Язычество в православии

Глава I ИЗ ИСТОРИИ ИЗУЧЕНИЯ ПРАВОСЛАВНОГО ЯЗЫЧЕСТВА

Начало изучения особенностей быта и мировоззрения русского народа относится к 30-м годам прошлого столетия. В этот период интерес общественности привлекли вышедшие в свет обширные этнографические труды, представляющие собой многотомные собрания разнообразного фактического материала по духовной жизни народа, его воззрениям и обычаям, изобразительному и устному поэтическому творчеству. Авторы этих работ, почти лишенных научного подхода к излагаемому материалу, зачастую сырого, несистематизированного, принадлежали к консервативно-реакционному течению в этнографии. Широкую известность получили труды И. М. Снегирева, И. П. Сахарова, А. В. Терещенко[22], которые содержали подробное описание календарных праздников и обычаев годового цикла, семейных обрядов, поверий, примет и т. п., а также сравнительные сведения об аналогичных явлениях у других народов. Многое из имеющегося в них конкретного материала и по сей день не утратило для науки ценности источника. Однако общий теоретический уровень этих работ был крайне низок, а основная мировоззренческая, сугубо охранительная концепция лежала в русле так называемой официальной народности, одной из составных частей триединой формулы: самодержавие — православие — народность, — господствующего принципа николаевского крепостнического режима. Эти труды объединяет идеализация народного быта, любование им как символом патриархальности и исконно русских начал.

В середине XIX в. вопрос о народной религии стал рассматриваться как часть общей проблемы о существе и самобытности мировоззрения русского крестьянства, его стремлениях, творчестве, суевериях и предрассудках. Верное понимание этой проблемы было возможно лишь на основе знания и правильной оценки специфики жизни русской деревни, ее общественного и семейно-бытового уклада, знакомства с народными традициями и обрядами, с народной культурой.

Вопрос о трактовке понятия «народность» стал предметом острой борьбы между различными лагерями в русской общественно-политической жизни, науке, литературе: во-первых, между революционно-демократическим и реакционно-крепостническим, во-вторых, между революционно-демократическим и либеральным. Идеологи революционно-демократического направления (В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов) стремились к объективному, реалистическому взгляду на современный им быт народа, связывая изучение «народности» с общими проблемами социально-политического переустройства России, с путями ее будущего развития, с борьбой за ее освобождение от царизма и крепостничества. В социальных условиях, в темных сторонах русской крепостнической действительности они видели источник религиозности народа. В. Г. Белинский отождествлял слова «бог» и «религия» со словами «тьма, мрак, цепи и кнут»[23]; А. И. Герцен, обличая православную «полицейскую церковь», «возмутительно, преступно» равнодушную к народному делу, писал о причинах суеверности крестьян уже в пореформенный период: «Чудесам поверит своей детской душой крестьянин, бедный, обобранный дворянством, обворованный чиновничеством, обманутый освобождением, усталый от безвыходной работы, от безвыходной нищеты, — он поверит. Он слишком задавлен, слишком несчастен, чтобы не быть суеверным. Не зная, куда склонить голову в тяжелые минуты, в минуты человеческого стремления к покою, к надежде, окруженный стаей хищных врагов, он придет с горячей слезой к немой раке, к немому телу, — и этим телом, и этой ракой его обманут, его утешат, чтоб он не попал на иные утешения»[24]. В то же время революционные демократы всегда подчеркивали реалистический подход народных масс к действительности, преобладание у них здравого смысла, стихийно-материалистических начал, верное осознание трудового и социального опыта, их вольнолюбивый дух, отсутствие мистической экзальтации и религиозной созерцательности.

Теоретики революционно-демократического движения выступили как непримиримые противники апологетов реакционно-крепостнического лагеря, идеология которого получила прямое выражение в теории «официальной народности». Проповедники этой идеологии стояли на страже монархического деспотизма и православной религии, отводя последней роль орудия духовного порабощения общества, а православной церкви — роль проводника самодержавной политики; народ же представляли носителем исконной религиозности и невежественных обычаев и предрассудков.

