Я в Лиссабоне. Не одна

Вадим Левенталь Суд идет

Я обвиняю этого человека, которого я не знаю, как зовут, но слышала, что его называют Савелием Петровичем, Бревном, а еще Законником, в том, что он организовал убийство Егора Насимова, собственноручно лишил жизни Алену Воробьеву и Юлию Ковальскую, а также покушался на мою жизнь.

Вот как это было.

Вот как это было.

Егор был не в моем вкусе: высокий, да, но худосочный и слишком умничал. Мне нравятся мужчины прямые и сильные, а Егор — не скажу что он был «тряпкой», но из тех, кто заговаривает проблему даже тогда, когда лучшее решение — дать в морду. Мы познакомились с ним на презентации проекта моих друзей — была у них безумная идея, что-то на стыке социологии и балета — типа того. Он пришел с Аленой, я была немного с ней знакома. Я видела, как он на меня смотрел: чувствовалось, что у него сейчас ширинка лопнет; это льстило, понятно, так что, когда Алена подошла нас познакомить, я не стала отговариваться нехваткой времени, и мы минут десять поболтали. Сразу было ясно, что если они с Аленой и спят, то ничего особенно серьезного между ними, во всяком случае, нет.

Егор занимался организацией клубных вечеринок, но по образованию был историк — ощущалось, как ему самому нравится этот ход конем. Только вечером, погуглив, я узнала, что еще он пишет статьи о кино — длинные и ни слова в простоте, но местами очень смешно.

Он нашел меня ВКонтакте и написал на следующий день, но увиделись мы только через месяц. Перебрасывались песенками, шуточками — это не была страстная бурная переписка, так — ничего не значащий треп; один раз пригласил на свою вечеринку, но я в тот вечер не могла. Он написал, что часто бывает в «Belle Epoque», и что если я буду проезжать мимо, то могу заглянуть — авось он там.

В «Belle» мне назначила встречу Юля; надо было предложить другое место, но у меня в тот момент совершенно вылетело это из головы; я вспомнила про Егора только тогда, когда оказалась уже там, чуть раньше, а Юля позвонила, что она по пробкам едет с Новой земли, как обычно. Юля, бедная, хотела обсудить со мной свою личную жизнь — ага; я написала ему в чате, он тут же ответил: оказалось, он сидит в соседнем зале. И не один, а с Аленой; у которой на лице было написано, что она не ест меня на ужин только потому, что меня здесь не подают, но — улыбалась и пропела, как рада меня видеть; думаю, на моем лице было что-то похожее — то есть никакой ревностью и близко не пахло, но мы же все «зеркалим» друг друга, если верить той пергидрольной тетке, которая нам на втором курсе психологию читала. Вообще-то я решила посидеть десять минут и уйти, но успела проговориться, что жду подружку, и после этого не смогла найти предлог; сидела, ждала Юлю — думала, она приедет, мы отсядем, — но кто же знал, что она будет ехать два часа: когда появилась, мы все уже были на рогах. Я точно выпила три коктейля, и еще пару раз Егор брал на всех по шоту. Юля посмотрела на нас, говорит: «Вы тут что, день любви к алкоголю отмечаете?» Оказалось, она тоже с Аленой знакома, даже больше меня — они вместе на восточном учились. Юля хотя бы отвлекла нас с Аленой друг от друга.

Егор все это время молчал, отпустит какую-нибудь шуточку — и дальше улыбается, а Алена, чем больше пила, тем сильнее ей хотелось показать, насколько она меня круче: ехидничала как бы невинно, перебивала, ну и чуть ли не ложилась на него прямо там; в конце концов она меня завела, я тоже так умею — сказать что-нибудь, от чего люди зеленеют, и похлопать глазками. В какой-то момент мне нужна была салфетка — Алена как раз что-то рассказывала, — и я тронула Егора за руку, чтобы он мне передал. Это надо было видеть! Немедленно оказалось, что я перебила в самый интересный момент ее рассказа, и она так вдарила ему по плечу — думаю, задержи я свою ладонь чуть подольше, поехали бы прямо оттуда в травму накладывать гипс. Но салфетку он все же передал. Юля немного разрядила обстановку — когда пьешь, всегда ведь хочется, чтобы людей было больше, больше, новых и новых, так что она очень кстати оказалась. Они с Аленой зацепились языками, а я из вредности, когда Егор пошел в туалет, сделала вид, будто мне звонят, отошла как бы поговорить и столкнулась с ним у бара; словом, я умею сделать так, чтобы мужчина меня поцеловал, когда это нужно. Очень коротко — в конце концов, это была пьяная выходка, только и всего. И потом у меня действительно зазвонил телефон — это был Савелий.

