угадаю? Не иначе как:

— Размечтался, старый козел?

Ну, да я не обижусь! Мы взяли тайм-аут. Смешно, но надеюсь, что время сработает на меня. Хотя у тебя в городе большой выбор и поклонников хватает. Ты молодая, красивая, свободная! А что еще нужно? Обо мне, наверное, совсем забыла, иначе давно черкнула бы пару строк. Мне они, как спасательный круг в крушении, помогли бы придти к берегу даже в дикий шторм. Ведь море отпускает на берег только любимых, тех, кого ждут… Но, видно это счастье не для меня. Ты прямо сказала, что не любишь, и я не твоя песня. Что поделаешь, любовь не навяжешь и не выпросишь. Кстати, по приезду сюда, узнал неприятное и очень больное для себя. В первые дни думал, что не выдержу такого облома. Оказалось, я никогда не был любим. И Лидия, моя жена, изменяла мне. Даже в последний день, она погибла ни с детьми, а с любовником, в его квартире. Я ознакомился с материалами МЧС. Они проводили зачистку, сохранились не только записи, а и фотографии. Я увидел их. Слов не надо. Хорошо, что вскоре ушел в море и отболел все разом. Живу уже в новом доме, в другой квартире. Здесь ничто не напоминает о прошлом. В душе звенящая пустота. Я понимаю, меня предали по-подлому. Выходит, лучшего не достоин. Ты спросишь, зачем же тогда пишу, на что надеюсь? Юлька! Но и на море бывает штиль, когда стихают шторма и ветры. Может и мне повезет. И кто-то на берегу будет ждать и любить, позовет домой, скажет самые дорогие слова. И никогда, как Ассоль, не променяет на другого. Слышишь, мой земной маячок, черкни письмишко! Я не жду и не прошу у тебя обещаний и клятв. Было бы глупо ждать нереальное. Мы все давно перестали верить в сказки и чудеса. Но в человеческое тепло надежду не потеряли. Пиши, как ты там живешь? Хоть иногда вспоминаешь? Не схомутал тебя еще какой-нибудь хахаль? Или уже стала чьей-то женой? Тогда прости за беспокойство, и будь счастлива! Я искренне пожелаю тебе это! Всего самого доброго тебе! Твой Прохор! И помни! В любом случае, я навсегда останусь твоим другом…»

Юлька несколько раз перечитала долгожданное письмо. Она смеялась и плакала, целовала каждую строчку, разговаривала с фотографией, спорила с нею, как с самим Прошкой, тот улыбался, глядя на Юльку.

А она не расставалась с письмом, даже на работу брала с собой, и, как только выдавалось свободное время, перечитывала, почти наизусть его запомнила. Но за ответ села лишь через неделю:

— Здравствуй, Прохор! — подумала, что слишком сухо поздоровалась и взяла чистый лист:

— Здравствуй, Прошка! — вывела старательно, но снова не понравилось, скомкала:

«Привет, Проша! Не злись на молчание. Нет, я не замужем. Хотя, предложенья имеются, не спешу кольцеваться», — соврала человеку, подумав, что письмо лишь бумага, оно все выдержит и не выдаст.

«Работаю я в аэропорту, в медчасти, проверяю здоровье летунов, их годность к полетам. Работа однообразная, но лучше, чем было в больнице. Здесь мне никто мозги не компостирует и не наезжают. Но все твердят, что аэропорт скоро закроют, потому как он невыгоден. Слишком дорого обходится городу его содержание. Как понимаешь, возможно, мне опять придется искать работу. Но это моя забота, и без дела, естественно, не останусь.

Я, конечно, получила передышку от больницы. Как мне это было нужно, ты не представляешь. Меня не окружают дряхлые, кляузные старики и зловредные старухи. Лечить таких, сплошное наказание. Я устала от этой плесени. Только не подумай, что это относится ко всем. Я не ожесточилась и не растеряла из души все тепло до капли. Я поняла, что работа в больнице не для меня. Не дано мне это, не умею контачить с людьми, не получается. А больные — народ капризный и мнительный. Они меня очень обижали. Я понимаю, что на них нельзя обижаться, но любому терпенью есть предел.

Прохор! Я рада за тебя, что сумел без потерь вернуться в прошлое, такое не каждому дано, а значит, есть запас прочности, есть и порох в пороховницах. Прошу тебя выкинуть из памяти сказанное мною во зле. Ну, как иначе могла остановить тебя? Ты не понимал и ничего не хотел слышать. Не стоило унижать меня до уровня подзаборной.

