Япония. В краю маяков и храмов

Глава IV Чудеса с околиц Киото

Киото, о Киото! Как ты прекрасен и как теперь близок! Полчаса электричкой, и я на месте. И как ты огромен, Киото! И храмов у тебя даже не сотни, а тысячи! Годы нужны, чтобы все их обойти. Особенно с моими аппетитами — ведь многие храмы, а в первую очередь храмовые сады хочется посещать в разное время года. И не только даже раз в сезон, а чаще. То сакура там, то ирисы зацветут. То лотосы раскроются, то клены покраснеют. Годы и годы нужны. Но они у меня есть! Я сюда надолго приехала и отступать не собираюсь!

Вокруг Киото есть холмы, на которых в августе, на праздник возвращения душ предков О-Бон зажигают костры в виде иероглифов. А Киото, чтоб вы знали, лежит как будто бы в котловане гор. Потому и огненные иероглифы видны со всех сторон. Потом эти проплешины весь год можно рассматривать. Особенно, говорят, красиво зимой, когда следы от костров засыпает снегом — огромные белые иероглифы на серых лесистых холмах.

А пока у нас начало мая. И везде начинают цвести удивительные кусты: цветы-граммофончики сначала поднимаются над опавшими прошлогодними листьями целым лесом узких бутонов, а потом раскрываются сплошным ярким белым, лиловым, красным ковром. Из этих кустов делают живые бордюры вдоль улиц[25]. А есть кусты с цветами, похожими на огромные розы[26]. Но не колючие и не пахучие. Их лепестки имеют форму сердца. Лепестки засушивают, пишут на них «Я тебя люблю» и дарят. А сегодня всю ночь шел дождь, и эти кусты осыпались. Утром под каждым кустом были огромные плотные залежи лепестков — белых, розовых, бордовых.

Еще потихоньку выпускают листья тюльпановые деревья. Эти листья похожи на кленовые, только более примитивные, с обрубленными кончиками.

Японский мелколиственный клен тоже не отстает. Тут его называют «момидзи». В ноябре момидзи становится краснее первомайских флагов. А сейчас он только выпускает малю-ю-юсенькие светло-салатные листочки, похожие на детенышей морских звезд. У момидзи есть еще маленькие бледные цветочки. Они между листиков на хвостиках свисают. И есть тут еще момидзи, которые сразу, с самого начала, кирпично-красные. И цветочки у них тоже бордовые. Но такие деревья — редкость. После из цветочков вырастают мелкие красные «носики». Что, впрочем, для клена — дело обычное.

И еще тут есть бамбук. Даже в городских парках бамбуковых рощ пруд пруди. Эти бамбучины очень даже толстые, толще наших берез, это точно. А я-то думала, что они только тоненькие бывают, как в Индии, или — как папины удочки. А они тут не только толстенные, но и высоченные, почти как сосны. Ничего себе травка ископаемая! Стволы (а ведь бамбук без шуток — вид злака!) больше похожи на живые существа, чем на растения. Например, на кольчатых змей. Они очень прохладные и гладкие, с голубоватым налетом, какой иногда бывает на сливах. Листья только вверху — лохматые, совсем не такие, как на картинках. А корни сразу у поверхности, по кругу растут во все стороны, как борода. Если подойти и покачать ствол — растение сразу сильно раскачивается и шелестит. Явно узнает и общается. А ростки у него еще интереснее. Их тут называют таке-но-ко — «дети бамбука». «Дети» вырастают из земли в мае. И не тоненькие, а сразу в толщину взрослого ствола. Концы у них острые и мохнатые, без листьев, только со спиральными оборочками. Иногда росток загибается полумесяцем — точно как клык или бивень. Ростки бамбука съедобны. Пока они маленькие, их можно просто сковырнуть лопатой, вроде как обыкновенные грибы. Кстати, грибы тут называют ки-но-ко — «дети деревьев». Если смотреть изнутри рощи вверх — бамбук весь какой-то очень центростремительный (перспектива, однако), стволы над головой постепенно сходятся в одну солнечную точку. А если подняться выше рощи — бамбук часто растет на террасных склонах, — то видны глубокие пропасти, из которых торчат вверх коленчатые колонны. А между ними заметны клыки-детки.

В парке возле общежития я встретила каштан в цвету. Просто как родственника увидела. Свечки подлиннее, листочки у него поострее, чем у каштана. Но все равно — свой. Мимо хожу — здороваюсь. И с молодым гингко тоже здороваюсь. Он сам первый стал знакомиться — листик на меня сбросил. А то бы я его и не заметила. Он такой еще тоненький, но уже вполне высокий. Кстати, листик у здешнего гингко не совсем такой формы, как У наших, хотя я знаю, что на земле существует всего один вид этого дерева… Но листик все же другой, хоть и похожий: треугольный, уголком к хвостику, однако лопасть пошире будет[27]. Так что появились у меня два новых друга. И стали заводиться традиции: с каким деревом на каком углу здороваться, какой кошке подмигивать.

Я ускользаю в Киото практически каждый свободный день. И каждый из этих дней полон чудес. Но один из таких дней все же выдался чудеснее прочих. Анонсом может служить описание тех мест, где я пережидала ливень. Сначала торчала в кафе около метро — кушала пирожные, конечно. Второй раз пережидала на застекленной автобусной остановке возле храма Хэйан-дзингу. Третий раз отсиживалась в обезьяннике у гориллы. А четвертый — восседала на верхней веранде огромных храмовых ворот.

Теперь по порядку. Сначала я пошла в храм Хэйан-дзингу. Точнее, в сады за ним. На сам храм я уже насмотрелась в первый свой приезд в Японию. Он здоровенный, длинный, с флигелями — башнями Тигра и Дракона. И весь очень красный. А в сады я тогда не успела — постояла только перед входом и изрекла: «Я вернусь!» Вот и вернулась. Сады оказались удивительные. Озера в них окружены острыми ирисовыми листьями. Скоро ирисы зацветут. Везде деревянные мостки и каменные кругляши, по которым озера можно переходить поперек, прыгая по каменным пятачкам, словно по кочкам. Желтые кувшинки, белые и красные лилии. Черепахи и разноцветные карпы размером почти что с черноморских дельфинов. Не успеешь вылезти на мостки, как эти самые черепахи и карпы уже подплывают, умильно на тебя глядят и раскрывают рты — есть просят, привыкли. Еще там есть большое озеро, а через него крытый мост с пагодой. И сосновые ветки в качестве фона.

Потом я пошла в зоопарк, это рядом. Зоопарк оказался маленький. Но там было много кого интересного. Например, калахари, она же суриката, и еще фенек — ушастая песчаная лисичка, та самая, которая вечно везде сует свой любопытный нос. Ну и конечно, рессу-панда (панда малая). Но это только имидж такой. А так рессу-панда — просто большой живенький рыжий енот с полосатым хвостом.

И еще там был инфракрасный павильон для ночных животных. А в нем летучие лисицы (рукокрылые летучие мыши). Эти лисицы здоровенные, побольше среднего кота. И вид у них абсолютно безумный — ноги и руки одеты в крылья, как в плащ. Ничего выдумывать не надо — просто сразу бери и фантастику с мистикой снимай. И ходят они, цепляясь за решетку, вниз головой. Если б не вниз головой, то совсем как люди — сутулятся, острые плечики выставляют, руками в такт шагам размахивают. А ноги у них похожи на куриные лапы. Вот этими лапами они и цепляются. А морды у них и вправду как у обычных лис, с ушками, остренькие. Они вылизываются, носы лапой моют, жуют какие-то фрукты.

В соседней клетке сидели летучие белки. Они не рукокрылые, а очень близки к обычным грызунам. Летают за счет планирования на растянутых кожистых перепонках между лапами. Впрочем, это все знают. Так вот, эти белки и правда точно как белки, только шерсть у них гуще, совсем как у медведя, морды немного потупее беличьих, и размером они почти с чау-чау. Белки не летали — места мало, только мягко так прыгали, и по этим прыжкам было сразу ясно, что полеты для них — дело плевое.

Были еще галаго (по-английски также называются «ребенок из буша»). Но галаго — не новость. Хотя они и правда похожи на детей. Глазастые и очень стеснительные: «Ой, а можно я этот кусочек дыни возьму? Я маленький возьму, и только один, гомэн насай (извините, пожалуйста)». Вот такие галаго. А дальше были медленные лори. Они похожи на маленьких медвежат и двигаются, как в замедленной съемке. Смехотища — ползают по ветке спирально, всю ее неторопливо обтекают, ручки человеческие выставляют. Зато уж дыню цапают без всякого смущения. И в гнездо ее, в гнездо.

И еще там были странные существа, похожие на крокодилов и размером с крокодилов… Если бы крокодил был слеплен из грязи, а потом эту грязь бы дождем как следует размыло, то, что осталось бы, и есть это самое животное: ужасно дурацкое, тупомордое, неуклюжее и какое-то на вид мягкое, будто без костей совсем. Одна особь сидела в воде и никак не могла вылезти на берег — поскользнулась и назад шлепалась. Знаете, кто это? Гигантская японская саламандра. Вот!