Я позвала его в «Belle», он приехал буквально через пять минут; Алена, когда увидела его — костюм, часы, ну видно же по человеку, — вся налилась кровью, у нее на макушке можно было бы яйцо пожарить.

С Савелием я познакомилась за две недели до того: ехала с какого-то позднего кинопоказа, ловила машину, остановился «гелентваген». Он меня спросил, откуда я, я сказала, что смотрела экспериментальное кино, ну и, слово за слово, я стала жаловаться, какой ужасный фильм смотрела, еле досидела до конца. «Ну хоть фуршет-то был за все страдания?» — «Нет». — «Так вы голодная?» В общем, я дала себя уговорить на ресторан.

Я бы не поехала, если бы видела, что ему нужна девочка на ночь; тут было другое: человек работает — не пьет, не отдыхает — на износ… десять, пятнадцать, двадцать лет. И вот вроде можно, наконец, все себе позволить, а отдыхать уже разучился и не с кем. Ему просто хотелось поболтать, нового знакомства какого-то, свежего воздуха; девки-то что — девок он может себе хоть каждую ночь по десятку привозить; ему другое нужно было. Да и многих после сорока начинает тянуть в общество помоложе, особенно людей, которые всю свою молодость угрохали на работу — потому что есть ощущение, что что-то прошло мимо тебя. Он не рисовался, не продавал себя, про бизнес сказал мельком — импорт какой-то техники, — впрочем, понятно, что у таких, как он, бизнес не один; даже про охранника и водителя я узнала только в следующий раз, хотя любой другой на его месте нашел бы способ «случайно» проговориться. В следующий раз — это он меня уже пригласил честь по чести: заехал за мной в университет, открыл передо мной дверь и вместе со мной сел назад, показал на двух бугаев впереди: «Это, — говорит, — мои помощники, я зову их Преступление и Наказание». Шутки шутками, но он очень образованный человек.

Мы поужинали несколько раз, специально не договаривались — он просто звонил и спрашивал, что я делаю. Можно сказать, мы подружились — насколько это возможно за две недели; он сказал, что хотел бы такую дочь, как я. У них с женой не получилось детей: сначала — было не до того, а потом еще сложнее все стало — рожать нужно в молодости. И еще — что если бы вовремя получилось, то его дочери было бы сейчас столько, сколько мне. Конечно, я видела, что нравлюсь ему, но как друг была ему нужнее — и он это понимал. И в «Belle» позвала его чисто по-дружески.

Он приехал мгновенно, был где-то рядом; девчонки переключились на него, особенно Алена (она-то, в отличие от Юльки, еще и датая была, они же и до меня с Егором сидели — не скучали), а Егор, наоборот, еще больше затихарился, только поглядывал через стакан — я так и не поняла, то ли он совсем пьяный был, то ли Савелий ему так не понравился. Я боялась, что он после моей выходки у бара будет смотреть в глаза и как бы невзначай гладить ручки, но нет, слава богу, а то Аленка, бедная, точно устроила бы сэппуку, а чем она виновата…

Когда мы встретились на следующий день с Юлей — обсудить все-таки ее личную жизнь — она сказала мне, что я некрасиво себя вела, что будто бы смотрела весь вечер на Егора, не обращала внимания на Савелия, и им приходилось его развлекать. Она выдумала это в свое и Аленино оправдание, но я не стала даже пытаться ее убедить — ясно, что такие вещи люди выдумывают, чтобы быть в них уверенными вопреки всему, здравому смыслу — прежде всего. Единственное, что мне все же с грехом пополам удалось ей внушить, — это что я не сплю с Савелием. Ей это казалось невероятным: он так типа на меня смотрит, как на друзей не смотрят. «Слепой бы увидел, как он ревнует!» Я говорила ей, что он, скорее, как к дочери ко мне относится, но разве тут что-то объяснишь… Зато мне показалось, что про Егора она знает больше, чем просто то, что он Аленин парень, ну и интуиция меня не подвела: она проговорилась, что, мол, «вообще-то я их с Аленой познакомила». Я в таких случаях рака за камень не завожу, спросила ее в лоб: «Ну и как он?» — «В смысле?» — «Не строй из себя целочку, я спрашиваю, как он в постели?» Юля от испуга даже на английский переключилась: «Oh, he’s all right», — говорит. Я потом долго еще ее подкалывала этим «he’s all right».