Да! Я признаюсь, что желала тебя, но не таким как в ту ночь, а нежным, ласковым, как твои добрые, теплые руки. Я часто их вспоминаю, а еще твои глаза. Они, как море, то грозные и злые, как шторм, то синие и улыбчивые, как штиль. Но где ты сам? Мой Нептун? Ты не можешь без моря, и вряд ли удержит тебя на берегу моя любовь! Ты силен и упрям, как ураган! Я боюсь и не могу без тебя! Я привыкла к тебе и на свою беду всех сравниваю с тобою. Но, увы… Никто пока не может выдержать того сравненья, а ты стоишь рядом, пока единственный. Не знаю, как будет завтра. Ничего не обещаю и не клянусь ни в чем. Но мне тебя почему-то не хватает. Я никогда не видела моря, но тебя невольно ревную к нему. Почему ни от меня, а от него теряешь голову и любишь до безотчетного? В нем черпаешь силу и оживаешь? К нему сбежал, и оно держит тебя за душу. В чем оно сильнее?

Ты пишешь, что теперь отболел и в сердце звенящая пустота? Выходит, и сегодня ни одна струна в нем не плачет по мне. Желаешь мне счастья в браке, какого нет. Спасибо на добром слове. Но твое пожелание посмешило. Это все равно, что пожелать здоровья покойному. После тебя выбор осложнился. Может, познав как мужчину, я разочаровалась бы в тебе, не знаю, но теперь даже жалею о нашей глупости. Ты был груб, а я настырна! Скажи, не смешно все это? Как мало мы были вместе, как мучительно долго тянется разлука! Я не могу сказать тебе большего. Пусть ветер с берега догонит и пропоет о недосказанном, чтоб море не услышало и не отняло тебя. Будь счастлив, мой Нептун, повелитель и владыка морей! Сбереги себя для берега' Там тебя помнят…»

Юлька сложила письмо, отправила его утром. И стала ждать ответ, считая дни. Шли недели, вот и месяц на исходе, ответа нет.

— Нашел другую. А письмо порвал и выбросил. Кому оно нужно? — думает Юля, глядя в окно. За ним нескончаемый серый дождь спешит стайкой босоногой ребятни по асфальтовому покрытию аэродрома.

Скучно. Совсем рядом, в комнате отдыха спят летные экипажи. Ждут, когда закончится дождь, и диспетчерская служба разрешит вылет. Юлька тоже могла бы вздремнуть, но не хочется. Как занудливо тянется время в дождливую непогодь. А время идет неумолимо:

— Можно к вам? — внезапно появился в двери пилот Александр Яковлев.

— Проходите! — встала навстречу человеку.

— Что хотите?

— Сидите, Юля! Я пообщаться пришел Не возражаете? — положил перед нею плитку шоколада.

— Ешьте! Говорят полезно!

— А на себе убедились?

— Я не люблю сладкое. Вот если есть чашка кофе, не откажусь, — присел к столу.

— Погода, как тещин сон! Всего переломало и выкрутило. Этот дождь зарядил надолго. До утра не перестанет. Зря ждем! Давно бы по домам разъехались, так держит метеослужба, все ждут прояснений, дырку в небе, куда нырнуть можно с ушами. Но шалишь, тут без просвета затянуло. Не выскочим, — нахмурился пилот и, морщась, разогнул скрипнувшую в локте руку

— Что с вами? — подскочила Юлька к пилоту:

— Не беспокойся. Старая болячка расходилась. Она всегда на непогодь скулит.

— Болячка?

— Ну да! В Чечне получил. Над Грозным подбили. Мечтали бандюги, что уделали нас всмятку, насквозь прошили ракетой. А мы сумели сесть прямо на улице. И выскочили, как два арбуза из худого мешка. Носом в землю, уши заткнули, ждем, когда бабахнет. А никак! Глянул я на самолет, а он слегка дымит снаружи по обшивке. Дырень громадная, сквозная. Но повредила багажный отсек, больше ничего не задело Но когда я выскочил из самолета, здорово повредил локоть. Высоковато прыгать пришлось, не оглянулся и не рассчитал. Думал, взрыв опередит. Но обошлось. А память все равно осталась. Зато во второй раз достали круто. Зацепили голову. Контуженый сумел катапультироваться. Хорошо, что попал в расположение своих, иначе распустили бы меня вместо барана на шашлыки, — невесело ухмыльнулся человек и, потрепав Юльку по плечу, продолжил:

— Сдалась бы она мне та Чечня! Век бы ее в глаза не видел. Ведь я пошел добровольцем. Ни с куража! Старшего братана моего они изувечили. Кастрировали, когда в плен попал. Тот жить не захотел и застрелился. Я за него им отомстил сполна. Тоже не пощадил… Война каждого своей меткой метила. Кого орденами, медалями, других, крестом, иных памятью до гроба. Никого не обошла, — вздохнул человек трудно.

— Летать тяжело? — спросила тихо.

— Да что ты? Уходить в небе, это счастье, с каким ничто не может сравниться. То, все равно, если почувствовать за плечами крылья. Там в небе, даже раненый, чувствуешь себя человеком, особым, крылатым и сильным. Пусть на земле ничем не отличаешься от других, а может даже хуже многих: корявый и серый, зато там, наверху, ты — сын неба! А оно не всякого примет и признает не каждого. Это как женщина! Вас тоже умом не постичь. Только того, кого сердцем признаете, назовете любимым. Разве ни так?

