Я обязательно вернусь

Глава 8. Чужие огни

Прохор, как и все рыбаки сейнера, стоял на палубе, ожидая подъема трала. Каждый готовился к сортировке рыбы. Гудела лебедка, поднимая из моря трал. Но сеть шла пустой. В ней не было ожидаемого улова. Лишь морские водоросли, ракушки да мелкие крабы высыпались на корму. И ни одной селедки…

Сейнер цедил море. За восемь заметов не подняли на борт ни одного центнера рыбы. Полный пролов. Рыбаки ежились от холодного ветра, ругали сырую погоду и пустое море. Оно будто надругалось над рыбаками. Команды всех судов остались без уловов. Тщетными были их усилия. Ни большие, ни малые суда не подошли к плавбазе сдавать рыбу, хотя до самой темноты забрасывали в море тралы и снюрреводы. Наверх их поднимали пустыми. Ругались люди озлобленно. Столько времени потратили на переход в новый район лова, а результат нулевой.

— Ладно, ребята! Может завтра повезет, поднимутся косяки рыбы повыше. Нынче и впрямь колотун на палубе. На завтра синоптики обещают потепление. Глядишь, пойдут уловы, — успокаивали рыбаков капитаны.

— Обидно было бы уходить порожняком. Столько времени ушло на переход, и все впустую? Не может быть чтоб «пеструшки» здесь не стало. Всегда тут мужики делали по два, а то и по три плана. Нынче как проклятье, даже для экспоната не поймали, наверное, вся рыба ушла на глубину. Ни одного косяка не показал эхолот, — хмурились рыбаки, собравшись в кают-компании. Настроение у людей было мрачное. Все продрогли, ждали утра. Но и оно не дало ожидаемого. Над морем повис густой туман. Капитаны не на шутку встревожились. При такой видимости не исключены столкновения судов, этого опасались все. Но и простаивать не хотели. Слишком дорожили временем. Рыбаки не уходили с палубы. Все ждали уловов. Но их не было. С каждым днем усиливалось раздражение. Прошла неделя, а потепления не наступало. Ни одного косяка селедки не увидели и не поймали. Все шестнадцать судов теряли время. И надежды на большие уловы растаяли, как мираж.

— Ну что, ребята, мы завтра уходим. Надоело цедить море и терять время. Вернемся к своим «банкам», на свой промысел, или пойдем в Бристоль. Слушали сводки по рации, там неплохие уловы берут. Мужики довольны. Может, и мы успеем наверстать свое, — говорил Михалыч. И рыбаки поддержали.

А ночью Прохору стало плохо. Внезапно поднялась температура, и резкая боль внизу живота свалила человека. Когда вызвали врача с плавбазы, тот быстро определил резкий приступ аппендицита.

— Срочно оперировать! Иначе можете потерять человека! Времени в запасе мало! — сказал врач капитану, и связался с диспетчером порта, а через час Прохора забрала санавиация, вертолет прямо с борта сейнера доставил человека во двор больницы, а еще через полчаса рыбак уже лежал на операционном столе.

Вокруг него суетились люди во всем белом. Они о чем-то говорили, но Прохор не понимал. Ни слова о рыбе, погоде. Чего им надо? — не понимал человек. Временами он терял сознание. Аппендицит проперфорировал прямо в руке хирурга и тот, глянув в лицо Прохору, сказал, что тот родился «в рубашке». Лишь на третий день после операции объяснил, что могло случиться с рыбаком, опоздай он хоть на минуту.

— Вас кто-нибудь ждет на берегу? — спросил врач, приподняв очки.

— Наверное, ждет. Во всяком случае, обещала, — ответил Прошка неуверенно.

— Ее молитва вас спасла, — тихо улыбнулся врач. Он знал, что теперь рыбак вне опасности.

А Прошку терзали свои заботы. Он думал, где теперь его сейнер?

— Конечно, ждать не станут, это и ежу понятно. Но где они теперь? Пошли в Бристоль к берегам Канады, а может, в своих водах остались ловить? И надо же так некстати прижучил аппендицит! Как теперь догоню своих, где? Ладно бы в своей акватории, попутно подбросят, а если в Бристоле, как туда попаду? Скоро не получится! — переживает человек.

— Вы меньше расстраивайтесь. Что это с вами? Посмотрите, какое воспаление пошло, и температура держится высокая! Вы вставали, ходили по палате, по коридору? — встревожился врач, назначил анализы. А еще через три дня пришлось делать повторное вскрытие, где выяснилось, что при первой операции врач и хирургическая сестра не убрали ножницы, забыли их в животе у Прохора, они и дали рецидив. Вместо недели человек пролежал в больнице целый месяц. Хорошо, что операцию ему сделали в своей сахалинской больнице и капитан сейнера, постоянно осведомляясь о здоровье рыбака, просил медиков передать человеку, чтоб он не волновался, ведь лов они ведут в своем квадрате и найти их будет несложно. Но врачи забывали передать Прошке столь необходимые для него сведения. И человек терялся в догадках, почему его бросили и забыли? Может, что-то случилось с судном, и его не хотят расстраивать?

Как назло врачи запретили человеку вставать и словно на привязи держали в постели, пугали нежелательными последствиями.

Прошка от них устал больше, чем от болезни. И однажды ночью, не выдержав, сбежал из больницы, пришел в диспетчерскую с одним вопросом:

— Где мое судно?

— Тебе каждый день говорили! Или у медиков мозги заклинило? Трудно им было передать? — удивились диспетчеры неподдельно.

— Завтра в шесть к ним буксир пойдет и тебя прихватит попутно. Продукты повезут, какие заказали. Тебе в общагу идти нет смысла. Смотри, уже два часа ночи. Пока доберешься, час потеряешь, да на обратный путь уйдет не меньше. Лучше иди на склады, там тебе сыщут место. У нас не отдохнешь, вечный шум, крики, сам знаешь. А там сыщут теплый, тихий угол, где сторожа спят. Потесни какую-нибудь бабеху! — смеялись недвусмысленно. Прохор не обратил внимания на эти намеки. Но совета послушался.

— Эй, Прошка! Чего тебя черти носят среди ночи? — окликнула охранница склада.

— Ищу, где отдохнуть смогу до шести утра!

— Рули ко мне! Я как раз обогреватель включила. Не примерзнешь к топчану!

— А он меня выдержит?

— Ой, уморил! Да мой топчан и обоих выдержит не охнув! — рассмеялась баба, открыв перед Прохором двери склада. Пропустив мужика впереди себя, закрыла двери на крючок и, указав Прошке на топчан, спросила:

— Небось, жрать хочешь?

Когда узнала, что мужик сбежал из больницы, понятливо усмехнулась, достала свою сумку, вытащила из нее пельмени в миске, картошку, жареную колбасу и хлеб, чай в термосе.

— Вот это все лопай!

— Спасибо, Зина!

— Выпить хочешь? Давай обмоем твое выздоровление! — предложила охранница простодушно. И достала бутылку вина:

— Я иногда для сугреву беру с собой, чтоб к топчану не примерзнуть насмерть. Знаешь, как холодно бывает ночами, просто жуть. Спина и ноги вконец дубеют.

— Ты замужем?

— Ну да! Да только спину, едино, согреть некому! Мужик тоже в охране «пашет», чужих баб греет. Не до меня ему. Вот хотели мы с ним дитенка заиметь. Я уж и забеременела.

— От кого? — перебил Прохор.

— Знамо дело, от свово мужика! Детей от полюбовников только дуры рожают. Короче, срок уже к половине припер. Пузо на нос полезло, когда на учет решилась встать. Так что ты думаешь, глянула меня врачиха и запретила рожать, сказала, что старая я для родов, степень риска высокая. И велела мне аборт сделать. Иначе, как она сказала, всю ответственность с себя снимает. Наполохала мужика. Мол, обоих потерять можешь. Либо останешься сам с грудным дитем на руках, и что с ним будешь делать? Так вот и вынудили аборт сделать. А как дитенка хотела! Чтоб их черти покусали, тех врачей!

— А сколько лет тебе? — полюбопытствовал Прошка, глянув на Зинку.

— Тридцать пять, — ответила робко.

— Эх, ты! В таком возрасте только рожать! А ты испугалась, врачей послушалась. Послала б их в задницу! Так нет, ребенка сгубила! Глупая ты, Зинка! Теперь бы мамкой была! Ну, иди ко мне, моя робкая, — притянул бабу к себе, обнял уверенно, поцеловал тугую щеку. И будто сотни раз так озорничал, уронил Зинку на топчан, та не противилась.

Спохватился Прошка, когда услышал по мегафону голос диспетчера, что буксирный катер с запасом продовольствия уходит от причала в район промыслового лова.

— Черт меня побери! Опоздал! — спохватился мужик и побежал к причалу. Он едва успел заскочить, как катер отдал швартовы и вышел в море.

— Прошка! Не иначе как с бабой был! Припутали и тебя! Что поделаешь? Там на берегу почти все рыбацкие вдовы. Им уже некого ни встречать, ни провожать. Горькая их судьба. Иногда наведается какой-нибудь шелапуга из приезжих, у своих совести не хватает, проведет ночь с вдовой и брешет о ней всякую непотребность. Обидно бывает слушать. Вот так и вламывали иным за треп. Чтоб там, в постели, честь мужичью не забывали. Коль переночевал, молчи, козел! — говорил капитан буксира.

— Да кто из нас без греха? За восемь месяцев в море так озвереешь, что овца топ-моделью покажется. Разве не так? — поддержал Прошка.

— Вон в прошлом году рыбачили у Курил, возле Шикотана. На том острове хороший рыбокомбинат. Понятное дело, там рыбообработчиц полно. Все молодые! Ну мужики не терялись. Какую под лодку, других в лопухи, иных на катер затаскивали, скучно не было никому. Все живые люди. Но никто никого не позорил. Вот только один появился под самый конец путины, сраный моралист. Начал на мозги капать, морали читать мужикам, мол, как не стыдно женатым людям таскаться с чужими бабами? Ну, а когда он сам застрял у бабенки, его ждать не стали и ушли в море на лов. Тот козел три дня на берегу караулил попутное судно, чтоб на свое подбросили. Но не повезло. И кэп списал за прогулы, не разрешил вернуться на борт, а в порту объяснил причину. Поверишь, он два месяца бичевал, был без работы, но никто его не взял. Уж куда он делся потом, не знаю, но ни на одном судне не видел.

— А кому такой он нужен? — отозвался Прошка, так и не признавшийся, где скоротал время до отхода буксира.

Зина ему не запомнилась. Она оказалась слишком послушной и безотказной. Будто специально ждала Прохора и не медлила ни минуты. На прощанье чмокнула мужика, сказав вполголоса уже в дверях:

— Заскакивай, не забывай меня…

Прошка выскочил из склада без оглядки. Какая там Зина, если с минуты на минуту может уйти катер? Мужик уже забыл о бабе. И лишь на буксире вспомнил, что в общем неплохо провел время на складе.