Взгляды В. Г. Белинского, А. И. Герцена, Н. Г. Чернышевского сыграли важную роль в критике наиболее реакционных сторон идеологии главных течений внутри русской либеральной интеллигенции 30–40-х годов и середины XIX в. — славянофильства и западничества. По вопросам воздействия православия на народное сознание, степени усвоения его широкими народными массами революционные демократы полемизировали прежде всего с религиозно-идеалистическими воззрениями в философской концепции славянофилов. «Будучи полубогословскими идеалистами и даже мистиками в философии и социологии, защищая крупное помещичье землевладение и монархическую власть и идеализируя русское средневековье, славянофилы высоко подняли вопрос о национальности и об освобождении славянских народов, чем в большой степени способствовали пробуждению национального самосознания не только русского, но и других славянских народов. Они, как никто прежде, остро поставили проблему особого пути развития России, сохранения и приумножения самобытной русской культуры»[25].

Подчеркивая исключительность исторической миссии России, ее национальные особенности, славянофилы в то же время воспевали русское православие как образ мышления народа, как веру, близкую духовному складу славян, как форму выражения свободного народного самосознания и считали народ хранителем патриархально-общинных устоев и религиозно-мифологической обрядности. Разоблачая реакционный национализм славянофилов, революционные демократы развенчивали и крайности теории дворянско-буржуазных либералов — «западников», всячески принижавших русский народ и его культуру, идеализировавших достижения европейской буржуазной цивилизации и не видевших в ней глубоких социальных противоречий.

Борьба этих направлений в общественно-политической мысли не могла не способствовать подъему научного интереса к подлинному быту народа, его традициям и обрядам, религиозным воззрениям, стимулировала их углубленное изучение.

Рост русской религиоведческой науки шел в двух направлениях: первое — собирание, обработка и публикация фактического материала по вопросам народных верований и обрядов; второе — его теоретическое осмысление.

В 60-х годах началась теоретическая разработка проблем истории религии. В этой области знания оформились различные научные направления и школы. Наиболее ранняя из них — мифологическая (представителями ее в русской науке были крупные ученые А. Н. Афанасьев, А. А. Потебня и др.[26]) имела немалые заслуги в изучении восточнославянских верований. Однако для нее характерно слишком одностороннее освещение народного мировоззрения как поэтическо-созерцательной натурфилософии, выведение многих мотивов и образов сказочного и песенного фольклора и народных религиозных представлений и обрядов непосредственно из мифологии, из олицетворения сил природы, некритическое отношение к источникам. «Мифологическая» точка зрения на происхождение народных верований уже в 60–70-х годах вызвала серьезные возражения как со стороны представителей революционно-демократического лагеря, так и со стороны ученых позитивистского направления в науке, что привело к почти полной утрате этой школой своих позиций.

В конце XIX в. в связи с общим подъемом интереса к быту и мировоззрению народа, вызванного обществен-но-политической обстановкой этого периода, в оборот науки вводился новый материал, усиливалось его теоретическое исследование. В 70–80-х годах в буржуазной этнографической науке господствующим стало наиболее прогрессивное позитивистское течение. В его русле выделилась эволюционистская теория, развивавшая идею реалистического познания действительности, поисков естественнонаучных закономерностей в истории общества. Из русских ученых, занимавшихся проблемами славянской религии, к эволюционной школе были близки Д. Н. Анучин, Н. Ф. Сумцов[27]. Некоторые ученые-религиоведы, отдавая дань эволюционизму, все же пытались избежать его крайностей и односторонности, одновременно принимая во внимание рациональное ядро в выдвинувшейся к тому времени анимистической теории, которая выводила корни народных религиозных представлений из веры в душу и духов.

Выдающуюся роль в изучении народной поэзии и религиозных обрядов сыграли труды видных представителей «теории заимствования» — А. Н. Веселовского и его ученика Е. В. Аничкова (ниже скажем о них подробнее), выступавших с рациональной критикой старой мифологической школы и указывавших на важность изучения взаимных культурно-исторических связей между народами и отражения этих связей в фольклоре и религиозных верованиях[28].