Юлька невольно кивнула головой.

— А у тебя есть свой орел, тот самый-самый?

Юлька густо покраснела, опустила голову молча.

Человек без слов все понял, тихо вышел из кабинета. Больше он никогда ни о чем не спрашивал ее.

Шло время. Вот уже и год прошел, как Юля работала в порту. Ей много раз намекали на особые отношения. Дарили цветы, приносили конфеты и шоколад, просили подарить вечер для приятного общения, отвлечься и развеяться. Она отказывала под всякими предлогами.

— Юлька! Ты с ума свихнулась! Работаешь среди мужиков и не имеешь ни одного хахаля? У тебя что, свинцом иль сургучом меж ног запломбировано? Иль твой Прошка натянул на тебя пояс верности? Сдери его! И пошли того рыбака в глубокую задницу! Ты живой человек! И счетчик тебе никто не поставил в мандолину. Он там оттягивается с кем и сколько хочет, а ты, как дура ходишь одна. Когда с моря вернется тот козел, либо не поверит, или скажет, что никому не была нужна, никто тебя не хотел. Вот и докажи тому Прошке, что ты не идиотка. Ну, кто он тебе? Даже не переспала с ним! — говорили подружки.

Юлька не считала себя особой или дурой. Она просто не видела того, с кем могла бы общаться или бездумно провести вечер. Случилось однажды заглянуть в глаза радиста Феди. Красивый человек, умный, веселый. Но проговорился, что в городе у него любовниц больше, чем пальцев на руках. Да еще имена назвал. Мол, чем ты лучше их? Ни одна не пожалела, что переспала со мною. И теперь любую навестить смогу. Никто не откажется и не прогонит. Все мы живые люди, — хотел обнять Юльку. Та дверь нараспашку открыла, ответила зло:

— Пшел вон, гнида сушеная, недоносок!

Радист покрутил у виска, вышел из кабинета в коридор и оттуда обронил ехидно:

— Остынь, дура! Скоро на лом тебя посадим! Совсем свихнешься, старая квашня! Еще с бутылкой придешь уговаривать, да я не захочу…

Подходил и штурман Пашка. Долго, до самого обеда рассказывал о себе. Со школьной скамьи детство вспомнил. А потом рассказал, как в суде делил с женой тещину квартиру:

— Я знал, что мне ничего не обломится, зато нервы этим жабам намотал классно. До смерти помнить будут, — хвалился взахлеб. А вскоре тоже попросился на вечер.

— Знаешь, моя квартира принадлежит родителям. И у тебя заявление в суде не примут. Не теряй время зря! — ответила усмехаясь.

Пашка сразу понял свою оплошку, слишком расслабился, перебрал кофе, разоткровенничался и попался на собственной болтовне. Он вышел молча, понурив голову. Что поделаешь? С квартирой не обломится, а служебный кабинет не поделить тем более. Юлька после того общения не только разговаривать, здороваться с ним перестала и проходила мимо, не замечая Пашку.

— Вот черт, непруха какая-то! Неужели вокруг меня одни подонки? Или я сама дура? Почему другие выходят замуж, радуются, а я, как заговоренная? Почему ни одного порядочного мужика нет на пути? — думает женщина, разглядывая себя в зеркало:

— Уже старухой называют. Конечно неспроста. Оно и понятно! Двадцать семь лет скоро исполнится. Но ведь ни одной морщинки нет, ни единой седины на голове! Пусть не красавица, но и не уродка! Все у меня есть, обута и одета не хуже других. В квартиру пригласить не стыдно. В холодильнике, слава Богу, всего полно. И на счету появились деньжата. Пусть немного, но на первый случай хватит. Сетовать не на что. Есть все, но нет главного. Не живу, а прозябаю впустую. Рядом никого. И Прошка уже полгода молчит. Ни слова от него нет. Никому я не нужна, — поднимает трубку зазвонившего телефона и подмаргивает сама себе:

— Все ж кто-то вспомнил. Кому-то понадобилась.

— Юлька, внученька моя! Когда ж навестишь? Ведь бывает у тебя отпуск! Ну, покажись хоть на выходной. Как я соскучилась по тебе и Бореньке. Страсть, как увидеть охота! Я и денег подсобрала. Все ж лишними не будут. Тут и Никита заходил. Письма Прошкины приносил, читал их. Там много про тебя. Не забыл. Крепко засела ты в его сердце. Слышишь? Любит он тебя, наше солнышко! Приезжай, мой лягушонок! Воробышек обмороженный, не забывай про меня старую, пока жива…

— Хорошо, бабульчик! Отпрошусь к тебе дня на три и обязательно приеду! — пообещала Анне.

Она и впрямь вскоре приехала в Сосновку. Бабка долго расспрашивала внучку о городской жизни, о работе и людях, с какими Юлька постоянно общалась.

