Я, Шерлок Холмс, и мой грандиозный провал

8

На следующее утро я спустился к завтраку, когда Уотсон уже сидел в столовой со свежей газетой.

— Доброе утро, Холмс, — сказал он, глядя на меня поверх газетных страниц.

— Надеюсь, вы хорошо спали?

— Да, спасибо. А как ваш медицинский опыт, Уотсон? Вы, кажется, пополняли его вчера.

— Представьте, случайно услышал от горничной об уникальном с точки зрения медицины случае здесь неподалеку и решил воспользоваться представившейся возможностью изучить его. Правда, вопреки обыкновению, пришлось платить деньги за осмотр, а не получать их.

— И каковы успехи?

— Удивительно! Вернувшись, я хотел поделиться с вами результатами, но дворецкий заявил, что вы уединились с мисс Лайджест в ее кабинете и затеяли партию в шахматы. Я решил вам не мешать. Кто вышел победителем?

— Не спрашивайте, Уотсон. Я до сих пор не могу прийти в себя: мы разыграли две партии и остались на равных.

— Вы, конечно, шутите, Холмс! Я, как вы помните, тоже пытался играть с вами и с уверенностью могу сказать, что не знаю вам равных.

— Зато я знаю. Ну, ничего! Это был хороший урок за мою излишнюю самонадеянность. Нужно будет сказать за него спасибо мисс Лайджест. А, кстати, где она? По-моему, мисс Лайджест в отличие от нас с вами, Уотсон, обычно не опаздывает к столу.

— Мисс Лайджест уехала куда-то. Дворецкий сказал, что она рано позавтракала и покинула Грегори-Пейдж еще до того, как мы встали. Так что садитесь, Холмс, по-моему, нас ждет аппетитный бекон!..

Мой путь лежал в направлении полицейского участка, и я преодолел его не больше, чем за полчаса. Лестрейда я застал в его кабинете за чтением каких-то бумаг.

— Доброе утро, Лестрейд, — сказал я, входя в помещение.

— Доброе, доброе, мистер Холмс, — ответил он мрачно.

— Похоже, все обитатели Грегори-Пейдж решили ни свет ни заря наведаться в полицию.

— Здесь была моя клиентка?

— О да, была!

— Как давно?

— Она сидела в коридоре еще до того, как я приехал. Честно говоря, мистер Холмс, я вам не завидую: имея такую клиентку, нетрудно свихнуться. Я сам уже недалек от этого, хотя и не живу в ее доме.

— Чего она хотела от вас?

— Подозреваю, что больше всего она хотела моей смерти! Ей, видите ли, с самого утра было необходимо получить разрешение на выезд в Лондон! Какого черта ей там понадобилось?

— Ну, вы напрасно кипятитесь, Лестрейд! — улыбнулся я.

— Она ведь молодая женщина, и у нее могут быть особые нужды.

— Шпильки, булавки… — закивал головой Лестрейд, притворно подыгрывая мне. — Не морочьте мне голову, мистер Холмс! Я сильно подозреваю, что это вы надоумили ее взяться за завещание!

— Ах вот как! Она сказала вам о завещании? Тогда я вовсе не понимаю вашего волнения, Лестрейд. Я действительно вчера напомнил мисс Лайджест о завещании ее отчима, и она решила с этим разобраться, не затягивая надолго.

— Ну, конечно, мистер Холмс! Почему бы и не напомнить бедной женщине о завещании? Не вам ведь сопровождать ее в Лондон и не вам ловить ее по стране, если ей вздумается сбежать!

Я искренне рассмеялся:

— По-моему, вы просто перенервничали, Лестрейд, — сказал я. — Моя клиентка слишком умна для такой глупости, как побег. Она хорошо понимает, что это отняло бы все шансы на оправдание и освобождение.

— Мне бы вашу уверенность, — проворчал Лестрейд, понемногу успокаиваясь.

— Так вы дали ей разрешение?

— Пришлось дать. Сначала я пытался объяснить этой несчастной женщине, что она и так доставляет нам массу хлопот, но она принялась спорить и даже угрожать мне жалобой. Чтобы покончить, наконец, с этим, я выдал ей это проклятое разрешение, приставил к ней полисмена и выставил отсюда.

— Ну, зачем вы так, Лестрейд? Будьте с мисс Лайджест помягче. Помоему, она этого заслуживает хотя бы тем, что находится под арестом.

