Я в Лиссабоне. Не одна

Владимир Лорченков Зови его Бембик

Первые признаки того, что она наставляет мне рога, были похожи на легкий ветерок и редкие капельки, не предвещающие ничего, кроме летнего дождичка. Такие, знаете, после которых в течение получаса небо темнеет, в воздух взмывают фонтаны пыли, а потом наступает апокалипсис и молнии трахают все вокруг. Только высунись! Трах-трах. А на следующий день сотрудники муниципалитета — те, кто не погиб в борьбе со стихией, — подсчитывают ущерб и оплакивают героев, павших смертью храбрых.

Короче говоря, я видел, что она недовольна мной, но не предполагал, что дело может зайти так далеко.

Ведь Инга была отличной женой, прекрасно готовила и была, в общем, терпимым вариантом спутницы жизни. Несмотря даже на то, что раз в месяц заставляла меня ходить в гости к ее папочке. Состоятельному бизнесмену, который жил в собственном домище в пять этажей (об этом даже писали репортажи в местных газетах): с бассейном, водными горками и крокодилом. Что удивительно, в доме жила его жена. Что еще удивительнее, это была та самая женщина, на которой он женился лет тридцать назад, которую трахал и которая родила ему дочь. Ага, Ингу. Которая, в свою очередь, выросла, пошла учиться на художницу и влюбилась в своего сокурсника. Ага, меня. Ну, а я, побывав в гостях у телки, которая в меня влюбилась, понял, что лучшее, что я могу сделать, — это жениться на ней. Что мы и проделали.

— Думаешь, я не понимаю причину твоего острого желания повести мою малышку под венец? — спросил меня папа, как я немедленно стал называть этого мудака. — Желания, блядь, жить на мои деньги и ни хера не делать? — обнял он меня покрепче.

— Уверяю вас, я ЛЮБЛЮ вашу дочь, — ответил я ему, причем очень искренне.

Он поглядел на меня недоверчиво и пошел поздравлять Ингу. С ней, конечно, все было вовсе не так просто, как я говорил ее папаше. То есть она мне, конечно, нравилась. Ей было двадцать лет, у нее была гладкая на ощупь кожа, веснушки — а меня, знаете, это всегда заводило, — сиськи что надо, и трахалась она с удовольствием. Не знаю, любил ли я ее, но всех этих ее достоинств было вполне достаточно для того, чтобы жениться в двадцать лет. Тем более если ваша избранница — дочь богатейшего чувака в городе. Само собой, я сделал ей предложение, и мы поженились. И ее злоебучий папаша, делая вид, что обнимает меня, шептал мне на ухо всякие гадости, например, как он мне яйца оторвет, если я посмею обидеть его дочурку и не буду работать, чтобы содержать ее как надо.

— Вы просто ревнуете, папа, — сказал я, оглядывая зал самого роскошного ресторана города, снятый на его, конечно, деньги.

— Не называй меня папой, — говорил он, напряженно улыбаясь.

— Ладно, папа, — говорил я, — я не стану называть вас папой больше.

— Идиот, — говорил он, — думаешь, ты, блядь, подцепил дочку богатых родителей — так самого бога за яйца поймал?

— В принципе, да, — говорил я.

— Ну, может, ты хотя бы художник великий? — спрашивал он с усмешкой. — Великий и непризнанный, блядь, гений?

— Боюсь, я ошибся с выбором профессии, — сказал я горько, — и все еще не нашел себя. Так что пока посижу дома, — сказал я.

Он от злости чуть фаршированной рыбой — да, конечно, они были евреи — не подавился. Так что пришлось мне похлопать его по спине. Все умилялись.

А я улыбался Инге и мял под столом ее задницу.

Она улыбалась мне и норовила потрепать меня по ширинке.

Ну, знаете, как бывает это в двадцать лет… Я обнял ее покрепче и покраснел на предложение тамады вспомнить, как мы познакомились. Инга глянула на меня и тоже покраснела. А дело было так: к нам в общежитие пришел парень с третьего курса и спросил, кто хочет трахнуть второкурсницу, которая напилась у них на вечеринке и жаждет мужика, но трахаться не по любви отказывается, а с ними со всеми она уже давно перетрахалась, так что ей явно нужно что-то новенькое. Вызвался я. Мужика хотела Инга. Случилось все это с месяц назад.

— Не могу поверить, — сказала Инга, — что мы так быстро нашли друг друга.

— Любимая, — сказал я, — нас вела друг к другу любовь. Боюсь только, твой папа меня не очень привечает.

— Папа меня любит и переживает, — сказала она.