— Что ж ты так скучно бедуешь? Средь народа живешь, а друзей не завела? Нешто все плохие вокруг? Этого никогда не было. К себе присмотрись, милая. В самой что-то не так, — говорила женщина.

— Баб, ну все мы разные. Не могу я дружить на одну ночь с мужиками, чтоб потом меня обсуждали как других.

— Ох, Юлька, смотри, останешься в старых девах, одинокая жизнь не мед. Ни помощи, ни поддержки ниоткуда не увидишь. Ведь и я, и Боря не вечные! С кем в свете останешься, девка ты моя! Хочь бы дитенка себе родила, чтоб в старости поддержкой был.

— Бабуль! Сама, считай, всю жизнь одна прожила. Чего ж человека не нашла?

— У меня Боренька имелся. Как бы я его родимого отчимом забидела? Для сына жила!

— И много он тебя поддерживал? Всю жизнь ему помогала, тянулась из последних сил, — напомнила бабке.

— Я от него ничего не ждала. Под сердцем растила. Помогают кони, их удел такой. А детей для сердца, в радость рожаем.

— Много он тебя радовал? Сколько слез из-за него пролила? Я все помню…

— Юлька, глупышка моя! Ревем из страха за детей. Потому что любим. А коль любим — радуемся! А этого тож хватало. Отец хорошо учился, уважительным, ласковым рос, не хулиганил, никому не досаждал.

— Баб, хоть мне не говори, каким послушным рос отец! Сосновцы до сих пор вздрагивают, вспоминая его розовое детство. Всякое было. Но для тебя он сын, потому, самый хороший.

— Да! И вырос человеком. Работает, не пьянствует, не ворует, семью содержит. Никто про него плохого слова не скажет.

— Баб! Обо мне тоже не базарят в городе. И только ты всегда ругаешься. И зачем звала?

— А я и не говорю, что ты плохая. Но так хочется, чтоб ты еще и счастливой была.

— Бабуль! Отец уже давно самостоятельным стал. Почему же ты и теперь одна? Или тоже принца ждешь, заковырялась в мужиках? Я никогда не поверю, что тебе никто не предлагался. Но чего ты отказываешь? Иль не надоело одиночество? Завела б деда! Все веселей жила бы!

— Чур меня! Чур! — замахала руками бабка, словно отгоняя чертей. Юлька звонко хохотала:

— Чего так испугалась?

— На что морока в мои годы? Иль стану голову глумить каким-то придурком? Да разве средь нынешних одиноких стариков есть путевые? Своих старух сжили со свету, а теперь пьянствуют вольготно. Вон, ко мне не так давно Корней наведался. Я ж думала, что захворал. Он же мне совместное житье предложил. Свое все пропил опосля смерти бабки, решил к моему хозяйству подобраться.

— А может хорошим хозяином стал, образумился б! Ведь от пьянки сама лечишь!

— В семьдесят три только могила лечит. Мне там делать нечего. Он без самогону не ложится и не просыпается. Не хватало мне в избе алкаша пропойного. Вот и выперла ухватом, чтоб больше пороги не марал. Иль тот Ефим! Едва жену его закопали на погосте, он прямо с кладбища ко мне свернул. И тож руки тянет, возьми его с потрохами, покуда на своих ногах стоит. Этого за шкирку за ворота вытолкала. А тоже на всю деревню блажил, что лучше его в свете нету. Но то старые, с них и спрос такой. Мозги кто посеял, кто пропил. А вот твои ровесники? Неужель ни одного путевого нет серед них?

— Пока не встретила…

— Ко мне на днях Никита заходил. Дочка у него приболела. Поначалу он с женой сами пытались выходить. Думали, простыла девчонка, прохватило на сквозняке, а там серьезнее. Боль на спину перешла, потом и сердце прихватило. Врачи велели ее в больницу положить. Наговорили такое, что человек с воем ко мне прибежал. Ну да, неделю с их девчушкой мучилась. И теперь она ко мне наведывается. Слежу, помогаю ей. Теперь много лучше. Ночами спит, боли не припекают. Вот только сердце следить нужно. Пчелиную пыльцу с молоком и медом даю ей. Девка послушная, от того лечению поддается легко. Ну, а сам Никитка письма Прошкины приносил. Тот ему посылку прислал. Так Никита всю ее сюда приволок. Икру красную и копченую рыбу. Я малость взяла на пробу, остальное забрать велела. К чему столько? А и детей побаловать надо. А он лопотал, что Прошка так повелел. Глумней себя искал. Выругала мужика, пригрозила, что Прошке отпишу. Только тогда угомонился.

— А что Прошка пишет? — кольнуло самолюбие, что на ее письмо он так и не ответил.

— Ты сама услышишь. Никита нынче вечером придет к нам. Обещал дров для баньки привезти в запас.