Вопрос о православно-языческом синкретизме — слиянии дохристианских представлений и обрядов с вероучением и культом православия — изучался в дореволюционной науке как вопрос о так называемом двоеверии, под которым подразумевалось преимущественно механистическое смешение элементов этих религиозных систем. Многие исследователи затрагивали его главным образом в связи с рассмотрением древнерусского язычества. Восстановление основных черт дохристианского религиозного комплекса к моменту принятия христианства на основании пережиточных явлений и литературных памятников, обличавших язычество, требовало изучения результатов столкновения и взаимовлияния язычества и православия. Из работ, посвященных исследованию народных религиозных воззрений, наиболее полными по материалу и в значительной степени итоговыми для русской религиоведческой науки можно считать монографии крупного ученого Е. В. Аничкова[29]. Е. В. Аничков поставил вопрос о сущности двоеверия и его происхождении: на какой стадии развития застало языческую религию введение христианства, что оно принесло на Русь, в каких слоях прививалось. Ученый близко подошел к пониманию религиозного синкретизма, видя в двоеверии новую религиозную форму, продукт религиозного творчества.

Несомненный интерес представляет концепция Е. В. Аничкова, объясняющая русскую аграрную обрядность из материальных потребностей, реальных условий быта. «Бытовой уклад крестьянства нужно постоянно иметь в виду и на всем протяжении подобного исследования» (исследования праздничных народных обрядов и песен. — Г. Н.), — писал ученый[30]. Хотя взгляды Е. В. Анпчкова отличались чрезмерным скептицизмом в отношении оценки восточнославянской мифологии и культа великих богов, его исследования в области народных верований и обрядов являются неоспоримым достижением дореволюционного религиоведения.

Обзор сведений о дохристианской религии восточных славян сделан в труде Н. М. Гальковского «Борьба христианства с остатками язычества в древней Руси» (т. I–II. Харьков, 1913–1916). Так же как и Е. В. Аничков, Н. М. Гальковский исследовал первоначальные формы русского двоеверия, механизм его сложения — вопрос, который помогает многое понять в позднейших направлениях формирования православно-языческого синкретизма. Характеризуя язычество как мировоззрение, основанное на культе природы и культе предков, охватывающее все стороны бытовой жизни населения Древней Руси, Гальковский показал, что внедрение христианской религии, особенно в окраинных областях, сопровождалось продолжительной и упорной борьбой. Народные массы слабо воспринимали догматическое вероучение христианства, легче усваивали его внешнеобрядовую сторону и продолжали стойко хранить в жизненном укладе традиции, связанные с земледельческим и семейным бытом. Не только простой народ, но даже низшее духовенство нередко смешивало христианские обычаи с языческими. Несмотря на лояльно-церковную позицию, Гальковский вынужден был признать, что борьба христианской религии за подавление древних народных верований оказалась во многом безуспешной и привела не к окончательной их ликвидации, а лишь к видоизменению, приемлемому для православия.

Ряд оригинальных мыслей по этой проблеме был высказан известным историком XIX — начала XX в. В. О. Ключевским в его «Курсе русской истории»[31]. В. О. Ключевский рассматривал народное двоеверие как результат слияния русского язычества и православия, с одной стороны, с верованиями и обрядами финского населения Волго-Окского междуречья, подвергшегося религиозной и бытовой ассимиляции русских, — с другой стороны. Им был отмечен мирный характер сближения русских и финских туземных поверий в области религии, не составлявших между собой непримиримой противоположности. В книге «Древнерусские жития святых как исторический источник» (М., 1871) в качестве источника для изучения колонизации северо-восточной Руси В. О. Ключевским были привлечены произведения русской агиографической литературы. В этом большом труде, построенном на тщательном и детальном анализе житийных произведений и их редакций, своеобразно поставлена интересная проблема взаимодействия местных народных преданий и легенд о святых с канонизацией последних православной церковью, официальным оформлением их культа.