Где-то через неделю был премьерный показ нового «Бонда», отцу прислали пригласительный, а он как обычно отдал его мне. Я пошла, потому что делать было особенно нечего — собирались вроде с Юлей в клуб, но она так и не перезвонила, а меня уже достало самой ей звонить. И только когда я пришла и увидела Егора с шампанским (помахал мне рукой — и тут же подхватил бокал для меня), обругала себя: надо было думать, что раз он пишет о кино, то будет здесь, конечно. Получалось так, будто я его преследую, а мне как раз меньше всего этого хотелось — не чтобы он так думал, а чтобы вообще так получалось. Егор вел себя очень корректно — не лез целоваться и даже не подал виду, будто помнит, что между нами было в тот вечер, только спросил, как я добралась. Я говорю: «Нормально, ты спрашивал уже ВКонтакте. Меня Савелий довез— facepalm!». «Не обижайся, — отвечает, — слишком много работы, все в голове путается». Мы довольно много выпили шампанского перед началом, бокала по четыре, но, пока шел фильм, протрезвели. Вышли на улицу — белые ночи уже кончились, но все равно было светло: тихая, неподвижная, пустая ночь.

Мы пешком дошли до Большого, на Ординарной прогудел нам навстречу совершенно пустой троллейбус — большой светильник на колесах; поели в каком-то ночном суши-кафе, а потом Егор посадил меня в машину. Думаю, с моей стороны достаточно было бы малейшего намека — взгляда на пару секунд дольше, чем полагается, — и мы поехали бы к нему; но, во-первых, мне этого совсем не хотелось, не говоря уж о том, что у меня были месячные, а во-вторых, когда я доедала свой какой-то там маки-пиздаки, позвонил Савелий. Я не взяла трубку — потому что вообще-то было поздно: а вдруг я сплю? Но мне стало как-то не по себе; если и было какое-то романтическое настроение, то его как рукой сняло. Я заставила водителя въехать во двор и остановиться прямо у парадной: паранойя не паранойя, но мне показалось, будто напротив дома стоит «гелентваген».

Егор не спрашивал меня о Савелии, но я на всякий случай заговорила о нем сама: подумала, что если даже Юля уверена, что я с ним сплю, то… — ну, словом, мне бы не хотелось, чтобы у людей обо мне складывалось превратное представление, а еще ведь все такие вещи расходятся кругами — и я решила заговорить о Савелии сама, первая, именно потому, что если бы он был моим любовником, то я этого не сделала бы. Рассказала, что охранник и водитель между собой зовут его Бревном (как-то слышала, когда Савелий отошел поговорить по телефону) — он и вправду похож немного на полешко: короткий и квадратный, только лицо острое, нос как будто заточенный и тонкие губы. Но я не ожидала, что Егор так отреагирует: у него всего на секунду — он был человек воспитанный — промелькнуло отвращение в глазах. Рафинированный мальчик: решил, что Савелий бандит, — настоящих бандитов он не видел, но боялся и презирал. Я рассмеялась, когда это увидела; тронула его за руку и сказала: «Не парься, он — мой друг».

Потом поняла, что это у Егора был такой способ защиты: в присутствии Савелия он начинал усиленно скучать. Мы с Савелием сидели в одной траттории на Литейном, немного выпивали, когда мне пришло сообщение от Егора — он звал меня на свою вечеринку в Грибы-че, — и Савелий предложил: «А зови его сюда». Может быть, он сказал это просто из вежливости, но, если бы я стала отказываться, это могло бы выглядеть так, будто у нас отношения с Егором, — поэтому я позвала. Получился странный вечер: Егор молчал, сказал только, что устал, и пил один виски за другим, а Савелий, наоборот, разошелся — я не видела его еще пьяным; как это часто бывает, от выпитого он стал, как хорошо потом сказал Егор, «бескомпромисснее и бескомпромисснее». Есть люди, которые любят из очень частных вещей делать глобальные выводы, вот на Савелия такой эффект оказала водка, например, когда официант не с той стороны положил ему рыбный нож — он сказал, что никто в этой стране не хочет жить по правилам, и от этого все беды. И что один-единственный был человек, который заставил всех соблюдать закон, вот его и помнят несмотря ни на что как Отца. Егор оторвался от своего виски, спросил: «Это кто?» — и Савелий как бы нехотя (Егор потом сказал мне: «Такие ценят силу и признают власть, но любят поразить умом — особенно девушку; где-то они слышали, что девушки на это ведутся») ответил, что Сталин. Егор стал еще более скучающим, если только это было возможно, и сказал: «Бросьте, это всего лишь был неопытный официант». Савелий ткнул пальцем в потолок и сказал: «Нет, нужно во всем видеть систему». В общем, я только и успевала переводить разговор на нейтральные темы — кухню, кино и так далее.