Никита и впрямь приехал под вечер. Управившись с дровами, вошел в дом, и, увидев Юльку, обрадовался:

— Приехала! Ну, здравствуй! Сколько ждали тебя! Я уже от Прошки три письма и посылку получил! — похвалился человек:

— Все о тебе справляется! Приезжаешь ли в деревню, если и навещаешь, то одна иль с мужем, что нового слышно о тебе. О себе мало пишет. Говорит, мол, все время в море рыбачит. Не вылезает оттуда по восемь месяцев. От того долго писем не получает. Они его на берегу ждут. А и свои отправить не может с моря. Там ответ написать негде и некогда. Зачем так мучиться? Сколько той жизни, чтоб себя вот эдак гробить? Написал ему ответ. Но когда он теперь его получит? — досадовал Никита.

— Приехать не обещал? — перебила Юлька

— Ничего не говорит. Он, как и все, по контракту работает. Там отпуск не предусмотрен. Как на войне, до полной победы иль до погибели. Кому как повезет. На берег выходят редко.

— А контракт у него надолго?

— Писал, что на три года согласился. А там уж по ситуации. Говорил, будто после контракта в отпуск приедет. Сам себе его устроит. Может, вовсе с судна спишется. Хотя не отвергает, что и дальше может контракт продлить и опять остаться в рыбаках. Говорил, что заработки у него хорошие, на материке, а значит, у нас, такие деньги никому и не снились. Может, оно так и есть. Но для кого человек чертоломит, для кого старается? Одному много ли надо? Нет, я таких не понимаю! Хотя жадным Прохора не назовешь, глупцом и тем более. Выходит, что-то свое на уме держит, о том молчит до времени. И все ж зачем над собой издеваться, ведь ни пацан. Видно все от того, что никто не ждет его на берегу, не любит, и не зовет! — с укором глянул на Юльку.

— Ты хоть письма его дай почитать, — попросила несмело.

— Завтра утром занесу. Только оставь их, не забирай в город с собою, там его адрес, он нужен мне.

— Не бойся, не возьму, — пообещала коротко.

Письма Юлька прочла залпом. Они были скупые и короткие. В них ничего нового не узнала. Прошка просил Никиту присматривать за домом. И напомнил тому убрать со стены портрет Лидии, спрятать его подальше с глаз и никогда не зажигать перед ним свечи. Причину не стал объяснять. Сказал лишь коротко, что она не стоит памяти.

В третьем письме, вложенном в посылку, спросил, сможет ли поделиться с Анной, просил не забывать и помогать ей всегда.

— Если увидишь Юлю, передай, что всегда помню. Светлый человек, жаль, что все вы далеко от меня. Мне вас очень не хватает, каждого по-своему. Но, если повезет и море не разлучит, мы снова будем вместе и не расстанемся.

— Юлька! Ну, позови ты его! Он послушается тебя и вернется на берег. Я боюсь за него! — признался Никита тихо.

— Прохор не тот человек! Он не поспешит ни на чей зов. Просьбы и мольбы бесполезны с ним. Пока сам не решит, надо ждать, — ответила Юлька обреченно. И добавила:

— Его на веревке не привяжешь, но если сам захочет вернуться на берег, море и на цепи не удержит Прошку. Только когда это будет?

— Не знаю! — пожал плечами Никита. Когда он ушел, Анна подсела к Юльке и, погладив ее руки, заговорила тихо:

— Девчонка ты моя! Сама себе угомону не сыщешь. Покуда Прошка рядом был, забидела его. Нет, ни отказом, словами грязными. Они в памяти и поныне сидят. Ты мужика по самому больному ударила, по самолюбию. То долго не забывается. Путей к отказу много, ты выбрала самый грязный.

— Ладно, бабуль! Теперь уж не вернуть. Вряд ли у нас что-то получится. Мы слишком разные. Может, ему на Севере, а мне в городе повезет. Вся жизнь из случайностей. Авось, и я свою удачу поймаю за хвост когда-нибудь.

Юлька вернулась в город, как и хотела, через три дня. В почтовом ящике нашла извещение на посылку. Она сразу поняла, что это Прохор прислал. Больше некому. И вскоре принесла домой большой, тяжелый ящик. Когда его открыла, глазам не поверила. Громадная ракушка, обложенная рыбой, бережно завернутая в полотенце, едва поместилась в посылку. Внутри ракушки письмо:

«Юля! Приложи рапан к уху и услышишь, как шумит море. Оно споет обо мне, расскажет, как я здесь живу и тоскую. Море не умеет врать. В его песне только правда. Ты вслушайся и все поймешь. Это не про-

сто шум прибоя, грохот шторма, это мы с ним вдвоем, одним дуэтом к тебе пожаловали. И знай, Нептун тоже любил и скучал. И он пережил из-за любви. А потому запретил женщинам выходить на судах в море. Была причина для обиды у морского владыки, потому до сих пор простить не может, что и ему не всегда хранили верность. А может не любили, от того живет в море и никогда не выходит на берег.