— Сколько времени прошло со дня гибели семьи? Зинка стала первой бабой после жены. И с нею Прохор не опозорился, решив при случае навестить женщину. Она, в отличие от многих, ничего не потребовала взамен, не обозвала, не гнала, не клялась в любви. И не потребовала, а неуверенно попросила не забывать ее.

— Ладно, Зинуля, мы еще увидимся, если повезет, — пообещал Прошка бабе молча. А вскоре он уже взобрался по трапу на свой сейнер, где его давно ждали рыбаки.

— Прошка! Тебя тут радиограммы заждались! Сразу две!

— Читай! — попросил Прохор.

— Спешу порадовать! Провели в твой дом газ и воду! Теперь в Сосновке будешь жить как в городе. Береги себя. Мы тебя помним! Никита.

— А вторую!

— Э-э, нет! Сначала станцуй! — потребовал радист.

Прошка уважил требование и услышал:

— Почему молчишь? Когда приедешь? Жду, люблю! Юлька!

— Ждет! — улыбался человек.

— Домой торопит! Соскучилась!

— Ты ей позвони, что на Новый год привезет тебя Дед Мороз в мешке вместо подарка, если у него пупок не развяжется от такого сюрприза. Интересно глянуть на бабу, что с нею будет, когда тебя увидит? — хохотали рыбаки вокруг.

— Прошка! А что там за Никита? Не вскружит ли он башку твоей Юльке?

— Не получится! У него полно детей и жена ревнивая, никуда от себя не отпускает. А и живут в деревне, а Юлька в городе. Они и не видятся, — отмахнулся Прохор.

— А мы думали, что он при Юльке в сторожах!

— Если баба крученая, хоть полк поставь охранять ее, она, зараза, со всем полком изменит, каждого соблазнит. Бабу никакой цепью не удержать, — ехидно заметил дизелист.

— Смотря какую! Вон мою ни по какой погоде из квартиры не выманишь. Все у нее дела, работа, заботы! Другие, едва мужик вернулся с рыбалки, тянут его в ресторан, в театр, к друзьям. Я свою к ее матери вытащить не могу!

— А она работает?

— Конечно!

— Где?

— Буфетчицей в школе. С работы возвращается, ноги почти руками переставляет. Видеть никого не хочет.

— Моя бухгалтером в банке! Как с моря прихожу, в кино тащит, чтоб отвлечься от компьютеров и цифр. Иду! Куда деваться? Весь сеанс сплю! Возвращаюсь с больными боками.

— С чего бы так?

— Чего-чего? Баба локтем всю печенку достанет. Говорит, будто храплю, как медведь, на весь зал, даже голоса актеров заглушаю, — жаловался боцман.

— Тебя хоть в кино ведут, а меня враз по магазинам, на базар, вместо тягловой силы. Только сверну к пивному ларьку промочить горло, жена с дочкой тут как тут. За шкирку оттаскивают, минералкой поят. Она, дескать, полезная, не то что пиво! Во, глумные, иль сам не знаю, где вред, где польза? Пока домой вернемся, вся душа изноется. Поверите, от макушки до колен сумками обвешен, только что член не загрузили. Ни одно такси столько не увезет. Мне все прохожие сочувствуют. Однажды вот так вышли с базара, навстречу мужик с пацаненком, остановился, показал на меня мальчишке и говорит:

— Смотри! Никогда не женись, а то и тебя вот так запрягут бабы!

— У того мальчонки от страха глаза по тарелке, челюсть на коленках, так испугался. А мои кикиморы знай свое:

— Вася! Чего остановился? Пошел, родимый, живее! До дома всего три квартала. Догоняй нас! — Мы еще в продовольственный зайдем! Когда домой пришли, я уже и пива не хотел. Так что каждого свое возвращенье ждет. Я ничего хорошего не ожидаю. И в море отдыхаю от своих. Как ни тяжело на рыбалке, а все же легче, чем на баб «пахать». Они, подлые, из любого мужика ишака сообразят, — жаловался один из рыбаков, которого все время звали домой жена и дочь, но человек не спешил возвращаться на берег.

— Заездили, мартышки! В прошлый раз одних бананов купили десять килограммов. И что думаете? За два дня съели! Меня пытались ими напихать да не обломилось. Я такую жратву не признаю. И пересел на мясо. А мои на бананах фигуры берегли.

— Ладно, тебя по базарам и магазинам таскают! Меня теща с женой в камерный театр поволокли, симфонический оркестр послушать. Ну как же! Я без него не проживу. Понятное дело, дремать стал и упал меж рядов, не удержался в кресле. Так теща, во медуза сушеная, аж рыдала, что я помешал ей Листа послушать! Шопена бы ей, похоронный марш на всю оставшуюся жизнь! Нет бы дали отдохнуть, даже пожрать не успел. Знаешь, как обидно стало, — ругал своих лоцман.

— Да послал бы ты их! — не выдержал радист.

— А ты своих посылал? Да еще вечером, когда впереди ночь? Попробуй, разверни бабу к себе лицом? На всю ночь спиной отвернется. Одну задницу неделю станешь нюхать!

— Ну уж хрен им в зубы! Попробовала бы моя макака спину показать, я бы тут же смылся б от нее на всю ночь. В городе бабы не в дефиците! Не хватало еще законную уговаривать! Смазал ей по «грибам», сама развернется!

— Ну ты крутой, Степка! Держать бабу под кулаком в постели, это уж слишком! — качал головою Прошка.

— Я тоже свою на коротком поводке держу. Чуть что, цыкну, мигом замолкает, — похвалился кок Жора.

— То-то с синяками на судно приходишь. Это кто тебя разукрашивает? Уж не сосед ли, дверью по нечаянности задевает? — вспомнил старпом улыбчиво.

— Мои соседи сплошь старики пенсионеры. Не только приревновать, подумать не на кого. Сплошь ветераны Первой мировой. Они теперь к бабкам в гости на чай приходят только с леденцами. А синяк получил, когда картину на стену вешал. Не закрепил, она и саданула…

— Надо ж как прицельно, прямо в глаз. И следы от ногтей оставила на половине рожи, расписалась. С характером картина! Ты ее на ночь подальше от себя вешай. А то ненароком до более серьезного доберется, — смеялись рыбаки. Кок, покраснев до макушки, поспешил уйти к себе на камбуз, понимая, что от внимания рыбаков никуда не деться на судне. Они все видят и помнят.

— Я со своей касаткой пять лет воевал. Она мне не только на рюмку, на бокал пива зажиливала. Потому, когда дорывался, надирался так, что домой возвращался только «на бровях». Ну моя враз за каталку и утюг. Короче, вооружалась до зубов. И тут уж без разбору, кто кого чем раньше достанет. Всякое было. Уже и вовсе хотел от нее слинять. Да вовремя увидел пузо, понял что беременная. Когда спросил, мое ли то дите, она разревелась и ответила:

— Да разве чужого стала бы носить под сердцем? Хоть и дурак, но люблю! Может, дитя тебя образумит. Я и онемел! Ничего хорошего от меня не видела, а решилась и родила Егорку. Так вот и поладили мы с ней. Про все договорились. Тихо живем, даже не спорим. В холодильнике водка и пиво стоят всегда. А вот желания к ним не стало.

— А мне наплевать на ваши симфонии со всякими там Чайковскими и Шубертами. Я их нутром не терплю. Как только слышу эту хренатень, у меня в требухе несварение получается, не могу понять своим славянским умом ту занудливость и мрак, какой называют классикой. Ерундель все это! И тащиться на такой концерт меня и под пулеметом никто не заставит, а тем более теща! Я б ей, жабьему выкидышу, устроил бы такой концерт, что она на свое мурло до гроба не смотрела! А что касается бабы, что всю ночь спит, отворотившись от мужика, ну я бы ей устроил облом, да такой, что она всю жизнь до гроба вперед жопою ходила! Ишь, гнида! Зачем в постель к мужику влезла? Иль мозги посеяла? Уронила их в задницу? Я быстро вставил бы их на место! Трахнул бы башкой об угол пару раз. И все на том! Мигом вспомнила, как мужика в постели принимать надо! А то вконец избаловали бабье. На руках их носят! Они и сбесились с жиру! Мужик с рыбалки вернулся, а баба его по магазинам и базарам гоняет. Не нарвалась на меня, стерва! Я б ей все зубы вышиб бы ударом правой, — вскипел старший механик сейнера. Его единственного изо всех семейных никогда не встречали на берегу. И когда стармеха спросили, почему так, ответил резко:

— Я запретил! Терпеть не могу соплей! Ненавижу показуху ни в чем! Встречает с объятьями, провожает со слезами, судно не успело скрыться из виду, она уже с другим, с хахалем! Вот тебе цена их клятв! Ни одной нельзя верить. И своей, хоть больше двадцати лет прожили, ни в единое слово не поверю. Бабы — само коварство.

— А матери? Ведь они тоже женщины и жены! — глянул на стармеха капитан. Тот мигом осекся. Пробубнил, что нельзя пугать святое с грешным и постарался поскорее скрыться с глаз Михайловича.

Все знали: стармех побаивался капитана и никогда с ним не спорил. Еще бы! Они уже много лет жили в одном доме, на одной лестничной площадке и были самыми близкими соседями, знавшими друг о друге все вплоть до мелочей.

Капитан хорошо помнил привычки и характер старшего механика, а потому не обращал внимания на вспышки и срывы. Понимал и хорошо усвоил человек давнее, что ругают рыбаки своих домашних лишь когда вконец испорчено настроение и команда подолгу сидит в пролове, или затягивается ремонт судна. Люди невольно начинали срываться из-за неудач, и тогда им казалось, что невезенье всю жизнь преследует их во всем. И не только обстоятельства, а и близкие, казалось, постоянно обижали каждого. Так было не только в команде Михалыча. С другими случалось не легче. Неудачи в море переносятся труднее, чем на берегу. Может, потому, что не поделиться, не получить помощь или разрядку негде, люди, дорвавшись до берега, срываются на выпивку и женщин. Но, не все. Большинство рыбаков, вернувшись домой, к своим семьям, подолгу не выходят из дома, отсыпаются, отъедаются, отводят душу с детьми, с родителями. И только через месяц приходят в порт глянуть на судно, проверить, как идет ремонт.

Рыбаки, проработавшие в море больше пяти лет, не засиживаются на берегу. Дома их ничем не удержать. Даже короткий вынужденный отдых выматывает больше чем непосильная для других работа в море, где в коротких снах видят своих детей, семьи, а на берегу — море. Ведь вот даже пенсионеры рыбаки не засиживаются дома. Идут на берег и сидят подолгу, всматриваются в далекий горизонт, туда, куда ушла молодость. Ее не вернуть, но жива память. Она, как якорь, держит людей в жизни.