Егор ушел чуть раньше, ему нужно было рано вставать, а когда уходили мы с Савелием, я взяла со стола телефон — оказалось, Егор его забыл. Савелий заметил, и я сказала, что лучше отдам потом сама. Когда Савелий довез меня до дома, я написала Егору в сети и предложила завезти телефон сейчас. Вызвала такси, чтобы не ловить машину на улице, долетела за пять минут — пока ехала, думала о том, что в конце концов, похоже, Это все равно произойдет, так какой смысл тянуть кота за хвост, уж лучше сделать — и все: раз-два, готово — и забыть. Я вошла к нему, сбросила туфли, он потянулся губами к щеке, но я подставила губы — и когда оторвалась, сказала: «Мне еще тогда понравилось». Во мне болталось несколько коктейлей, в нем — чуть ли не полбутылки вискаря; так что обычного чувства неловкости почти не было. Первый раз — прямо в прихожей: я сдернула с него джинсы — не всякий член с первого же раза возьмешь в рот, но этот того стоил. Было так, будто мы трахались впервые в жизни — и очень быстро. Потом уже, после ванной и виски с колой, в постели, Егор показал, на что способен: как будто медленно-медленно надувают воздушный шарик, так что он в конце концов не выдерживает и лопается.

Я не осталась у него: сказала же маме, что еду отдать подружке телефон. Сидела в машине и улыбалась, отвернувшись в окно, — перед глазами у меня было последнее: я лежу головой у него на груди, он одной рукой гладит мою спину, а другой щелкает в лэптопе — и в полной тишине поет PJ:

И, только вернувшись домой, я обнаружила, что забыла у него лифчик.

После этого я видела Егора еще три раза — скорее, два с половиной. Он снова пригласил меня на свою вечеринку, на этот раз по телефону, я вызвонила Юлю, и мы пошли. Я взяла ее с собой не потому даже, что неловко приходить куда-то одной — плевать я хотела на все комильфо мира, — а потому, что, если бы там была Алена, с Юлей проще было бы сразу уйти. Но той не было. Юля даже спросила у Егора, где она, а он сделал удивленные глаза и сказал: «Я думал, ты мне расскажешь… Не звонит, не пишет». Юля сразу замолчала — я поняла, что она пожалела, что спросила, но не приставать же к ней прямо там, в грохоте и мелькании.

Вечеринка вышла славная: Егору удалось выписать из Берлина какого-то крайне заводного диджея — я утанцевалась вусмерть, в баре колдовали два очень фактурных гея, бутылки у них прямо летали, и коктейли были один другого заманчивее. Юля довольно рано «слилась» и правильно сделала — она вообще была какая-то кислая, чего ходить — всем настроение портить. За мной стал увиваться какой-то хлыщ — такой, по которому не поймешь, straight он или притворяется: со стороны это забавно смотрится, но представить себя в постели с таким у меня никогда не получалось. В общем, мне пришлось познакомить его с Егором, я сказала, что посидела бы где-нибудь, отдохнула, и мы сели за столик в углу, почти за занавеской — его держали специально для Егора. По дороге к нам прицепилась еще пара каких-то девиц, так что за столиком еле разместились, но зато там не так грохотало, и можно было сравнительно спокойно помолоть языками. Девицы навесились на хлыща, а он продолжал давать мне понять, что он — самый клевый, и уж конечно клевее, чем Егор, который опять больше молчал, а если начинал говорить, то как-то нехотя. В какой-то момент заговорили о кино, и хлыщ спросил, какое кино мне нравится. Я назло сказала, что Линч, — не потому, что так уж люблю Линча, просто видела, что у Егора была большая про него статья, а мне хотелось того немного разговорить; в общем, это была такая голевая подача. И как выяснилось, удачная: я сразу почувствовала ладонь Егора на своем колене. Тот парень стал на Линча нападать — «скукотища, ничего не понятно.», Егор начал хоть и медленно, но заводиться, а я с какого-то момента перестала следить за спором, только делала вид. Егор двигался очень аккуратно и не торопясь, так что, когда его пальцы пробрались наконец ко мне в трусики, ему уже не пришлось выдумывать повод, чтобы отправить палец в рот или, например, смочить в коктейле. С кино они переключились на музыку, потом поговорили о Берлине и Лондоне, причем мне даже удавалось иногда хихикать где надо или говорить «точно-точно», но в конце концов мне все же пришлось спрятать лицо за стаканом, и после этого я плюнула на все, развернула Егора к себе и поцеловала его нежно-нежно: парню бедному пришлось преувеличенно громко улюлюкать вместе с девицами.

