Короткая продленка

Бессоновская школа по проекту рассчитана на 450 человек. Занимается немного больше — около 500. Почти 400 находятся на продленке. Кроме самых старших ребят (из девятых-десятых классов), после звонка с последнего урока никто не уходит домой: до пяти часов ребята живут в школе. Здесь они обедают, отдыхают, ходят в технические кружки и на факультативы и, что в данном случае самое главное, занимаются музыкой, танцами, спортом, живописью.

Кончает работу общеобразовательная школа — открывается школа искусств.

Ни разу не ощутила я того томительного неуюта продленки, от которого часто убегают дети домой, предпочитая стать «ребенком с ключом на шее». Когда все тот же класс, все тот же стол, все те же уроки, названные самоподготовкой... Какими же длинными кажутся дни!

Здесь продленка, по моему ощущению, была «короткой». Жизнь ребят шла разнообразно. Школа умно перестроила свой ритм в связи со спецификой жития.

В школе по программе ведь тоже положены уроки пения, музыкальные задания, рисование — все это есть. И все это приспособлено для того, чтобы «перебить» нагрузки от других предметов, требующих предельного интеллектуального напряжения.

Еще во время первой смены — общеобразовательной — врывался в организованную и серьезную школьную жизнь ветер иных, вольных занятий. Веселые перебивки! Они помогали расслабиться, отдохнуть, сбросить разом груз усталости.

На большой перемене все младшие классы вдруг сбежались в рекреацию на первом этаже. Без особых приготовлений, без немыслимых требований «Стойте прямо!», «Стойте ровно!» малыши стали петь массовые песни, одну за другой. Издавна знакомую «Солнечный круг, небо вокруг...» и другие. Они пели, и распрямлялись плечи, веселели лица.

Иногда эти семь минут отдаются ритмике. Так исподволь, незаметно начинается приобщение к музыкальной и танцевальной культуре.

Сразу после уроков, после обеда полтора часа классы проводят на улице. Санки, лыжи или просто снежки — все подходит. Немного занятий уроками на завтра, и снова коллективные, общие дела. Веселые.

В этот день я видела, как ребята второго класса разучивали музыкальную сказку «Ку-ку». Несколько действующих лиц: Аленушка, Бабушка, Дрозд, Ворон, Кукушка, Волк и хор. Сказочная история, как клубочек привел девочку к бабушке, как помогали ей лесные звери, предупреждая об опасностях, разыгрывалась в лицах. Музыка, танцы, движение, игра — все это было ребятам явно по душе, захватывало их.

«Корова» ползала на четвереньках, а остальные вволю хохотали. Потом пели «Уж как я свою коровушку люблю», изображали лес, шумящий тревожно и страшно, птичек, рыбок.

В игре шло незаметное обучение и научение чувствовать, сопереживать другому, давалось немало сведений о природе, обреталась ловкость, артистичность.

Вела эту игру воспитатель продленной группы Вера Алексеевна Алексеева. Она молодой педагог, недавно закончила Институт культуры. Владея и хормейстерским искусством, аккомпанируя ребятам, сама, казалось, с наслаждением включалась в общее действо. А уж ребята!

Игра подходила к концу, и класс постепенно рассыпался, как горох. Ребята шли на занятия в школу искусств. Воспитатель продленки в курсе, кому куда: «Ира — в музыкальную аудиторию», «Дима, бери краски».

В Бессоновке сложилась интересная ситуация, противоположная среднегородской. В городе мамы и папы озабочены, куда бы пристроить ребенка. Возьмут ли в спорт-секцию, если «не перспективный»? Примут ли в музыкальную, если слух не абсолютный? Здесь все по-другому. На каждого ученика кто-то из педагогов второй смены претендует.

Каждый класс полностью прослушивают музыканты, смотрят хореографы.