Я заметила — тут вообще в зоопарках много мелких интересных млекопитающих, таких, какими у нас почему-то пренебрегают. Хотя понятно почему — зачем возиться-то! Лучше медведя завести. Или тигра. А как по мне — мелкие звери самые интересные. Вот недавно мы с Экой ходили в осакский зоопарк. Там видели австралийскую кисточко-хвостовую сумчатую крысу. Она на вид крыса, а прыгает на задних лапках, как кенгуру. Много их там было — одни прыгали, другие в солому зарывшись спали и солому над собой смешно шевелили. Я задумалась, кто же это все-таки на самом деле — скорее крыса или кенгуру? И показалось мне, что в этом случае на такой вопрос ответить невозможно, это просто и то и другое. Животные Австралии настолько особенные, что к ним нельзя подходить с обычными мерками. Такие кенгурокрысы, наверное, прыгали по земле еще рядом с динозаврами, а как Австралия от большого континента откололась, так и законсервировались в первобытном виде. Они — как будто альтернативная ветвь развития, почти инопланетяне. Вы же у инопланетного существа не станете допытываться, кто он на самом деле — кенгуру или крыса…

Еще я видела обезьяну-ревуна. Большая, черная, она (точнее, он) ревела и орала на разные лады. И под подбородком у нее почти до пуза надувался огромный пузырь-резонатор. Вот почему они так громко орут! Когда кожа на пузыре надувается, то становится тонкой и прозрачной, как у поющих лягушек, если кто видел. Еще была там гиена. Большая, поперечно-полосатая, губастая, с толстым высоким загривком. А попа у нее прямо от поясницы начинается, вся какая-то маленькая и поджатая. От этого получается неприятное ощущение неустойчивой, заваливающейся композиции. И взгляд у гиены тоже неприятный. А у лемуров абсолютно собачьи морды.

Кстати, посетители осакского зоопарка, по-моему, тоже не самый последний по любопытности объект для натуралистических исследований. Вот, например, упитанная тетенька лет пятидесяти… Такая одинокая низкорослая дама в крепдешиновом брючном костюме. Расцветка — крупные тигры на черном фоне. В высокой прическе заколка тигрового цвета. Стоит и задумчиво смотрит на тигров в вольере…

Ну вот, а после зоопарка в Киото я дальше пошла. И набрела на затерянную в горах странную местность, всю перевитую ручьями и канавами, набитую малюсенькими храмами и почти лесную. Там и стоят эти храмовые ворота. Называются Санмон[28] храма Нандзендзи. Думаете, это просто ворота? Нет. В нашем понимании их следовало бы назвать надвратным храмом. В смысле внизу между столбов вход, но над ним огромная храмовая махина, высотой, наверное, в пол Эйфелевой башни. С колоссальными деревянными колоннами, торчащими зубцами балок и черепичной крышей. Наверху круговая веранда и комната с Буддой. А с веранды видны крыши Киото и лесистые горы. Вокруг меня сосны, клочья тумана. Запах старой важной древесины, земли, леса и дождевой свежести. Небо… И хочется поселиться на этом гигантском насесте навсегда. Лежать на досках, пялиться вверх — левым глазом, который хорошо видит, в ритмичную сумятицу темных подкрышных балок, из которых может все что угодно выползти, а правым, который видит похуже, в размытое дождевое небо… И правда, чего в этом небе подробности разглядывать!

И почему-то захотелось вернуться к этим воротам зимой. И еще там рядом… Что бы вы думали! Здоровенный акведук типа римского. Но не римляне же его строили! Если взобраться на верх акведука, то можно идти по кирпичной дорожке вдоль желоба над бегущей водой. Акведук и водяной поток на нем — очень широкие. Водяной желоб перечеркнут распорками и все время извивается, ведет в безлюдье, в сырость и лес, в горы, в грибной запах, в чертову тьмутаракань. И если наперерез выйдут саблезубые тигры — удивляться нечему. Ведь эта полувоздушная дорога вымощена желтым кирпичом. А потом я спустилась в цивилизацию и купила гитару. И продавец в магазинчике был типичным продавцом гитар из маленького гитарного магазинчика. И национальность его — ничтожная частность перед лицом великой похожести таких вот продавцов. Наверное, даже на альфе Центавра продавец гитар мало чем отличался бы от этого. Иногда мне кажется, что местечки вроде этой гитарной лавки стоят на пересечении времен и миров. И откуда приходят в них гитары и покупатели и куда потом вместе уходят, знают, наверное, одни лишь эти самые продавцы…

С Экой мы ездили в пригород Киото — Арасияма. Там есть знаменитый старинный деревянный мост через речку Кацурагава. И большая бамбуковая аллея. Мы ходили по храмам. Зашли в один, маленький, стоящий довольно высоко в горах. Внутри на татами можно сидеть и лежать. И нет никого. А стены затянуты шелком, и на шелке едва заметные светло-серые деревца нарисованы. Мы с Экой там разлеглись, ботинки сняли. Ветер в бамбуке шелестит, сосны шумят… И вдруг — японская дудочка. Играет кто-то не очень умело, но зато подходяще к месту, как будто бы сам храм играет… Но это был не храм. На задних ступеньках сидела маленькая японка и дудела. Мы ее просто сразу не заметили, наверное, потому, что она почти не шевелилась.

В Арасияма продавались смешные игрушки из коконов шелкопряда — мышки, котики, обезьянки… Все на жердочках подвешены. Пушистенькие такие, беленькие. И ветер их крутит, раскачивает. Еще там есть храм Нембуцу-дера. А в нем целое квадратное поле маленьких (высотой по колено) истертых статуек Будды и каменных пагод горин-то. Говорят, это братская могила, оставшаяся после какой-то древней эпидемии. В ночь на 23 августа над каждой статуйкой зажигают свечку. Лес свечек над полем каменных истуканчиков. Очень красиво, наверное. Надо бы прийти, посмотреть. В Арасияма есть также дом поэта хайку Кёрая — называется Ракуси-ся, что значит «хижина Опавшей хурмы». Кёрай был прижизненным учеником Басё, и Басё часто гостил у него. Так что я посмотрела на этот домик внимательно. Небольшой, простенький, похожий чем-то на нашу сельскую хатку: соломенной крышей и желтыми мазаными стенами, наверное. В садике там и тут торчат плоские камни с вырезанными хайку. Называются си-но-иси — «камни стихов». Внутри на стенах — свитки с рисунками, в тыквочке стоит цветок, под крышей комары засели, шлепанцы у входа стоят. Кажется, хозяева отлучились на минутку и не заметили ушедших столетий. Одна японка за моей спиной сказала: «Это мир ваби-саби». Наверное, она права.

Хотелось бы мне, кстати, посетить могилу Басё. Но никто почему-то не знает, где она, хотя я тут уже свела знакомство с местными почитателями его таланта из преподавателей. Но и они не знают. Говорят, знают дом, где родился Басё (это довольно далеко), и еще в сердце Осаки есть камень, где написано: «На этом месте умер Мацуо Басё». А вот где он похоронен и известна ли вообще его могила, никто не знает. Но я буду искать.

А пока могила Басё не найдена, я случайно набрела в Киото на храм с могилой поэта и художника Ёсы Бусона. Храм называется Кинпуку-дера. Там раньше любил останавливаться Басё, а по некоторым версиям, великий поэт даже недолго монашествовал в нем. А через 200 лет эту уже давно заброшенную обитель нашел большой почитатель таланта Басё и иллюстратор его стихов, художник Ёса Бусон, и возродил ее, устроил там клуб поэтов. Там Бусона и похоронили. После его смерти выяснилось, что художник всю жизнь тоже тайно писал хайку. Показывать людям стеснялся. Но на самом деле его стихи были ничем не хуже, чем у Басё[29]. Так Бусона признали вторым великим поэтом хайку в Японии.

Могила — простой столбик с вырезанными иероглифами: «Ёса Бусон». И на иероглифах танцуют солнечные зайчики. Я провела пальцем вдоль вырезов и подумала: «Здравствуйте, господин Ёса». И, странное дело, как будто наяву увидела, как где-то совсем рядом, но безумно недосягаемо грузный веселый Ёса улыбается…

На выходе я спросила у бритоголового монаха, как пройти в храм Тануки[30], который тут по карте вроде недалеко. На самом деле я именно туда шла: ну как можно было пропустить на карте надпись «храм Енота»! Монах нарисовал мне более подробный, чем на моей карте, план дороги к этому храму. Потом спросил, не знаю ли я, как «тануки» будет по-английски. Про «кицунэ» он знает — это «cat». Нет, не кот, a «fox», говорю ему. А про тануки я и сама не знаю. Такой вот зоологический разговор вышел.