Ночь получилась длинная — мы пару раз наведывались за стойку, где Егоров приятель, похожий на советского физика-вундеркинда, чертил дорожки, танцевали, пили, люди приезжали и уезжали, так что, когда мы все-таки свалили уже почти под утро, клуб был все еще полон. Мы приехали к нему, целоваться начали, еще не открыв дверь, а когда зашли, я усадила его на кровать и стала раздеваться. Егор тянул руки мне помочь, но я мягко отводила их, так что, наконец, он понял, чего я хочу, и перестал дергаться: сидел и не двигался. Я, не торопясь, разделась сама и стала раздевать его. Мне хотелось делать все медленно и самой раздеть его: слишком уж он все время был какой-то спокойный — я, конечно, никаких таких логических схем не строила в своей голове, но, думаю, мне хотелось поставить, что ли, плотину, чтобы ему пришлось прорвать ее. Я, уже абсолютно голая, расстегнула все пуговицы на его рубашке с манжетами, сняла ее с него, потом футболку, расстегнула ремень и — по одной — все пуговицы ширинки, развязала ботинки, сняла их, потом носки, стянула брюки, оставив трусы (снимать брюки вместе с трусами всегда казалось мне расточительством: зачем лишать себя еще одного удовольствия?), и, наконец, осторожно, высвободив сначала член, избавила его и от трусов. У него была смешная фигура: везде длинный и угловатый — член на его тощем животе лежал, словно из другого места взятая вещь. У меня получилось: он все-таки не выдержал, с силой перевернул меня, и мы еще часа полтора, не меньше, кувыркались по его дивану, кровати, ванной и столу в гостиной. В этот раз я осталась у него, но, когда вечером уезжала домой, лифчик все-таки взять забыла.

Это не были отношения — я даже говорила об этом Юле, когда объясняла, почему не сплю с Савелием. С Савелием все должно было бы быть всерьез: если бы мы встречались, он, наверное, снял бы или купил квартиру, где бы мы трахались, куда-нибудь ездили бы, он бы покупал мне всякие шмотки — ничего этого мне не было нужно. С Егором все проще пареной репы: он мне особо не нужен, и я ему особо не нужна, от этого секс слаще, easy cum — easy go.

Я призналась ей, что сплю с Егором, когда она поделилась со мной своими подозрениями по поводу Алены. Юля, похоже, специально для этого вытащила меня из дома в какую-то кофейню, которую держали ее друзья; сначала ходила вокруг да около, а потом — «знаешь, мне так неприятно тебе это говорить, но Алена теперь с Савелием». Я, с одной стороны, конечно, мягко говоря, удивилась, а с другой — мне так смешно стало от этого «неприятно говорить», что я все-таки рассмеялась. По ее словам получалось, что Алена успела вытянуть из Савелия номер телефона в тот вечер, хоть и была пьяная в сосиску, а потом Юля поняла, что у Алены есть какой-то секрет: она отходила поговорить в сторону, когда ей звонили, стала куда-то пропадать, и один раз подруга видела их вместе в каком-то кабаке на Конюшенной, да и Алена перестала звонить Егору — все сходилось четко.

«Мне абсолютно все равно, — сказала я, — с кем Савелий спит. Я-то с ним не сплю и не собираюсь, а Егор, это я точно знаю, не скучает». Ну, в результате я все Юле объяснила. Она явно подумала, что я — блядь, но сказала только, что меня не понимает, — что она-то, наоборот, мечтает о крепких отношениях, надежности и всем остальном. Я подумала про себя, что, о чем ей еще остается мечтать, если на нее спрос невелик, но ничего не сказала, конечно.

При этом сама она, конечно, ни разу не блядь. Только когда позвонил Савелий — позвал меня поужинать, но узнав, что сижу с Юлей, предложил присоединиться к нам и ей, сказал, что отправил за нами машину — через пятнадцать минут подъедет, — она все эти пятнадцать минут провела в сортире, а когда вышла, мне оставалось только в восхищении присвистнуть: она нарисовала себе самое сексуальное лицо — во всяком случае, как она его себе представляла. Я хохотала всю дорогу, пока его водитель вез нас на Крестовский — пришлось даже вспомнить какой-то анекдот, чтобы объяснить Юле, чего я ржу. Сквозь хохот услышала, как Преступление разговаривает по телефону с Наказанием (или наоборот?) и называет Савелия Законником, — я ухватилась за это, чтобы сменить тему, спросила, почему. Водителя к тому времени уже заразили наши смехуечки. «Потому, — говорит, — что Савелий Петрович очень уважает закон». Теперь мы уже смеялись втроем, но, когда успокоились, он все-таки добавил: «Савелий Петрович учился на юридическом и мечтал стать судьей». Несколько минут ехали молча, но потом меня снова пробрало — я вспомнила вдруг, как Савелий однажды тоже загонял мне: «Школьникам, — говорит, — всегда кажется, что самое важное — взять и „завалить“ как можно скорее, и только с возрастом понимаешь, что это — не главное, а главное — доверие». Я покивала тогда и сменила тему, потому что не скажешь же в ответ на такое: «Мне-то ты можешь доверять, милый», — но сейчас я представила, как Юля ответила бы ему именно вот этими самыми словами да еще этак с придыханием, — и всю оставшуюся дорогу она пихала меня в бок локтем: «Что ты ржешь?»