Вопросам о значении христианства в русской истории, о степени воздействия церковного учения на сознание народа посвящены статьи замечательного русского публициста 60-х годов А. П. Щапова[32]. Его исследования пронизывает главная идея — найти пути преобразования быта огромной массы русского крестьянства, путем просвещения помочь ему преодолеть темноту и суеверия. По своим научным взглядам А. П. Щапов примыкал к сторонникам мифологической концепции, согласно которой все народные верования и обряды восходят к зооморфным и антропоморфным олицетворениям сил и стихий природы. Анализируя народный взгляд на мир и народные понятия о природе человека, Щапов отметил преобладание в них «непосредственно-натуральных впечатлений», «естественно-изобразительных мифологических воззрений» над научным знанием, превалирование «естественно-бытового и жизненно-применительного» взгляда на мир над теоретическим, отвлеченным миросозерцанием[33]. Свободное владение источниками, глубокое знание исторических памятников, книжной и устной апокрифической литературы, сохранявшейся в крестьянской среде, позволили автору проследить процесс замещения в народном религиозном сознании образов богов древнеславянской религии (Перуна, Хорса и др.) христианскими представлениями об ангелах и святых и тесную преемственную связь между ними. Щапов ярко показал, что в образах христианских святых — Ильи, Георгия, а также Иоанна Крестителя, богородицы и др. нашел выражение практический взгляд народа на святых как на реальных помощников в борьбе с природой. Раскрывая способы проникновения христианской религии в народные массы, Щапов особо отметил санкционирующую роль православной церкви в утверждении синкретической формы религиозных верований.

Во второй половине XIX — начале XX в. появилось значительное количество обобщении фактического материала и исследований по сохранившимся к тому времени религиозным верованиям, которые получили название «переживаний» (пережитков). Наиболее глубоко были изучены такие области народно-бытовой религии, как весенне-летняя календарная обрядность, погребальный культ, бытовая медицина, заговоры, духовные стихи.

Полный свод сведений по хозяйственной практике, религиозным, нравственным и социологическим понятиям народа был собран А. Ермоловым в работе «Народная сельскохозяйственная мудрость в пословицах, поговорках и приметах» (т. I. СПб., 1901). Эта работа представляет большую ценность как систематизированное собрание повседневных народных наблюдений и примет, составленное в сравнительном плане, с привлечением интересного материала по народным воззрениям славянских и неславянских пародов Европы.

Важное значение в разработке погребальной обрядности имела известная монография Д. К. Зеленина «Очерки русской мифологии» (вып. 1, Пг., 1916), в которой автор установил различие в культе умерших естественной смертью («родителей») и неестественной, насильственной смертью («заложных» покойников), а также проследил близость последних к образам русалок.

Такая область народного творчества, как заговоры, подвергалась изучению в ряде работ, наиболее полной из которых является книга А. В. Ветухова «Заговоры, заклинания, обереги и другие виды народного врачевания, основанные на вере в силу слова (Из истории мысли)». «Русский филологический вестник», вып. 1–2, Варшава, 1907. В ней поставлены вопросы о происхождении заговора, об отражении в нем народных религиозных воззрений, о роли церковного элемента. Заговор ставится автором в один ряд с апокрифом и духовным стихом как источник, дающий возможность проследить формы, в которых христианство внедрялось в массы.

Вопрос о взаимовлиянии христианской литературы и устного народного творчества стал предметом исследования в специальных трудах видных ученых-филологов прошлого века (А. Н. Веселовского, А. И. Кирпичникова, Е. В. Аничкова и др.), посвященных культу и мифологии православных святых, наиболее почитаемых в народной среде[34]. Авторами прослежены стадиальность в развитии образов православных святых в Византии и Западной Европе, подготовившая почву для проникновения христианской легенды в русскую народную жизнь, а также отражение церковных преданий в обрядах, обычаях, суевериях, получивших практическое значение.

Из сводных работ по русским народным верованиям заслуживает упоминания книга неутомимого этнографа-собирателя С. В. Максимова «Нечистая, неведомая и крестная сила» (СПб., 1903), содержащая яркий и живо изложенный материал по религиозным праздникам, обрядам, быту и мировоззрению крестьянского населения, который, правда, почти не был подвергнут автором научному анализу.

Названные труды составляют лишь незначительную часть дореволюционного научного наследия в области изучения народной религии, включающего и монографии исследовательского плана, и сводные, обобщающие труды, и работы, затрагивающие узкие темы.

