Глава 11 Восьмеричный путь и прыжок в болото

В Индии один отшельник медитировал на берегу реки, когда его побеспокоил какой-то юноша. Юноша поклонился и сказал:

— Учитель, позвольте мне стать вашим учеником.

— Зачем тебе это?

— Затем, что я хочу найти Бога.

Отшельник вскочил, схватил юношу за шею, затащил в реку и затолкал с головой под воду. Через минуту он вытащил юношу из реки. Тот выплюнул воду, попавшую ему в рот, и закашлялся. Потом пришел в себя.

— Чего тебе больше всего хотелось, пока я держал тебя под водой? — спросил отшельник.

— Воздуха, — ответил юноша.

— Очень хорошо, — сказал отшельник. — Возвращайся туда, откуда пришел, и приходи ко мне, когда захочешь найти Бога так же, как только что хотел воздуха.

Я пришел в монастырь не для того, чтобы найти Бога. Я хотел получить объяснение существования, объяснение столь ясное, что все мои вопросы отпали бы сами собой. Я хотел знать, зачем все началось, потому что, как мне казалось, не могло ведь все начаться только для того, чтобы снова закончиться. Зачем в таком случае все эти проблемы, боль, поиски того, что нельзя найти? Даже если бы объяснение совпало с идеей «Бога», это не сделало бы меня ищущим Бога. Я предпочитал называть себя беспокойным созданием. Но кем бы я ни был, благочестивым или беспокойным, я что-то хотел найти. Я пришел к наставнику, который, как я думал, имел то, что мне было необходимо, или хотя бы знал путь к тому, что я искал. Он указал мне путь, но я не пошел по нему.

Чего я только не делал в первые недели после Рохацу! Я отыскал возможность сделать свою монастырскую жизнь приятнее. «Медитируя», я и не пытался сосредоточиться. Я считал минуты, оставшиеся до конца периода, дремал, тренировался, чтобы удерживать свое тело в равновесии, когда я засыпал, и спал. Чтобы убить время, я воображал себе все что угодно. Боль беспокоила меня теперь гораздо меньше, я научился сидеть в равновесии, не чувствуя ног и спины. Мне нравилась еда в ресторанах, которую мне когда-то прописал врач. После сытного обеда неплохо молча посидеть, покурить, выпить кофе. Я всегда брал с собой какую-нибудь книгу и проводил полчаса за чтением. Уроки японского языка, которые я продолжал брать, были мне очень интересны, а иероглифы, некогда такие загадочные, начали наконец обретать смысл. Я прилежно упражнялся, исписывая одну тетрадь за другой. Я уже мог заставить окружающих понимать себя, и, когда деликатные японцы хвалили меня за успехи, я сиял от гордости. Существовали также баня и прачечная, где аккуратно стирали и гладили мою одежду. Я даже отыскал парикмахерскую, где работали девушки, и там меня регулярно брили и делали массаж шеи.

В книге о тибетском буддизме я вычитал, что тому, кто знает, как упорядочить свою жизнь, будет уютно даже в аду. Я вполне с этим согласен. Я почувствовал себя уютно в дзенском монастыре.

Я смирился с тем, что не решил коан. Коаны сложны, всем это известно. Никто и не ожидал, что я на скорую руку его решу. Разве не было монахов, которые боролись со своим коаном шестнадцать лет и только после этого пробивались сквозь стену? Так чего же вы хотите? Правда, мне до сих пор казалось, что наставник и впрямь каждый день надеется, что именно сегодня я решу коан, но такова его роль. Наставнику приходилось притворяться, что он ждет от меня ответа здесь и сейчас, хотя он, разумеется, знал, что к ответу я и близко не подошел.

Сэссины устраивались каждый месяц, и тогда мои удовольствия прекращались, приходилось работать. Во время сэссина невозможно избежать давления монастыря. Молодые монахи видели, что путь к бегству отрезан, и пытались выполнить обреченное на провал задание. Старший монах тянул, наставник толкал, монахов били палкой, кричали на них, а я порой даже медитировал в неурочный час, когда сидел в комнате или где-нибудь в саду, и пытался избавиться от мыслей, чтобы ухватить коан, который постоянно от меня ускользал.

Я заметил, что молодые монахи научились обходить монастырские запреты. Они не могли, как я, посещать рестораны и другие общественные заведения, поскольку носили монашескую одежду, да и бритые головы выдавали. Но у них была гражданская одежда, которую они прятали по комнатам или где-то еще, куда никто не заглядывал. Когда они переодевались и надевали шапки, никто не мог бы их узнать. Я видел, как ночью они перелезали через стену — для этого у них была специальная лестница.

— Что вы делаете за стеной? — спросил я Хан-сана, младшего из монахов, с которым я подружился.