Наиболее одаренные ребята приглашаются в классы фортепьяно, домры, гитары. Не все могут играть на инструменте, но большинство поет в хоре. А тут параллельно и хореографы, и художники «смотрят» первоклассников (а то — и старших детсадовцев).

Говорят, и, наверное, справедливо, что неодаренных детей нет. Важно вовремя определить, кто и чем одарен от природы. В Бессоновке мимо таланта не пройдут.

В два-три раза больше (в процентном отношении) ребят в этом селе занимается музыкой и танцами — по сравнению с областным центром.

Надо отдать должное и родителям. Они тоже включились в поиск «талантов». Может, потому, что дело это в здешних краях сравнительно новое. Может, чтобы занять подросших детей. А может, просто у каждого есть возможность купить и дорогой инструмент, и хорошую «музыку» в дом, а уж краски с мольбертом — тем более. «Хочу, чтобы дочь пела», «Хочу, чтобы сын рисовал» — подобное мне приходилось слышать часто. Кроме того, многие родители и сами по вечерам отправляются во Дворец культуры. Более 500 колхозников участвуют в самодеятельности.

Итак, во второй половине дня в Бессоновском комплексе вступают в свои права музы.

В изостудии, как и положено, тихо. Сосредоточенно работают ребята разного возраста. Натюрморт. Учебный рисунок. На всех листах появляется один и тот же «глечик» — кувшин. Тот же и не тот же — увиден он разными глазами.

В хореографическом классе два педагога разучивали со старшими ребятами какой-то очень замысловатый танец. «Разводы», «переплетения» — все это немного путалось, преподаватели нервничали. Всех «поджимали сроки», номер нужно было где-то и кому-то показать. Словом, отрывать от работы их не хотелось — можно перейти и во владения музыкальной школы.

Из аудитории доносились те разрозненные звуки, которые свидетельствовали: здесь еще только начинают, разучивают, еще только идут к слитности и синтезу, а пока...

Приоткрыли одну из дверей — нас улыбчиво, приветливо пригласили зайти.

Извинились. Зашли. И здесь проблема.

Пока девочка продолжала брать ноту за нотой и тихо себе подпевала, разучивая несложную мелодию, мы знакомимся с Ириной Ивановной Горбатовской. Неброским изяществом она напоминает курсистку начала века: рыжеватые вьющиеся волосы, белая кофточка, строгий костюм. Должность ее звучала вполне внушительно:

— Заведую в Бессоновской музыкальной школе фортепьянно-теоретическим отделом.

Опыт за ее плечами уже был. Охотно рассказала о себе.

Несколько лет назад она закончила музыкальное училище и как хорошая ученица получила распределение в одну из школ Белгорода. Вполне удачно преподавала там все эти годы. Вышла замуж. А вот квартиры не было. Когда предложили перебраться в Бессоновку, сначала колебалась: все-таки село. Правда, недалеко от областного центра, и главное — жилье. Поселились здесь, и оказалось, что не просто удобно, но и очень интересно жить.

— Вы знаете, главное — работать можно. В той, городской, школе мы жили очень тесно и ...бедно. Нет аудитории, нет инструмента. Занятия срываются — нервничаешь. А здесь? Что еще нужно?

Ирина Ивановна прошлась чуткой рукой по клавишам. О! Какой звук! Сама выбирала. В средствах правление не отказывает. А дети... они везде — дети. Есть очень одаренные.

— Вот девочка хорошая.

Мы подходим к той, что сейчас разучивает урок, поближе. Девочка берет ноту за нотой пухлой, еще совсем младенческой, но уже «поставленной» ручкой. Не совсем «поставленной», потому что Ирина Ивановна на миг сжимает ее «лапку» в своей руке и, подержав, словно сообщив какой-то внутренний импульс, вновь выпускает на клавиатуру. И снова тоненько, старательно девочка поет о маленькой елочке, которой холодно зимой.

Взгляд на часы — урок окончен. Перемена.