Храм Тануки я, конечно, нашла. Он оказался довольно высоко в холмах, стоит у отвесного обрыва на сваях. Статуй тануки и лисиц там много разных, и больших — каменных и деревянных, и маленьких, фарфоровых, прямо на мху. Прохладно, тихо, к наскальному мху ленточки привязаны. И тропинка уходит в горы. А вдоль тропинки стоят статуи божеств дороги «дзидзо» — каждая под навесом. И под каждой номер и стрелка — «К следующей туда». Я дошла до № 28. Куда дальше вела дорога и сколько этих статуй всего там стоит, не знаю — тропка совсем уже козлиная стала и вниз пошла, на ту сторону холмов. И у каждой статуи было свое ЛИЦО. Это самое интересное. И у каждой кружка с водой стояла. А кружки все разные и в основном современные, есть даже с Бэтменом и всякие другие.

Нам с Сашей удалось проникнуть также в императорские владения: дворец Госьо и виллу Кацура. Разрешение дают всем и денег за вход не берут. Но водят только с экскурсией, на которой туристам открывают глаза на такие удивительно интересные вещи, как, например, то, что «эта постройка построена из дерева. В древности все строили из дерева. А освещали свечками, поэтому часто бывали пожары…». Дворец Госьо нам не очень понравился. Огромные пустые плацы, засыпанные белым песочком и щебенкой. Светло-оранжевые домики, колоннады галерей и махины ворот. Сквозь них можно разглядеть еще какие-то императорские покои из некрашеного темного дерева с оклеенными бумагой ставнями «сёдзи»… Ну — еще пара прудиков. И все, пожалуй. Вилла Кацура красива. Пруд окружен холмиками. На холмиках чайные домики, беседки. Горбатые мостики, сосны и узкие тропинки. В чайных комнатах желтые стены, каменные гнезда для чайных тиглей. Самое известное место — вид на пруд сквозь веранду виллы. Фоткать нельзя. На вопрос «почему?» старичок экскурсовод выдает абсолютно «японскую» версию: «Потому что дорожки узкие, и если вся экскурсия начнет толпиться и фоткать, получится затор…» Фоткать нельзя, и я зеваю. Очевидно, по-настоящему живой я чувствую себя только с фотоаппаратом в руках. Зато заслуживают внимания сотоварищи-экскурсанты. По крайней мере, некоторые. Вот семейство — пожилая чета и с ними древняя старушка. Старушке уже явно давно перевалило за девяносто. И она едет на кресле-коляске. Живо всем интересуется, по-черепашьи высовывает сморщенную мордочку из-под грибообразной панамки… Вот только на узких горбатых дорожках виллы кресло-коляска не проходит. И пожилой сын (или зять?) несет старушку на закорках. Она довольно хихикает и цепляется за него тонкими ножками в коричневых брючках. На каждой остановке старушку с понтом ссаживают на террасу очередного чайного домика, и она опять начинает живо прислушиваться к экскурсоводу.

Заодно мы посетили еще храм Судзумуси (храм Сверчка), он недалеко от виллы был. И не пожалели. В храме Судзумуси исполняются желания. Происходит это так: всех посетителей рассаживают за столами в большом зале. У стены стоят аквариумы со сверчками. На столиках — чай и сладости. Потом выходит монах с приятной наружностью и голосом торгового агента и начинает рекламировать карточки для исполнения желаний по 300 иен (примерно 3 доллара) за штуку и объяснять, как ими пользоваться: «Например, если вы хотите выйти замуж, а у вас еще и воздыхателя нету, не надо просить — хочу выйти замуж. Сначала надо просить — пусть у меня воздыхатель появится. А уж потом, когда появится, приходите и просите — хочу выйти за него замуж!» Чувствуете политику святейшей торговли? Еще в этом храме растет бамбук с квадратными и треугольными стволами. Углы, конечно, не острые, а закругленные. Но все равно я что-то не верю, что он вырос так сам по себе, наверняка его в детстве в формочку закрывали. Рядом с храмом была и настоящая дикая бамбуковая роща. От ветра она вся шелестела и скрипела, совсем как камыш. Только размеры у нее совсем другие, поэтому и шелест соответствующий. Мы с Сашей зашли в эту рощу. Изнутри шелест вообще неимоверный. Там валялись срезанные кем-то ростки. Пришлось их съесть, чтоб добро не пропадало. Вкусно, только немного рот обжигает. Внутри по форме они похожи на сердцевину закрученной ракушки[31].

В окруженном галерейками садике храма Мацуо среди песчаных дорожек свиваются ручейки, торчат высокие камни, цветут кусты: это «цуцудзи», азалии. Рядом — озеро с торчащими клыками голых черных камней. И еще — большая каменная черепаха-источник. На ворота вешают деревянные ложечки с желаниями. На одной написано: «Хочу стать лучшим в Японии стрелком из лука». Есть в округе и разбитые храмы. Может быть, они самые интересные. Людей вроде нет, но… Дырки в стенах. Солнце на дорожках с вывороченными камнями. И как будто откуда-то кто-то смотрит… А кто, что? Так, наверное, и рождаются здесь сказки о призраках.

Теплынь. На берегу речки Кацурагава — сорняки по колено. Пырей, тимофеевка, травяные колоски, как нельзя более подходящие для старого детского курино-петушиного гадания:

— Скажи, петух или курица?

— М-м-м… Курица…

Сашка делает «вжик» рукой по травинке:

— Это кто, курица, наверное, или молодой петушок?..

— Ну я не знаю, сама смотри, я же тут лицо заинтересованное.

Запах придавленного травяного сока. Речной запах и сама речка. Трава заслоняет небо, если в ней валяться, заложив ногу за ногу, головой на Сашкином пузе. «Меня нашли в четверг на минном поле» — цитата из Дольского зачем-то всплывает в памяти, как нечто относящееся к этому месту и времени. Но как неуместен Дольский тут, на окраине Киото, у речки Кацурагава. Подними голову, и станет ясно — мы не дома. Это… Как неуместен здесь Дольский. Или уместен? И запах пырея и речной воды вовсе не запах дома, а запах всей земли, тоже дома в каком-то смысле. А над землей — небо. Оно сшивает все отдаленные берега в одно целое. Ведь небо — везде одно.

А еще мы Сашкой посетили замок Нидзё-дзё. Это была когда-то резиденция Токугава Иэясу. Правда, он в ней не жил, а императора в гостях принимал. Парадные апартаменты, так сказать.

Пробрались мы в замок с трудом. Он в пять закрывается, а билеты продают до четырех. Мы пришли ровно в четыре и взяли последние билеты. Нидзё-дзё вовсе не похож на традиционный вариант японского замка. У него нет донжона, и стоит он не на холме, как обычно, а посреди Киото, на ровном месте и окружен мощной белой, наклоненной внутрь стеной со ступенчатыми башнями по углам. Ров с водой. А за стеной — обычные японские деревянные дворцы и садики. А потом еще одно кольцо — ров-стена. И внутри — опять дворцы. Эти странные визуальные наложения стен, мостов и воды очень интересно смотрятся. Особенно со сторожевых площадок.

Главная достопримечательность — дворец Ни-но-мару — лабиринты пустых, пахнущих деревом и соломой помещений, с клетчато-бумажными стенками, перегородками, бумажными светильниками и с манекенами в старинных кимоно. И непременно — с татами и блестящими полированными досками пола. И везде надо снимать ботинки. Когда идешь босиком по татами или доскам, приходит странное чувство. Ногам слишком гладко, скользко и щекотно. Скорее неприятно, неуверенно как-то. Но если пол рифленый, тогда даже хорошо: можно пошаркать и почесать подошвы. Класс!

В полпятого мы угнездились с Сашкой на дворцовой веранде с рисовыми колобками о-нигири. Тут-то и стали объявлять по радио, что пора, мол, к выходу. Мы покряхтели и пошли. На полпути выяснилось, что «слона-то я и не приметил» — мы, оказывается, еще не ходили в квадрат внутренней территории за вторым кольцом стен. И мы помчались. Кажется, таких же, как я и Сашка, идиотов было немало. Но мы все же были самыми идиотскими идиотками. В конце концов, минут через сорок, мы, гордые и непобежденные, успевшие засунуть нос во все щели, были выпровожены из замка самыми последними с помощью компании сторожей. До того нам удавалось успешно водить последних за нос на полутемных замковых тропинках, хотя они и имели мерзкую особенность бесшумно и грозно возникать из кустов в самом неподходящем месте. Просто не сторожа, а назгулы какие-то…

5 мая, в День мальчиков, на шесты возле домов, где есть мальчишки, цепляют длинных бумажных карпов. Карпы в форме труб — ветер сквозь них протекает и шевелит, вроде бы рыба плывет. Карп — символ удачи для мальчиков. Потому что эта рыба считается самой сильной — она всегда плывет в реке против течения. Говорят, что самый первый в косяке карп, бывает, превращается в дракона. А карпы тут, кстати, не серые, а разноцветные, яркие — красные, белые, желтые и пятнистые! А в храме Камигамо-дзиндзя в этот день проходят соревнования конных лучников. Но я это зрелище прошляпила. В следующем году надо бы постараться туда попасть. А пока я поехала в Камигамо просто так — ко всему, это еще и известный памятник архитектуры. Там везде ручейки, туман над воротами, красные стены и зеленые листья. Крыши из толстых слоев сосновой коры. Как чешуйчатый слоеный пирог, украшенный мхом, травой и ягодами. На дощечках-эма изображены лошади и всадники. Это логично — ведь изначально «эма» значит «картинка с лошадью». Но тут это, наверное, не поэтому, а как напоминание про лошадиный турнир в День мальчиков.