Я бы хохотала весь тот вечер, честно говоря, но сдерживалась, чтобы не палиться, — правда, было смешно, настоящий спектакль. Юля хлопала глазками и задавала вопросы типа «а что вы, Савелий, думаете о…?», потом вдумчиво кивала, выслушивая его ответы — вроде как она подумала и вынуждена была согласиться, — мы, конечно, выпивали, но умеренно — шампанское, белое. Савелий, тем не менее, разошелся — я еще, помню, подумала, что некоторым людям нужно давать возможность преподавать в какой-нибудь специально для этого организованной школе, просто чтобы удовлетворить их страсть делиться опытом и знаниями. Он смотрел ей в глаза, постоянно наклонялся в ее сторону и хвалил ее разумность («вы очень, очень разумная девушка») — и по тому, как он иногда взглядывал на меня, я понимала, что он ведет себя так в надежде, что делает это мне назло, — и я утыкалась в бокал, чтобы подавить приступы смеха. Я даже время от времени подыгрывала, чтобы игра не останавливалась, — встревала, не соглашалась и даже «высказывала собственное мнение», хотя, клянусь, у меня не было мнения ни по вопросу о том, как изменились гендерные отношения в России за последние двадцать лет, ни по поводу ситуации на рынке труда, ни, блядь, по поводу таможенной политики.

Закончилось все в результате тем, что мы сели в машину, меня довезли до Моховой, а Юле, конечно же, нужно было дальше — и, когда она потянулась поцеловать меня, на ее лице мерцала целая хроматическая гамма чувств — от «че, думала, самая крутая?» до «прости, подруга, но, может быть, это — судьба?». Мама не могла понять, что это я хихикаю как заведенная, даже приспустила очки и оторвалась от Фейсбука, чтобы спросить меня: «Ну и где нынче продают хорошую траву?» Впрочем, стандартным: «Ма-ам, пятнадцать лет мне было последний раз очень давно», — она удовлетворилась и уткнулась обратно в планшет.

Я все ждала, что Юля мне позвонит и скажет свое коронное «oh, he’s o’key», но через пару дней не выдержала и позвонила сама — телефон у нее был выключен. Не то чтобы я волновалась, но у Савелия спросила — мы вечером ужинали в «Belle» — он сказал, что высадил ее где-то на углу с Суворовским, хотя, понятно, сам вопрос был идиотским — можно подумать, он так бы мне и сообщил, что вот, мол, так и так, впендюрил ей хорошенько и вызвал такси. В тот вечер я видела Егора в предпоследний раз: он зашел в «Belle», когда нам уже принесли аперитив, сказал, что зашел поесть, и мы с Савелием, не сговариваясь, в один голос сказали: «Давай с нами», — мгновенно, потому что каждому хотелось опередить другого. Я тут же спросила, как дела у Алены, и Егор, умница, сказал, что все хорошо — уехала, мол, на две недели на конференцию в Японию. Савелий переспросил: «Алена — это та вторая девушка, которая тут с нами тоже сидела?» — и я не удержалась, съязвила: «Да, крашеная такая».

Мы начали пить в «Belle» и порядочно наклюкались уже там, но на этом не остановились. Когда надоело сидеть — во всякой попойке есть такой момент, когда, оказывается, необходимо куда-то ехать, — я стала говорить про клуб, Савелий предложил перебраться в паб, мы никак не могли договориться, и Егор, похоже, просто чтобы обратить спор в шутку, сказал: «А давайте ко мне, тут пять минут ходу». Я думаю, он сам не ожидал, что мы действительно сорвемся, закупимся в магазине вискарем и завалимся к нему. Тем не менее мы пробухали у него чуть не до четырех часов утра. Честно говоря, я бы уехала намного раньше — но я уже была достаточно пьяна для того чтобы хотеть секса любой ценой, я просто ждала, когда Савелий уедет, и думала, как бы мне при этом остаться. Савелий пару раз намекал, что «не пора ли нам пора», Егор, понятно, слишком вежливый, чтобы намекать гостям, а я требовала еще виски с колой. Мы сидели в гостиной — Егор и Савелий на креслах, а я на диване; в какой-то момент я поняла, что Савелий не уедет просто так, и легла — ну вообще-то я и правда была в стельку. Савелий заявил, что у него завтра («сегодня, ха-ха») важные переговоры, так что нужно хоть пару часов поспать, стал поднимать меня, но я отмычалась: мол, в таком виде мне все равно дома появляться нельзя. Егор вытащил плед, накрыл меня, поднял голову и положил подушку, они с Савелием постояли надо мной, и Савелий ушел — даже по тому, как щелкали его ботинки, я слышала, в каком он бешенстве.

