Я сам себе жена

* * *

Мать была прекрасной феей в моей жизни. Эта сердечная образованная женщина имела твердые принципы. Если что-то шло вразрез с ними и выводило ее из себя, она могла стукнуть ладонью по столу. Ни разу за все годы нацизма она не участвовала в голосованиях и выборах, результаты которых были известны заранее. Это было небезопасно, но ничуть не волновало ее.

Мы были очень близки духовно, начиная с того дня, когда она в первый раз прочла мне молитву на ночь, и до самой ее смерти в 1991 году. Моя мать обладала тем качеством, которого недостает сегодня многим — врожденным чувством такта. Я каждой клеточкой впитывал ее черты. Хорошенько поразмыслив, я понимаю, что я — ее полная копия.

«Знаешь, мамочка, — заявил я, когда мне исполнилось 20 лет, — в сущности, я ведь твоя старшая дочь». Сначала она посмеялась: «Ах, не говори ерунды». Позже я прочел ей отрывки из книги доктора Магнуса Хиршфельда, известного ученого, который в двадцатые годы основал в Берлине первый научный институт, занимавшийся проблемами пола. Когда ей стало ясно, что я ощущаю себя женщиной по сути, она сказала: «Ты знаешь, мне, как настоящей женщине, трудно это осознать. Но самое главное, что ты счастлив при этом».

Еще маленьким ребенком я любовался ее красивыми платьями. Часто, идя в гости, она надевала свое любимое, цвета морской волны, и я представлял, как красиво она выглядела на вечере, стоя под роскошной люстрой. Она не подкрашивалась, самое большee — немного пудрила носик, все в ней было обывательски скромно и солидно, как то простое ожерелье, которое она надевала по особым случаям.

Она, Гретхен Гаупп, родилась в 1902 году в Маркгренингене, недалеко от Людвигсбурга, в семье коммерсанта. Ее отец умер, когда ей было всего во семь недель, и ее мать переехала с ней к своему брату Йозефу Браунеру, в Каннштатт под Штуттгартом. Он был инженером-автомобилистом у Готтлиба Даймлера. Под техническим руководством Вильгельма Майбаха мой двоюродный дедушка в 1899 году сконструировал и начертил мотор, шасси и кузов, которые, будучи смонтированными в автомобиль, получили знаменитое сегодня имя дочери консула Йеллинека — Мерседес.

На крестины в 1902 году мою мать везли на автомобиле «Даймлер», что, конечно, вызвало невероятный переполох в таком маленьком городке, как Маркгренинген. Люди просто не могли себе представить экипаж без лошадей. Когда они увидели моторизованное чудовище, тарахтевшее по главной улице городка, многие бросились спасаться в боковые переулки с криками: «Черт, черт в карете eдет!»

Позже моя мать посещала лицей, т. е. получила гимназическое образование. После учебы, в 1923 году, она приехала в Мальсдорф и жила одной семьей с моей бабушкой, дядюшкой и их сестрой. Она вынашивала идею стать самостоятельной, что тогда было необычным для социально обеспеченной женщины, а мой двоюродный дедушка был вполне состоятельным человеком. Только бедные девушки шли тогда работать. Мать хотела обучиться стенографии, чтобы потом работать секретаршей у адвоката. Когда она пришла в контору одного из адвокатов, чтобы представиться, он спросил: «Фройляйн Гаупп, почему Вы, собственно, хотите отобрать место у неимущей девушки? У Вас ведь нет необходимости работать». Поразмыслив, моя мать согласилась с ним: «Действительно, почему бы здесь не работать девушке, которой жалованье нужно больше чем мне». Сегодня это звучит странно, но в те времена бывало и так.

Мой двоюродный дедушка был родом из городка Леттовиц под Брюнном. В середине XIX века его семья владела мануфактурой по производству кружева и гардин. Его отец был мастером-чулочником и специализировался на изготовлении кружевного полотна. Все это производилось на деревянных машинах — индустриализация тогда еще не очень далеко шагнула. Предприятие процветало; он смог поехать в Англию и купить стальные машины. Но в 1866 году все внезапно кончилось. Пожар разрушил фабрику, а страхования от подобных невзгод тогда еще не знали. Сначала семью забросило в Вену; после смерти отца мой двоюродный дедушка остался с тремя сестрами на руках. Позже они переехали в Германию, и он пришел к Даймлеру. В 1908 году он приехал в Берлин и начал заниматься разработкой электромобиля у Бергманна.

Получив гуманитарное образование, он говорил на греческом, латыни и по-французски, и к тому же был блестящим математиком. И хотя он конструировал совершенно новые автомобили и был убежденным приверженцем прогресса, но в своем мышлении, чувствах и внешности всегда оставался человеком XIX столетия. Я, как наяву, вижу его в уже тогда старомодном костюме «в елочку», с его золотыми часами на цепочке, галстуком с булавкой, запонками на манжетах и воротнике, его стрижку ежиком и пенсне, сквозь стекла которого на меня задумчиво смотрели его добрые серо-голубые глаза.

В те времена женщина должна была выйти замуж до 25 лет, в тридцать она уже считалась старухой. В 1927 году дядюшка решил дать брачное объявление для моей матери.

Человек очень добрый, он был совершенно не способен выбрать для матери «правильную» партию. Он бы легко проверил способности молодого инженера в конструкторском бюро, но оценить характер кандидата в супруги для этого он слишком плохо различал зло. В любом человеке он сразу видел только хорошее — опасное качество, от которого иногда страдаю и я. «Но отношения, они не таковы» — как сказал Брехт устами своего Пихума в «Трехгрошевой опере».

На объявление откликнулись несколько соискателей. Дядюшка сделал выбор и, разумеется, ошибся.

После свадьбы мои родители поселились на верхнем этаже дядюшкиного дома. Это был очень несчастливый брак, потому что мой отец имел натуру хлыста и был жестоким милитаристом. Уже через полгода мать захотела развестись с ним. За это отец едва не убил ее.

Разыгралась отвратительная сцена: мама не отваживалась сказать отцу в лицо о своем желании развестись, она опасалась, как оказалось — справедливо, еще больших жестокостей. Поэтому 2 ноября 1927 года дядюшка написал моему отцу письмо, в котором вежливо, но определенно сообщал, что моя мать намерена развестись с ним, поэтому он должен освободить дом.

Когда вечером, придя со службы, отец прочитал письмо, а мама в это время предусмотрительно осталась в комнатах дядюшки, он пришел в ярость. Ругаясь, сбежал он вниз, бросил письмо к дядюшкиным ногам и тут же умчался обратно, так грохнув дверью, что разбилось стекло витража. Через несколько мгновений он вновь прогрохотал вниз по лестнице, на этот раз — с револьвером в руке. Мама стояла в кухне, он заорал: «Желаешь развестись? Так я пристрелю тебя!» Трудно поверить, но он действительно прицелился в нее, и не окажись рядом дядюшки, который оттолкнул руку отца, я бы, наверно, так и не появился на свет. Та пуля еще и сегодня сидит в потолке моего родного дома.