Вот и Михалычу скоро на пенсию. Двадцать восемь лет проработал капитаном на своем сейнере. Тогда судно имело светлое девичье имя «Олеся». И судьба его была счастливой. А потом пошла мода на космонавтов. Велели «Олесю» переименовать в «Валентину Терешкову». Может, и неплохая женщина, но здесь ее имя осталось чужим и не повезло с ним с самого начала. То лесовоз задел, и получил сейнер пробоину в борту. Тонуть стал среди ночи, еле успели оттащить на ремонт. То выбросило судно на берег в дикий шторм. За три года восемь раз ремонтировали сейнер на берегу, кляня невезуху, прицепившуюся к судну хвостом вместе с новым именем.

Сколько раз хотел экипаж вернуть сейнеру прежнее имя. Но не разрешили наверху. Так и осталось судно с модным именем и в числе неудачников. Ситуация выровнялась лишь на седьмом году, когда обновленный экипаж сделал за путину два годовых плана.

Михалыча вместе с командой тогда поздравляли на всех собраниях. Рыбаки не обращали внимания на похвалы, знали, все зависит от моря, удачи, конъюнктуры.

— Еще полтора месяца работы, и надо ставить сейнер на ремонт в сухой ДОК. Всю зиму провозятся с ним люди. Сами рыбаки, устав от отдыха, придут помогать поскорее справиться с ремонтом. Не будет только меня, — вздыхает капитан:

— Этот год последний! Пора и честь знать. Ничего вечного нет. Кто-то другой станет к штурвалу и будет капитаном! — думает человек.

Еще месяц или полтора половим, а там и Новый год! Станем на прикол, на отдых. Люди совсем вымотались. Им нужно прийти в себя, пока вконец не озверели. Неудачи в море ломают людей куда как сильнее береговых неприятностей.

Михалыч с улыбкой вспоминает своего старшего механика, какой всегда и всюду нещадно ругает женщин, но в своей семье нет человека более покладистого и доброго. Он, возвращаясь с моря, все заботы по дому берет на себя. Сам убирает и готовит, ходит в магазины и забирает детей из школы, помогает им делать уроки, а потом встречает жену с работы. А перед сном водит ее погулять по морскому берегу, заставляя дышать свежим воздухом. Ни драк, ни ссор в этой семье никогда не было. Не ладил стармех только с братом своей жены. Тот был алкашом, и в каждый его приход дверь резко распахивалась, и назойливый родственник вылетал вперед спиной на лестничную площадку с криками и бранью. Потом он целый год не появлялся. Вот так и у кока Жоры. Жену себе он привез с Украины. Ей палец в рот не клади, вместе с головой откусит и не подавится. Сколько лет живут, а мира меж ними нет. Жена не научилась уступать мужу ни в чем. Скажи он ей слово, в ответ сотню услышит, да каких! Мужик уже плюнет! Так баба задерет юбку и, похлопав себя по заднице, скажет задиристо:

— Вот тебе!

Ну кто такое стерпит? Конечно, хлестал свою благоверную не щадя. По заднице и по морде. Та орала на весь дом. А стоит соседям постучать в дверь, высовывалась и спрашивала:

— Вас кто звал? Пошли вон отсюда, придурки!

Она никогда не ругала Жорку при чужих. Не жаловалась на него родне. Но стоило человеку повысить голос, баба тут же хваталась за каталку и кочергу, за утюг и сковородки, и уж тогда ищи мужик пятый угол. Жена дралась без промахов. Она везде была такою. На родительском собрании в школе ругалась до хрипоты со всеми учителями, в магазинах орала так, что продавцы удивлялись ее луженой глотке. Она всегда и везде умела постоять за себя и свою семью.

Только жены дизелистов, все как одна были тихими и покладистыми. Они работали на рыбокомбинате в икорном цехе, никогда не ссорились между собой, и дома у них все обходилось тихо, хотя мужики их были не без характеров. Поначалу скандалили, выгоняли жен среди ночи за то, что к ужину на столе не оказалось бутылки. Обидно было, что в своей семье не уважают. Но через пару дней возвращали баб домой, иные даже прощенья просили у жен. И снова в рыбацких семьях восстанавливались мир и покой.

— Юрик! У тебя теща умерла! — сообщает радист рыбаку. Того со всех сторон мужики поздравляют, радуются за человека. У того от счастья руки дрожат. Пришел отпроситься:

— Отпусти, Михалыч, домой! Пока своими глазами не увижу, не поверю…

Трижды за семь лет теща ставила семью на грань развода. Даже двое детей не остановили. Что нужно было старой? Ведь развела старшего сына с невесткой, тот вконец спился. Ей этого было мало. Сама с мужем прожила три года. Тот среди ночи сбежал от нее на судно, а через год, женившись на другой, живет с нею и поныне. Троих сыновей родили и вырастили. Самому скоро на пенсию. О первой жене не любил вспоминать. Даже случайно встретившись с нею на городской улице, никогда не здоровался и не разговаривал. Своего зятя — рыбака позорила на каждом шагу. Сколько скандалов вспыхивало из-за нее в семье— ни счесть. И наконец-то ее не стало. Можно понять, как обрадуется рыбак долгожданному покою в семье.

— И чего ей не хватало? Ведь не работала, не нянчила внуков. Они выросли в детском саду. Бабку не любили, та не знала сказок, зато сплетен, слухов приносила полные карманы. Не любили бабку в семье, хотя своя, родная, а ни радости, ни тепла не видел от нее никто.

— А ведь целая жизнь прошла мимо, — отвернулся человек к иллюминатору. Там море… Оно то синее, или серое, тихое иль бурное, всегда остается непостижимой загадкой и магнитом, какой притянув человека, никогда не выпустит его из плена, пока не возьмет от него молодость и силы.

— Держись подальше от моря, — просят матери подрастающих сыновей. И добавляют горько:

— Отец там утонул. Побереги себя…

Мальчишек это предостережение не останавливает. Они уходят в море, зачастую не успев повзрослеть.

Вот и снова бороздит сейнер район лова. Рыбаки ждут улов. Вот-вот поднимет лебедка трал. Каким он будет?

Когда-то, много лет назад, поднялся на борт судна Прохор. Нет, он не мечтал о море, не готовился в рыбаки. Но так сложилось, что береговые заработки стали смешными. На них семью не прокормить, да и какая семья, о тех грошах вслух не скажешь, совестно. Нормальному человеку на такую получку неделю не прокормиться. Вот и пришлось идти в море. Прохор не знал, получится ли из него рыбак. Многие его друзья пошли на суда. А вот осталось их на море совсем немного. Одни погибли, другие не одолели морскую болезнь, были и те, кто не выдержали тяжелую рыбацкую работу и вернулись на берег довольствоваться крохами.

Прошке тоже пришлось нелегко. К нему присматривались капитан и рыбаки, случалось, посмеивались над интеллигентской неумелостью, над воспитанием человека, какой не умел говорить грубо, одернуть и поставить на место обидчика. Пользуясь неопытностью, его посылали чистить до блеска якорь или красить его. Но… Человек вскоре все усвоил, понял и не поддавался на уловки рыбаков, не позволял боцману орать на себя. Встретив того в узком коридоре между каютами, вдавил в перегородку и сказал совсем невежливо:

— Слушай, ты! Еще раз разинешь на меня свою пасть, я ее до самой задницы порву! Тебе все обезьяны станут завидовать. Усек? И запомни, я повторять не буду.

Боцман глянул на внушительные размеры рыбака и поверил в сказанное. С того дня он не орал на человека, говорил с ним нормальным голосом, но об угрозе все же сказал капитану, на всякий случай. Тот отмахнулся, не поверив в серьезность. Прохор был слишком спокойным и терпеливым. Довести его до срыва могло лишь что-то особое.

Прохор даже на лову одевался не в пример другим аккуратно. У него никогда пуговки не мотались на одной нитке. Роба всегда была просушена, ловко сидела на человеке, облегала по фигуре. Из сапог не торчали портянки, мужик надевал носки, всегда имел при себе носовой платок и никогда не сморкался на палубу. Он умывался и причесывался, хотя на судне не водилось ни одной женщины. Не забывал чистить зубы. И предельно аккуратно заправлял свою койку. Он ел и работал рядом с Федором, какого кроме Прошки никто не терпел. Ел он громко чавкая, и Прохор не выдержав смерил мужика недобрым взглядом, он был красноречивее мата. Федор смутился, покраснел и показал на протезы во рту, сказав тихо, словно извиняясь:

— Свои в Чечне потерял. Вступился за сослуживца. Раньше нормально ел. Теперь вот никак не привыкну. Зато Колька жив. Что там зубы! У человека уже два сына! Потерпи, братан, всякий из нас в этой жизни чем-то платится. И я не из куража, не в драке свои потерял…

Прошка слегка кивнул головой, мол, понял. После того садился рядом с Федей, ел молча, и на сортировке без слов и просьб помогал мужику, увидел, что у того рука прострелена навылет.

Федор всегда работал до последнего. Не разгибаясь и не сачкуя. Перерывы и перекуры забывал. Включался, как машина, и работал до полного изнеможения, пока переставали слушаться руки и ноги. Случалось, он падал лицом в кучу рыбы. И тогда его относили на носовую сейнера, давали возможность отдохнуть, подышать воздухом, а через полчаса Федька вставал и снова шел сортировать рыбу или мыл палубу вместе со всеми.

Прохор, так уж получилось, вскоре стал жить в одной каюте с Федором, приучил человека к своему порядку. Здесь никогда не моталась одежда на спинках стульев. Ничего лишнего на столе и тумбочках. Нигде ни пыли, ни грязи, всегда чистые полотенца у умывальника. Такому порядку в каюте завидовали многие.

Они мало общались. Лишь во время штормов, когда сейнер ложился в дрейф или стоял в какой-нибудь бухте, пережидая непогодь. А она по осени затягивалась надолго. Вот так и в этот раз, всего неделю порыбачили, а голос диспетчера предупредил:

— Алексей Михайлович! Вы меня слышите с «Терешковой»?

— Слышу! — отозвался капитан и спросил:

— Чем порадуешь?

— Шторм ожидается! В вашем квадрате до десяти баллов. Уходите в укрытие! У вас в запасе очень мало времени!

— Примерно сколько?

— Часа два! До ближайшей бухты, если не промедлите, успеете дойти! Поторопитесь…

Шторм и впрямь разыгрался не на шутку. Сейнер вошел в бухту уже на гребнях громадных волн, втолкнув судно в бухту, волны бесились на входе в нее. Ведь вот еще один экипаж укрылся от непогоды и спрятался в тишине бухты. Здесь его волнам не достать.