— По мне, так к аресту прилагается одиночная камера, а не поездки в столицу!

— Ваши полицейские привычки здесь не подходят: перед вами не отпетые грабители и убийцы, а женщина, причем наделенная определенными преимуществами.

— Скажу честно, мистер Холмс, я бы предпочел иметь дело с десятком уголовников, чем с одной аристократкой, такой как ваша клиентка.

— Не вижу, чем она плоха.

— Господи, мистер Холмс, да это тысячи штучек, уловок и полная непредсказуемость! Впрочем, зачем я вам это объясняю? Вы и сами неплохо знаете женщин.

— Последнее время я начал в этом сомневаться.

Он раскурил сигарету и, посмеиваясь, обратился ко мне:

— А что, мистер Холмс, привело сегодня ко мне вас? То, что вы ищете свою клиентку, это понятно, но ведь не только же за этим вы меня навестили? Уж не хотите ли сказать, что вы уже приготовили мне ваше так называемое «новое объяснение всех имеющихся фактов»?

— К сожалению, нет. Но я хочу спросить вас, Лестрейд, об одной очень важной вещи. С вашего согласия я просматривал дело, если вы помните, но никаких данных на этот счет там не было. Возможно, вы не занесли это в протокол.

— Что именно?

— Вы ведь спрашивали свидетелей о том, где они сами были в момент, когда произошло убийство сэра Чарльза?

— Ну, я задавал этот вопрос некоторым из них. Однако мы говорили лишь о приблизительном времени, когда убийство могло быть совершено: между девятью и десятью часами вечера.

— Это я и имею в виду. Скажите мне в таком случае, где находился мистер Гриффит Флой на протяжении этого часа.

Лестрейд замялся:

— Я не спрашивал у него о подобных вещах.

— Почему?

— Он не выступает в деле даже в качестве свидетеля! И притом я не задал этот вопрос из соображений элементарного сострадания. Вы бы видели, какое потрясение он испытал от известия о смерти отца!

— Да, мне бы хотелось это видеть, — заметил я.

— Так что ничем не могу помочь в ваших изысканиях по этому делу, мистер Холмс! — съехидничал Лестрейд.

— Я это вижу, — ответил я мрачно.

— Но, надеюсь, предоставить мне на пару часов свод законов Британской Империи в вашей власти?

— О да! Читайте хоть до самого вечера, мистер Холмс. Вот они, а там за дверью специальное помещение, где вам будет удобно, — он расплылся в улыбке.

— Надеетесь найти лазейку? Что ж, желаю удачи.

Спрашивая о Гриффите Флое у Лестрейда, я в сущности и не надеялся на удачу, но все же был порядком раздражен ослиным упрямством инспектора и его насмешливым тоном. Я успокоился лишь, взяв с полки несколько огромных томов и устроившись с ними за столом.

Меня интересовали все возможные судебные исходы случаев, подобных тому, которым я в настоящий момент занимался. Конечно, я знал основной закон и содержание статьи, по которой Скотланд-Ярд выстроил обвинение, но мне хотелось разыскать что-нибудь, касающееся смягчающих и отягощающих обстоятельств, найти оправдательные прецеденты и разобраться в них. В итоге информации набралось даже больше, чем достаточно, но она была малоутешительной.

Как я и подозревал, сами по себе факты в их объективном виде могли и не дать достаточного основания для предъявляемого полицией обвинения. Однако те же самые факты, но переложенные на язык Лестрейда, выглядели ужасающе, и основная статья закона обрастала устрашающими деталями, лишь увеличивающими ее тяжесть. Одним словом, характер предъявляемого мисс Лайджест обвинения и даже его окончательная формулировка сильно зависели от личных установок и желаний инспектора, от того, что ему хотелось получить в итоге. Увы, я слишком хорошо знал, чего хочет Лестрейд.

Вместе с тем, у меня не нашлось бы достаточно оснований, чтобы обвинить полицию в предвзятости или недостаточной тщательности ведения следствия. И причина была не в том, что Лестрейд мастерски составил документы, лишив кого бы то ни было возможности найти подвох, а в том, что его собственные неудовлетворенные амбиции сделали дело достаточно гладким: он настолько хотел, чтобы убийца был у него в руках с уничтожающими уликами, что естественным образом верил, что первый же задержанный человек и есть убийца, а самые бросающиеся в глаза детали происшедшего и есть улики. Если бы Лестрейд вдруг самостоятельно нашел еще более яркие улики и человека, еще более подходящего на роль убийцы, он бы, несомненно, отпустил мисс Лайджест и назвал бы произошедшую замену естественным ходом следствия. Но все мои попытки заставить его взглянуть на ситуацию другими глазами, могли лишь разрушить его собственные представления о себе как о выдающемся детективе и потому вызывали столь бурное отторжение.

