ЯОн

Ночь, когда умерли автобусы

В ту ночь, когда умерли автобусы, я сидел на остановке и ждал. Рассматривал дырки, пробитые в проездном, стараясь понять, на кого они похожи. Там была одна, похожая на кролика, мне она больше всего нравилась. Другие, сколько бы я на них ни смотрел, все равно выглядели дырками.

— Уже час мы ждем, — пробормотал сонный старик, — даже больше. Эти автобусные компании, черт бы их побрал! Деньги у правительства они умеют брать очень даже быстро, но пока доедут, можно концы отдать.

Старик замолчал, поправил на голове берет и опять заснул. Я улыбнулся его закрытым глазам и снова вернулся к дыркам, которые по-прежнему были дырками. Я терпеливо ждал перемен. Мимо остановки промелькнул взмокревший парень. Не останавливаясь, на бегу, он бросил на нас взгляд и, задыхаясь, крикнул надсадным, воспаленным голосом: "Нечего больше ждать, автобусы вымерли! Все!" И побежал дальше, а когда уже был далеко, остановился, упер левую руку в бок и обернулся к нам, как будто забыл сказать что-то важное. Слезы на его щеках блестели как капли пота. "Все!" — крикнул он истеричным голосом, повернулся и снова побежал. От испуга старик проснулся.

— Что хотел этот ненормальный?

— Ничего, дедушка, ничего, — пробормотал я, поднял с земли рюкзак и зашагал по обочине шоссе.

— Эй, хлопчик, ты куда? — крикнул мне вслед старик.

Рядом со старой шоколадной фабрикой сидели на остановке парень с девушкой и хлопали друг друга по протянутым ладоням — игра, правил которой я никогда не понимал.

— Эй! — окликнул меня парень, кончиками больших пальцев попадая в ладони девушки, — ты не знаешь, что там случилось с автобусами?

Я пожал плечами.

— Может быть, забастовка, — услышал я, как говорит он девушке, — тебе лучше остаться ночевать у меня, уже поздно.

Я поправил лямку рюкзака, врезавшуюся мне в плечо. Осиротевшие остановки тянулись вдоль всего главного шоссе. Было похоже, что все отчаялись и разошлись по домам. Их совсем не насторожило то, что автобусы не пришли. Я продолжал двигаться на юг.

На улице Линкольна я увидел первого мертвеца, завалившегося на искореженную спину. Черная тормозная жидкость заливала треснутое переднее стекло. Я стал на колени и рукавом рубашки вытер ему запачканный лоб. Это был 42-й. Ни разу мне не случалось с ним ездить. Скорее всего, он из Петах-Тиквы, что-то вроде того. Опустошенный автобус, распростертый на спине посреди улицы Линкольн, — я не мог объяснить самому себе, почему это так печально.

На центральной автостанции были уже сотни поверженных, ручьи горючего вытекали из рваных тел, пролившиеся на асфальт внутренности зияли беззвучны и черны. Десятки людей сидели там совершенно разбитые, надеясь услышать рычание мотора, и со слезами на глазах высматривали какое-нибудь вращающееся колесо. Один, в фуражке кондуктора, суетился между сидящими, стараясь приободрить их: "Это, конечно, только здесь, в Хайфе их еще много, они сейчас придут, все будет в порядке". Но всем, и ему в том числе, было ясно, что в живых не осталось ни одного.

Рассказывали, что продавец злачных восточных сладостей поджег свою велосипедную тележку и отправился домой; что магнитофоны на прилавках с кассетами вокруг сломались от боли; что даже солдаты с усталыми глазами, которые заждались на остановке, вернувшись домой вовсе не улыбались, и даже загрустили. Я нашел покинутую станционную лавку, улегся на ней и закрыл глаза. Дырки в проездном, который лежал у меня в кармане, так и остались просто дырками.