Рыбаки сейнера переводят дух. Ведь шли по неспокойному морю, успеют ли другие уйти от шторма, найти укрытие в лагуне иль бухте. Теперь все зависит от степени везения. Но вот лица рыбаков просветлели. Еще один сейнер успел войти в бухту. Вот и еще два судна одно за другим скрылись, ушли от шторма. Не прошло и минуты, как по рации донеслось:

— «Терешкова»! Я «Беринг»! Михалыч! Как ты там кашляешь? Ждем тебя! Слышишь? У меня настоящий бразильский кофе! Давай ко мне — лети, дружище! Сто лет не виделись!

Капитаны встретились, как родные братья! Сколько времени прошло со дня их последней встречи, совсем поседели головы, лица покрыты сетью горестных морщин. И только глаза остались прежними, в них, как много лет назад, светятся озорные мальчишечьи огоньки. Они такие же, как прежде: веселые, задорные.

— Ну, молодец Михалыч! В хорошей форме! Нельзя нам стареть, мужики! Чуть поддался годам, и концы в воду! Бросай якорь на берегу! А что мы там делать будем? Нет! Я еще лет пять порыбачу! Не могу представить себя пенсионером, в домашней пижаме, в тапочках, с газетой на диване…

— И с соседкой под боком? — вставил Михалыч.

— А вот насчет соседки дельная подсказка. Я, как назло, ни с одной не знаком. А пора бы и присмотреться, — рассмеялись мужчины дружно.

— Я раньше всех вас решил списаться на берег. На Новый год, уже нынче, ухожу с моря, — сказал Михалыч глухо, будто все еще споря с самим собой.

— С чего бы так-то?

— Шутишь? Ты и вдруг на берег? Что-то дома случилось? Иль здоровье дало осечку?

— Дома порядок, грех жаловаться. Здоровье как у всех в моем возрасте. Держу себя в руках.

— А чего с моря решил смыться?

— Чую, что время пришло. Пора! Нельзя обрастать ракушками, чтоб потом мне мертвому вслед не плевали, мол, досиделся, пока не развалился в куски. Все надо делать вовремя. Пусть хоть кто-то на судне вспомнит добрым словом, что вовремя уступил дорогу. Это тоже надо уметь.

— Ну ты закрутил, Михалыч! Целую философию подвел под свою фантазию. А я с ней все равно не согласен! Ты сначала спроси своих рыбаков, согласятся ли они отпустить тебя? А уж потом думай, уходить или остаться!

— Да! Прислушайся к своим мужикам! Они не стемнят. Ни к чему им такое. Вдруг обидишь их своим решением?

— Только обрадую! Я не просто вижу, но и чувствую каждого как самого себя. И не хочу кривить душой. Пришло мое время. Это надо признать и согласиться. Зачем мне спрашивать совета у экипажа. Все годы они со мной советовались, а вы предлагаете мне поставить все с ног наголову. Это до чего нужно опуститься! Нет, мужики, такое не для меня. Я уже решил окончательно.

— Ну, ты, Михалыч, удивил! Всегда был оригиналом, но это высший пилотаж! Скажи, а может, твои рыбаки вынудили тебя принять такое решение? — спросил капитан сейнера «Беринг» Леонид Леднев.

— Они ни при чем. И вряд ли догадываются о моем уходе. Я сам так решил.

— Торопишься. Пройдет месяц, другой, тебя потянет в море. Так бывает всегда. Начнется хандра, станет сдавать здоровье: сердце и нервы начнут подводить. А вернуться не сможешь, у штурвала будет другой кэп. Подумай хорошенько, не спеши с уходом, — отговаривал Михалыча.

Тем временем рыбаки судов тоже не теряли времени зря. Выглянув в иллюминаторы, приметили огни в домах поселка, раскинувшегося на берегу бухты, и решили сойти на берег. Глянув на море, все поняли, что шторм продлится не одну ночь, и люди захотели провести ненастное время по-человечески.

Рыбаки сейнеров обрадовались как дети, увидев неподалеку от берега ресторан с теплым названием «Гавань». Люди, не сговариваясь, свернули к нему, и в зале сразу стало шумно и тесно. Вскоре вокруг рыбаков запорхали официантки, из кухни пошли запахи жареного мяса и лука. Откуда-то взялись музыканты, следом за ними в дверях появились местные девицы. Накрашенные и одетые наспех, бабенки оглядели мужиков и уверенно подошли к бармену. Заказали для храбрости вина, пили мелкими, неспешными глотками, нахально, в упор, разглядывая мужиков, подыскивая среди них место, где лучше присесть, начать охоту за хахалем на ночь. Желающих было хоть отбавляй. Девок быстро расхватали. Иных, облапив, посадили на колени, другие танцевали на маленьком пятачке, третьи наспех знакомились, глотая вино и водку на брудершафт. В дверь входили новые бабенки. Они не успевали оглядеться, как оказывались за чьими-то столиками. Официанты, едва успевая, бегом носились, обслуживали гостей. Рыбаки общались. Когда увидятся в следующий раз, а и доведется ли…

Вон там за столиком четверо мужиков уже выясняют отношения меж собой. Баба одна. Кто с нею уйдет на ночь? Давно ли называли друг друга братьями, а теперь сверкает в глазах пьяная злоба. Никто не хочет уступить ночную развлекашку. Вот и получил по башке бутылкой самый нахальный, какой решил увести бабу у всех из-под носа. Его притормозили живо. И не только этого. Но за избитых вступились друзья. Началась потасовка. Кто не успел набраться до визга, выхватили баб и девок из-за столиков, уволокли из ресторана. Одни набились в гости на всю ночь, другие, прижав бабу к стене ненадолго, вскоре отпускали ее, забыв, как она выглядела, не запомнив имя, не спросив возраст. Кому нужны эти излишества, условности. Никто из рыбаков не был уверен, что когда-нибудь снова окажется в этой бухте. Да и узнает ли мимолетную подружку, заменившую на штормовую ночь жену.

Оркестранты старались изо всех сил, заглушали крики, брань, смех и песни. Рыбаки веселились шумно. Кто-то уже посадил на колени официантку, сдирал с нее кофтенку, та вырвалась, отвешивала пощечины, на какие никто не обращал внимания и не обижался.

А на столике в углу пляшет молодая бабенка. Умело переступая тарелки, бутылки, фужеры и бокалы изображает стриптиз. Подергивая в такт музыке грудью и ягодицами, обнажается на глазах у всех. Бармен грозит ей кулаком из-за стойки. Но баба не обращает на него внимания, вошла в азарт, купается в восторгах, сальных шутках, ухмылках рыбаков. Она знает: жизнь коротка, каждый день дорог. Упусти его, что вспомнишь в старости, живя в этом убогом поселке? Вот и веселится, показывает все что есть. Через десяток лет не только людям, самой на себя в зеркало не глянуть.

Прошка сидит за одним столиком с Федькой и двумя рыбаками с «Беринга». Они успели хорошо поесть и выпить, когда к ним подсела бабенка. Оглядела всех томно и спросила:

— Ну что? Будем знакомиться или пойдем ко мне, не теряя времени?

Мужики с «Беринга» тут же подхватили ее под руки, вдвоем увязались за бабой.

— А ты чего не заклеил ее?

— Не в моем вкусе. Я таких не снимаю, — отозвался Прошка и спросил:

— Ты-то чего ее упустил?

— Я с бабьем слабак. Контузия сказалась.

— А меня дома ждут. Рисковать не хочу. На Новый год думаю сорваться к своей. Уж там отведу душу, — хохотнул коротко.

— Я тоже был борзой на баб. Все мне их не хватало. Вот так вечером зашли в гости к другу, в Чечне это было. Он в милиции работал. Только сели за стол и на тебе — прямое попадание. Дом в щепки, хозяева в куски. И нас троих не пощадило. Меня еле откачали. Но контузия и теперь дает о себе знать. Знаешь, чего в гости поперся? Девчонка мне понравилась. Уж очень красивой была, как утренняя роза. Если б не война, может, женою стала б. Но не повезло. Веришь, на ее могиле впервые в жизни плакал, — сознался Федя.

— А разве у тебя нет семьи? — спросил Прохор.

— Как так? Конечно, есть! Но ту, свою любовь, забыть никак не могу. Хотя уже сколько лет прошло.

— Она стала твоею женщиной?

— Я пришел просить ее руки у родителей. Она, конечно, была согласна. Но ничего не успел сказать. Не стало моей невесты, не у кого было просить согласия…

— Жалеешь до сих пор?

— Случается, что греха таить! В семье не без разборок. Особо когда жена начинает вслух сетовать, что за меня вышла замуж, тут терпенье теряю. Выбрасываю за дверь на несколько дней. Чтоб мозги остыли. Уж кому жалеть, так это мне! Напиваюсь до обмороков. Но не помогает. Не глушит память. Будто моя невеста сердце с собой забрала и не отпускает. А как жить без него? Жену так и не смог полюбить. Только сын держит в жизни.

— Сколько лет прошло?

— Скоро десять…

— Мне с семьей не повезло. С первой… Может, сумею склеить вторую, лишь бы дождалась она меня.

— Теперь таких мало. Глянь, какие шалавы вокруг! Не все холостячки. Есть окольцованные. На пальцы, не на душу. Что они своим мужикам скажут, когда те вернутся с моря? — прищурился Федор и указал в сторону.

Там, содрав со стола голую бабу и прижав к стене коленом, хлестал ее по морде плечистый, рослый мужик, приговаривая:

— Получай, сучка за свое! Детей малых бросила, совсем одних! Всего два дня как ушел с судном, а ты уже хвост подняла, стерва!

Никто из рыбаков не вступился за бабу. Мужчины отвернулись от семейной разборки. Каждый знал: мордобой не поможет. Лишь отдали человеку одежду бабы, разбросанную в азарте стриптиза. И только бармен довольно ухмылялся. Успел его брат своими глазами увидеть проделки жены. А ведь сколько раз говорил ему, тот не верил.

Прохор пил пиво, когда к нему на колени плюхнулась сдобная, толстозадая бабенка и попросила:

— Дай смочить горло!

Прошка придвинул ей бокал пива. Баба выпила торопливо. Удивленно глянула на мужика.

— Еще хочешь?

— Ага!

— Пей!

Баба пила захлебываясь, спешила, словно боялась, что кто-то отнимет бокал.

— Не торопись, возьми рыбы кусок, закуси! Чего надрываешься?

— А ты разве не пойдешь со мной? — спросила баба?

— Куда?

— На веселуху, знамо дело! — обняла за шею.

— Скольких ты уже полюбила?

— Ну, даешь, дядя! Иль показатель счетчика записываешь? Ты что? Из налоговой инспекции сюда возник и косишь под рыбака?