Оценивая заслуги дореволюционного религиоведения в изучении восточнославянских верований и культов, необходимо сказать, что представители русской науки проделали поистине огромную работу в деле собирания и накопления конкретного фактического материала; многие ученые, не будучи марксистами, сумели близко подойти к верному осмыслению отдельных явлений культурной и духовной жизни народа, но ограниченность их методологии сказалась на уровне теоретической разработки проблем обыденного религиозного сознания, которая в дореволюционной историографии была только начата[35].

В послеоктябрьский период задачи научных исследований определялись конкретными планами построения социалистического общества в нашей стране, коренными изменениями в сознании и психологии трудящихся, необходимостью создания социалистической культуры и нового быта. Остро встал вопрос о выкорчевывании вековых религиозных пережитков и предрассудков, о борьбе с остатками старых, отживших производственных и социальных отношений, семейно-бытовых устоев и т. п. Эти непосредственные идеологические задачи вызвали заметный подъем в изучении религиозности населения. В 20– 30-х годах началась переоценка и критическая переработка дореволюционного научного наследия, шел поиск новых материалов, перестройка научной работы на основе марксистско-ленинской методологии.

Одна из первых попыток с марксистских позиций изложить историю формирования православно-языческого синкретизма была предпринята крупным советским историком религии профессором, академиком АН БССР Н. М. Никольским. Опираясь преимущественно на богатый этнографический и археологический материал, он сделал общий очерк дохристианских верований днепровских славян (см. I и II главы книги «История русской церкви». М.—Л., 1931), обратив особое внимание на тесную связь религиозных воззрений и культов с формами хозяйственной и общественной жизни.

Рассматривая проблему христианизации Древней Руси — пути насаждения православия, его результаты, причины и корни возникновения так называемого двоеверия, Н. М. Никольский показал чисто внешний характер «обращения» в христианство народных масс. Процесс образования двоеверия, которое не было оригинальным русским явлением, каковым его считали официальные историки церкви, оказался возможным потому, что содержание христианства не ограничивалось отвлеченными богословскими концепциями, что в нем в христианской оправе существовали многочисленные пережитки «тех народных религий, которыми пестрели Восточная и Западная империи»[36]. Двоеверие возникло уже на византийской почве. Путь образования православно-языческого синкретизма был путем приспособления христианской идеологии и культа к народным верованиям и обрядам, путем многочисленных уступок православия прежней вере.

Н. М. Никольским отмечена огромная живучесть элементов язычества, особый консерватизм его культа. Яркие, образные картины жизни и быта Древней Руси, мастерски набросанные в книге, приоткрывают перед читателями живые черты сознания, образа мыслей и построений людей той далекой эпохи.

Глубокая теоретическая разработка вопросов бытового православия (в конце 20-х — начале 30-х годов) принадлежит советскому ученому профессору Н. М. Материну, специалисту в области этнографии и исторических и теоретических проблем научного атеизма.

Принципиальные взгляды Маторина на исследования религиозных явлений были положены в основу разработанной им совместно с А. А. Невским «Программы для изучения бытового православия (восточноевропейский религиозный синкретизм)» (Л., 1930). В ней намечалось конкретное изучение религиозно-бытовых особенностей определенных географически и исторически сложившихся районов, отдельных слоев населения. По результатам собранного материала авторы предполагали составить религиозно-бытовые карты районов изучения, которые позволили бы установить «географию культов», проследить историческое распространение культовых особенностей, периодизацию культов.

Узловым моментам народных религиозных верований посвящены монографии Н. М. Маторина «Православный культ и производство» (М. — JL, 1931) и «Женское божество в православном культе. Очерк по сравнительной мифологии» (М., 1931). В работе о производственном характере православного культа вскрыта земная основа народных религиозных верований и приспособленческая роль церкви в освящении важнейших видов хозяйственных и домашних занятий населения. Маторин исследовал народное понимание образов православных святых, отметив, что в крестьянской среде были восприняты и освоены лишь те образы христианских святых, которые в какой-то степени сохранили и унаследовали характерные черты древних славянских божеств — помощников в производстве.