Но… Где найти любовь как ни на земле? Что ни говори, она прекрасна, там каждый год цветет весна. Когда же наступит наша? Может, доживем и встретимся? Я верю в это. Кстати, ты обещала прислать фотографию и сказала, что память у тебя хорошая, и слово держишь. Докажи делом, я жду. Твой Прохор».

Юлька прикладывает ракушку к уху и впрямь слышит шум моря. Его вздохи, шум набегающих волн, грохот прибоя, голос ветра… Женщину потрясла необычность морской песни. То громкая и грозная, то тихая и ласковая, похожая на шепот. Она завораживала, уводила в неизвестные, далекие края, где нет городов, есть только волны, ветер.

— Прошка! Как же ты выживаешь там? Ведь ни единой души, ни одного человечьего голоса. Только море ревет и стонет ветер. Как же выжить живой душе в этой буре, где нет ни тепла, ни света, ни живого голоса? От таких песен шкура дыбом встает, и душу замораживает страх. Нет, такие песни не по мне, — положила рапан рядом с фотографией Прохора. И, вспомнив, стала искать, какое фото может послать человеку на Север.

— Вот это! Хотя здесь слишком серьезная, даже злая. И старая. Лучше эту. Она более живая и веселая. Улыбка во весь рот, как у загулявшей телушки, волосы распущены хвостом, легкомысленная кофта. И глаза как у подвыпившей девахи, какую хоть сейчас волоки в кусты. Ну и ладно! Пошлю обе. Пусть сам выберет, какая больше понравится, написала ответ, подписала и фотокарточки. Пошла отправить и лицом к лицу столкнулась с диспетчером аэропорта Мишкой. Тот давно присматривался к Юле, провожал ее томными взглядами, но наслышавшись от летунов о ее неприступности, подходить не решался. Здесь и свернуть некуда. Юлька спешно опустила письмо в ящик и, сделав шаг, чуть ни лбом поздоровалась с Мишкой:

— Куда спешим? — улыбался обезоруживающе.

— Домой!

— А можно проводить?

— Зачем? Я тут рядом. В домашних тапочках добежать можно.

— Зато народу сколько! Мне чуть уши не отдавили в этой толпе. Ты только посмотри, какие злые лица! Того гляди, набросятся, порвут и съедят!

— Кого?

— Тебя, если одна пойдешь.

— А ты себя вместо меня подставишь толпе на ужин?

— Коль набиваюсь в провожатые, все последствия беру на себя, — взял под руку, не спросив, и пошел к дому шаг в шаг.

— Ну, вот и пришли! — остановилась у подъезда.

— Так быстро?

— Я же говорила!

— А может, пригласишь?

— Куда?

— Домой, конечно.

— Миш, в мои планы не входило приглашать гостей сегодня. К тому же девчонки придут скоро.

— Они не гости?

— Эти свои!

— А можно мне с ними, я не помешаю!

— У нас свои разговоры. Тебе они неинтересны.

— Главное, чтоб тебе не было скучно. А это я гарантирую. У меня, как говорят знакомые, талант тамады с самых пеленок, — завел Юльку в подъезд и пошел следом за нею по лестнице.

Юлька не вслушивалась, что говорил Мишка, она лихорадочно искала повод, чтобы не пустить его в квартиру. Но диспетчера это не тревожило. Он держался так, будто его давно здесь ждали.

— Ой, мне кота надо прогулять! — взяла на руки встретившегося Ваську, хотела пойти во двор.

— Мужик должен быть самостоятельным. Может, у него встреча назначена? Зачем ему мешать? Личная жизнь у каждого своя. И он тоже человек! Пусть гуляет вольно! — взял кота из Юлькиных рук, хлопнул в ладоши и сказал:

— Вперед, Вася! Катись к своей подружке! Она уже заждалась тебя за углом!

Но кот не поверил. Оглядев чужого, спешно юркнул обратно в квартиру.

— Мы передумали! — объявил Мишка и добавил:

— Теперь все дома!

Диспетчер разулся и, не ожидая приглашения, вошел в квартиру, сразу устроился в кресле и предупредил заранее:

— Юля, когда я надоем, ты скажи сразу, не стесняйся! Договорились?

— Ладно, — согласилась грустно.

— А у тебя очень мило. Ничего лишнего, никаких нагромождений и безвкусицы. Сразу видно, что любишь тишину и живешь уединенно. У меня так не получается. Мы с сестрой живем. И как на смех, оба абсолютно разные и ничуть не похожие. Она рыжая, потому что крашеная, давно забыла, какие у нее свои волосы были. Даже в красные уделала перед выборами. Чтоб ее ни с кем не спутали. Ну, а я постригся наголо и тоже не с добра, не захотел ни к кому примыкать и ни под кого не подстраиваться. И что думаешь, еще хуже сестры погорел. Ее партия пенсионеров за свою приняла, и в середину запихали Надю, хоть ее только двадцать лет. И на куртке ей написали: «Не предадим наши завоевания!». Ну, а меня за углом поймали такие же стриженные, как и я. Поволокли в какой-то бар в подвале и потребовали:

— Наливай!