— Только не говори никому, — сказал Хан-сан. — Мы ходим в кино, иногда в кабак выпить немного саке, но это непросто, так как в три тридцать утра мы обязаны посещать наставника и от нас не должно разить алкоголем. Иногда мы ходим к шлюхам.

— У вас есть на это деньги?

— Мы получаем деньги из дома. Моя мать присылает посылки, обычно в них какой-нибудь деликатес, а иногда конверт с деньгами. Так я купил одежду и шапку. Отцу об этом знать не надо, но мать меня жалеет и не хочет, чтобы я стал монахом. У меня есть дядя, который то и дело посылает мне деньги, но он думает, что я их трачу на что-то буддийское.

Старший монах не может не знать о том, что происходит у него за спиной, подумал я. Он, должно быть, видел лестницу, так как знает каждый уголок монастыря. Мало того что умный, так он еще и очень сообразительный человек.

Иногда у нас бывали выходные, и я проводил их в Кобэ, в доме Лео Маркса, но после моего давнишнего посещения борделя не происходило ничего такого, что шло бы в разрез даже с самой строгой моралью. Лео явно не собирался вводить меня в искушение и следил только за тем, чтобы я как следует питался и чтобы меня никто не беспокоил. Иногда мы гуляли в саду или по пляжу. Больше всего мне нравилась его библиотека. Я вставал не очень поздно и медитировал у себя в комнате.

Однажды был праздник, не помню сейчас, по какому поводу его устроили. Возможно, национальный праздник или какой-то день, который отмечают буддисты. Я знал, что Лео в Кобэ не было, и думал о том, как бы провести это неожиданно подаренное время. Я направился в город без особой цели и зашел в кафе, где по заказу ставили джазовые пластинки. Я отыскал музыку для трубы, которую слушал когда-то в Кейптауне, и выпил виски. Вечером посмотрел в кинотеатре, как французские гангстеры убивают друг друга. Потом выпил еще и решил отправиться к Джеральду.

— Ты пил, — сказал Джеральд. — Ты что, сбежал из монастыря? Мне надо отвести тебя назад?

Он не забыл, что стал учеником наставника раньше меня. Когда я рассказал ему о празднике, он улыбнулся и пригласил войти.

Как и я, он жил в дзенском храме, с тем только отличием, что этот храм не был монастырем. Настоятелем храма был простоватый старичок, добродушный тихий священник, который, проведя три года в монастыре, выбрал давным-давно путь наименьшего сопротивления. Он наблюдал за храмом, а также сдавал комнаты. Три старухи убирались в храме и готовили на кухне в обмен на стол и кров.

Центральная администрация дзенского комплекса, к которому принадлежал и наш монастырь, каждый месяц выдавала священнику небольшую сумму, которой хватало на ремонт и еду. А поскольку храм был национальным памятником, кое-какие деньги перепадали и от правительства. Делать священнику было нечего, да он ничего и не делал. У него был телевизор, он читал газеты, принимал участие в службах в главном храме. Время от времени его навещал другой дзенский священник. Джеральд говорил, что он никогда не медитировал, потому что ему никто не велел это делать. Медитация обязательна только в монастырях. Каждое утро он устраивал в алтарной комнате службу, на которую приходили три старухи. Они почтительно опускались на колени метрах в пяти от него. Он прочитывал две-три сутры, ударял в гонг, несколько раз падал ниц, кланялся алтарю и отправлялся к себе в комнату. Лучшие комнаты в храме были отданы Джеральду, он платил за них приличные по тем временам деньги — десять фунтов в месяц. Священник, который знал, что дзен привлекает людей с Запада, оборудовал ему комнаты в западном стиле и поставил туда кровать и стулья. Джеральд, который предпочитал жить как японец, тут же их убрал. Что мне особенно там нравилось, так это туалет западного типа, и я проходил полторы мили, чтобы посидеть там с удобством, а не проделывать ловкие трюки в монастырской уборной. Джеральд пригласил меня пообедать, и я помогал ему на маленькой кухне с газовой плитой и холодильником чистить овощи и резать мясо. Он глядел, как я работаю.

— По-моему, — сказал Джеральд, — ты почти ничему не научился. Ты совершенно не сосредотачиваешься на том, что делаешь. Берешься за второй помидор, не закончив с первым. Ты пытаешься делать две вещи одновременно.

Я уже привык к его критике и ничего не ответил. Но после обеда и нескольких чашечек саке вернулся к его замечанию.