Вокруг храма тоже ручьи и речушки. Дети шлепают в них по колено, что-то откапывают, играют, вода серебрится чешуйчатой рябью…

Я была еще в храме Кодайдзи — он прямо в центре Киото расположен, в квартале Гион. Но территория по склону поднимается высоко в горы. Тропинка вьется вверх, сквозь бамбуковую рощу бежит, ведет в поднебесные дали. У входа в Кодайдзи два служителя чистили пруд сетью. Один поливал дорожку из шланга. Солнце заходило, и все камешки на дорожке зеркально блестели. А выше по склону есть еще два домика с островерхими соломенными крышами. Называются «каса» — зонтики. Правда, на японские зонтики похоже. Если к изнанке крыши присмотреться, можно даже радиальные стропила-спицы разглядеть. Эти домики — чайные комнаты, очень старинные. Их, говорят, сам знаменитый чайный мастер Сен-но-Рикю построил!

Вообще-то в Киото немало странных храмов. Таких особенных, с вывертом. Один из лучших, на мой взгляд, синтоистский храм Фусими Инари-тайся. Он основан в первой половине VII века. Вот и попробуйте-ка вычислить его возраст. Сам храм очень красный и, как все ему подобные, «множественный», то есть состоит из кучи разных павильончиков. Но это не самое интересное. Самое интересное — дороги-тории. Сейчас придется объяснять подробно. Сначала — что такое тории. Это такие красные (или оранжевые, или просто каменные или деревянные) квадратные столбчатые ворота с загнутыми ушками. Их ставят перед святилищами синто как символ богини Аматэрасу. Ну вот, а в Фусими Инари эти ворота стоят вплотную друг за другом и образуют километровые разветвляющиеся лабиринты. Коридоры-тории карабкаются на гору, обходят прудики, выплевывают посетителей навстречу очередному святилищу и снова засасывают в свою оранжевую утробу. Ворота стоят плотно, но щели между ними все же есть. И в эти щели залазят солнечные зайцы и вымащивают путь внутри коридоров поперечными светящимися полосами. Получаются такие солнечно-оранжевые зебристые пути. Идешь по ним — и полосы света по носу щелк-щелк-щелк… Иногда ворота сгнивают. Тогда получается зазор. Потом его заполнят новыми воротами. Кое-где вместо деревянных оранжевых стоят серые каменные тории. И каждые — построены на деньги такого-то спонсора… Как правило, торговца рисом, ведь Фусими Инари — храм риса. В XVII веке по Киото вдруг прошел слух, что, если пожертвовать храму Фусими Инари деньги на ворота-тории, торговые дела резко пойдут в гору. Многие купцы тут же испробовали новый способ привлечения удачи. Очевидно, слухи подтвердились, и потому количество тории стало расти как на дрожжах. Интересно, сколько торговцев вложило деньги в эти бессчетные ворота на протяжении веков? Ведь судя по всему, пожертвования поступают до сих пор: вон сколько новеньких ворот виднеется.

И еще там везде стоят лисьи статуи. Почему столько лис, мне пока непонятно, но, думаю, со временем выясню[32]. Одна огромная каменная лиса размером почти с тигра перепрыгивает дорогу. Изо рта у лисы течет вода. В маленьком святилище вывешивают цветастых плоских бумажных лис. Еще там есть местечко, где все вешают деревянные лисьи мордочки с желаниями. Мордочки покупают тут же, но они «без лица». Лицо надо дорисовать самому. Разглядывала ряды разнообразных лисьих лиц. И злобных, и добрых, и детских, и совсем не лисьих. Ужасно интересно. Себе тоже лиску купила и лицо ей пририсовала. Получился серьезный, но симпатичный господин Лисук.

А рядом с Фусими Инари еще есть Тофуку-дера. Это очень известный и красивый комплекс в стиле дзен. Там находится самый знаменитый в Японии надвратный храм. И еще — единственный сохранившийся средневековый монастырский туалет. Весьма внушительное строение, между прочим. В Тофуку-дера есть удивительный сад камней. По мне, так он гораздо красивее «самого знаменитого» сада в Рёандзи, хотя и новее. Вокруг камней — белый песочек с кругло-спиральными бороздками. Или вот еще сюрприз — клетчатая земля. В шахматном порядке на земле уложены каменные плитки, между ними — квадратики зеленого мха. А еще там есть храм-мост над оврагом с речушкой. Замок-мост я уже видела — это «дамский» замок Шенонсо на Луаре. А вот храм-мост вижу впервые.

Но что-то в разговорах о Киото я совсем забыла о современности. Постараюсь этот пробел восполнить. Начнем с электричек. Их тут уйма, и наземных, и подземных, и надземных. Линии пересекаются в разных уровнях, и Киото от этого становится похож на инопланетный город… Помните город из последней серии «Звездных войн»? Это как раз про Киото. Особая моя любовь — монорельс. На большой высоте проложены два толстых рельса. Одни только рельсы на опорах, ничего больше. Трамвайчик надет на рельс и ползет по нему, как нанизанная бусина. Если смотреть снизу, зрелище вообще фантастическое. Особенно интересно за этим наблюдать, когда сам ты, собственно говоря, тоже на электричке едешь, причем на надземной. И вдруг поперек курса, где-то еще выше, проползает монорельс! Ух!

А спинки сидений в поездах-экспрессах перекидываются туда-сюда. Это значит, что если втроем-вчетвером едете, то дерните спинку двойного сиденья — и вот уже у вас два диванчика не «в затылок», а лицом друг к другу. В электричках постоянно объявляют: «Уважаемые господа пассажиры, нижайше просим вас при посадке в вагон держать за руку господ маленьких детей!..» Но на самом деле тут часто можно увидеть маленьких детей без взрослых. Независимые семи-восьмилетние дети в электричках — дело обычное. А вчера вообще встретила парочку: мальчик лет шести и девочка лет четырех. Оба экипированные: с рюкзачками и зонтиками. Перед остановкой мальчик пихнул девочку — пора, мол, они чинно вышли из электрички и направились к эскалатору. Безопасная страна, что вы хотите. Все это сильно напоминает утопическое будущее из книг Кира Булычева. И техника тоже соответствует. Разве что космопортов и нуль-транспортировки пока нет. А так во всем остальном… Даже автоматы с мороженым на улицах стоят! А для стариков тут выпускают специальные мобилки — с большущими клавишами и крупными цифрами!

Профессор Масуда между тем продолжает тему своих страшных историй, и тоже о детях, вот что интересно: «Годах этак в 60-х один водитель вел грузовик по проселочной дороге. Был сильный дождь. Перед въездом в тоннель он вдруг увидел, как перед машиной откуда-то вынырнула девочка лет семи. Она была в коротком платье и играла мячом — била его рукой об землю, подпрыгивала и что-то напевала. Водитель не успел затормозить… А когда выскочил перепуганный, увидел, что никакой девочки нет. Но водитель был старый и опытный. Он оставил машину и пошел в соседнюю деревню, привел людей. Они обыскали окрестности, и нашли под горой свежий оползень (дождь был очень сильный и почву размыло). Этот оползень открыл детский скелет. Как потом вспомнили — еще во время войны в этой местности погибла от бомбы девочка семи лет, тела ее тогда не нашли…»

В связи с этим невольно вспоминается «моя» история про девочку. Это было уже лет семь назад, летом, в июне, часов в десять вечера, в Киеве, на холме над Крещатиком, выше «Арки воссоединения», как раз под старинной разрушенной водонапорной башней архитектора Николаева[33]. Там место такое странно дышащее, башня похожа на развалины замка и над ней всегда летают вороны. И рядом — площадка и скамейка подвешена, как качели. Мы туда с подружкой Леркой забрели — пиво пить и сыр есть. Потом бомж приходил — бутылку от пива забрал. Сидим на скамеечке, качаемся, сыр доели, вокруг никого, болтаем. И свет такой. Знаете… Еще не темно, но уже и не светло. Заговорились мы и вдруг видим — прямо перед нами по плитам тротуарным прыгает в классики девочка лет семи в коротком платьице… Прыгает и песенку напевает, и слова там — про гробики и мертвецов. И вокруг ни души, какие там родители… Противненькая такая девочка, из серии превратившегося в девочку Крыса из фильма «Гостья из будущего». Я к Лерке повернулась, и говорю: «Ля-ля-ля. Ля-ля» (это девочка-Крыс в фильме так напевала). Захихикали мы с Леркой, а когда замолкли, никакой девочки уже не было. Хотите верьте, хотите нет, но я с тех пор еще несколько раз там бывала, в то же время года и суток. Садилась на скамейку и девочку ждала. Но ее больше никогда не было. Только вороны над башней летали. А еще — я копалась в старых полицейских архивах — хотела узнать, не пропадал ли там когда-то ребенок. Но ничего не нашла.