— Не заходись! Я такой, как все! Но если те трое, с какими была, тебя не порадовали, мне и вовсе с тобой делать нечего!

— Вот крутой отморозок! Пивом напоил, а сдачу натурой не взял! Совсем старый козел! — соскочила с Прошкиных колен и позвала за собою Федора:

— Пошли, что ли! Чего расселся? — но человек отвернулся, сделал вид, что не услышал. Баба, покрутив пальцем у виска, поспешила за другой столик, где ей громко обрадовались.

— Заразы боюсь, — признался Прошка тихо.

— Я тоже не хочу намотать на руль. В прошлом месяце наших двое влипли. Слышал иль нет, гонорею зацепили. Михалыч обоих с судна списал. Они и теперь лечатся в больнице. Скоро не получилось. Я таких приключений боюсь, — признался Федор и усмехнулся вслед бойкой бабе, уже зацепившей рыбака с «Беринга».

Рыбаки с сейнера «Капитан Светлов» не обращали внимания на женщин. Они жадно ели, пили пиво под семгу, вполголоса обсуждали что-то свое, изредка заказывали музыкантам какую-нибудь из рыбацких песен, слушали их молча, уставясь в одну точку. Отдыхали.

Давно помирились подравшиеся рыбаки. Вовремя поняли, что морскую дружбу нельзя разменивать на случайных баб. Их всем хватит, было бы желание. Вон одна рыжая, худощавая, вся накрашенная, на шее кожа морщинистым чулком сползла, ей не меньше полусотни лет, а туда же, подсела к рыбацкому столику и подвывает тележным голосом песню. Глаза, как два шила, зубы крысиные, такой лучше не попадать в лапы, живым, без последствий не вырваться. А баба прислонилась головой к плечу мужика, поет про рыбацкую любовь. Но что в ней смыслит?

— Чтоб как Ассоль умела ждать! — повторяет следом заученные слова. А в душе пусто… Сколько таких баб живут на берегу. В их окнах тоже зажигается вечерами свет, и горят в ночи холодные, чужие огни. Они никого не могут согреть и обрадовать. Нет удачи путникам, свернувшим, поверившим тому огню. Он никогда не осветит путь к дому…

— Ну, чего мужики прокисаете? Развеселить вас, что ли? — подошел кок Жора и попросил музыкантов:

— Изобразите «цыганочку»!

Все рыбаки сотни раз видели, а многие сами умели сбацать «цыганочку». Но так как Жора, не умел никто. Рыбаки про пиво и водку забыли. Сидели, вылупившись и онемев. Кок покорил всех.

— Спасибо, Жорик! Дай Бог тебе еще сотню путин проходить и остаться нынешним!

— Порадовал, что и говорить!

— Жора! Иди к нам!

— Давай сюда швартуйся!

— Дружбан! Нас не обходи! — звали человека со всех сторон, хотя совсем недавно его никто не замечал и не обращал на кока ни малейшего внимания.

— Ребята! Мужики! Где будете рыбачить после шторма? — спрашивали «терешковцев» рыбаки со «Светличного».

— Куда кэп поведет, там и приморимся!

— А мы в пятый квадрат, у самой Японии. Там крабы вот-вот пойдут. Королевские! К Новому году все магазины завалим!

— Размечтался! Их тут же в Москву заберут! Выгребут из трюма все до единого. Нам даже панцирей не оставят.

— А мы себе заначку сделаем на Сероглазке. Тот рыбокомбинат москвичи не грабят. А то ни получки, ни продукции не увидим, вот и крутись в праздник как хочешь.

— Да хрен с ними, крабами! Вернуться бы домой к празднику живыми и здоровыми! — гудел боцман с «Беринга».

— Куда ты денешься, Егоша? Глянув на тебя, сам Нептун пугается. Тебя даже по трезвой втроем не обхватить в талии. Тебя ни одно море не прокормит. Небось, кок для тебя отдельно бак жратвы варит. Ты долго будешь жить. Никому лишняя обуза не нужна!

— Ну, спасибо! Успокоил! Буду знать, к чему готовиться. А то совсем потерялся, — смеялся боцман.

— Мужики! Мы на прошлой неделе Летучего Голландца видели! — вспомнил рыбак с «Беринга».

— Где?

— В Тихом океане. Неподалеку от Курил.

— Там их отродясь не было. Никогда в те воды не заходили и не замечали там «голландцев».

— Я что, брешу? Все наши подтвердят!

— Откуда знаешь что «голландец»?

— Оттуда! Он парусный. Мы его взяли на абордаж. Зашли на палубу, там никого! Звали, глотки рвали, все попусту.

— А внутрь вошли?

— Конечно!

— И что там?

— Никого! Ни души! Только судовой журнал. Все записи сохранились, как положено.

— А последняя когда сделана?

— По-моему, в начале прошлого века.

— Чье судно было?

— Какому-то частному владельцу принадлежало, наверное, немцу, потому что приставка «фон» сохранилась, а больше ничего.

— Вы хоть в трюмы заглянули?

— Еще бы! Там закаменевшая мука, соль, оливковое масло и вино. Ну мы попробовали все, кроме муки. Ее хоть ломом долби. В еду не годится. Масло и вино отменные. А вот соль вовсе лежалая. Но главное не в том. Мы ж то судно взяли на буксир и в порт поволокли. Не куда-нибудь, к себе в Невельск, чтобы все увидели настоящий старый парусник! Он всю дорогу тянулся за нами послушным хвостом. Ну мы его причалили, как положено. А пришли-то ночью. Сами рядом пришвартовались и пошли по домам на ночь. Когда утром вернулись на причал, глядь, а парусника нет! Будто он нам приснился. Не поверите, дурно сделалось. Наш сейнер стоит, а того нету. Смылся иль еще чего, но след его простыл. А кэпа спрашивает начальство:

— Ну, показывай свой парусник, где он у тебя стоит? Кэп увидел, что парусника нет у причала, челюсти на колени уронил. Точно помнил что был, а вот куда делся, не понял. Стал дневального трясти, тот тоже прозевал. Хотя до рассвета дрых на палубе, а когда ноги и руки закоченели, ушел в свою каюту. Время было пять утра, и парусник был рядом. Короче, никто нам не поверил. Хотя масло и вино, муку и соль показывали. Послали нас вместе со всем этим куда подальше и назвали трепачами.

— А судовой журнал? Его вы показали?

— Кэп его на паруснике оставил, там, где тот лежал. Он и ушел вместе с судном.

— Зачем его оставили? Журнал с собой надо было забрать. Тут же и памяти никакой, — вздохнул кто-то из рыбаков с сожалением.

— Многое мы тогда прохлопали. Надо было на паруснике дневальных оставить, да кто думал, что такой облом случится? Вот и остались на память пара бутылей масла да корзина с десятком бутылок вина. Его как следует не распробовали. Не всем хватило.

— Оно ж далеко не ушло! Нагнать можно было тот парусник.

— Искали. Даже военные поднимались на «вертушках». И ничего не увидели. Как утонул. Все так и решили, что нам с перебора померещилось. А мы все трезвые, как дураки. Где в море кайф обломится.

— Нашли же вино! Чего ж не забрали к себе?

— Другим оставили посмотреть!

— Велика радость от тех смотрин!

— Молчи! И теперь над нами все хохочут! Сколько времени прошло. Так и прозвали нептуновскими отморозками за то, что его подарком не смогли воспользоваться путем.

— Да это ерунда! Подумаешь, великая беда, парусник смылся от причала! Вот мы влетели в переделку! Лесовоз затонул напротив мыса Крильон! Перегрузили его мужики так, что ватерлиния под водой оказалась. Едва отошел он от Холмска, и все на том. Не дотянули до Японии. Волна была слабой, но судно не выдержало. А бревна все всплыли наверх. Мы ж там

камбалу тралили. И попали, где лесовоз накрылся. Как стали эти бревна колотить по обшивке, мы не знали, что делать, куда деваться? Ведь там такие бревна, баграми не оттолкнуть, никто нас не предупредил, что случилось в этом квадрате. Слышим в борта судна удары, да такие, что на палубе не устоять, когда вышли и глянули, ужас взял. Вокруг сплошной кругляк.

— Как вышли оттуда? — спросили рыбаков с «Беринга».

— Лучше не спрашивайте. До сих пор как вспомним, руки, ноги трясутся.

— Ну хоть без пробоин вышли?

— Хрен! Целых три получили. И самое обидное, что ни назад, ни вперед не сдать. В настоящий плен попали. До берега рукой подать, а кто придет на выручку, кто рискнет подставить свое судно? А и наш сейнер с тремя пробоинами просел в море. Чем заткнешь дыры в бортах? А бревна как озверели. Их видимо-невидимо вокруг судна. Спустились наши мужики в шлюпках, давай баграми оттаскивать лес от бортов, расчищать путь к берегу. Поверите, две мили мы только к рассвету одолели. Сейнер в ДОК на ремонт загнали, сами полуживые вышли. Ноги не держат, руки, как канаты, отвисли. Тот лесовоз вместе с экипажем целый год только матом вспоминали. Отправили б они всех нас на тот свет, шутя.

— Они сами хоть спаслись, добрались до берега?

— А хрен их знает. Нам поначалу не до того было. Потом услышали, вроде, все на шлюпках выбрались на берег. Но могли же они предупредить всех капитанов, что случилось с ними в том квадрате, чтоб другие не влипали в ту беду. Ладно, рыбу не могли ловить, так едва не потонули. А все от жадности! Зачем перегрузились и не закрепили бревна? Ведь не только мы могли потонуть. Тот лес потом целый месяц отлавливали. Но и теперь боятся суда рыбачить в том районе, чтоб не поймать такое бревнышко из уцелевших на плову. Оно звезданет, мало не покажется. Всех на дно отправит шутя.

— А ты кэпа лесовоза видел?

— О-о! Если б я его встретил, он на флоте уже не пахал бы! Наш кэп ему жабры вместе с геморроем вырвал бы голыми руками! А с командой мы сами разборку провели б! Да за такое тыкву с резьбы свинчивать надо!

— Это точно! Вон, корсаковского директора лесозавода за это с работы выкинули. Загадил прибрежную полосу, ни к одному причалу не подойти. Отловили его наши мужики, да так вломили, не обращаясь с жалобами к начальству, чтоб меры приняли. Они бы с месяц протянули. И этот хмырь, директор, на зэков кивал, мол, они небрежно загружают баржи и суда с причалов. Роняют сортименты в море. А, мол, я не имею права им приказать. У них свое начальство имеется. Когда ему вкинули, сразу поумнел и нашел возможность очистить прибрежные воды. Не захотел получить еще раз. Знал, что в этом случае уже ни на своих ногах выйдет, а вынесут вперед ногами в деревянном костюме. Ведь всем жить охота! Зачем же паскудничать! — возмущались рыбаки дружно.