Я попросила Егора сделать мне чаю и, пока пила чай, почти протрезвела. Потом мы забрались в ванну и начали трахаться прямо там. Он почти не двигался, только ласкал меня руками, уже совсем смело, наконец-то я — ничего не могла с собой поделать — кричала и извивалась, даже ушибла его руку о край ванны и, перевернувшись, долго целовала ушибленный локоть. После этого мы сидели на кухне и пили имбирный чай — голышом, и я помню, как мне это нравилось — меня это страшно заводило: что мы совсем голые и немного этого стесняемся. Заснули мы еще не скоро, но, когда засыпали, я взяла его ладонь и положила ее себе между бедер. Самое последнее, о чем я подумала, прежде чем заснуть — я даже расхохоталась, но как-то внутренне, сил не было даже улыбаться, — «взять ноги в руки — это про секс».

Через пару дней я позвонила Егору и сказала, что так я никогда не заберу у него лифчик — каждый раз это будет «в следующий раз»; надо просто приехать и забрать. Была где-то середина дня, а вечером мы с Савелием собирались в театр — до Егора я дошла пешком, он сварил кофе и, разлив его по чашкам, пошел в комнату. Я стояла, прислонившись к двери, он выдвинул ящик стола, выудил из него лифчик и протянул мне. Я повернулась, он расстегнул молнию на платье, потом взял меня за бедра, развернул к себе, спустил лямки, положил ладони мне на грудь и сказал, что мог бы на ощупь узнать мою грудь из сотни других. Это было несколько дерзко, но меня очень завело, я стала даже думать, не вернуть ли этот комплимент его члену, — ничего не получилось, потому что позвонил Савелий. Я бы и не взяла трубку, но — все-таки это было бы не совсем красиво — словом, мне не хотелось, чтобы он думал, что мне на него совсем уж насрать. Савелий предложил поужинать перед театром — мол, проголодался, к тому же после спектакля ужинать будет поздно. Пришлось надеть лифчик и попросить Егора застегнуть молнию. Я сказала Савелию, что сижу в кафе на Литейном, так что надо было еще успеть туда добежать.

Он заказал столик буквально напротив театра: когда мы приехали, он усадил меня и вышел — минут через пять я в окно увидела, как Преступление с Наказанием в «гелентвагене» отчаливают, и Савелий, вернувшись, сказал, что отпустил их до вечера. Я боялась, что между нами возникнет какая-то неловкость, но нет: он только спросил, не мучилась ли я похмельем на следующий день, я ответила, что похмельем — нет, но диван был очень неудобный, к тому же спать одетой — то еще удовольствие. Он немного расслабился, когда услышал это, и буквально через минуту мы уже перешли к милому трепу ни о чем.

Мы выпили бутылку шампанского в ресторане и потом еще одну в антракте — после этой второй я немного поплыла и стала объяснять Савелию, что мне всегда история Ромео и Джульетты казалась несправедливой: «Я понимаю, законы жанра и все такое, но, в сущности, они ничем не заслужили», — на что Савелий ответил, что «все же некоторая справедливость есть: любишь кататься — люби и саночки возить, а не так, что люби и катайся». Он пошутил, и все-таки мне стало неприятно, но только на секунду — стоило мне представить себе Ромео и Джульетту на санках, меня пробрало на «хи-хи». И еще больше меня развеселило то, что, несмотря на все танцы рыцарей, в голове у меня все равно пела про cruel nature Пи-Джей — haswon again.

Когда мы вышли из театра, машина уже ждала нас, охранник встретил у входа, мы сели, но поехали в сторону Обводного. Савелий сказал, что у него — сюрприз, и мне стало не по себе. Он был несколько взвинченный, но не так нервничают, когда просто чем-то недовольны; переговаривался с сидящими впереди охранником и водителем — я не понимала, о чем, но мне это не нравилось: как будто они выполнили какое-то его задание, спрашивать, впрочем, я не решалась. Мы довольно долго ехали, плутали по промзоне за каналом, и к тому времени, как мы, наконец, остановились — место было похоже на заброшенный завод или что-то вроде этого, — я уже проклинала себя всерьез. Совсем жутко стало, когда водитель заглушил мотор: вокруг было очень темно и неправдоподобно тихо. Я набралась смелости, повернулась к Савелию и сказала, что мне это не нравится, и что я хочу домой, но его это как будто только успокоило: «У меня, — говорит, — тут офис, не парься». Я еле сдерживала дрожь, лихорадочно соображала, что делать, и глазами показала ему на охранника с водителем — он сказал им, чтобы вышли. Я старалась говорить очень спокойно, но, кажется, у меня не очень получалось: просила объяснить, куда мы приехали и зачем, но он лишь отговаривался сюрпризом. Мы довольно долго препирались в духе «мне не нравятся такие сюрпризы» — «да чего ты боишься?», и, чем спокойнее он был, тем больше я боялась, теряла контроль над собой и в конце концов почти закричала, что, мол, если хочешь меня трахнуть, то давай, но в нормальной обстановке, а не на каком-то складе. И тогда он ударил меня.