Мне же в итоге оставалось установить истинную картину происшедшего и преподнести ее Лестрейду так, чтобы он был искренне уверен, что сам нашел разгадку. С этой мыслью я и покинул полицейский участок.

На пути к вновь поставленной цели я имел существенное препятствие: Гриффит Флой уехал на неопределенный срок, и мне не удалось узнать, как именно он объясняет свое отсутствие в Голдентриле в час убийства. Не зная его алиби, было трудно найти в нем слабое место. Однако я решил, что могу попытаться кое-что сделать, не дожидаясь возвращения мистера Флоя.

Я отправился побродить по той части деревни, которая лежала ближе всего к Голдентрилу и которая была связана с ним тропинкой, идущей через рощу. Если Гриффит Флой действительно совершил убийство и скрылся из своего поместья, то ему было гораздо безопаснее уйти именно через калитку в этой части парка, а не через противоположную, которая выходила на большой пустырь и центральную дорогу, ведущую к железнодорожной станции и весьма оживленную по вечерам. Пройти незамеченным там было совершенно невозможно, а здесь такой шанс явно имелся. Мистер Флой вполне мог знать, что горничная принесет чай или что-то другое сэру Чарльзу и, обнаружив его мертвым, немедленно пошлет за полицией. Во всяком случае, он справедливо предполагал, что ему придется скрыться не больше, чем на пару часов. Но при этом он, конечно, не мог провести эти часы просто отсиживаясь в роще, ведь, чтобы потом войти в Голдентрил со стороны центральных ворот, ему пришлось бы пройти с полмили у всех на виду. Сделать круг около собственного дома или какой-то другой маневр на местности ему тоже не удалось бы по той причине, что эта самая местность была слишком густо заселена и слишком оживлена в летнюю пору. Оставалось одно — найти такое пристанище, которое при даче показаний выглядело бы естественно, в котором бы впоследствии сказали, что он зашел туда гораздо раньше, чем было совершено убийство, и которое можно было бы прилюдно покинуть, дабы иметь дополнительных свидетелей своего алиби. Таким образом, имея в ближайшей к Голдентрилу части деревни мало-мальски знакомого человека, вручив ему несколько хрустящих банкнот за соответствующие показания и посулив регулярное вознаграждение на все время официального следствия, такое алиби можно было себе обеспечить.

Я отлично понимал, что каждый живший в этих ближайших к Голдентрилу домах имел бы полное право прогнать меня метлой вместо того, чтобы отвечать на вопрос, не у него ли был Гриффит Флой во время смерти своего отчима. Поэтому я решил ограничиться простой информацией о том, кто живет в этих домах, и стал поочередно стучаться в них, представляясь то потерявшимся в деревне приезжим, то агентом по надзору за земельными разделами. Я надеялся, что сам внешний вид местных жителей и простые расспросы что-нибудь подскажут мне, укажут на потенциального соучастника.

Хозяева домов оказались примитивными объектами для визуального анализа. К тому же, все они были довольно однообразны, и с каждым новым домом оставалось все меньше надежды обнаружить хоть сколько-нибудь подозрительную личность. Здесь жили несколько одиноких старушек, которые не имели даже прислуги и ни за какие деньги не стали бы скрывать постороннего. Рядом доживал свои дни больной старик, который не смог бы не то что солгать полиции, но даже запомнить предложенную ложь. За ним стоял дом поварихи из Голдентрила, которая вела себя настороженно, но, я точно знал, была в поместье хозяев в час убийства. Муж ее был прикован к постели, а никакой привлекательной дочери или алчного сына, способного позариться на грязные деньги, не было вовсе. Один дом оказался заколоченным, два следующих — оставленными под присмотр некоей старушке до возвращения хозяев. Эта старушка жила в предпоследнем доме и была сущим ангелом. Она могла бы вызвать подозрения именно своей кажущейся безобидностью, если бы не была в гостях у соседки в день убийства. Мне показалось невероятным, чтобы Гриффит Флой доверил свою жизнь двум немощным и почти выжившим из ума женщинам. Последний дом также принадлежал очень старой женщине, которая вышла на порог и даже пыталась говорить со мной, но это давалось ей с явным трудом и выдавало старческое слабоумие, так что я предпочел поскорее распрощаться с ней.

