Почему, — размышляю я, — господь придумал разные слова? Почему он одним вложил в уста понятные, а другим — непонятные? Взять, например, слово «разбойник». Тут все понятно. Разбойник пропадает целыми днями у реки, не ходит в синагогу, клянчит пять центов на мороженое, дружит с Винцукасом, гоняет голубей, сует свой нос, куда не следует.
Бабушка сплошь состоит из понятных слов. Что бы она ни сказала, все понятно:
— Авремэле, вставай!
— Ложись!
— Сбегай!
— Почисть!
— Подмети!
— Выбрось!
— Выплюнь!
— Съешь!
— Подавись!
— Не шляйся!
— Не выводи меня из себя!
Есть у бабушки два-три непонятных слова. Первое — это «люблю».
— Я люблю тебя, разбойник, люблю, — приговаривает бабушка и щиплет меня за уши, бьет черпаком, не пускает к Винцукасу, тащит в синагогу.
— Я люблю тебя, негодник, люблю, — приговаривает бабушка и оставляет мне хвост от рыбы, кости от селедки, жижу от горохового супа.
— Я же люблю тебя, люблю!
Второе непонятное слово — это анцемит[4].
— Директор гимназии Олекас — анцемит!
— Полицмейстер Корсакас — анцемит.
— Бакалейщик Гайжаускас — анцемит.
— Винцукас — анцемит.
У деда только одно непонятное слово: «Ну».
Больше всего непонятных слов у дяди Мотла-Златоуста и все на «уция» и «ация»:
— Коституция!
— Революция!
— Экспотация!
— Нация!
И вот еще:
— Агитация!