Это не была пощечина, он просто двинул кулаком в лицо. Я плакала, кричала, выла, а он просто вышел, открыл мою дверь, вытащил меня и подтолкнул к охраннику, который схватил меня за плечо — очень больно, чтобы дать понять, что вырываться бессмысленно. Я уже не владела собой и могла только плакать, он почти волоком тянул меня. Никогда в жизни я не соображала так быстро: пока Савелий с водителем были немного впереди, открывали дверь, я свободной рукой нащупала в сумочке телефон, дернула переключатель, чтобы выключить звук, а потом сделала движение, как если бы хотела вырваться, и за те две секунды, что охранник не видел, сунула телефон в лифчик немного сбоку, почти под мышку. Над дверью горела лампочка, и я успела разглядеть табличку с названием какого-то ООО. Мы зашли в огромное помещение — склад, но пустой — каждый звук отдавался грохочущим эхом. Я стала проситься в туалет. Савелий выглядел очень по-деловому, уверенно двинулся к какой-то двери и бросил через плечо, что, мол, отведите, а то нехорошо выйдет, только сумочку изымите. Я держалась за сумочку как за последнее спасение и постаралась еще больше завыть, когда водитель все-таки у меня ее вырвал. В туалете, чтобы выиграть время, я сказала, что мне нужны тампоны, и, пока они переговаривались, искали их в сумке и несли их мне, я все-таки успела набрать маме эсэмэс. Пальцы плясали, как взбесившийся кордебалет, но я даже зачекини-лась. Потом я завернула телефон в бумагу, чтобы он не гремел по кафелю, сунула его за унитаз и вышла. Я сама вибрировала, как телефон, и ничего не могла поделать: я представляла себе, как мама сидит с айпадом, смотрит какой-нибудь ролик — и плевать хотела на телефон.

Меня привели обратно на склад, посадили на стул и связали руки за спиной. Я плакала и просила меня отпустить, но эти двое как будто не слышали и только деловито, как-то очень слаженно действовали: поставили три стола буквой П, приставили к каждому по стулу и сели по бокам от меня. Несколько минут было очень тихо, только раздавались мои всхлипывания.

Савелий вышел из боковой двери: на нем поверх костюма была надета судейская мантия. У него было скучающее выражение лица — когда я увидела это, я оцепенела: это было безумие.

Водитель с охранником встали, дернули меня вверх и, когда Савелий устроился напротив меня, опустили и сели обратно.

Это был суд: водитель был как бы прокурором, хотя Савелий — он явно раздражался, что водитель не умеет говорить так, чтобы было похоже на протокол, — говорил за него. Мне пришло в голову, что если я буду вести себя тихо, то он захочет тянуть свою игру подольше, так что я перестала орать, только стучала зубами — непроизвольно — и всхлипывала.

Все было очень условно, бредово, но они были до идиотизма серьезны: возникали какие-то свидетельские показания — «подсудимая утверждала, что находится в кафе, однако слышал ли свидетель музыку? нет, музыки не было, из чего следствие заключает, что…», «подсудимая утверждает, что была сильно пьяна, однако следствию удалось установить, что вместо виски с колой она пила просто колу, незаметно выливая виски в раковину…» — какие-то улики, результаты следственных экспериментов и так далее. Все это довольно долго продолжалось. Наконец Савелий сказал, что «слово предоставляется стороне защиты», поднялся охранник и сказал: «Подсудимая полностью признает свою вину», — Савелий продолжил за него: «раскаивается и просит о смягчении наказания».

Тогда Савелий стал ходить из стороны в сторону, бормоча что-то длинное — «принимая во внимание.», «суд рассматривает…», «руководствуясь статьями…», но к концу речи стал сбиваться и явно выходить из роли, протараторил что-то совсем неразборчиво, снял мантию и остался в костюме, после чего подошел ко мне и сел на корточки.

Взял меня за подбородок и спросил, мол, знаю ли, к чему меня приговорили. Я сказала, что нет.

Он ответил, что к тому же, к чему троих других.

Водитель с охранником подошли с двух сторон и теперь держали меня за плечи. Савелий подошел к столу, открыл ящик и достал из него шило.

Я не уверена, но, кажется, он сказал: «Зачем глаза тому, кто все равно не думает».

И перед тем, как перестать видеть, еще до того, как забарабанили в дверь, я вдруг вспомнила — и теперь я все время вижу эту картинку: когда Егор открывал ящик стола, чтобы вернуть мне лифчик, там, в ящике, кроме моего лифчика, были еще чьи-то сережки, упаковка прокладок, трусики — это был полный ящик женских вещей.