Пришлось остаться ни с чем. Я выпил пива в «Серебряном быке» и даже проверил невероятную версию о том, что именно трактир каким-то образом стал убежищем мистера Флоя. Когда надежды не осталось, я отправился в Грегори-Пейдж.

На проселочной дороге меня обогнал экипаж мисс Лайджест. Проехав еще несколько метров, он остановился. К некоторому моему удивлению, мисс Лайджест не предложила мне доехать до Грегори-Пейдж с ней, а предпочла выйти и пойти пешком. Я помог ей спуститься и тут же увидел следом выходящего из экипажа полицейского констебля.

— О, мистер Джеферсон, вы уже покидаете меня? — обратилась к нему мисс Лайджест.

— Да, мисс, — ответил констебль, словно и не замечая обращенного к нему ироничного тона, — моя задача — сопровождать вас только вне пределов этой местности. Спасибо, что довезли до развилки. До свидания, мисс.

— До свидания, Джеферсон, — усмехнулась мисс Лайджест, — сообщите мистеру Лестрейду, что я была послушной арестанткой.

Констебль пошел по дороге к полицейскому участку, экипаж поехал к Грегори-Пейдж, а мисс Лайджест, наконец, повернулась ко мне. Ее лицо выражало искреннюю радость от встречи, и я поймал себя на том, что невольно улыбаюсь в ответ. Действительно, в день, полный неудач, было приятно вновь встретить ее, тем более, что она, как всегда, была потрясающе красива.

— Добрый день, мисс Лайджест. Как ваша поездка?

— Скверно, мистер Холмс.

— Общество констебля вам досаждало — это легко понять.

— Нет, дело не в этом. Джеферсон даже немного скрасил эти концы поездом до Лондона и обратно. Правда, он был не слишком кстати во время моих визитов.

— Вы посетили кого-то, помимо нотариусов?

— Да, — она поспешила избежать дальнейших расспросов на эту тему, — но большую часть времени я, конечно, была в адвокатской конторе. «Скверно» относится именно к этому.

— Вы получили меньше, чем ожидали?

— Я не получила ничего. Не удивляйтесь, мистер Холмс, отчим на самом деле оставил мне почти все свое состояние, но адвокаты определенно не торопятся с бумагами.

— Почему?

— Очевидно, боятся двойной работы: кто знает, возможно, придется отписывать деньги в казну.

— Не шутите так, мисс Лайджест, — сказал я укоризненно.

— Мне бы хотелось, чтобы вы верили в успех того, чем я занимаюсь.

— Простите, если я обидела вас, мистер Холмс!

— Вы меня не обидели, мисс Лайджест. Скорее заставили беспокоиться о состоянии вашего духа.

— Вам не стоит беспокоиться: если уж я пережила эти последние десять дней, наглость адвокатов не помешает мне жить дальше.

— В конце концов, пока деньги не очень нужны вам.

— Ошибаетесь, мистер Холмс. В Грегори-Пейдж вряд ли найдется даже тысяча фунтов наличными, а ведь мне еще предстоит оплатить вашу работу.

— Ну, пока вам еще не за что платить. И я не думаю, что моя работа будет оплачиваться четырехзначными цифрами.

— Поверьте, когда я снова стану свободной, мистер Холмс, количество цифр на вашем чеке не будет иметь для меня особого значения, — ее первая радость от встречи улетучилась, и она снова смотрела на меня своим стальным взглядом, вежливым, внимательным, но удивительно холодным.

— А, вот и вы, Келистон! Который сейчас час?

— Без четверти пять, миледи.

— Распорядитесь, чтобы подавали чай, и принесите для меня что-нибудь: печенье, хлеб с изюмом, немного сыра… Ну, вы и сами знаете. Я не ела ничего с самого утра.

— Слушаюсь, миледи.

— Доктор Уотсон здесь?

— Да, миледи.

— Тогда напомните ему, чтобы спускался к чаю. Можете идти.

Он поклонился и ушел исполнять приказания.

Мисс Лайджест на ходу сняла шляпу и безукоризненно чистые даже после дороги перчатки.