Книга о женском божестве представляет собой исследование длительного исторического процесса развития образов дохристианских женских божеств и их связи с Образом богородицы в православии. В работе намечена постановка важных теоретических проблем: генезис и различные стадии женских культов, их преемственность; сходство дохристианских элементов образа женского божества с образами христианских святых, универсальный характер функций женского божества в православном пантеоне. В истории формирования женских культов Н. М. Маторин выделил ряд периодов, соответствующих определенным ступеням производственных и общественных отношений. В результате анализа типичных черт женских образов православия — богородицы и Параскевы Пятницы — и сопоставления их с образами славянских божеств им вскрыт древний языческий пласт в образах христианских святых.

Из исследований, проведенных в начале 20-х годов, необходимо остановиться на работе М. И. Смирнова «Культ и крестьянское хозяйство в Переславль-Залесском уезде (По этнографическим наблюдениям)» (Переславль-Залесский, 1927). Автор на конкретном материале показывает, что под покровом православия таятся остатки старой, дохристианской веры, которые население также считает православными. Он обращает внимание на то, что народу свойственно «обрядовое понимание христианства». Итоги религиозно-бытовых исследований М. И. Смирнова особенно ценны потому, что они отразили реальную, живую действительность начала 20-х годов.

В 30-х годах вышли два издания книги Н. В. Румянцева «Православные праздники, их происхождение и классовая сущность» (М., 1936). В ней дан обзор происхождения, истории и социальной роли праздников календарно-годового цикла. При этом существенное место отведено бытовым элементам того или иного праздника. Автор не касался местных различий в обрядности праздников, а дал общие сведения, необходимые пропагандисту-атеисту, очерк общих проблем, связанных с религиозным православным календарем. Книга Н. В. Румянцева на протяжении многих лет служила незаменимым пособием в антирелигиозной работе.

В военные и послевоенные годы работа над проблемами бытовой религии приостановилась, однако в 50-х и 60-х годах изучение народных религиозных верований и обрядов вновь оживилось. В 1957 г. вышла книга В. И. Чичерова[37]. Это первая советская монография, посвященная русскому крестьянскому календарю и его производственной основе, раскрывающая связь и зависимость обрядности от трудовой деятельности человека. В ней на огромном, собранном в течение многих лет исследовательской и полевой этнографической работы, материале раскрывается основной вопрос бытового православия — вопрос о восприятии христианства широкими народными массами. В аграрном календаре, как в фокусе, сконцентрированы главнейшие проблемы, дающие представление о формах и особенностях религиозно-бытовых воззрений трудового крестьянства. «Для бытового православия была характерна потеря любым христианским образом, любой христианской легендой, при проникновении их в среду крестьянства, отвлеченного церковного характера. Легенды и образы христианской церкви низводились на землю, применялись к волнующей теме труда, земной, а не загробной жизни», — писал исследователь[38].

В том же году появилась обобщающая монография С. А. Токарева «Религиозные верования восточнославянских народов XIX — начала XX в.» (М. — Л., 1957). Она охватывает огромный материал по истории дохристианской религии славян и посвящена чисто народным верованиям и культам. Хотя исследование христианских догматов не входило в задачу работы, однако в ней затронуты и некоторые православные представления и ритуалы, соприкасавшиеся с народными бытовыми верованиями (культ святых, хозяйственная магия, лечебная магия и др.). Рассматривая официальный культ, мораль и догматику церкви как поверхностный налет, С. А. Токарев одновременно указывал на большое значение христианского магического элемента в народной обрядности.

Закономерности календарной обрядности исследуются в книге крупнейшего советского фольклориста В. Я. Проппа «Русские аграрные праздники» (Л., 1963). В ней анализируется сущность разнообразных элементов праздничной народной обрядности: ^игрищ и увеселений, поминовения умерших и обрядовой пищи, группы обрядовых действий, связанных с культом растительности, и др. В результате изучения праздничных обрядов В. Я. Пропп пришел к выводу, что в центре их внимания стояла судьба человека, его жизнь, которая, по представлениям земледельца, неотрывна от жизни природы, находится в зависимости от нее и сама оказывает на нее определенное воздействие.