— Я и спрашиваю, мол, за что? Они не поняли. Ответили, дескать, за что будем пить, потом узнаешь! А я вообще непьющий! Меня тошнить стало с первого бокала. Ну, на кого-то попал нечаянно. Так эти стриженные, а их десятка два, гнали меня до самого дома. И так вломили, зачем я их лысых опозорил? С тех пор шляпу не снимаю, зимой вязаную шапку ношу. Первое время даже спал в ней. Увидел, что сосед с голой головой, а вдруг к нам ворвется… Вот дождусь, когда волосы совсем отрастут, спокойно заживу.

— Миш! А чем твоя сестра занимается? Она работает или учится?

— Ой, Юля! Она где только ни работала! Была санитаркой в психбольнице. Там у нее не сложилось общение с больными. Врачи посоветовали уволиться, пока саму на лечение не положили.

— Это за что так?

— Она там занялась воспитанием пациентов. Больная наложила мимо судна, сеструхе обидно стало за этой здоровенной бабой убирать. Уж и не знаю, как она ту больную свалила, но всю кучу ею вытерла. Я ее не осуждал. Понял, не ругал. Она вскоре дворником устроилась. Ну и с мальчишками полаялась, сеструха только подмела, а они окурки накидали. Она метлой их погоняла. Двоих классно уделала, в больницу попали. Неуживчивая она у меня. Соседи под нашими окнами не случайно бегом проскакивают. Их сестра выдрессировала.

— Миша, она больная?

— Эх, Юля! А как ей здоровой было остаться, если папашка ее из окна годовалую выбрасывал. Раздетую. Один раз в сугроб угодила, второй раз в песочницу.

— А мать что ж не вступилась?

— Умерла при родах. Отец и спился.

— Он живой?

— Не знаю. Лет пять назад ушел из дома утром и не вернулся дог сих пор. Надя уже забыла его. Когда раньше видела, под койку залезала, пряталась. Теперь там не помещается. Но иногда во сне его видит и опять кричит на весь дом. Так и живем. Она орет, а я плачу. Сама понимаешь, мне скоро тридцать. Пора бы семью завести. Но кто согласится? Кому я нужен? Но и Надьку не могу оставить одну. Пропадет совсем или убьют какие-нибудь деляги. Теперь всяких гадов полно. За жилье что хочешь утворят с человеком.

— А лечить сестру не пробовал?

— Пытался. Да врачи отказались. Сказали, что случай безнадежный.

— Тяжко тебе, Миша?

— Я стараюсь не зацикливаться. Какая ни на есть сеструшка, она у меня имеется, хоть больная всегда помнит, кто я ей. Ждет и любит единственного во всем свете…

Юлька облегченно вздохнула, сказала грустно:

— А как же она обходится дома, когда ты на работе?

— С этим нет проблем. Надя всегда чем-то занята, не сидит без дела. У нее не складывается общение с чужими людьми, потому из квартиры не выходит. Я объяснил, что там плохо, она поверила. От того лишь спокойнее стало мне и ей. Конечно, Надюшке одной скучно, но что делать? В четырех стенах ни первый год живет. А чтоб вовсе не прокисла, я принес ей котенка. Этот зверь уже с меня ростом вымахал. Надюхе он многих заменил. Стал ее игрушкой, другом и ребенком. С ним единственным общается, ему доверяет все свои секреты, а главное — не зачерствела. Он знает все. И вырос таким нахальным, чувствует себя дома полновластным хозяином.

— Это мне знакомо, — рассмеялась Юлька.

— У нашего кота есть свое любимое кресло. Он никому не позволяет сесть в него. Вот только попробуй, тут же подскочит, начинает кусать и царапать. Короче, обязательно прогонит.

— А мой Васька спит на моей койке, в ногах. И тоже, попробуй, прогони.

— Надюшка каждую неделю купает своего обормота. И, веришь, он даже любит эту процедуру. Что и говорить, сеструшка у меня чистюля. В доме полный порядок держит. Все у нее постирано и помыто. Готовит сама. Конечно, не ахти что, но как умеет. Учить было некому. Кругом сама.

— Но ведь и ее годы идут. Когда-то повзрослеет. Ей потребуется семья. Ну, ты понимаешь, о чем говорю. Как тогда?

Врачи говорили об этом критическом моменте и предупреждали, что вот этот период для Надежды самый нежелательный и она его не одолеет. Я очень боюсь. И в запасе слишком мало времени осталось.

— У меня бабка живет в Сосновке. Она знахарка. Много всяких болезней лечит. Может ее попросить, чтоб посмотрела Надю.

Юля, две отказались лечить сестру. Сказали, что поздно обратились. Надо было сразу привозить. А сейчас ей никто не поможет. И самое жуткое брякнули. Мол, она мало проживет. Так у нее в глазах, пустые они, нет в них жизни. А она у меня единственная родная душа на всем свете.