— Я понимаю, — сказал я.

— Люби меня, и все будет оки-поки, — сказала она.

— Что? — спросил я.

— Давай потанцуем, — сказала она.

Но мы не успели, потому что к нам подошла мать Инги, привлекательная еще блондинка. И танцевать мне пришлось с ней. А Ингу закружил в танце ее любимый папашка. Я уже начал переживать, не трахаются ли они.

— Вы, очевидно, слегка напуганы напором моего мужа, — сказала добрая женщина.

— Ну что вы, — сказал я. — Он очень мил.

— Это действительно так, — сказала она, и я впервые задумался, что же есть в этом уроде, раз такая бабенка до сих пор живет с ним. — Жизнь — лучший учитель, — сказала она. — Так что со временем вы сами все поймете.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Только то, что сказала, — сказала она. — Мне бы хотелось, — добавила она, — чтобы вы знали: Инга у нас девушка с характером… И вы этого, боюсь, не разглядели, — сказал она, глядя мне в глаза.

Я подумал о том, что мамаша и дочурка не в ладах.

Это подавало надежды.

Как я уже говорил, отец моей Инги жил с одной женщиной в законном браке тридцать лет. Это удивляло. Сами понимаете, мужик, которому стукнуло пятьдесят и который заработал бабла, всегда хочет пошалить. Но только не этот. Супруга его, мамаша Инги, была дородная, но привлекательная женщина. Мне казалось, что в ее присутствии папа как-то блекнет и утихает. Инга уверяла меня, что это только иллюзия и что, мол, всеми делами в их семье заправлял папаша. Ладно… Мне в любом случае было все равно. Ее родители купили нам квартиру в центре города, куда мы и переехали: я из общежития, где сражался с тараканами за кусок позавчерашнего хлеба, а Инга — из отцового дворца.

Я забрал документы из Института искусств, объяснив это тем, что намерен попробовать себя в литературе. Послал документы в Литературный институт и даже поступил на заочное. Но через полгода мне надоело, и я решил попробовать себя в музыке. Купил барабаны и стучал по ним, пока Инга ходила учиться. Иногда готовил что-то поесть. Когда Инга возвращалась домой, прижимал ее к стенке в коридоре и раздевал. Ну, а потом трахал. Так хорошо и часто, что она даже прощала мне то, что я, по ее словам, «маялся дурью». Но так продолжалось до тех пор, пока она не получила диплом и не начала работать. А я все еще искал себя. Ну, а если честно, просто отдыхал от бедности. Вот тогда-то на горизонте и появились первые серые пятнышки, грозившие в будущем вырасти в смерч.

Инга начала припоздняться после работы.

Во время наших ритуальных походов к ее родителям она не защищала меня, как прежде, от своего отца, а слушала его обличительные речи про «некоторых бездельников» с некоторым, как мне показалось, удовольствием. Стала рассеянной. Не всегда отвечала на звонки.

Я глянул в интернет — в котором сутками сидел, пока ее не было дома, — и набрал «признаки измены» в поисковой системе. Все совпадало с поведением Инги! Это тревожило. Не то чтобы я был в нее ужасно влюблен — сами понимаете, когда вы вместе уже лет пять и сошлись только на теме ебли, это совсем не то, что в начале, — но это грозило моему безбедному существованию. Никчемному существованию, как говорил ее отец. Хотя мне оно казалось вполне нормальным. В конце концов, человек создан не для того, чтобы сидеть в сраном офисе десять часов в день. Ну или копать землю эти десять часов.

Короче, человек не создан работать.

И если есть возможность этого не делать, то почему бы ему — владельцу огромного состояния — не помочь своей дочери и ее мужу вести нормальный, блядь, образ жизни. А он вместо этого озлобился и настраивал свою дочь против меня. И его дочь, кажется, еблась с кем-то еще.

Оставалось выяснить, с кем.

Я вглядывался в лица наших общих знакомых, тайком следил за ее бывшими парнями — это была работенка ого-го, ведь парней у нее было предостаточно, — подозревал коллег по работе в этом, блядь, проектном институте, где она рисовала всякие портики и колоннады. Я подозревал всех мужчин города.

Но действительность превзошла все мои ожидания.

Однажды я собрался за город с приятелями по институту. Вернее, по первому курсу — такими же пиздоболами, как я, которых повыгоняли за несданные экзамены. Я, кстати, среди них был единственный, кто ушел из института сам. Можно сказать, был сливками нашего общества. И мы договорились поехать за город на озеро — пивка попить, половить рыбы. Тем более что никаких других занятий у этих уродов не было: большинство из них сидели без работы. Как и я. Только среди них никто, кроме меня, не был женат на богатой телке.