— Вас, мистер Холмс, я даже не спрашиваю, останетесь ли вы на чай, — сказала она, улыбаясь.

— Полагаю, вы свободны сегодня вечером.

— Да, я свободен и предлагаю вам партию в шахматы после обеда. Разумеется, если ваши дела позволят это.

— У меня нет таких дел, которые я не могла бы отложить ради игры с вами. Но я боюсь, что нам не хватит времени. Почему бы не начать сразу после чая?

— Я предполагал, что вы захотите отдохнуть после вашей поездки.

— Наш с вами турнир и будет для меня отдыхом. Вы не представляете себе, мистер Холмс, как я рада возможности играть с вами!

— Это взаимно!

Чай был отменным, но мы оба быстро выпили его и поднялись в кабинет. Мисс Лайджест была в прекрасном расположении духа, полна энтузиазма и щедра на остроумные замечания. Расставляя шахматы, она рассказала мне о своей поездке и о деталях завещания. Я же рассказал ей о своем визите в полицейский участок.

— Похоже, Лестрейд ужасно зол на вас, мисс Лайджест, — сказал я.

— Я зла на него не меньше. Представьте только, каково это — ходить по городу в сопровождении полисмена! Готова поспорить, это сделали из одного только желания доставить мне неудобства! До последних событий я редко имела дело с полицией и никогда не предполагала, что там работают такие посредственности, как Лестрейд.

— В этом вы, пожалуй, правы. Но, возможно, вам стоило попросить меня сопровождать вас к инспектору, и тогда он, наверняка, стал бы меньше упорствовать. Во всяком случае, я бы быстро убедил его, что вы не собираетесь сбежать.

— Он так подумал? Он опасался, что я брошу все и сбегу неизвестно куда?

— Он привык иметь дело с настоящими преступниками и поэтому до сих пор не может привыкнуть, что вы, будучи под арестом, пользуетесь относительной свободой.

— Знаете, мистер Холмс, эту относительную свободу для меня отстоял мой отчим: он подал прошение судье, и ему не смогли отказать. Я опасаюсь, что теперь, когда его больше нет, я в любой момент могу оказаться за решеткой.

— Ваши опасения напрасны: приказ о домашнем аресте предусматривает такое содержание подозреваемого до самого суда. Условия ареста становятся строже, как правило, после случая побега или каких-то других чрезвычайных нарушений.

— Еще одна такая стычка с Лестрейдом, как сегодня утром, и, боюсь, у меня будет такое нарушение, — усмехнулась мисс Лайджест.

— Я вам этого искренне не советую: Лестрейд обожает муштровать арестованных и учить их дисциплине.

— Я уже успела в этом убедиться. Интересно, что-нибудь другое он умеет делать так же хорошо?

— Он умеет допрашивать свидетелей, правда, при этом не способен ни по-настоящему вникать в произошедшие события, ни прогнозировать их. Сегодня, например, я попытал счастья и спросил у него, что сказал полиции Гриффит Флой о месте своего пребывания во время смерти сэра Чарльза…

— Полагаю, инспектор не потрудился узнать у него об этом.

— Да, его вдруг одолело глубокое сочувствие к судьбе несчастного молодого человека.

— Боже мой, это было бы ужасно смешно, если бы так близко меня не касалось! Что же теперь делать? Неужели придется ждать возвращения Гриффита Флоя, чтобы спросить у него, где он был, когда погиб его отец?

— Я сегодня попытался кое-что сделать, не дожидаясь его возвращения, но попытка оказалась неудачной.

Я рассказал мисс Лайджест о калитке в рощу рядом с Голдентрилом и о своих умозаключениях на предмет того, каким образом Гриффит Флой мог раздобыть себе алиби. Я поведал ей и о хозяевах близлежащих домов, которые совершенно не подходили на роль укрывателей. Мисс Лайджест знала лишь нескольких из них и подтвердила, что все они действительно одиноки и чрезвычайно законопослушны. Об остальных она не могла ничего сказать.

— Может быть, вы сами можете предположить, кто оказал такую услугу мистеру Флою? — спросил я ее.

— Подумайте, мисс Лайджест! Возможно, у него где-то поблизости живет друг или просто приятель? Или же здесь обитает некто известный всем, кто был бы жаден до денег и не погнушался преступным соучастием?