— Дзен, — сказал я, — если я правильно понимаю, это обучение медитации, и не более того. Будда нашел путь, который приводит к ответам на все вопросы, и этот путь называется священным восьмеричным путем, благородным путем. Всего восемь частей имеют четкое определение, а именно:

1) правильное воззрение (понимание четырех истин, знание того, что жизнь — это страдание, что извечное желание, стремление к обладанию и к жизни — причина страдания, что желание можно победить, что победа над желанием осуществляется следованием восьмеричным путем);

2) правильная решимость (всегда стремиться следовать пути);

3) правильная речь (быть дружелюбным, не оскорблять и не унижать людей словом);

4) правильное поведение (стараться все делать как можно лучше);

5) правильный образ жизни (зарабатывать на жизнь честно);

6) правильное усердие (продолжать вырабатывать энергию, необходимую для дальнейшего движения по пути);

7) правильное осознание (понимать, в какую ситуацию попадаешь, чтобы контролировать реакции на нее);

8) правильная медитация.


— Так или не так?

Джеральд, сидя на полу, передвинулся, снова налил саке в чашечки и сказал, что я неплохо изучил этот список.

— Мне, честно говоря, не нравится весь этот счет, вся эта нумерация. Но сформулировать, объяснить путь другим образом невозможно. Если необходимо все упомянуть, приходится перечислять один пункт за другим. Но на деле этот порядок условен. В какое-то время дня важен второй пункт, в какое-то — седьмой. Это я к примеру. Фактически они необходимы все, всегда, в любое время дня. Один пункт поддерживает другой, и все гармонируют друг с другом. Подобно тому как переплетение нитей удерживает ткань.

— Да, — сказал я довольно невнятно, так как саке плохо сочеталось с виски, выпитым до этого, хотя их и разделила изрядная порция пищи. — Именно это я и хотел сказать. Все пункты сочетаются друг с другом, а что нам говорят в монастыре? Медитация и еще раз медитация. Да, еще коан, но коан — это как раз то, над чем следует медитировать. Восьмой пункт и никаких других, не считая твоих слов о том, что я неправильно чистил помидоры — это четвертый пункт.

Джеральд начал убирать со стола и разбил тарелку.

— Не говори ничего, у меня тоже плохо получается. Я пьян, что-то не в порядке со вторым, четвертым, шестым и седьмым пунктами моего пути. И это после многих лет обучения и постоянного общения с настоятелем. Печально, но так обстоят дела, и я мало что могу с этим поделать. Единственное, что я могу, — это осознавать то, что я пьян, и постараться обойтись сегодня без происшествий.

— Интересно излагаешь, — сказал я. — Отличный пример самопознания. Но ты не ответил на мой вопрос.

— О медитации? — сказал Джеральд. — Это очень просто. Если подумаешь, ты и сам на него ответишь.

Его ответ меня разозлил — один из тех ответов, с которыми я постоянно сталкиваюсь. Даже если я просил старшего монаха дать мне адрес зубного врача, он шел на любую хитрость, только бы избежать четкого ответа, так что приходилось выяснять все самому. Наставник говорил, что ответ поднимается со дна подсознания ученика, как пузыри из воды, а обучение дзену ускоряет естественный процесс. Но каким образом адрес зубного врача выпузырится со дна моего подсознания?

— Скажи мне вот что, — сказал я, — просто постарайся объяснить. Уверен, что у тебя получится. Я не понимаю, почему обучение дзену постоянно вращается вокруг медитации, вокруг коана, вокруг ответа на него. Если бы понимал, не стал бы спрашивать.

— Но, дорогой мой друг и соученик, — сказал Джеральд, снова наполняя мою чашечку, — чем, по-твоему, является ответ на коан?

— Озарением, — сказал я, — пониманием, мудростью, знанием того, как все взаимосвязано, возможностью видеть сквозь иллюзию существования.

— Прекрасно, — сказал Джеральд, — интеллект тоже полезная вещь. Он не способен сформировать озарение, зато помогает прийти к нему. А теперь представь, что ты достиг озарения, что ты решил коан, очень важный коан, самый первый коан, над которым ты, возможно, сейчас работаешь. Ты дал ответ, который наставник принял. Ты испытал сатори, или небольшое сатори, ибо одного сатори тебе хватит только на то, чтобы разве что заглянуть в приоткрытую дверь. Представь себе все это. Как ты полагаешь, сумеешь ли ты тогда так просто игнорировать остальные семь пунктов пути?

— А, — сказал я. — Так, значит, мораль тайно прокрадывается, когда медитация открывает двери? Тот, кто достиг просветления, решив свой коан, не сможет торговать наркотиками, воевать, мучить людей? Это ты имеешь в виду?

Джеральд кивнул.