Давай моей бабуле ее покажем. Может она возьмемся, и что-то получится, — неуверенно предложила Юля.

А через неделю приехали они втроем в Сосновку к Анне. Та, едва глянув на Надежду, сказала уверенно:

— От испуга мается. Эта хворь лечится, но не сразу. Человек, какой виноват в этом, родной ей. Но его уже давно в живых нет. Помер, не покаявшись в содеянном. Пил много. Так и отошел пьяным три зимы назад. Он про детей запамятовал. И ни разу не раскаялся, не попросил у Бога прощенья за грех и здоровья своему семени. Теперь что поминать грехи покойному? Их живым не выправить, а вот эту бедолагу лечить надобно. Оставляйте ее у меня. Коли Господь даст, выходится. Но не дергай меня, слышь, Михаил? Когда получится, сама позвоню Юле.

— А долго ли займет леченье? — спросил Мишка.

— То, как Бог даст!

Юлька с Мишкой вернулись в город вдвоем. С тех пор диспетчер почти каждый день после работы приходил к Юльке. Поначалу он мешал, раздражал, потом она постепенно привыкла к нему, не обращала внимания. А Мишка то какую-то полку закрепит, то починит смеситель, прикрутит плотнее ручку двери, скрепит стол. Все это делал тихо, без лишних слов и суеты. Так незаметно Юлька привыкла к человеку, словно он всегда находился рядом, под одной с нею крышей. Но ничего личного меж ними не было. Не возникало и повода к тому. Мишка чувствовал себя обязанным за сестру. Ведь та жила у Юлькиной бабки, какая наотрез отказалась от денег. Потом человек привык к Юльке. Время все равно девать некуда. Дома без сестры хоть волком вой. Кот с тоски кричит диким голосом, свою хозяйку зовет. Так вот и убегал Михаил от щемящей пустоты из дома. А как-то насмелился и спросил, указав на фотографию Прохора:

— Кто он тебе?

— Мой друг, — ответила спокойно.

— Почему он не приходит?

— На Севере работает и живет, — поспешила изменить тему разговора и спросила:

— А ты свою мать помнишь?

— Конечно. Она мне и теперь снится, все жалеет. И просит не бросать сестру. А как я ее оставлю? Надежда у меня одна.

Через два месяца Юльке позвонила Анна. Сказала, что могут приехать с Мишкой, глянуть на девку. Та уже много лучше себя чувствует. И ее уже можно забрать…

Надя и впрямь стала иной, словно переродилась. Она уже не суетилась, не заходилась в истерическом смехе, не ругалась площадно, многому научилась у Анны. А главное, соскучилась по брату. Теперь Надежда верила в Бога и каждый день молилась.

— Миша, за исцеление свое я должна поработать в храме, бесплатно. Так нужно. Ты мне помоги, чтобы взяли. И не беспокойся, никаких срывов у меня не будет, — попросила брата. А вскоре ее взяли в церковь, и Надежда работала.

Михаил каждый день провожал и встречал сестру с работы. Он так и считал, что теперь у него две сестры, Юля и Надя. Он никогда не говорил Юльке о любви. И не пытался добиться интимной близости. Он считал ее самым родным человеком, какого нельзя обижать навязчивостью или приставанием. Но в аэропорту их отношения расценили по-своему. Посчитали, что диспетчер давно своего добился. А коли так, почему другим нельзя? Чем Мишка лучше остальных? Почему не женится на Юльке? Не хочет? Значит, она того не стоит…

И снова к ней зачастили пилоты. Они держались увереннее:

— Юлька! А чем Мишка лучше нас? Обычный серый мужичонка из наземной службы. Он и смотрится как из ломбарда, весь потертый, замухрышка, не человек. На него старые бабы не западают. Что в нем нашла? Мы много лучше! Ты только вглядись, не пожалеешь, что внимание уделила! — говорил командир экипажа Глеб Харченков.

— Что вас беспокоят наши отношения с Михаилом? Мы друзья и не более. Или вы не знали дружбу в чистом виде, без примеси секса? — отвечала резко.

— Не суши мозги, бабонька! Мишка — одинокий мужик. И ты хочешь убедить, что между вами ничего нет? Кому-нибудь скажи. Он хоть и наземная служба, но во всем остальном, такой же мужик как все!

— Если бы Михаил был таким как вы, я с ним никогда не дружила и не общалась!

— Не базарь лишнее! И не выделывайся! Все вы, бабы, одинаковы! Скажи, на чем вы спелись? Мы заплатим не меньше!

— Выйдите отсюда! — не выдержала Юлька.

С того дня померкло ее радужное отношение к работе в аэропорту. Она стала замечать ощупывающие, похотливые взгляды экипажей, слышала колкие, соленые шутки в свой адрес и поневоле задумалась, а стоит ли работать здесь, может подыскать другое место, где на нее не будут смотреть так оскорбительно и станут считаться как с человеком.