Еще Масуда рассказывал, что в старину в Японии считали, что воины-японцы — это превращенные в людей черные собаки. А китайцы — обезьяны. Русские, естественно, медведи. Ну и так далее. И еще говорил, что в Киото и в Осаке, а также в других местах есть храмы Сугавара Митидзане — это был знаменитый ученый и политик эпохи Хэйан. При жизни он слыл большим умником. Но потом его по ложному доносу сослали на Кюсю, где он вскоре умер. И сразу после его смерти в Киото начались стихийные бедствия и эпидемии. Даже в императорский дворец молния попала! Тогда решили, что это гнев невинно осужденного покойного политика. И чтобы задобрить «гневного духа», стали строить ему храмы. Их теперь называют Тенман-гу. Туда приходят перед экзаменами нерадивые студенты и школьники и просят ученого Сугавару одолжить им немного ума.

А недавно у нас тут в университете новое развлечение появилось. Называется «любимчики». Барышни выбирают себе какого-нибудь сэнсэя и начинают по нему вздыхать. Пальму первенства в этом странном рейтинге занимает философ Куниката. Его выбрали в любимчики, по-моему, больше половины наших девчонок. Непонятно все же, чем этот щупленький лысоватый человечек «под каблуком у жены» и сильно за сорок привлек столько народа. Хотя нет, наверное, понятно. У него в глазах чертики, маячки. Не костры там, и не свечки, а хитрые такие маячки — неназойливые, но постоянные. Далее в рейтинге любимчиков следует смазливый молодой человек по фамилии Хиротани — канцелярист из деканата иностранцев. Как чего-то у кого-то с документами не в порядке или там другие проблемы, на доске возле входа пишут: такой-то и такой-то — к Хиротани. Этот Хиротани тоже почему-то очень популярен. Правда, моя соседка Маша, особа вполне здравомыслящая, вот какой фортель выкинула: едем мы с ней в университет и все никак не можем решить — в этот набитый автобус садиться или следующего ждать. Вдруг Маша мне говорит: нет, точно следующего ждем — там на скамейке сидит мой любимчик из деканата, я хочу с ним пообщаться. Гляжу на скамейку и представляю себе Хиротани. Но нет, там сидит какой-то старикан с родинкой на носу. Я говорю, Маша, а ты, случайно, не ошиблась, это же вовсе не Хиротани! А Маша мне — знаю, знаю! Просто я оригинальная и люблю этого. И садится рядом на скамеечку, здоровается, замирая от счастья. Так счастливая и сидит молча десять минут до следующего автобуса. Аж завидно.

Вот, а мне почему-то сосватали молоденького, толстенького, умненького и трогательного маменькиного сынка Масуду — любителя ужасов и привидений. И это при том, что он на уроках ест, пьет и икает! А когда садится, то ножки поджимает и на них животик укладывает. Честное слово!

А вот франт Саката почему-то успехом не пользуется. И Като тоже почему-то ни к кому в любимчики не попал, хотя, по мне, он самый интересный. Посмотрю на него, и так, знаете, солнечные зайчики в глазах маячить начинают. Я все не могла понять отчего. А недавно дошло — просто он на моего папу в молодости похож. И характером, и замашками, и даже внешне немного. Папа такой был, когда мне лет пять было. Хорошо помню — рубашка полосатая — коричневая с рыжим, рукава закатаны. Весна, суббота и солнечные зайчики. Помню, да…

Впрочем, хоть я к тому вовсе и не стремилась, с Куникатой у нас тоже постепенно возникает нечто вроде особой взаимной симпатии. Так бывает, когда двое знают какую-то общую тайну, что ли… А начиналось все с прикола. Сажусь в автобус от университета до метро, гляжу — там уже Куниката сидит. И ест палочками о-бэнто — такой обед в коробочке. Прямо в автобусе! А это в Японии считается довольно-таки неприлично. Я ему радостно: «А! Здравствуйте, сэнсэй!» Он так смутился, что чуть не подавился. Но вскоре он мне отомстил. Бегу утром в университет. На этого же самого Куникату, между прочим. И зря времени не теряю — по дороге заодно кофе с молоком из торгового автомата пью… Тут мне сзади кто-то по плечу — «Привет!» Я чуть не подавилась, потому что это был Куниката собственной персоной.

Дальше — больше. Захожу в набитый автобус и сразу понимаю, что у меня два варианта — либо полчаса стоять, либо сидеть на единственном свободном месте рядом с небезызвестным Куникатой. Решила я этот вопрос быстро в пользу Куникаты. Тем более что он меня все равно заметил. Уселась — смотрю, он толстую книгу читает. Спрашиваю: это греческий? Он говорит: почти так, древнегреческий. Я говорю: вот супер-то! А он: куда ж философу без этого. Я подумала, что наши философы так не считают. Тут он меня спрашивает: «Скажите, это правда, что вы из страны скифов?» Я чуть не упала. Ну-у-у, говорю, да! Уж как-как, а так меня еще никогда не называли! Из страны скифов, надо же… Впрочем — не так уж эта сентенция далека от истины, если разобраться. Тут он подпрыгивает, забывает всю свою вежливость, всплескивает руками, глаза его загораются мальчишеским восторгом, и он вопит на весь автобус: «Значит, это правда???!!! Ты оттуда??? Ура!!!» И добавляет уже потише и поспокойнее: «Я занимаюсь сопоставлением сюжетов мифов разных народов и особенно интересуюсь скифами!» (Да ты просто в них влюблен, подумала я…) Он: «А расскажи мне про скифов, что от них осталось, как это все выглядит?!» Надо сказать, что прошлым летом я как раз воспылала интересом к скифам, сарматам и иже с ними и по этому поводу по курганам порядком поездила. Да еще недавно выучила пару симпатичных японских выражений: «остатки древних цивилизаций» и «кочевые племена». Так что уж я развернулась! Куниката был в восторге — потребовал подробно изобразить ему степной пейзаж с курганами и скифскую бабу. Не сказала я ему, что абсолютно все сохранные скифские бабы сейчас перевезены с исконных мест обитания, пусть думает, что иногда они в степи стоят, так романтичнее. А он посмотрел на мой рисунок и сказал отрешенно так: «Вот оно, вот где, значит, миры пересекаются, вот где они, ворота…» А я ему: «Вы-то хорошо помните, куда вам назад вернуться?..» Он говорит: «Думаю, помню…» Никогда я скифов не видала. Не исключено, что как раз вот так они и выглядели, как наш философ.

Смешно, но и с франтом-грамматиком Сакатой я, кажется, начинаю находить общий язык. Это после истории про старорежимную букву «в», наверное. Саката меня к доске вызвал эту букву изобразить, а потом заявил, что моя «в» какая-то безжизненная. Пришлось привести доказательства ее жизненности: пририсовать усики и глазки. Смешной зверек получился: буква-то хвостатенькая!

Окрестности нашего университета я обычно обозреваю из окна автобуса. Небезынтересное зрелище. Вот, например, нечто неопознанное на дереве. Я сперва думала, что это здоровенные цветы. Типа каллы, только на ветках… Больше ничего похожего нигде не было, поэтому однажды пришлось из автобуса вылезти и смотреть. Но это были не цветы, а полиэтиленовые пакетики на каких-то плодах. От птиц, наверное. А еще — я видела из окна дяденьку средних лет на мотороллере. Вроде на первый взгляд — все чин чином. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что в пространстве между сиденьем и его ногами (то есть фактически у него под коленями) стоит довольно большая рыжая пушистая дворняжка с хвостом-бубликом. Важно так стоит и едет по хозяйским делам, как будто просто иначе и быть не может. Но особенно я люблю вести наблюдения, ожидая автобуса на остановке «Мадани-дзютаку-3». Я туда спускаюсь из университета специально ради зрелищ. На «Мадани-дзютаку-3» напротив остановки дворик за прозрачным забором. А за ним частный дом и японская частная жизнь. Каждый раз видишь что-то интересное. Вот муж с работы на машине подъехал — заодно капусты полный багажник привез, вот дочка лет двенадцати двух подружек в гости привела и показывает свою большую пушистую собаченцию. «Вы, — говорит, — вот здесь у стенки стойте и не шевелитесь, я сейчас его выпущу». Открывает калитку, чудовище выбегает и начинает незнакомых девчонок обнюхивать, коленки голые носом щекотать. Девчонки в стену вжимаются и дрожат. То ли от страха, то ли от восторга, то ли от щекотки… Вот старшая дочь лет семнадцати рассказывает через забор соседке: «Я сладости готовить не могу, только приготовлю, никто их еще и не видел, как я их уже все — съела!»