— Да пошла ты! — согнал с колен разомлевшую деваху молодой рыбак. Бабе надоели рыбацкие истории, и она хотела отвлечь внимание человека на себя. Но очень неуклюже и не вовремя потянула к себе рыбака. Тот цыкнул на бабу, и та чуть не плача выскочила из ресторана. Ее никто не остановил, не успокоил. А не влезай, не мешай разговору. Здесь мужики собрались не только потешиться, а и поговорить. Ты здесь чужая. А рыбакам общение друг с другом всегда было дороже короткой связи с бабой.

— В Бристоле на путине своими глазами видел, как весь район промыслового лова облетают «вертушки» и самолеты, следят за безопасностью рыбаков. Чуть что стряслось, посылают им на помощь суда. Не ожидают сигнала SOS.

— Да, там людьми дорожат.

— Может и у нас когда-нибудь такое будет.

— Митенька! Голубчик! До этого счастья твои правнуки вряд ли доживут. Вон, таджики у себя бензин бесплатно получают для заправки машин. А мы за свой бензин платим как на Западе. Хотя нефть тоже добываем и нимало. Вот только отношение к людям разное. Таджики уже живут в сказке, а мы лишь слушаем. Есть разница? Так что сними розовые очки! И помни, жизнь это шторм, а он не проходит без потерь.

Прошка с Федей сидели молча. Соглашались со всем сказанным. А и как иначе, если сами носили на телах и душах сотни болезненных морских отметин. Обо всех не скажешь, не пожалуешься. Да и что толку в разговоре?

Вон уже который месяц сбрасывают рыбакам просроченные, лежалые продукты. А цена на них выше, чем в супермаркете.

— Поскандалил с продавщицей, побрехался с ней вдрызг. Ну, вроде заменила продукты. Пришли на судно, и уже в районе лова кок вскрыл банку, думал там заказанные голубцы. Там рыбные котлеты! Слышь, мужики! Разве это не издевательство, на судно — рыбные котлеты. Наш кок всю ночь матерился цветасто, под конец, даже телевизор покраснел. Не выдержал того, что повар пожелал той продавщице и что пообещал с ней утворить по возвращении в порт.

Жора возмущался долго. Он решил не доверять получение продуктов мужикам и лично проверять каждую полученную банку, пакет, ящик и мешок с продуктами.

Рыбаки и в этот раз спешили выйти в море пораньше, чтобы придти в район лова к рассвету. Заранее проверили и подготовили трал, трюм, палубу. Все знали, что в этот раз они уходят в море на две-три недели и после этого вернутся в порт, домой, а судно поставят на ремонт на всю зиму.

Море казалось спокойным. Михалыч хорошо знал район предстоящего лова, путь к нему. Капитан отправил людей на отдых, ведь переход должен занять не меньше пяти часов. За это время рыбаки успеют отдохнуть, так думал человек и сам стал к штурвалу.

Не спалось лишь лоцману и старпому, они часто выходили из рубки на палубу, вглядывались в белые буруны волн, вслушивались в море, всматривались. Где-то далеко-далеко виднелись огни судов промышляющих в этом районе. Все было спокойно. Из рубки радиста доносились звуки рации, оттуда слышались голоса капитанов судов, сводки диспетчеров. Вот послышался знакомый голос самого старого капитана:

— Пришли в район промысла, начинаем лов!

— Смотрите! Метеорологи обещают перемену погоды. А к обеду прогнозируют туман. Не рискуйте, Григорий Иванович! Отловитесь на своей «банке», — предупреждает диспетчер.

— Хорошо! — послышалось в ответ.

О перемене погоды диспетчеры сообщили всем:

— Михайлович! Будь осторожен. В случае плохой видимости оставайтесь «на своей банке» и никуда не уходите! Вы меня слышите? Рядом с вами нет судов, никто не рыбачит. И все же не рискуйте, — говорил диспетчер.

— Теперь сильного тумана не будет. Холода наступили. Вон по морю шугу гонит. Смотри сколько мелкого льда на воде. За пару недель уже сковать может сплошным панцирем. Успеем ли? — сомневался капитан.

Сейнер шел с включенными прожекторами.

— Михалыч, где будешь Новый год встречать? — спросил старпом.

— Как всегда! Дома, со своими! Внуки уже готовятся. Обещал с ними на лыжах походить, в Сухой балке на зайцев поохотиться. Впрочем, пятый год туда собираемся, все что-то мешает. Жена уже верить перестала. А знаешь, какие вкусные пироги с зайчатиной печет? Последние годы зайцев на базаре покупает. Но свои все же лучше! Ну, уж в этом году доберусь! — пообещал человек.

— А я своим в магазине подарки куплю. Мамке шубу, сестре сапоги, — мечтал лоцман.

— А жене? — спросил старпом.

— Обойдется! Бабу нельзя баловать! Я ей так и сказал, роди сына, тогда мешок обновок куплю! Она, как назло, одних девок валяет! Ну, что за дела! Хоть с соседом на ночь меняйся, у него сплошные пацаны! Счастливый мужик! Полный дом помощников, и все деловые. Старший уже на компьютере шпарит вовсю, средний в машинах хорошо разбирается, уже свою «копейку» имеет, и только младший дурак — спортсмен, лыжник! Да у нас таких профессионалов полный двор. А этот отморозок на ходу еще из ружья стреляет! Ему даже медаль дали за точность попадания. Спроси, за что наградили? Вот то ли дело наш Ефим. Тот на ходу, хоть и на лыжах, бутылку водки выжрет и не чхнет, даже без закуси. Только морда покраснеет. А скорость и не сбавит. Вот если ему в конце дороги бутылку поставить, он того профессионала шутя обгонит. Потому что стимул появится. Этот дурак за медалями бегает, а сосед конкретно. Зачем ему награды? И таких лыжников полгорода! Все бегуны! Как выйдут на тропу, в тайге

зайцев меньше, чем тех спортсменов! А этому еще деньги платят, а за что? Нет, я такое не понимаю! Не признаю спортсменов! И не смотрю их по телевизору!

— Ну и зря, я бокс уважаю. Ну, там мужики махаются классно. Как вломит один другому, тот через канаты улетает в отруб. И никакая милиция не сунется! Все законно! А вот в своем дворе не сцепиться ни с кем! Вон, на День рыбака, наши мужики схватились со штатскими. Откуда ни возьмись, менты возникли. Всех сгребли подчистую. Неделю «в обезьяннике» продержали. А за что? Все живы! Зато порядок навели! Но мужикам нужна разрядка! Это и ежу понятно. Значит, на ринге можно, а в своем дворе нельзя! А почему? — возмущался лоцман.

— Потому что без формы были! Вот если бы они все в трусах вывалили, бабы на них, как на цирк глазели б, никто и не вспомнил бы про милицию!

— У нас в подвале алкаши разборку устроили. Кто-то кого-то на глоток вина обжал. Так они друг с друга все пооборвали. Голышом махались. Старухи так скучились в дверях, что еле оттащили. Зрители, мать их блохи грызли. Никого в подвал не пустили старые кикиморы. И только орали:

— Дай ему, Коля! Вломи гаду! Почему тот Степка с нами не здоровается, никого не уважает! И что думаете, до ночи дрались, пока не протрезвели, никто им не помешал. Зрители попались благодарные, — смеялись мужчины.

— Что там алкаши? Случалось рыбаки друг друга метелили. Команда на команду, спроси за что? А попробуй, разними, хотя повод плевый! Потом вспомнить стыдно, из-за какой-нибудь бабенки! Думал она свободная, оказалась женой рыбака. Ну, выяснили и разошлись бы! Так нет, сцепились сначала двое, там и команды, всяк за своего вступились. Тут и милиция подоспела. И это за день до отхода на лов. Пришлось нам вмешаться. Понятно, всяк свой экипаж выгораживает и защищает. Кое-как уговорили милицию, всех рыбаков оптом на поруки взяли. А они, едва в порт приехали, снова сцепились. Ну, тут уж их быстро успокоили, — вспомнил капитан и, глянув на часы, сказал:

— Через полчаса будем на месте. Пора ребят поднимать.

А через час старпом указал Михайловичу на горизонт:

— Глянь, какой туман идет. Сплошное «молоко». В таком не сориентируешься. Как ловить будем?

— Не впервой, да может ненадолго. Ветром разнесет. Теперь холод посадит этот «кисель» на воду, к обеду все расчистится. Туман не шторм, ловить можно. Главное чтоб в наш квадрат никто случайный не забрел, — ответил Михайлович.

Вскоре в море опустили трал. Рыбаки насторожено следили, как он уходит в воду. Море было спокойным. Лишь туман опускался с неба рваными клочьями.

— Хреновое дело, саваном ложится. Видимость вконец испортит. А главное, что это надолго, — буркнул лоцман и вздохнул. Оно и понятно, судно теперь находилось далеко от берегов, но поблизости никто не рыбачил. Сейнер начинал лов в гордом одиночестве.

Три замета сделали до обеда. Все три раза подняли на борт по полному тралу. Еще раз и пойдем к плавбазе на сдачу, — радовался капитан, стараясь не замечать, ободрить мрачнеющего лоцмана.

— Кэп! Пошли на плавбазу, не грузи под горло. Видишь, как туман пеленает. Скоро не только плавбазу, свой трал не увидим.

— Не паникуй, лоцман! Даже в шторм брали рыбу и успевали уйти в укрытие. Спрятаться всегда сумеем. Хорошо идет рыба, поднялась кверху Когда еще так повезет, сам знаешь, сколько в проловах были из-за штормов. Теперь чего бояться, ведь рядом с нами никого! Еще замет и уходим на плавбазу! — пообещал лоцману, тот следил за эхолотом, слушал рацию.

Старпом предложил капитану пойти поесть.

— В запасе целых полчаса. Я за штурвал встану! — предложил ненавязчиво.

— Вообще пора! Спасибо тебе! Есть не хочется, а вот чашка кофе не помешает, — вышел из рубки в свою каюту.

Прошка вместе с рыбаками только закончил сортировку третьего замета и готовился к приему следующего улова, когда приметил, что сейнер вошел в сплошную пелену тумана. За бортом судна не видно моря. Даже носовая часть сейнера скрыта от глаз. Прожорливые чайки улетели на берег, не ждут, когда появится из моря трал и рыбаки оставят для чаек мелкую рыбешку на угощение. Им тоже не стало видно трала и палубы. Даже люди растерялись. Работать в таком тумане хуже, чем в шторме. Видимость нулевая.

Михалыч решил, подняв этот улов, ощупью, не спеша, подойти к плавбазе и, сдав улов, переждать туман у ее борта.

— Может к вечеру рассеется этот «кисель». Как надоели проловы! Мужики уже ворчат. А я что могу? Погоде не прикажу. Сам устал от неудач, — морщится человек от воспоминаний.