Я спрашиваю шестилетнюю Лену Бараковскую, которая начала ходить в музыкальную школу раньше, чем в первый класс:

— Леночка, кто у тебя мама?

— Мама — Галя. — И подумав: — Она нянечка в нашем садике. А папа — Коля — он тракторист.

Не буду скрывать, возник у меня этот вопрос: нужно ли сельских ребят почти с младенчества учить музыке, танцу, пению? Сможет ли девочка, привыкшая часы проводить за роялем, позже охотно пойти на ферму, стать дояркой или свинаркой? Не дезориентирует ли ее школа?

Но после, вернувшись в Москву и прочитав в «Литературной газете» диалог известного критика-литературоведа с известным педагогом (диалог был посвящен именно этому вопросу — нужно ли сельчан так активно приобщать к разным видам искусства?), вдруг устыдилась. За себя и немного за критика. За всех тех, кто считает: кому-то от роду положены высокие радости, кому-то — нет. Равные возможности — значит, равные.

И все-таки проблема здесь была. Но, как после выяснилось, совсем другая.

Разумеется, я не пыталась выяснить, кем хочет стать Леночка — мала она для таких разговоров. Но мне хотелось понять, как смыкается ее будущее с нынешним днем.

Да, конечно же, занятия искусством помогают развитию, соглашалась я, и, может, даже взрыву духовных, эстетических потребностей. Но и запросы какие рождаются при этом! Как быть с ними?

Вновь возвращаюсь к диалогу в «Литгазете». Педагог ратовал за «игру возможностей и способностей», литературовед возвращал его на грешную землю: не лучше ли в деревне думать о том, чтобы дать людям больше хлеба, молока и мяса?! Педагог говорил о всестороннем развитии личности — критик остерегался, что сельские парнишки и девчонки кинутся к мольбертам и роялям, возомнят себя Рафаэлями, Моцартами. Критик волновался: где мы сможем тогда «подхарчиться»?

Как по-разному смотрятся одни и те же явления извне и изнутри! В Бессоновке расхолаживающего влияния искусства никто не боялся.

Лазарева сразу согласилась со мной лишь в одном — программы нынешних музыкальных школ нацелены на тех, кто после восьми лет пойдет в училище, а то и в консерваторию. Учреждениям культуры, по ее мнению, надо как-то дифференцировать занимающихся в музыкальных восьмилетках и иметь какой-то массовый вариант программы. Для общего развития. А в остальном... Нет, педагогам все эти занятия не только не внушают тревоги, но кажутся вполне естественными.

В беседе с Гориным я тоже задела эту проблему — видно, затем, чтобы окончательно убедиться: не стоит бояться «переразвить» сельских ребятишек.

— Вот, Василий Яковлевич, видите, ваши выпускники все больше к искусству тянутся, — не без «подковырки» говорила, вызывая на спор. — Трое поступили в последние годы в музыкальные заведения, четверо подались в хореографию, двое стали художниками-профессионалами.

Председатель отвечал:

— Не трагедия. Во-первых, работники культуры свои нам тоже нужны. Во-вторых, уж коли перерастут наши, сельские, возможности, сочтем по-государственному: талант — дело редкое и, значит, всенародное. Из наших мест еще граф Шереметев певчих, актеров набирал и в столицы увозил. Насильно мил не будешь.

Не силой и не путем сужения возможностей человека собирается двигать вперед родной колхоз умный председатель. Пусть разовьется личность, да в полную силу, в полную меру. А после из всего прекрасного на свете выберет свою землю — тогда и жди работы, жди отдачи!

И посоветовал:

— А вы посмотрите, как живут люди. Те, что с запросами. У нас ведь много таких, окончивших все эти школы — художественные и музыкальные. Чувствуют ли себя неудовлетворенными, несчастными?

Так я и решила: кое с кем из них, вчерашних школьников, познакомиться и поговорить. Кое с кем из их родителей. Чтобы понять, как отозвалось в современном селе массовое приобщение к искусству.

Загрузка...