Япония. Год в дзен-буддийском монастыре

Глава 12 День без стыда и сатори в веселом квартале

Один раз в году начальство дзенского монастыря объявляло полную амнистию всем монахам. Это день без правил. Наставник покидает монастырь, и монахи остаются свободными. Полная вседозволенность. Молодые монахи часто говорили мне о предстоящем празднестве и ходили с улыбкой на лице, ожидая его приближения.

— Ха, — сказал Хан-сан, — все будет отлично. В прошлом году мы хорошо повеселились, но тебя тогда с нами не было. Интересно, что ты устроишь в этот день. Обещаем, что достанем много саке и еды. Закроем ворота и не будем никого пускать. Если тебе вздумается разбить старшему монаху нос, ну что ж, разбивай. Хочешь опять вломиться домой через стену — пожалуйста, но в этот раз лучше себя попридержать, поскольку чинить все придется, разумеется, мне.

Я пообещал себе, что буду очень осторожен. Я уже отвык от алкоголя, а что бы монахи ни собирались творить, это наверняка будет связано со спиртным. Да и что можно сделать в день без правил? Не лучше ли удалиться в свою комнату с книгой и пачкой сигарет «Синсэй»? Можно посидеть в тихом солнечном углу монастыря или поиграть со щенками, которых принесла монастырская дворняжка. Очаровательные щенки, маленькие пушистые комочки, которые только что научились ходить и целыми днями кувыркаются в саду. Я знал, что их утопят, и никак не мог предотвратить их безвременную кончину. Но что я, послушник, мог поделать с пятью крохотными щенками? Их лай будет мешать монахам медитировать, и никто из соседей не хочет их взять.

Свободный день начался с того, что все встали позже обычного. Примерно в восемь утра позвали завтракать, и монахи отправились на кухню. Вышли они оттуда, не убрав со стола. Обычно столы мыли, скребли и убирали с них посуду сразу после еды. Я поджарил на кухне немного бекона, сделал яичницу и сварил чашку кофе. Мне с любопытством помогал повар, для которого бекон и кофе были экзотикой. За это я помог ему приготовить праздничную еду: жареную лапшу, овощи и большие куски мяса. Мы собирались также поесть мороженого, и я пообещал купить его в последний момент, так как в монастыре не было холодильника. Часов в одиннадцать появилась бутылка саке, и молодые монахи сразу же напились. Ни у кого из них не было сопротивляемости к алкоголю, а так как саке пьется быстро, несмотря на то что чашечки довольно маленькие, эффект сразу налицо. Саке — это не вино, а спирт, который гонят из риса; оно такое же крепкое, как джин или виски.

Хан-сан сидел рядом со мной и направлял беседу. Когда кто-то хотел что-нибудь вставить, он злился и требовал, чтобы ему дали дорассказать. Молодой монах, с красным, как недозрелая слива, лицом, обиделся, и старшим монахам пришлось разнимать двух дерущихся. Хан-сана прогнали с кухни, и несколько часов спустя я нашел его спящим в тени надгробия. Я поудобнее устроился рядом с термосом кофе в руках и переводом знаменитой книги «На большой дороге» — о двух японских бездельниках, покинувших Токио, где слишком активно действовали сборщики податей, и отправившихся по большой дороге в Киото. В книге красочно описана Япония начала XIX века — вполне уместное чтение для дня свободы, так как оба героя этого романа решали большинство своих проблем, высмеивая их или спасаясь бегством.

Солнце зашло за облака, стало прохладно, и Хан-сан проснулся и заерзал на холодных камнях.

— Дай мне немного кофе, — попросил он. — Свободные дни вроде этого, по правде говоря, не такие уж и веселые. Как ими распорядиться? Вечер еще не настал, а у меня уже болит голова. Остальные, вероятно, пойдут бродить по храму, за ними, разумеется, будет присматривать старший монах. Он сам ни капли не выпил. Притворяется, что тоже веселится, а сам не позволяет буянить, чтобы завтра поменьше было что приводить в порядок.

— Чем бы ты хотел заняться? — спросил я. — Надеть куртку с кепкой и перемахнуть через стену?

— Нет, — сказал Хан-сан. — Так нельзя. Это традиция. Мы развлекаемся только внутри монастыря, да и старший монах все время считает нас по головам. Скучно в этом монастыре. Если бы у меня хватило смелости, я бы стал учеником Бобо-роси. У него совсем другое дело.

Роси значит учитель. Я также знал, что бобо — матерное слово, означает совокупление.

— Бобо-роси?

Хан-сан сел и без спроса закурил одну из моих сигарет, чего в обычных обстоятельствах он ни за что бы не сделал. Сейчас он просто заграбастал всю пачку.