Рыбаки уже перешли на корму, с минуты на минуту ожидая трал, смотрели, как натянулись тросы, и заранее радовались, что улов будет хорошим, вот только бы увидеть, взять на борт без потерь.

Прошка гасит сигарету, надевает рукавицы, пошел к поручням, где оставил крюк для сортировки рыбы. Человек только нагнулся за ним, когда сейнер тряхнуло так, что Прохор вылетел за борт кувырком, не успев ничего понять и оглянуться. Оказавшись в море, услышал треск, шум, крики, брань. Человек попытался ухватиться хоть за какую-то опору. Но где она? Вокруг туман и кусочек моря, куда упал непонятно почему. Прошка гребет на голоса. Там судно. Но почему оно легло на борт? Вот они поручни, а судно тонет…

Человек ничего не может понять. В сапогах вода, вся одежда намокла и тянет вниз. Вода обжигает холодом. Прохор никак не может понять, почему оказался в море, что случилось с сейнером?

Вскоре он увидел то, что потрясло его, и человеку стало не по себе.

Большой сухогруз, перевозивший стройматериалы, сбился в тумане с курса и протаранил его сейнер. Он врезался в «Валентину Терешкову» как раз посередине и почти полностью пропорол судно. Как он попал в район лова, капитан сухогруза сам не знал. Тоже понадеялся на удачу. Ведь в этих водах проходил почти сорок лет и никогда не брал на борт лоцмана, считая, что лучше, чем сам никто не знает эти моря. Долгие годы его выручали чутье и знания. А тут туман подвел. Стоило переждать, но человек поторопился. А и по рации подгоняли, все требовали, давай живее, из-за тебя простаивают люди, тормозится сдача домов. Начальник стройуправления и вовсе оборзел. Матом стал обзывать, пригрозил «пришить уголовное дело за саботаж и срыв сроков строительства». В другой бы раз послал их всех подальше. Но до пенсии осталось уже немного. К тому же, в новом доме обещали дать квартиру сыну и дочери. Они оба семейные. У обоих дети, его внуки. Хрен бы с ним — начальником управления, их столько сменилось за его жизнь, что всех и не вспомнишь. А вот детям и внукам так хотелось помочь, потому поторопился, рискнул, был уверен, что все получится.

Капитан сухогруза не увидел рыбацкий сейнер. Он врезался в него на полном ходу. И только услышав треск и грохот ломающейся обивки, понял, произошло что-то страшное, непоправимое. Когда увидел, поспешил дать задний ход. Лучше бы он этого не делал.

Вода хлынула в рыбацкий сейнер, залила искореженный сухогруз.

— Падлы! Что вы натворили, козлы?! Куда перлись, отморозки дурковатые? Иль наших прожекторов не видели, кроты бухие! — орали «терешковцы», не зная, что делать?

— Чего пасти рвете? Если б увидели, обошли бы. А вы по такому туману, почему ловите, если диспетчеры запретили находиться на промысле?

— Ты нам не указ! Почему через нас пошел?

— Где твой порт и где наш «квадрат»?

— Бухой гад! На тридцать градусов отклонился!

Прохор видел, как во время перебранки кормовая

часть его сейнера встала дыбом и ушла на дно, кто-то из рыбаков успел перескочить на носовую часть судна, другие барахтались в море, пытаясь подплыть к сейнеру, остатки его скрывал густой туман.

— SOS! — летели сигналы бедствия с рыбацкого сейнера, прося о помощи всех, кто находился неподалеку. Но кто рискнет стать очередной жертвой тумана.

— SOS! — надрывается радист и выскакивает с судна в последний момент, забыв о куртке.

Носовая часть сейнера ушла в воду медленно, словно еще надеялась на чудо.

— Где кэп?

— Где Михалыч? — спохватился старпом. Он стоял на палубе сухогруза, тот кренился, готовый уйти на дно. Его носовая часть все еще «глотала» воду.

Прошка сорвал с себя сапоги и телогрейку, нырнул туда, где затонула носовая часть сейнера. Следом нырнул старпом и Федя. Их на палубе сухогруза ожидали рыбаки. Они уже столкнули на воду спасательные шлюпки, положили в них весла, слушали, как начальник стройуправления говорит с капитаном сухогруза:

— Я тебя, старый геморрой, на нарах сгною, если ты нынче вечером не доставишь в порт стройматериалы!

— Да я двинуться не могу. Судно тонет. Вы что не слышите? — чуть не плакал капитан.

— Мне плевать, где ты прохудился! Хоть в зубах неси! Иначе «уголовка» обеспечена!

— Тут людей спасать нужно! Мы тонем!

— Не вешай сопли на лысину, мне плевать на всё и всех! Чтоб вечером стройматериалы были в порту. Другое не лопочи! Это твои проблемы, сам и выкручивайся. Хватит меня пугать своим морем. Я строитель и другое не интересует и не касается!

— SOS! — надрывается радиостанция сухогруза. Спасательных шлюпок явно не хватает. Рыбаки сейнера даже охнуть не успели, как кормовая часть их судна ушла на дно, а вместе с нею и спасательные шлюпки.

— SOS! — кричит рация, но никто не откликается на ее мольбу.

— Господи! Что там с нашими? — теряет терпение кок Жора.

Все напряженно ждут, пытаются увидеть хоть кого-нибудь из нырявших. Радист не выдерживает и первым кричит:

— Прохор! Федя! Мы здесь, сюда плывите! — складывает ладони рупором.

— Слышь, включи сигнал, чтоб наши слышали! — просит кок и видит у самого борта сухогруза Прошку.

Тот передает мужикам Михайловича, какого пристегнул к себе ремнем. Следом за Прохором Федя приволок дизелиста, старпом стармеха.

— Давай кэпа откачаем. Он в каюте был. В ней дверь заклинило при толчке. Кое-как вышиб. Хорошо размокнуть не успели.

— Куда ж его пристроить? Эта старая галоша — сухогруз, того и гляди сам накроется. И снова ныряй на дно за кэпом, — размышлял старпом, и все решили положить Михалыча в шлюпку. Сколько откачивали его радист и кок, оба из сил выбились, Михалыч так и не пришел в себя. И тогда взялся Прохор. Он поднял человека кверху ногами, потряс его, потом положив в шлюпку, долго держал кэпа в сидячем положении, постукивал его ладонями по спине и груди.

Михалыч открыл глаза, когда все надежды на его спасение были потеряны. И в тот же миг по рации послышалась японская речь. Рыбаки и моряки удивленно переглянулись:

— Кто это? — спросил радист. И тогда на ломаном русском услышали:

— Держитесь. Мы запеленговали вас. Скоро будем!

— Японцы нас спасать будут. А свои бздилогоны испугались. Вот так всегда бывает! Как коньяк пить, так много друзей, а когда помочь, никого рядом, — глянув на Михалыча, съязвил дизелист.

— Заткнись! — глухо оборвал старпом, пригрозив человеку кулаком.

— Вот смотрите, мужики! Сухогруз завален материалами, а держится на плаву. Наша галоша, тут же сковырнулась и ушла в море, на дно. В чем дело?

— У нашего почти полный трюм рыбы! Где ему было удержаться?

— Нет! Наш был судном, а этот — лапоть!

— Однако лапоть заштопают в порту и он снова «пахать» будет. А наш так и накрылся! И откуда вы свалились на нашу голову! — сетовал старпом.

— Теперь всех спишут!

— Это точно…

— Остались без гроша и куска!

— Что я своим скажу? Уронил голову на грудь радист.

— Да кто от такого застрахован?

— Мужики! Кончайте ныть! Главное, что живы! И каждый из нас кому-то нужен на берегу.

Все люди с этим согласились. И вдруг увидели совсем рядом с сухогрузом сейнер, знакомый всем «Беринг».

— Это вы там под японцев косили? — спросили рыбаки.

— Зачем? К чему такие шутки? Мы вызывали вас, чтобы сказать, что мы идем! Но вы не отвечали. Пришли вылавливать вас из моря. К счастью, и это не потребовалось. Как вижу, все живы? — радовался капитан «Беринга» Леонид Леднев.

— Цепляй нас на буксир, Алеша! А то вот этому старому джентльмену какая-то береговая вошь грозит откусить все мужские достопримечательности! И если не составит труда твоему коку, пусть напоит моих ребят горячим чаем. Не грех бы и покрепче. Ведь они сегодня спасли мне жизнь. Правда, судна у нас больше нет…

— А ведь правильно Прохор сказал, главное, что сами живы. Ну, хоть как оттызди этих сухогрузных, а и сами могли влететь точно так же. Все мы одну краюху хлеба жуем и морскою водою захлебываем, — отозвался кок Жора.

Не без труда крепили мужики сухогруз к сейнеру. Заткнули пробоины, откачали воду и только взяли курс на свой порт, перед ними как из-под земли выросло японское судно — «Коен Мару». Черный принц, означало это название. Судно и его владелец были хорошо известны всем морякам и рыбакам тем, что спасенные суда они забирали себе, а за жизни, избавленные от гибели в море, назначали такую плату, что она многим была не по карману.

Увидев «Коен Мару», капитан сухогруза покрылся холодным потом. Зубы застучали от страха.

— Спасли вас? — услышали люди вопрос на чисто русском языке.

— Да! Все в порядке! — ответил капитан сухогруза, скрутив вслед японцам фигу, спрятанную в кармане:

— Вот тебе, морской черт! Не поживился за мой счет! — радовался пожилой человек совсем по-ребячьи, скорчив такую рожу японцам, что оглянись они в тот момент, искренне поверили бы, будто этот человек не в себе. И это неважно, что впереди его ожидали крупные неприятности. Главное, что была одержана победа, и он остался жить. Все остальное образуется, — решил человек и смотрел сквозь редеющий туман вперед, туда, где уже отчетливо были видны огни города.

Он и сам поверил в свою значимость. Ведь капитан с «Беринга» не только забрал своего друга и команду, но и его с людьми не бросил. Взял сухогруз на буксир, значит уважает. Выходит, есть за что…

Прохор пил чай торопливо, обжигаясь кипятком. Рыбаки «Беринга» искали одежду, чтоб человек мог переодеться в сухое, но тщетно, на этом судне мужики не носили таких размеров, и человек сидел на чужой койке, укутавшись в одеяло, ждал, когда высохнет его одежда.