— Именно. Но теперь, после твоих слов, я уже не так в этом уверен. Я знаю нескольких человек, решивших коаны, они наверняка достигли просветления, и однако же они делают вещи, с которыми я никак не могу согласиться. Они подозрительны, ревнивы, горды, вороваты, непорядочны, тщеславны. Они способны обидеть своего ближнего только потому, что им так вздумалось. Они слишком много едят и пьянствуют. Казалось бы, сатори должно препятствовать такому поведению.

— Возможно, они были бы еще хуже, если бы не достигли сатори, если бы не медитировали.

— Возможно, — сказал Джеральд. — Не знаю. Когда я думаю об этом, я понимаю, что ровным счетом ничего не знаю о сатори. Тебе пора домой, уже двенадцать часов. Ты должен был вернуться в одиннадцать.

Выйдя от него, я заметил, что очень пьян. Дорога в монастырь заняла у меня уйму времени, мне приходилось держаться за бесконечные стены, которые, когда я прикасался к ним, ходили ходуном. Наконец я нашел ворота, но и они, и секретный замок на небольшой двери черного хода были заперты. Я пошел вдоль стены, пока мне не показалось, что я нахожусь рядом со своим жильем. Несколько раз соскользнув, я залез наверх, увидел по другую сторону стены зеленый островок и, приняв его за огород, прыгнул. Оказалось, что это болото, и я провалился в него по пояс. Моя одежда была вся в тине и в грязи, когда я наконец отыскал свою комнату. Я вломился прямо через переднюю стену, сломав рейки и порвав крепившуюся к ним бумагу. Тогда мне было уже на все наплевать. Я рухнул на циновки, натянул на себя простыню и заснул.

На следующее утро, часов в одиннадцать, меня разбудил Хан-сан. Я пропустил утреннюю медитацию, посещение наставника, завтрак и несколько часов работы.

— Что с тобой случилось? — спросил Хан-сан. — Ты заболел?

Я рассказал ему, что произошло, он присвистнул и исчез. Я подумал, что он отправился к старшему монаху. Это означало конец моей карьеры мистика, но у меня слишком болела голова, и на все было наплевать. Я разделся, обмотал полотенце вокруг поясницы и пошел в баню, чтобы принять холодный душ и побриться. Вернувшись, я обнаружил, что Хан-сан что-то делает в моей комнате. За несколько часов он привел переднюю стену в ее первоначальное состояние. Я помогал ему, как мог, а потом мы сели пить чай, принесенный другим монахом. Когда я пришел наконец к старшему монаху извиняться, тот оборвал меня.

— Я узнал от Хан-сана, — сказал он, — что ты плохо себя чувствуешь. Теперь с тобой все в порядке?

— Голова болит, — ответил я.

— В таком случае ничего сегодня не делай. Встретимся за обеденным столом, и, если тебе станет лучше, ты присоединишься к вечерней медитации.

Я поклонился.

Вечером я спал у себя в комнате, пока Питер не разбудил меня. Он пришел незаметно и уселся рядом с моим спальным мешком в позе лотоса.

— Джеральд рассказал, что ты прошлой ночью подзагулял и у тебя могут быть неприятности. Пришел тебя проведать.

— Удивительное дело, — сказал я. — Кажется, я не создан для такой жизни. В Кобэ я отправился к шлюхам, а здесь напился. Интересно, старший монах и настоятель что-нибудь заметили?

— Наверняка, — сказал Питер, — но это не имеет никакого значения. Нет ничего сильнее привычек, и вряд ли кто-нибудь в монастыре ожидает, что новичок быстро от них избавится. Разумеется, злоупотреблять ими не следует. Несколько лет назад в монастыре жил молодой американец, который перелезал через стену три-четыре раза в неделю. Он даже умудрился обрюхатить соседскую девушку, но, к счастью, вскоре после этого куда-то исчез.

— И с его поведением мирились?

— Да, — подтвердил Питер, — даже после того, как он исчез, никто в монастыре не проронил о нем ничего плохого. Когда-то жил наставник, который сказал, что, испытав сатори, он стал видеть во всех людях самого себя. У каждого, с кем он встречался, было его лицо.

Питер дружелюбно кивнул мне, поднялся, сложил вместе руки и поклонился. Я ничего не делал, только молча смотрел на него. С его уходом я почувствовал, что атмосфера в моей комнате сгустилась, как это бывало в комнате наставника, которая буквально содрогалась от мощи и напряжения. Питер пережил сатори, в этом я мог не сомневаться. Согласно иерархии монастыря, он считался равным старшему монаху. Они вместе с наставником были существами высшего порядка, которые носили свои тела, как актеры носят маски и костюмы. Или я только пытался убедить себя в этом?

Вопрос, над которым стоит помедитировать, подумал я и снова уснул. Проснулся, когда за мной пришел Хан-сан звать на вечерний рис.

Загрузка...