— Откровенно говоря, я не знаю, есть ли у Гриффита Флоя настоящие друзья. Однако приятелей и тех, кто оказывает ему услуги, в округе достаточно. Правда, все они живут довольно далеко от Голдентрила. Точные адреса мне неизвестны, но я могу назвать имена, а уж вы спросите хотя бы в трактире, где именно они проживают.

— Погодите минуту, я достану записную книжку. Диктуйте!

Мисс Лайджест перечислила пять имен и выразила сожаление, что ничем больше помочь не может.

— Что касается известных всем подозрительных субъектов, — сказала она, — то их тут предостаточно, но они все до единого дебоширы и пьяницы. Гриффит Флой отнюдь не глуп и не стал бы доверять свое алиби таким людям.

— Что ж, мне остается проверить тех, кого вы перечислили, хотя… Возможно, получится и кое-что еще.

Мисс Лайджест с любопытством взглянула на меня, но не стала задавать вопросов. Я сделал очередной ход и откинулся в кресле.

— Знаете, мисс Лайджест, — сказал я, — мне очень не хватает знакомства с мистером Гриффитом Флоем. Я вынужден как-то объяснять его поступки, пытаться понять его логику и проследить цепь его рассуждений, не имея собственного представления о том, что он вообще из себя представляет. Каков он? Что вы о нем знаете?

Мисс Лайджест подняла брови, стараясь сосредоточиться на игре:

— Он именно то, что я сказала вам при нашей первой встрече.

— Это было весьма исчерпывающе, но мне бы хотелось услышать ваши пояснения, мисс Лайджест. Способен ли он, по-вашему, на хорошо обдуманные действия? Как далеко простирается его самонадеянность? Каковы его слабости?

Она переставила фигуру и внимательно посмотрела на меня:

— Я уверена, что мистер Флой способен продуманно действовать и предугадывать поступки других людей особенно там, где дело касается его интересов. Он не отличается сдержанностью, вспыльчив и нетерпелив, но, если цель того заслуживает, способен на неожиданные поступки. А интересов у него много: насколько я знаю, в Штатах он увлекался карточными играми, но здесь наш бридж казался ему смешным и он не принимал в нем участия; он любит денежные игры на бирже, бильярд и обожает тратить деньги (справедливости ради надо сказать, что жадность не входит в число его пороков); он любит женщин и привык менять их, как перчатки; еще он любит дорогое вино и хорошую еду, если вам это интересно… Он легко использует людей, если представляется такая возможность, и, вообще, предпочитает, чтобы все было под его контролем. Самонадеянность его простирается так далеко, что никто не имеет о ней полного представления: он всегда уверен в своей правоте, ненавидит проигрывать даже в мелочах и вечно думает, что рано или поздно добьется всего, чего хочет. В нем много лоска, но он не похож на избалованных столичных пижонов. Он много говорит, но никогда не договаривает. У него хорошее воспитание, но отвратительные манеры и ни капли такта…

— И он способен на насилие?

— Я уверена, что да, но это крайняя мера, которая ему требуется не так уж часто: он успевает получить все, что угодно, давлением и обманом.

— Но ему верят?

— Если это нужно ему, он заставляет поверить.

— Он хороший актер?

— Не думаю. Ему не требуется играть: он всегда остается самим собой и предпочитает довлеющую силу своей персоны любым другим методам.

— Значит, вы говорите, Гриффит Флой может управлять событиями и заставлять других верить в то, что выгодно ему?

— Да.

— И он не отличается мягкосердечностью?

— Нет.

— Тогда я вынужден огорчить вас, мисс Лайджест. Боюсь, ваш отчим умер по вине Гриффита Флоя, и это вполне можно назвать убийством, хотя и трудно доказать.

Мисс Лайджест растерянно нахмурилась:

— Но мне казалось, доктор сказал…

— Я не опровергаю слова доктора, мисс Лайджест. Я говорю вам другое: сэра Джейкоба, наверняка, можно было спасти, но Гриффит Флой намеренно не сделал этого и потому виновен в его смерти, хотя и косвенно. Должно быть, Гриффит Флой был не очень-то разборчив в словах, и у вашего отчима действительно случился приступ вследствие необычайного волнения. Однако, когда он упал и потерял сознание, мистер Флой не сразу позвал на помощь. Келистон ведь не слышал ни звука падения тела, ни стонов; он слышал лишь крики мистера Флоя о помощи и не мог знать, сколько времени прошло с тех пор, как ваш отчим потерял сознание.