А недавно я ходила в центральный дом культуры Осаки на выставку икебаны. Выставка была обычная — наши икебанисты, по-моему, не хуже букеты делают. Но рядом продавались калейдоскопы ручной работы. Перед линзой у них капсула с текучей цветной жидкостью, в которой плавают всякие разноцветные блестящие штучки. Капсула разделена на спиральные перегородки. Если смотреть в калейдоскоп, то видишь постоянно меняющийся, медленно текущий узор — это жидкость спускается по спиральным ответвлениям сверху вниз, пока не перетечет вся.

В Японии вообще с калейдоскопами дела обстоят прекрасно. Нам даже в университете фильм показывали. Очень интересный — подробно, с пояснениями отснята мастерская какого-то мастера, продемонстрированы все его инструменты, материалы. В мастерской было много комодов с выдвижными ящиками, а в них пуговицы, бусины, стеклышки, перышки. Инструменты — в основном резцы и клей. А на подоконнике стоял вьюнок в горшке. По-японски вьюнок будет «асагао», что значит «утреннее лицо». Они и правда только утром открываются и потом за солнцем поворачиваются. Так вот — никто из нашей группы тогда не догадался, что это был за мастер. А это был мастер калейдоскопов! А в первый свой приезд в Японию я купила в Токио на Асакуса вообще удивительную вещь. И не знала вообще даже, что за чудо покупаю. Маленький такой калейдоскоп, с кольцом брелка. Мне в нем узоры понравились, я и купила. Назад еду уже в электричке, гляжу в него, батюшки, узор-то совсем другой, чем в магазине был! И главное — в центре этого узора перевернутый с ног на голову дядечка в деловом костюме. Отняла калейдоскоп от глаза, смотрю — этот дядечка чинно напротив меня на сиденье сидит. Повернула калейдоскоп другим концом к себе, и тут до меня дошло. Калейдоскоп-то без цветных стеклышек. Зато с линзой. И линза удивительным образом преломляет окружающий мир. Получается неисчерпаемый запас узоров. Особенно красиво оказалось смотреть на цветы, пальцы и кошачьи усы. Просто непередаваемо! Недаром калейдоскоп по-японски «мангекё» — дословно это значит «тысяча цветов зеркала».

Есть еще одно удивительное японское слово «ханаби» — «цветочный огонь». Знаете, что это значит? Фейерверк! С конца весны и все лето разные фейерверки продаются в «комбини» — круглосуточных магазинах товаров первой необходимости. И правильно, фейерверк как раз именно такой товар, особенно нужный ночью. Фейерверков много разных видов, и еще к ним специальные газовые зажигалки с длинными носиками можно купить. По вечерам мы с Машей и Экой устраиваем в нашем парке фейерверк. Больше всего нам по душе две разновидности фейерверков: такая штука, которая взлетает и в небе рассыпается салютным залпом, и такая, которая стоит на земле и разбрасывает огненный фонтан то с крупными, то с мелкими искрами. Сразу как-то вспоминаются царские балы в Петергофе. Еще есть вертушки, которые закручиваются на земле огненными колесами. Они тоже ничего, красивые.

Наш парк я вообще ужасно люблю. Там всегда увидишь что-нибудь забавное. В дождь я там встретила пушистую маленькую собачку в желтом болоньевом комбинезоне с рукавами, штанинами и капюшоном! Она умильно смотрела на меня и топала вдоль бордюра. А потом вдруг подняла задние лапки, встала на передние и продолжила топать так! А назавтра я встретила на том же месте двух дамочек, выгуливающих 12 (двенадцать!) маленьких пушистых шавочек. Просто бродячий цирк какой-то. А по ночам там собаки гуляют со светящимися поясами. Чтобы на них случайно велосипедисты не наехали. Ведь собаки тут в большинстве своем мелкие (потому что квартиры тоже мелкие) и велосипеды для них очень опасны. Кстати о домашних животных. Щенки тут стоят от 800 до 4500 долларов. Котята — от 1000 (самые помойные) до 2000 долларов. Говорят, раньше цены на них были гораздо ниже. Но многие люди покупали животных, а потом выгоняли на улицу. И тогда на официальном уровне было принято решение: законодательно так поднять цены на кошек и собак, чтобы впредь никому было не повадно таких дорогущих зверей на улицу выгонять! А еще тут есть специальные магазины кошачье-собачьей одежды. А в них лежат модные журналы с пушистыми разряженными моделями — летняя коллекция, зимняя коллекция… Футболочки, матроски, галстуки, кепки, юбочки с кружевами. Поводки и галстуки «от Шанель». Все аккуратно развешено на плечиках и издали очень похоже на одежду для детей. А подойдешь ближе, там, как бы это сказать… Ну в общем, дырки для хвостов и задних лап. И многие зверьки это носят! Сколько раз на улице видела таких модников.

А еще в парке живет трогательное кошачье семейство — пятнистая трехцветная маман, трое рыжих котят-подростков и большой рыжий папаша. Они совсем не боятся людей, и все весьма упитанные. Только папа немного настороженный и всегда своих охраняет. «Вот, — сказала Маша, — что вы хотите! Это же Япония! Тут даже у кошек есть отцы!»

По воскресеньям в нашем парке бывают празднества и концерты. Для этих целей имеется летняя эстрада. И народу тогда приходит много. Но обычно в парке довольно пусто. Эстрада грустит. Но вот на ней двое детей лет десяти, мальчик и девочка. Прыгают, танцуют под музыку из маленького магнитофона. Явно что на публику. Только публики нет. Для меня нет. Для них, наверное, есть. Воображаемая. Что-то во всем этом чувствуется такое. Важное, что ли, настоящее. Будут они танцевать еще для полных залов. Будут, не сомневайтесь!

А еще по вечерам в парке продают такояки — горячие шарики из теста с кусочком осьминога внутри. Их пекут тут же, в кибитке, в специальных сковородках со множеством полукруглых углублений. А потом заливают густым сладким коричневым соусом или майонезом и посыпают сверху стружкой сушеной скумбрии. От горячего пара эта стружка шевелится, будто дышит. И над кибиткой светит длинный бумажный фонарь с нарисованным на нем веселым красным осьминогом. Я прекрасно понимаю, что никому нет дела до того, что где-то там, в начале земли, на краю маленького окраинного парка в Осаке старушка продавщица всегда кладет иностранным студентам в коробочку на два шарика больше положенного количества. У нас это мало кого заинтересует. Но мне лично это ужасно приятно.

Манас, или, как его тут прозвали, Манеш, — юный индиец со второго этажа нашей общаги. Годков ему девятнадцать, роста он небольшого, сложения тоненького и темнокожего. Зато волосы у него подлиннее, чем у меня, будут. Потому что он сикх, а сикхи волос не стригут. Правда, натягивают на узел волос такую специальную беленькую или черненькую шапочку. Когда мальчик взрослеет, ее заменяют чалмой. Чем старше сикх, тем увесистее его чалма. Но Манас еще, наверное, взрослым не считается, потому что носит одну только шапочку, да и то нечасто, в основном так разгуливает — с хвостом, хоть это против правил. Характер у Манаса из серии шило в заднице. Поэтому он вечно орет, прыгает, носится как угорелый и тараторит на английском с такой безумной скоростью, что понять хоть что-нибудь из его жизнерадостных реплик уже достижение. Когда Манас ураганом пролетает по нашему коридору, Маша задумчиво вопрошает: «Ури, ты не знаешь, где у него кнопка?» Но при этом Манаса всегда можно пнуть — заткнись, мол, и он не обидится и даже заткнется минуты на три. А это, согласитесь, большое достоинство. У нас в общежитии два корпуса. Так вот, две девочки из разных корпусов друг с дружкой по телефону разговаривали. Одна говорит: подожди, не могу говорить, у меня тут в коридоре как раз этот волосатый в кастрюлю барабанит… А другая: подожди, как это, это он у меня сейчас в коридоре в кастрюлю… Ничего особенного, просто пока девицы разглагольствовали, Манас со своей кастрюлей успел перебежать из одного корпуса в другой…

По ночам Манас не спит — носится и другим спать мешает или видик смотрит. У себя в комнате или у Маши. Но зато когда наконец-то вырубается, то происходит это внезапно, необратимо и без предупреждения. Недавно мы с Машей его за руки-ноги перетаскивали к нему, потому что он заснул в Машиной комнате на полу. Хорошо еще, что он почти что невесомый. После каждой подобной выходки Манас рассылает нам на мобилки эсэмэски типа «тайхен чотто-мотто гомэн!» («извините!»). А когда особенно напакостит — прокрадывается к дверям и потихоньку втыкает в них букетик цветов. И что ты тут поделаешь с таким подхалимом?