На протяжении ряда лет проблема славянского язычества в сложном многообразии ее аспектов поднималась известным советским историком академиком Б. А. Рыбаковым. Важное методологическое значение имеют его статьи[39], раскрывающие язычество как мировоззренческую систему, развивающуюся и усложняющуюся на протяжении веков, ее специфику и глубокие исторические корни. Ученым дана общая схема эволюции языческого комплекса, показан его своеобразный характер.

Названные книги советских историков, этнографов и фольклористов построены главным образом на материалах XIX — начала XX в. Исследуя религиозно-бытовые пережитки, авторы стремились проследить тенденции и пути развития религиозной обрядности в прошлом. Современный материал ими затронут слабо.

К проблемам обыденного религиозного сознания и, в частности, вопросам синкретической религиозности (ее образования и исторической эволюции, формам проявления в сознании и поведении современных верующих, причинам сохранения) сейчас все более обращается интерес ученых. Эти исследования важны не только в научном плане, но прежде всего для практики атеистической работы, особенно в тех районах нашей страны, где сохраняется сложное переплетение религиозных и национальных обычаев, где религиозные синкретические образования, опираясь на силу традиции, проявляют наибольшую живучесть. Правда, работы по этой проблематике пока немногочисленны. В минувшее десятилетие в научной литературе появились публикации, обобщающие опыт конкретных социальных исследований в области обыденного религиозного сознания, проведенных в 6() — х — начале 70-х годов. Некоторые итоги изучения религиозных представлений колхозного крестьянства были подведены в сборнике «Вопросы научного атеизма» (вып. 1, 3, 16), в статьях Л. В. Мандрыгина и Н. И. Макарова «О характере и причинах сохранения религиозных верований у крестьян западных областей Белоруссии», Н. П. Алексеева «Методика и результаты изучения религиозности сельского населения (на материалах Орловской области)» и других, в которых подвергнуты рассмотрению структура и интенсивность религиозных воззрений сельского населения.

Осмысление религиозных процессов, степени сохранения пережитков религии в сельской местности содержится в ряде этнографических статей, написанных на материалах Калининской, Костромской, Ярославской, Горьковской, Рязанской областей[40].

Центральная проблема социальных исследований — о причинах и корнях религиозности — в той или иной мере затронута в большинстве публикаций. В настоящее время общий подход к этой проблеме, господствовавший в начале 60-х годов, заменяется более конкретным социально-психологическим аспектом исследования религиозности различных групп и категорий населения, глубоким и всесторонним изучением особенностей и противоречий процессов общественной жизни. Социально-психологическим факторам, обусловливающим консерватизм религиозно-бытовых традиций, посвящена содержательная книга Ю. Н. Сафронова «Общественное мнение и религиозные традиции» (М., 1970), написанная на материалах Белоруссии, а также другие работы.

Одно из главнейших направлений современной религиоведческой науки — изучение эволюции массового религиозного сознания и тенденций изменения религиозных представлений. Сдвиги в интеллектуальной, нравственной и эмоциональной сферах сознания современных верующих обстоятельно проанализированы в коллективной монографии Н. П. Андрианова, Р. А. Лопаткина и В. В. Павлюка «Особенности современного религиозного сознания» (М., 1966). Авторы систематизировали материалы конкретных исследований в ряде областей (Ивановской, Ярославской, Псковской и др.), собранные методом бесед с верующими. В книге правильно отмечена необходимость сравнительного изучения религиозных представлений.

Из изданий, отражающих состояние изученности в нашей стране вопросов методологии и организации исследований религиозности населения, нельзя обойти вниманием многоплановый сборник «Конкретные исследования современных религиозных верований (Методика, организация, результаты)» (М., 1967). Отдельные статьи сборника суммируют опыт и предварительные результаты изучения религиозности сельского населения.

Приведенный краткий обзор показывает, что в настоящее время существует научная литература (философская, социологическая, историко-этнографическая), охватывающая различные аспекты изучения современных религиозных верований. Дальнейшая разработка проблемы требует комплексного подхода: установления взаимовлияния различных видов социально-бытовых пережитков, учета их региональной специфики, исторических напластований, соответствующих определенным ступеням общественного развития. Эти вопросы пока еще ждут глубокого и всестороннего научного исследования.