Старпом и кок Жора уже спали в чьих-то каютах. Что им снилось теперь? Капитан сухогруза смотрел на часы. Нетерпеливо ждал швартовки у причала и говорил с экипажем:

— Все ребята! Уйду, спишусь я с судна. Не хочу больше пахать на этого начальника. Пусть с ним брянский волк работает, но не я. Вовсе измордовал меня, козел. Вечно обзывает, подгоняет как ишака! А сам в море ни разу не был. Не понимает, что вкалывать на море, это ни то, что мотаться в машине на берегу. Здесь заранее ничего не угадаешь. Я сколько лет грузы перевожу, а вона как влип, разломал чужой сейнер. Ну, поругали рыбаки, однако, без мата, и никто не грозил, пальцем не тронули. А этот начальник что понес? Ему на наши жизни наплевать, а мне на него! Сегодня уйду от придурка! Все ему глумному выскажу! И каждый флотский узнает, почему от него слинял. Пусть попробует после этого сыскать капитана!

— Да кому сдался этот козел? Ему на нас наплевать, лишь бы груз доставили!

— А как нарами грозил?

— И «уголовкой»!

— Саботажниками обозвал!

— Мы свои головы подставили, а он вот так за все отблагодарил! — возмущались матросы.

— В гробу я его видел! Тоже нынче спишусь. Был бы горб, работа сыщется. Но обидно про его плевки слушать. Что мы ему, быдла?

— Давайте всей командой спишемся! Пусть попробует набрать? К нему ни за какие деньги не пойдут вкалывать!

— А че? Запросто! Нехай почешется, хорек! Нам дело всюду сыщется, хоть на берегу, иль на море. Без хлеба не останемся! — шумели моряки, успокаивали себя и друг друга.

Кок с «Беринга» дал мужикам горячую жареную камбалу, чай, люди совсем приободрились, решили все вместе уйти с этого сухогруза и будущую работу искать всей командой.

Когда «Беринг» подошел к причалу, люди вышли на берег, огляделись:

— Живы!

— Как здорово! Без потерь вернулись. Хотя могло случиться всякое!

— Прохор! Ты в общежитие?

— Куда ж еще, конечно!

— Я тебя найду! — пообещал Михалыч. Его уже усадили в машину друзья капитаны.

Прошка приехал в общежитие на такси. Он никому не сказал, как ему было плохо. По пути взял бутылку, решив попариться, согреться, выспаться, чтоб к утру вернуться в норму. Но… Утром Прошка не смог встать.

— Двухстороннее воспаление легких! — сказали врачи, и «неотложка» отвезла человека в больницу, не считаясь с нежеланием рыбака.

Лишь на пятый день разыскал его старпом. Но Прохор был слишком плох. Разговор с ним не получился.

— Дали б тогда коньяку, не случилось бы этой болезни. Теперь месяца два у нас пролежит. Хорошо если благополучно все закончится. Но нельзя исключать осложненья. Они бывают опаснее самой болезни! — говорили врачи. И не отходили от человека, конечно не без причины. У Прохора отказывало сердце.

Человеку было не до посещений. Высокая температура держалась слишком долго. Нечем было дышать, всю грудь разламывала боль. Прошке в жарком бреду виделось море. Вот оно сдавило его как в тисках, тянет в глубину, на дно. Там разорванный сейнер «Валентина Терешкова». Из иллюминатора смотрит на него капитан и зовет рыбака к себе. Михалыч неестественно улыбается. Вокруг него яркий свет, и много рыбы. А и сам капитан запутался в трале. Не может выбраться из него. Конечно, нужен нож, чтобы разрезать капроновые прочные сети. Но ножа нет. А воздуху в запасе совсем не осталось, надо вернуться наверх, но как, кормовая часть сейнер зависла над головой. Как обойти ее? Прошка просыпается от удушья, открывает глаза, рядом сидит радист или кок Жора, что-то говорят, он слушает, но ничего не может понять.

— Почему капитан в реанимации, если он только что видел его?

— Зачем врачи так злобствуют? Почему велели Михалычу забыть о море и отказали в допуске к работе на судне? Какое они имеют право? Нет! Это уж слишком!

— Ноги у мужика отказали!

— Поедет лечиться на грязи в Нальчик! Это Кабардино-Балкария…

— Нет, там я не рыбачил! А и зачем ехать? Чего-чего, а грязи и здесь полно! Только исподнее не замарай! Но разве этим вылечишься? В таком случае все люди здоровыми были б!

— Ноги у него в отрубе!

— Причем ноги? Он хорошо бегает! Никогда не жаловался на ноги.

— Время посещения закончилось. Больной устал, — услышал Прошка, и сразу стало пусто и тихо.

— Где мои ребята? Придите! Не оставляйте одного! Я утону! Гляньте, какие волны валятся на меня! Помогите, братва! Спасите меня! — кричит человек.

Прохору жарко. Он сбрасывает с себя одеяло. Но чья-то рука назойливо укрывает его снова. Человека заставляют есть. Насильно пихают что-то в рот, ругают, убеждают, гладят по голове и делают уколы в задницу, держат под капельницами и заставляют пить лекарства. В его тумбочке собралось столько продуктов, что она перестала закрываться. Кто-то напихал под подушку и матрац бутылки с водкой и коньяком.

Прошка лежал, как на продовольственном складе. Кто ему притащил столько всего он и не знал. Не помнил, кто навещал и сидел возле койки часами.

— Наверное, Юлька! Только что видел ее. Она собиралась куда-то. Целовала и просила совсем немного подождать.

— Сколько можно еще? Я ждал тебя целую жизнь, а ты снова куда-то уходишь, — обижается человек, пытается поймать Юлькину руку. И вдруг слышит голос:

— Жалко человека, что и говорить. Но не могу скрывать главное, отрыбачил он свое. Хватит рисковать собой. Анализы крови и кардиограмма — факты упрямые. Нельзя ему в море! Это однозначно. Мы слишком много теряем людей. Кстати, его капитан вчера умер в реанимации. И тоже сердце подвело. Все о море бредил. А оно его смертью наградило.

— Не с добра туда идут. Там заработки…

— При длинных рублях, короткая жизнь, не забывайте о том, коллега.

— При малых деньгах большие проблемы, — ответил грустный голос.

— Откажете этому в море, он тоже умрет.

— Если разрешу, не выдержит в море неделю. Надо разумно говорить с ними, убедительно.

— Он пока «не включается». Надо подождать…

Прохор открыл глаза и увидел белую комнату, белую женщину, белый свет. Он впервые за все время понял, что жив и, кажется, начал понемногу выздоравливать.

Возле него часто бывал врач, какой поставил Прохора на ноги. Они подолгу общались. Вот так и предупредил Владимир Иванович Романов, что Прохору больше нельзя работать в море.

— Я все понимаю! Заработок в нашей жизни дело немаловажное. А здоровье бесценное. У вас оно основательно подорвано морем. Перегрузили себя. Потому, распоряжайтесь собою разумно.

— Сердце у меня и раньше болело, — признался Прохор.

— Тем более, рисковать не стоит. Никакие заработки не окупают потери. Что проку от денег, какими не сможешь воспользоваться.

— Списываете на берег?

— Рекомендуем, — поправил врач тихо.

— Надолго ли?

— Навсегда!

— Круто! А вдруг жизнь на берегу не заладится?

— Это зависит только от самого. Ваш капитан был сильным человеком. Одно плохо, не рассчитал! Ушел бы с моря вовремя и теперь бы жил. А нынче нет его, умер. Человечьи силы не бесконечны, — вздохнул тяжело.

— Михайлович умер?

— Да, сегодня сороковой день, как его не стало, — подтвердил врач, добавив горестно:

— Мой сын у него работал, механиком. Вы тоже его знаете. Вот и говорю как сыну, уходить с моря нужно вовремя.

Рыбаки навещали Прохора в больнице до самого последнего дня выписки. Они наперебой выкладывали человеку все новости:

— Нам судно дали. Конечно ни новое. Хотели списать на металлолом. Но мы решили взять его. Отремонтируем в ДОКе, покрасим, приведем в порядок и в море… Всей командой, как прежде, только вместо капитана будет старпом. Чужого нам не нужно. Этот свой мужик, проверен во всех переделках. И Михайлович его уважал. Перед смертью за пару дней, как почувствовал, все просил не бросать нас, не уходить без нас на чужое судно, в другой экипаж. Советовал человеком оставаться в любой передряге, держать слово и никогда, никого не оставлять в беде. Беречь честь рыбацкую как имя свое. За судно и за людей стоять до последнего. Помнить о каждом и любить как кровных братьев своих. Не хворать звездной болезнью и не лизожопствовать у начальства. Помнить всегда, что оно меняется, а рыбаки остаются. Никогда не сдавать своих людей под наказание: начальству, милиции и толпе. Выручать ребят своего экипажа любой ценой и никогда не попрекать этим, не унижать и не оскорблять. Наш старпом с ним согласился в каждом слове. Даже на могиле его поклялся в том. После того мы его выбрали в капитаны.

— Правильно сделали, — похвалил Прохор.

— Ты того кэпа с сухогруза помнишь? — спросил Прошку кок.

— Еще бы! До смерти не забуду!

— Его и впрямь судили, но оправдали. Так этот змей на начальника управления в суд подал и потребовал с него большие «бабки» за моральный ущерб. И вроде получается у него «подоить» козла. Суд принял его заявление, — смеялись рыбаки.

— На хрен его деньги! Отловил бы того отморозка, надрал бы задницу, вломил бы звезданутому как мужик мужику и все на том закончили. А то друг друга на весь свет говном обливают, а в результате воняет от обоих! Ну, что скажешь после всего, оба дураки! Того капитана сухогруза никто теперь не возьмет на работу. Виноват иль нет, никого не заинтересует, а то, что он кляузник, весь город и флот запомнят.

— Да никуда он не уйдет со своей «галоши». Ему до пенсии совсем немного. К тому же они друг друга стоят. Чего он все годы молчал? Видно хвост в говне. Тот начальник знал и катил бочку. Теперь обнюхаются, помирятся и снова впрягутся в один хомут. Это уже не ново! Было б сухогрузчику хреново, давно бы «сделал ласты» на другую «керосинку».

— А, наверное, ты прав. Ведь он не просился к нам в кэпы даже когда узнал, что сейнер получаем. Мужики его пытались намекнуть на это, но мы их разом остудили. Мол, не меняем клеш на обмотки. Они врубились и отстали, — вспомнил Жора.

— Ну, а тебя когда отпустят? — спросил Федор.

— Обещают скоро. Но в море мне уже не работать!

— Почему?

— Ситуация очень похожая с кэповской. Сердце подносилось. Сказали, что эта болезнь стала нашей профессиональной. От нее очень многие уходят на тот свет раньше времени. Врачам к чему пустой базар? Они сказали, сколько наших только в этом году умерли от той болезни. Говорили, что при спокойной жизни на материке, та хворь сама проходит без следа.

— Короче, ты тоже линяешь? — дрогнул голос Федора.

— А разве желаешь мне смерти?

— Боже упаси!

— Тогда говорить не о чем. Я сколько стану жить буду помнить вас всегда! Каждого, — признался Прохор.