Еще он включает музыку. Потом звонит Маше (Машина комната как раз над манасовской) и спрашивает: «Маша, тебе хорошо слышно? А то, если не очень, могу погромче сделать!»

В комнате Манаса очень чисто, не то что в наших с Машей. И полно всяких мягких игрушек. Просто все ими заставлено.

— Манас, ты их из Индии привез?

— Ой нет, что ты, я их из мусора привез!

— ?????

— Ага, японские мусорники просто потрясающие, хочешь, покажу один?

Любимые занятия Манаса:

1. В три часа ночи взбивать на кухне ласси (индийский молочный коктейль) и потчевать им Машу, меня и Эку. Эку он почтительно именует «наш уважаемый доктор», а про меня говорит, что у меня в голове тараканы, такие же как у него, только помедлительнее. И еще говорит, что я «комфортабельная» и похожа на его бабушку (ну и комплиментик!). По бабушке своей Манас жутко скучает.

2. Дождаться, когда мы уедем в лифте к себе на третий этаж, а самому быстренько взбежать на второй, вызвать оттуда лифт и залечь за угол. Лифт с нами останавливается, мы, как бараны, выползаем, думая, что это уже третий… Тут-то Манас с хохотом и выпрыгивает. Когда мы, ругаясь, лезем в лифт опять и наконец-то доезжаем до третьего этажа, нетрудно догадаться, кто нас ждет за углом и там.

3. Громко петь на улице (слуха у Манаса нет абсолютно), пританцовывать и пугать японцев замечаниями типа: «Добрый вечер, какой вы сегодня красивый!»

Но особенно много хлопот доставляет нам с Машей хлебосольность Манаса. Вечером начинают одна за другой приходить от него мобилочные послания типа: «Приготовил еду, спускайтесь в кухню». Маша отвечает: «Спасибо, мы сыты». Потому что еду эту есть нельзя, такая она перченая! Манас высылает следующее сообщение: «Если не появитесь в кухне через пять минут, еда будет доставлена к вам на дом». Мы с Машей тушим свет и притворяемся, что нас нет. И напрасно Манас скребется в дверь и уверяет, что на этот раз честно-честно никакого перца и вообще он ничего в еду не подсыпал…

Еще у нас тут землетрясение случилось. Толкнуло два раза. Я сначала подумала, что это соседка из комнаты рядом слона завела. А это, оказывается, землетрясение. Уже около двенадцати ночи было. Ну тряхнуло, и ладно, я себе дальше за компом сижу. А тут заходит Манас ко мне и говорит:

— На балкон выйди, вниз глянь.

Выхожу — там пол-общаги торчит.

— Чего это они? — спрашиваю.

— Да это я им сказал, что по новостям передали: через двадцать минут новый толчок будет, гораздо сильнее. Мол, спасайся кто может! Вот они и спасаются!

Н-да. Верить Манасу весьма опасно!

Мы взяли его в Киото. Он отплясывал на веранде каждого храма. А в электричке по дороге домой какая-то японка решила попрактиковаться в английском и спросила его, откуда он. Манас заявил, что он с Фиджи. У них там основное занятие всех жителей — напиваться до упаду. Поэтому учиться ему пришлось в Дели, он там пять лет изучал… Что бы вы думали? Химию! Мы с Машей чуть не подавились от смеха.

Недавно рассматривали с ним фотки обезьян из парка Мино. Манас показал на одну и говорит: правда, на меня похожа? Я говорю: не очень, по-моему. Он обрадовался: правда, не похожа. «Она улыбаться, наверное, не умеет. А я, когда улыбаюсь, становлюсь симпатичный. Как бен Ладен!» И что только у этого мальчишки в голове?

А вчера иду — смотрю, две наши японки-уборщицы стоят у дверей лифта и говорят друг другу: «Опять лифт не едет, его снова Манас держит!» Я им говорю: «Откуда вы знаете, что это именно Манас?» Они мне: «Так больше и некому!» Спускаюсь этажом ниже — конечно, Манас, больше же некому!

Впрочем, не один только Манас у нас в общежитии развлекается. Мы и сами с усами. Недавно вот я в душ вечером решила сходить. Дай, думаю, куртку сниму, там ее повесить негде. Ну, сняла и в коридор общежития вышла. Иду. Смотрю, куртка-то на мне… М-да, зато штанов нету. Я назад — они в комнате аккуратненько так на стуле висят. В общем — маразм крепчал. Хорошо еще, что хоть никто не встретился по дороге.

Или вот еще история. Место действия — полутемный коридор общаги, семь утра. Проклиная все на свете и еще не продрав глаза ото сна, я вяло и рассеянно шествую в туалет (он у нас общий). Тут слышу за спиной легкий топоток, но сообразить ничего не успеваю, потому что некто хватает меня сзади за плечи и шипит мне в ухо: «Гал-л-ля!» Я как заору. Повернулась — конечно Манас! И видать, что-то у меня в этот момент во взгляде промелькнуло такое красноречиво-опасное, что Манас сдавленно пискнул и в ужасе бросился наутек. Я за ним. Окончательно перепуганный Манас в панике заскакивает в комнату к Маше (эта красотка опять, уже в который раз, забыла на ночь дверь в комнату запереть!). Вот этого-то Манасу и не стоило делать, потому что на открытие двери потрачено драгоценное время и в момент его поспешного «скрывания» в комнате мне блестяще удается исполнить триумфальный пинок тапочком под тощий манасовский зад. Бедный легкий Манас долетает аж до Машиного балкона. А Маша лежит в кровати под одеялом и созерцает эту гениальную сцену…

А вот какие истории Эка рассказала: проходит, значит, она у себя в университете мимо доски объявлений. А там висит список группы. Ну, она подошла поближе, смотрит, там значится фамилия «Карлсон». Тут она развеселилась, стала дальше читать. А дальше написано — «Дэниел» (есть у них в группе швед Дэниел, просто Эка его фамилии раньше не знала). Читает дальше, а там написано — «Йосиро, Адольф». Ну что тут такого, ну много у человека разных имен, на Западе это случается, особенно если у кого мама-японка. Так что есть у Эки в группе тип с именем Дэниел Йосиро Адольф Карлсон. Нарочно не придумаешь!

Уругваец Диего учится у Эки в группе. Без него, по ее словам, жизнь была бы пресной и скучной. А так Диего все время шутит. Вот задали им рассказать по-японски про свои путешествия и фотографии предоставить. Вот что рассказал Диего.

«Однажды поехали мы с другом заниматься виндсерфингом. Вот, видите, темный уголок на морской фотографии? Это мой большой палец. А сам я в кадр не попал. Так вот, представьте себе — друга съела акула. Вот видите, там в воде темное пятнышко — это акулий плавник… Так вот, сидит мой друг в животе у акулы и тоскует. Послал я ему передачу с едой. Акула сама все съела, другу ничего не передала. Да только еда была очень перченая. Вот акула и поперхнулась и друга моего выкашляла. Он отлетел и ударился о береговые камни, теперь лежит в больнице, а я к нему хожу с передачами…»

А Манас рассказал нам подробности про сикхские шапочки — такая как у него, называется «патка». Ее носят мальчики и юноши. Для людей постарше и официальных случаев существует чалма. У стариков она большего размера. В принципе, Манас уже тоже должен носить такую. Но, по его выражению, он любимый младший сынок и ему все позволено. Впрочем, если бы родители Манаса прознали про то, что тут в Японии он вообще часто волосы не закрывает, а ходит с хвостом, то они бы его просто на месте прибили. Особенно если бы узнали, что мы тут недавно заплели Манасу две хорошенькие косички с ленточками. Очень ему идет, по-моему. Правда, когда двухкосичечный Манас крался из моей комнаты в свою, то сперва воровато выглядывал из-за каждого угла, а потом уж пробирался дальше.

Еще Манас рассказывал, что в Индии есть главный храм сикхов — Золотой храм. Раньше он и правда был из золота. А потом англичане его порядком ограбили. Но и сейчас там много еще богатств осталось. Каждый сикх должен бывать в этом храме хотя бы раз в год. Манас и фотографии показывал — огромный золотистый куб с четырьмя башенками по углам. Стоит в озере, внутрь можно попасть только по мосту. Очень, очень красиво!