— Да, — сказал он. — Ты никогда о нем не слышал? Питер его знает, но рассказывать о нем не в его привычке. Наверняка старший монах хорошо его знает. Бобо-роси — дзенский учитель, но необычный. Если хочешь, расскажу то, что о нем слышал, хотя и не уверен, что это правда. Я знаю о нем только понаслышке и видел лишь однажды. С виду самый обычный человек, но много смеется, у него зычный голос, он странно одевается. Никогда не носит дзенское одеяние, а надевает простое кимоно, как артист, или западную одежду, джинсы и кофту, как ты. Говорят, он провел много лет в дзенском монастыре в южной части Киото. Это суровый монастырь, правила там соблюдаются строго, гораздо строже, чем у нас. Например, там встают в два часа утра. Говорят, он был очень усердным монахом, всегда делал больше положенного, придумывал себе дополнительные правила и все такое. Но он не мог решить свой коан, и наставник был с ним очень строг. Что бы он ни собирался сказать, наставник поднимал свой колокольчик и выгонял его. И так много лет. Он занимался дополнительной медитацией, спал в позе лотоса, пробовал все, что только мог придумать, но коан так и оставался для него загадкой. Не знаю, как долго все это длилось, лет шесть, может, десять. Ему этого вполне хватило. Он ушел в простой одежде, с небольшим количеством накопленных денег. Вряд ли он с кем-нибудь попрощался.

Имей в виду, что он был монахом довольно долго и про обычную жизнь ничего не знал. Ему никогда не приходилось перелезать ночью через стену. Он был настоящим монахом, воздержанным, молчаливым, всегда следившим за собой. И вот он оказался на освещенных солнцем улицах большого города, вокруг него тысячи людей, все что-то делают, куда-то идут. Он бродил бесцельно по городу и случайно попал в веселый квартал, а с того момента, как он покинул монастырь, не прошло и часа. Женщины там стоят обычно возле дверей или делают вид, будто работают в саду. Одна из женщин позвала его, но он был настолько невинен, что даже не понял, что ей от него нужно, подошел и вежливо спросил, чем может ей помочь. Она взяла его за руку и повела в свой дом. Говорят, она была красивой. Кто знает? Эти женщины не всегда красивые, но по-своему привлекательны, иначе они ничего не заработают.

Она помогла ему раздеться. Он, наверное, уже понял, что происходит. Вероятно, она попросила денег, и он дал их ей. Затем она отвела его в ванную, это традиция. Тебе разминают плечи, вытирают чистым полотенцем, разговаривают с тобой. Постепенно ты возбуждаешься, и тогда тебя ведут в спальню. После многих лет воздержания он, должно быть, сильно возбудился, и в тот момент, когда вошел в нее, он решил свой коан. Он испытал невероятное сатори, одно из тех редких сатори, про которые пишут в книгах. Не крохотная толика понимания, которую впоследствии можно будет углубить, а мгновенное постижение, взрыв, который разрывает тебя на части, и ты понимаешь, что миру настал конец, а ты способен заполнить пустоту Вселенной в любой ее области. Он вышел от женщины просветленным и потом не только не заботился о том, чтобы его озарение было подтверждено другими наставниками, но и вообще долгие годы держался подальше от дзен-буддистов. Он странствовал по всей стране и кем только за время этих странствий не был! Работал водителем грузовика, управлял огромным дальнобойным фургоном. Служил официантом в маленьком ресторанчике, трудился в морских доках, иногда присоединялся к нищим. Говорят, он так и не забыл о связи своего сатори с сексом, у него было немало друзей и подруг. Потом вернулся в Киото и снял здесь ветхий дом. Сейчас с ним живут несколько учеников, довольно странные типы, отказавшиеся от монастырского обучения. Они живут, как им вздумается, не соблюдая никаких правил. Бобо-роси работает с ними по-своему, однако использует дзенские методы — коаны и медитацию. Другие дзенские наставники признают его, подтверждают, что он достиг просветления, и, насколько мне известно, никогда его не критикуют. Разумеется, многие молодые монахи считают, что жизнь у Бобороси — сплошное веселье, возможно, это и так, но я в этом не уверен.

Я слушал Хан-сана с нарастающим интересом и, когда он замолчал, не сразу смог что-то сказать.

— Дзенское обучение действительно может быть свободным?

Хан-сан с грустью посмотрел на меня.

— Свободным? Что значит свободным? Этим ребятам приходится зарабатывать себе на жизнь, вот тебе и первое упражнение. Они медитируют — уверен, что не по полчаса и не когда им вздумается. Бобо-роси достиг сатори в веселом квартале, допустим, но ведь, прежде чем оказаться там, он прошел большую подготовку. Вода вскипает внезапно, но чайник какое-то время должен стоять на огне. Сначала должна быть подготовка. К тому же, прежде чем стать наставником, он много лет странствовал — тоже неплохое упражнение. Уверен, что учиться у Бобо-роси ничуть не легче, чем у нас, просто там все по-другому. Из ничего ничего и получится — я давно это понял. Возможно, у них одна сплошная вечеринка, но и я иногда перелезаю через стену. Наш наставник тоже может многому нас научить.

Хан-сан выглядел очень огорченным, и я рассмеялся.

— Хан-сан, у тебя просто не хватает смелости туда пойти!

— Пойдем со мной, — сказал Хан-сан. — Мы отдохнули и протрезвели и теперь снова можем выпить немного саке. И когда я опьянею, я тебя побью.

Так оно и случилось. Хан-сан снова напился и принялся безобразничать. Я раза четыре укладывал его спать, но каждый раз он поднимался, распихивая всех на своем пути.

На следующий день у него сильно болела голова.

— Я плохо себя вчера вел? — спросил он, когда мы работали вместе в огороде.

— Не знаю, — ответил я. — Вчера мы все были невидимы. Люди из прозрачного стекла. Я тебя не видел. Так ведь принято в Японии, правда?

— Правда, — ответил Хан-сан.