— Но как вы узнали, что он сделал это не сразу?

— Я осмотрел комнату, пока вы с Лестрейдом беседовали внизу, и нашел пепел от выкуренной сигареты на внешней стороне подоконника, — я сделал паузу, желая получше подобрать слова. — Одним словом, мисс Лайджест, Гриффит Флой успел выкурить сигарету, прежде чем позвать на помощь.

— А почему вы не допускаете, что он курил во время разговора?

— Потому что в этом случае он бы стряхивал пепел в пепельницу и туда же бросил окурок. Пепельница стояла на самом видном месте посередине стола, а он судя по всему сидел на стуле рядом.

— Но почему после того, как отчим упал, он стал курить у окна? Он мог бы воспользоваться этой самой пепельницей!

— Курить возле умирающего человека? Думаю, даже он не был на это способен. Мистер Флой предпочел отвернуться и сделать глоток свежего воздуха.

Мисс Лайджест в печальной задумчивости подперла лоб рукой.

— Я не настаиваю на своих догадках, мисс Лайджест, — сказал я, — но они кажутся мне в высшей степени правдоподобными.

— Мне тоже, мистер Холмс, и, честно говоря, я не очень удивлена. Как только Келистон сказал, что в момент кончины отчим был с Гриффитом Флоем, я стала подозревать, что он приложил свою руку к этой смерти.

— Простите, что испортил ваше настроение, мисс Лайджест.

— Не извиняйтесь, вы просто вернули меня на землю, — улыбнулась она.

— А то все было неправдоподобно хорошо: беседа, чай, шахматы… Кстати, ваш ход.

Я передвинул пешку.

— Однако меня интересует и другое, — сказал я. — О чем заговорил Гриффит Флой с вашим отчимом, что тот так сильно разволновался? Если бы он просто вел себя некорректно и затевал ссору, сэр Джейкоб отвечал бы ему тем же. А, между тем, громких голосов никто не слышал…

— Я не знаю, что они могли обсуждать. Раньше они общались почти исключительно в чьем-то присутствии и то умудрялись обменяться грубостями.

— И зачем, вообще, Гриффиту Флою нужна была смерть вашего отчима? Они не любили друг друга, но одно это, согласитесь, не повод.

Мисс Лайджест как-то странно посмотрела на меня:

— Этого я тоже не знаю, мистер Холмс, — ответила она, а я внезапно почувствовал себя вблизи от чего-то очень важного.

— Кроме того, вряд ли простым совпадением явилось то, что мистер Флой приехал к вашему отчиму в день предстоящей дачи последним показаний. Скорее всего, он не хотел, чтобы ваш отчим о чем-то рассказал полиции, и успешно предотвратил это. Вы действительно ничего не знаете об этом?

— Нет, мистер Холмс. Если бы я знала что-то, что могло бы повредить Гриффиту Флою, уверяю вас, я не стала бы это скрывать.

— Охотно верю, мисс Лайджест. Вам шах!

Она удивленно вскинула брови и стала раздумывать над доской.

— Похоже, сегодня у вас лучше получается совмещать игру и беседу со мной, — мистер Холмс, — заметила она, чуть улыбаясь.

— Я и не заметила угрозы. Все же вы страшный противник!

— Я говорил с вами о не самых приятных вещах, и вы были немного рассеянны.

— Ерунда! Вы просто очень хорошо играете.

— Я надеюсь все же, что не слишком расстроил вас своими умозаключениями.

— Нет, мистер Холмс, вы даже помогли мне. Помните, как у Спинозы? Affectus, que passio est, desinit esse passio simulat que eius claram et distinctam formamus ideam.[2]

Мы с ней просидели за шахматами до половины двенадцатого и успели разыграть несколько партий, прервавшись лишь для того, чтобы перекусить.

В этот вечер мы узнали многое друг о друге. Мы говорили о древней и современной литературе, о живописи и музыке, о медицине, криминалистике и полиграфии, о многих совершенно обычных вещах, и мне было удивительно хорошо в обществе этой женщины. Она обладала быстрым умом и глубокими знаниями в самых разных областях науки и искусства. Она была интересна мне своим интеллектом и личными качествами. Как объекту аналитического исследования мисс Лайджест не было равных, и я с удовольствием изучал причудливые хитросплетения ее натуры, еще не отдавая себе отчета в том, чем это может для меня обернуться.