С утра расчесываюсь, вдруг кто-то в дверь — скреб! Я уверена — Маша. Входите, говорю. Вовсе не Маша, а Манас! Уставился на мои длинные волосы и вдруг изрек: «Отрадно видеть, что у хоть у кого-то еще по утрам такие же проблемы с расчесыванием, как и у меня…»

Недавно ходили с Машей, Экой и Манасом в кино на Умэду. Умэда — это огромный район в центре Осаки, небоскребы, магазины, развлечения. Там, помимо прочего, есть красный небоскреб с красным же чертовым колесом на верхушке. После кино решили прокатиться. Залезли, сели. Кабинки застекленные, перед посадкой всех-всех фотографируют. Мы втроем сфотографировались. Манас сказал, это для того, чтобы, если что, потом сразу была фотография для надгробного камня. Действительно получается очень высоко. Было уже темно, и дождь моросил. Вся Умэда светилась огнями. У огней — туманные ореолы. Улицы — как головокружительные ущелья со светящимися, извивающимися, живыми змеями огней: это машины едут. Красный обод чертова колеса искрится светом и дождевыми каплями.

Фотография хорошая получилась, теперь у меня дома стоит!

По дороге домой в электричке видели девушку. Она читала ноты Рахманинова и отбивала такт ногой. Интересно, специалист в этой области мог бы по ее ноге определить, что именно она читает?

А на следующий день я получила имейл от моего официального руководителя, профессора-архитектора Сакураи. К нему в университет я должна перейти после полугода в инязе, в сентябре. Профессор Сакураи, судя по всему, тип с причудами. У меня был выбор, куда ехать: три разных профессора — из Токио, Нагои и Осаки — были согласны работать со мной. Но первые два затребовали кучу дополнительных справок, а осакский Сакураи прислал только подписанное письмо-согласие и ни слова больше. Этот человек — с тараканами в голове, подумала я. Он безалаберен и наверняка талантлив… Впрочем, когда в посольстве меня спросили, куда я хочу ехать, то Осаку я выбрала в первую очередь за удобное, близкое к архитектурным памятникам расположение. Но и личность профессора тоже была немаловажным фактором. Как выяснилось намного позже, в области реставрации и истории архитектуры Сакураи — лучший в стране специалист. Вот уж не думали не гадали. По мере развития дальнейшей нашей с ним переписки (а она ограничивалась только самыми необходимыми вопросами) в его высказываниях также пару раз проскальзывало нечто, наводившее меня на мысль о его крайней чудаковатости.

В Японию я приехала в начале апреля. Время встретиться со мной сэнсэй Сакураи нашел только теперь, в мае. Впрочем, это не слишком меня расстроило — и без того было нескучно. Тем не менее в метро по дороге в университет Кинки (как мне объяснил в письме Сакураи, их станцию перепутать невозможно, потому что на предыдущей очень пахнет жареным мясом, а на нужной выходит толпа студентов) я несколько волновалась. Рассматривая в вагоне пожилых японцев, думала: «Вот хорошо бы, Сакураи был похож на этого, или, не дай бог, будет как тот!» Зря старалась! Профессор оказался ни на кого не похож!

Университет Кинки большой и старый: много зелени, есть красивые дома, даже готических форм. Архитектурное кубло напоминает все прочие архитектурные кубла мира — тесно заставлено кульманами и полками, козлотронами и прочим добром. Везде висят и валяются разнообразные бумажки и картинки. Сакураи на вид между сорока и пятьюдесятью годами[34], высокий, худенький, с живым треугольным и каким-то очень уж нестандартным лицом. Симпатичный… Или нет? Не пойму.

Когда я пришла, у него как раз сидели какие-то важные дядьки и он разговаривал с ними на таком старорежимном вежливом японском, что наш помешанный на вежливой речи грамматик Саката умер бы от зависти. Все это явно не вселило в меня оптимизма, а вдруг он какой-нибудь зануда? И что мне тогда делать? Я расстроилась. Но тут, в середине какой-то заковыристой официальной фразы, Сакураи вдруг расхохотался. Очень звонко и как-то удивительно: с высоким переливом в конце. Так смеются только дети. Мне сразу стало ясно, что я попала именно туда, куда мне надо. Впрочем, кто бы сомневался!

Дядьки наконец-то ушли, а мы с Сакураи принялись знакомиться. Сначала он очень смешно пытался говорить со мной медленно и словами из учебника, но потом привык и стал выражаться нормально. Сакураи действительно очень знаменит и занят. Все время разъезжает и что-то реставрирует или восстанавливает. Обещал иногда брать меня с собой и показать реставрационные работы. Про нашу архитектуру он практически ничего не знал. Говорили о славянской архитектурной специфике и ее «деревянных» корнях. Он смотрел мои фотографии и книги по нашей деревянной архитектуре. Очень удивился размаху и множеству деревянных церквей. Сказал, что во многом они очень похожи на японские, даже присутствуют почти все классические конструктивные приемы. По-моему, это его потрясло.

И не знал он, конечно, что я-то на самом деле тот еще специалист по деревянной архитектуре! Раньше интересовалась только готикой да романикой, диссертацию по модерну написала. А дерево… Ну что дерево! Стипендию в Японии захотела получить, вот и придумала себе новую тему. Книжек набрала. Только прочесть мало что успела — все как-то быстро так вышло. То непонятно еще было, едешь или нет, а тут раз — в восемь утра звонок из посольства, и барышня говорит в трубку по-японски: «Вам стипендию дали, выезжать через месяц». И все — как жизнь кто пополам поделил, все, что было до того, ладонью назад отпихнул… И вот уже — Япония, университет Кинки, профессор Сакураи! И еще аспиранты его в мастерской. Все — мальчики-буки. Но ничего, я их быстро на уши поставлю!

Между тем май уступает место июню. На пригородных, залитых водой клеточках рисовых полей уже поднимаются всходы — по три в пучке. Обихаживающие этот рис местные жители носят плоские соломенные шляпы с подвязками у подбородка и все по уши в грязи… А рядом на грядках поднялись капустка, лук с зелеными перышками, клубника, картошка… Все как у нас. И только рис ломает эту с детства привычную глазу овощную идиллию. Еще созрели такие странные фрукты, называются «бива». Дерево «бива» большое и похоже на магнолию. А на концах веток поверх пучка листьев растут гнездами довольно большие, с крупный абрикос, оранжевые, чуть удлиненные плоды. На вкус они что-то среднее между крыжовником и шелковицей. Внутри мягкие перегородочки и блестящие коричневые косточки размером с изюмину — неправильной формы. Косточек штук пять. Кожица у плода как у сливы: гладкая. И он цельный, не половинчатый, как абрикос. По нашему будет мушмула! Слово такое всегда знала, а вот дерево и плоды никогда раньше видеть не доводилось.

Как-то вечером я ждала в сумерках автобуса: в рисовых полях лягушки орут, мушмула шуршит, пахнет летом и зеленью. А над головой пикируют стаи летучих мышей. Я насчитала три разных вида. Побольше и поменьше, и форма крыльев тоже разная, и пищат по-разному. В общей сложности просто неба не видать. Мыши… Летучие, сэр!

Начался «цую» — сезон дождей. Еще этот сезон называют «баю», что значит «сливовый дождь». Потому что именно в это время, как говорят, созревает японская слива. Она не сладкая и сырая вообще несъедобная. Ее на соленья используют. А цветет эта слива в январе и феврале, очень красиво и с хорошим запахом. Так говорят. Но я пока подобное цветение не видала. В сезон дождей обещали влажную духоту, но пока, слава богу, прохладно, воздух свежий и приятно пахнет мокрой листвой. Дожди идут не беспрестанно, но часто. По этому случаю японские полицейские вооружились форменными прозрачными зеленоватыми зонтиками. Не мокнуть же им, бедненьким, под дождем при исполнении.

В субботу в нашем инязе проводили летний фестиваль Нацу-мацури: в кампусе поставили ларьки с иностранной едой, устроили танцы, выступления кружков самодеятельности, конкурс костюмов разных народов. На ларьке с «русской едой» написано большими кривыми русскими буквами: «ПОМИДОР». Рядом приставлены на дощечке два самых известных японцам русских символа: фотографии группы «Тату» и повсеместно тут любимого Чебурашки. Ассортимент ларька следующий: пицца, водка и «русский чай» — жуткая бурдень, состоящая из чая и размешанного в нем джема. И откуда они только идею этой пакости выудили?

С каждым днем становится все жарче. В магазинах, электричках, автобусах и всяких других общественных местах, включая подземные переходы, включили кондиционеры. Все они охлаждают воздух просто до холодрыги, потому что, хи-хи, мужские! То есть рассчитаны на охлаждение мужчин — офисных работников в пиджаках. А все остальные могут мерзнуть, сколько им вздумается. Многие японцы, особенно молодые парни, стали носить завязанное на шее махровое полотенце — по их версии, так сразу пот убирается и вытирать не надо. Не знаю, не знаю. Как по мне, так с таким полотенцем вообще от жары сбрендить можно.

Зацвели гортензии, по-местному — адзисай. Это огромные зонтичные цветки-кусты абсолютно нереальных бело-сине-фиолетовых оттенков. Причем на одном кусте вполне можно встретить цветы разного цвета и формы. Когда на них дождь льется, они, тяжелые и толстые, тяжелеют окончательно и наклоняются почти до земли.

Так приходит лето.