Я сказал супруге, что на выходных уеду.

Инга отнеслась к этому на удивление спокойно, а я подумал, что дело явно нечисто. И решил неожиданно вернуться домой спустя час после того, как уйду.

Ну и, конечно, ОН был там. В ее постели. Так что, когда я ворвался в квартиру, расшвыривая все на своем пути, Инга только и успела что сесть. И прикрыла сиськи покрывалом. А другой конец набросила на него. Блядь такая!

— Немедленно выйти из комнаты, мне надо одеться, — сказала она.

— Сними одеяло, — сказал я, сжимая в руке альпеншток, который купил, когда собирался стать троцкистом, поехать в Штаты и убить Буша-младшего.

— Не устраивай сцен, — сказала она.

— Сними это ебанное покрывало, — сказал я.

— Ладно, знакомьтесь, — сказала она и сдернула одеяло. — Зови его Бембик, — сказала она.

— Что?! — спросил я.

— Бембик, — сказала она.

Передо мной на кровати сидел енот. От неожиданности я едва не упал. Пришлось присесть.

— Блядь, да это же ЕНОТ, — сказал я.

— Это не просто енот, — сказала она. — Это — енот-крабоед, взгляни на его пальцы, видишь, какие они тонкие и чуткие? Он опускает лапки в воду, достает из-под камней крабов и разделывает их пальчиками, — сказала Инга с любовью.

— Ебанный, блядь, енот, — ошарашенно сказал я.

— ЕНОТ-КРАБОЕД, — сказала она.

— О, боже, — сказал я.

— Зови его Бембик, — сказала Инга.

Я смотрел то на нее, то на этого енота ебучего. Существо со средних размеров собаку с полосатой окраской, сидело на МОЕЙ кровати, возле МОЕЙ жены и дружелюбно меня, блядь, обнюхивало.

— Ты ебешься с енотом, — сказал я тупо.

— Ну, не совсем так, — сказала она.

— А КАК?! — спросил я.

— Ты что, хочешь, чтобы я тебе ПОКАЗАЛА? — спросила она.

— Да уж будь, блядь, добра, — попросил я.

— Ладно, — сказала она.

Я думал было сказать, что передумал, но было уже поздно. Она мне показала. Выглядело это довольно просто: она брала маленького пластмассового краба, которого этот дурень ебучий принимал за живого, совала в себя, а он, енот, потом этого краба оттуда ДОСТАВАЛ — своими ловкими чуткими пальцами — так долго, что Инга, извиваясь, стала постанывать.

— А ну, блядь, прекратите ОБА! — сказал я. — Я же все-таки здесь, — сказал я.

— А? Что? Да?! Прости, — сказала она и оттолкнула лапу енота.

— Блядь, ну и что мне с вами теперь делать? — спросил я. — Что. Мне. Теперь. Делать, — спросил я.

Она сказала:

— Зови его Бембик.

— Объясни мне, почему ты это сделала?! — спросил я Ингу, когда Бембик был водворен в свою корзину. — Я что, мало тебя трахал, да? Мало я тебя ЕБАЛ, что ли?!

— Тут дело не в сексе, — сказала она.

— У вас что, ЧУВСТВА? — спросил я.

— Ну, можно сказать и так, — сказала она и всхлипнула, — понимаешь, когда я увидела его в зоопарке, он был таким… неухоженным. Маленьким. Я подумала, вот сидит маленькое существо в клетке, тянет свои ручки к людям, а они, жестокие, идут мимо…

— Что ты, блядь, делала в зоопарке? — спросил я. — Еблась с конем?

— Рисовала пруд, — сказала она, — Я же не забросила живопись, как некоторые.

— Ладно, — сказал я, — у вас, блядь, чувства…

— Ну, — продолжила она, — я и подошла к еноту этому поближе, а потом вдруг вижу: он глядит не просто в мою сторону, а именно мне в глаза, и я подумала, како…

— Блядь, — сказал я, — что ты меня щиплешь за яйца? Я тебя еще не простил, подстилка гринписовская.

— Я? Тебя?! — спросила она. — Ты что придумываешь?

— А кто еще? — спросил я.

— Ой, — сказала она, глянув вниз, — это же Бембик.

И правда. Засранец Бембик, выбравшись из корзины, сидел у моих ног и, глядя в сторону — «Это у них манера такая, как у карманников», — пояснила Инга, — пощипывал мои яйца. Воображал, видимо, что я камень, покрытый мхом, а подо мной есть какое-то питание.

— Бембик все время хочет жрать, — сообщила Инга.

Я прогнал его альпенштоком, и мы продолжили выяснять отношения.

— Значит, — горько сказал я, — ты ебешься с енотом…

— Выражайся приличнее, — возмутилась она, — тем более что это и сексом-то назвать очень трудно.

— А как это, блядь, назвать? — спросил я.

— Это можно обозначить как петтинг, — сказала Инга. — Ну, еще и как фистинг, — добавила она, подумав.

— Ах ты пизда! — сказал я.

— Я плохо тебя ебал?! — спросил я.

— Нет, — сказала она, — и даже часто, но…

— Но тебе не хватает ЧУТКОСТИ, — сказала она.

— Как у енота?! — спросил я.

— Как у енота-КРАБОЕДА! — сказала она.

— Ах ты пизда!!! — сказал я.

— Ты повторяешься! — сказала она.

И была права.

Я и правда повторялся.

После этого моя женушка перешла в наступление.

Я был извещен о том, что трахаю ее недостаточно Чутко и слишком Грубо.

Все это время енот Бембик, сводя меня с ума, шарился по нашей квартире и чесал свои, блядь, енотские яйца о нашу мебель.

Еще, сказала мне Инга, ее стало раздражать мое нежелание искать себе работу и то, что я живу на деньги, которые выделяет ее папаша.

На этой ноте енот Бембик подошел к холодильнику, открыл его (!) и стал вытаскивать оттуда — как раз из моего любимого фруктового отсека — бананы.

А Инга сообщила, что не намерена терпеть меня дальше, если я буду так груб с ней и вербально…

— Что, блядь?! — спросил я.

— В смысле, матерись поменьше! — сказала она.

— Ясно, — сказал я. — То есть я застал свою жену ебущейся с ено…

— Это ПЕТТИНГ! — сказала она.

— Ладно, — сказал я, — я застаю свою жену, которую ебет во время петтинга какой-то, блядь, енот-крабоед, а после всего этого, по итогам матча, проигравшим во всем остаюсь я же!

— Ну, почему же, — сказала она. — У тебя ведь есть я.

— Почему тебе не приходит в голову мысль, — спросил я, — что я сейчас зарублю твоего енота, а потом тебя?

— Тебя посадят, — сказала она. — Если раньше мой папа тебе яйца не отрежет.

— Я вас сварю, — сказал я. — Пока мясо, блядь, в желе не превратится, а кости сожгу. Что на это скажешь? А твоему папаше скажу, что ты сбежала от меня в Гоа. С каким-то пидарасом из племени индусов-крабоедов. Что будет не так уж далеко от истины, не так ли?

— Да, это ты можешь сделать, — сказала она.

— Я не вижу испуга в твоих глазах, енотная ты подстилка, — сказал я горько.

— Ну, а на что ты будешь жить? — спросила она. — Неужели ты думаешь, что мой папаша станет тебя содержать?

— Ты права, сука ты этакая, — сказал я.

— Ну, и что мне остается делать? — спросил я, ужасно жалея себя.

— Веди себя хорошо, — сказала Инга, — и тут я вспомнил слова ее мамаши про характер дочки, — и будешь жить по-прежнему, ни хрена не делая…

— Веди себя хорошо, — сказала она, — и мы с Бембиком тебя не обидим.

— ЧТО?! — спросил я.

Вместо ответа она откинула одеяло, сунула в себя крабика, и Бембик молнией шмыганул на кровать. Они начали забавляться. Я попробовал взглянуть на ситуацию непредвзято. Супруга у меня была ничего. Двадцать пять лет. Сиськи. Жопа. Ляжки. Лежит, раскинувшись. Мокрая, блестит. Этот, блядь, крабоед ее заводит…

— А-а-а, о, а, — сказала Инга.

— Я сейчас кончу, Бембик, ты такой НЕЖНЫЙ, — сказала она.

— Хр-р-р-р, — сказал Бембик разочарованно, потому что крабик был пластмассовый.

— О, — разочарованно сказала она, — ты поспешил, Бембик.

После чего приподнялась на локтях и глянула заинтересованно на меня:

— Присоединяйся, милый, — сказала она.

— Заверши то, что начал Бембик, — сказала она.

— Втроем мы настоящая Команда, — сказала она.

— Ну, скорей же, — призвала она.

Я подумал, отложил альпеншток и разделся. Инга, улыбнувшись, раскрыла мне объятия. В коленях у нас путался енот. Я мягко отодвинул его в сторону и сказал: — Подвинься… Бембик.