Юридические аспекты организации и деятельности Парижского Парламента во Франции

§ 1. Судебные функции

Для более полного понимания сущности и назначения Высшего суда королевства, его статуса и положения в государственном механизме средневековой Франции необходимо затронуть его полномочия.

Однако вначале требуется уделить внимание особенностям и, в то же время, проблемам исследования функционирования данного государственного органа.

Парижский Парламент обладал многочисленными полномочиями в различных сферах жизни государства и общества.

Однако особенностью и, в то же время, проблемой исследования функционирования данного государственного органа является не столько множество его функций, сколько их «неопределенность», их «незакрепленность», «размытость».

Уникальность данной ситуации заключается в том, что Парижский Парламент будучи «частью политического тела короля» самостоятельно определял часть своих полномочий.

Так, компетенция Высшего суда королевства была сформирована двумя путями: 1) королевскими актами; 2) самим Парламентом. Практика, при которой Парижский Парламент мог присвоить себе те или иные полномочия при молчаливом согласии на это со стороны королевской власти, придавала его юрисдикции относительно неограниченный характер.

Действительно, одни закрепились за ним с самого его образования, другие же сформировались в связи с различными историческими событиями; одни были дарованы королевскими ордонансами, другие же возникли в результате практики самого суда.

Тем самым невозможно охватить все функции королевского суда, трудно определить стройную систему его полномочий.

Французский ученый Обер Ф. в своих трудах так писал: «изучая путь Парижского Парламента в истории государства Франции, легко согласиться с тем, что он никогда не имел четко определенных полномочий. Они формировались из духа времени и потребностей государства»[389].

Еще одним препятствием к всестороннему изучению полномочий Парижского Парламента является основной принцип деятельности Высшего суда королевства — принцип секретности его работы.

Как было сказано в предыдущей главе, для того, чтобы реализовать единство парламентской среды, создать атмосферу сплоченной совместной работы в Высшем суде королевства, образ королевского суда как монолита, оставляя внутренние споры и разногласия за дверьми последнего, уменьшить возможность давления на чиновников, у которых «особая точка зрения», был введен принцип конфиденциальности работы Высшего суда королевства.

Протоколы заседаний Парижского Парламента, решения королевского суда по тому или иному судебному делу содержали лишь фактическую часть вопроса (наименование сторон, хронологию предпринятых действий, суть спора и т. д.). Правовая же сторона решений Парламента по обсуждаемой проблеме или рассматриваемому судебному делу, а именно конкретные причины, мотивы выводов королевского суда, его ориентиры и авторитеты, отдельные мнения судей по тому или иному вопросу никогда не публиковались.

Примером могут служить многочисленные сборники протоколов Парижского Парламента, а также различных судебных казусов[390].

Таким образом, рассмотреть «размытые» многочисленные полномочия Высшего суда королевства, проанализировать мотивационную составляющую его деятельности, что наиболее важно при анализе судебных полномочий последнего, представляется непростой задачей.

Однако на основе исследования королевских ордонансов, протоколов заседаний Высшего суда королевства, а также судебной практики можно выделить и изучить следующие основные полномочия Парламента.

В качестве высшего суда королевства Парижский Парламент совмещал полномочия суда первой и апелляционной инстанции для подданных королевства Франции.

В юрисдикцию Парламента в Париже как суда первой инстанции входили следующие категории судебных дел.

Первая категория дел, рассматриваемая королевским судом по существу, это особо тяжкие преступления со специфическим предметом.

Речь идет о так называемых «королевских случаях» (cas royaux), т. е. о «преступлениях», которые, так или иначе, затрагивали интересы короля и/или государства. Поскольку Парижский Парламент ставил во главу угла своей деятельности именно защиту интересов монарха и государства, данной части юрисдикции королевского суда уделялось особое внимание.

Перечень соответствующих преступлений, исходя из духа и потребностей общества, совершенствования судебного процесса, эволюции «королевской власти», постоянно менялся.

Так, по смыслу Ордонанса или Завещания короля Филиппа II Августа на период его отъезда в «Святую землю» от 1190 г. (ст. 5–7) король резервировал за собой право вершить правосудие по следующим судебным делам: убийство (meurtre), убийство человека в драке (homicide), похищение человека (rapt) и измена (trahison)[391].

Знаменитые Кутюмы Бовези, составленные около 1283 г., относили особо тяжкие общественно-опасные деяния (crime) к категории «королевских случаев»: это убийство (murtres), измена (traison), убийство человека в драке (homicide), изнасилование (fame esforcier), фальшивомонетчество (estre bouli), а также ересь, колдовство, поджог[392].

Отнесение таких новых преступлений как фальшивомонетчество, ересь и колдовство к «королевским случаям» обусловлено, прежде всего, усилением королевской власти, введением Людовиком IX Святым (1226–1270) в 1266 г. единой королевской монеты (экю), а также усилением влияния канонического права и деятельности судов инквизиции.

Король Карл V Мудрый (1364–1380) своим Ордонансом «О юрисдикции бальи и о судебном округе Турень» от 8 октября 1371 г. установил следующий перечень «королевских случаев»: государственная измена, изготовление фальшивой монеты, а так же «все случаи, которые, так или иначе, затрагивают интересы и права короля» (курсив мой. — Е.К.)[393].

Впоследствии королевские чиновники также избегали точно определять перечень «особых дел», подведомственных Парламенту, употребляя расплывчатую формулировку: «все случаи, которые, так или иначе, затрагивают интересы и права короля», оставляя, таким образом, возможность ее расширенного толкования для «лучшей защиты монарха и государства»[394]. Ведь, известно, что король Франции Карл VI Безумный с 1393 г. страдал расстройством психики, причем течение болезни было весьма неровным: временами он приходил в себя, но периоды «затмения разума» наступали столь же внезапно и длились месяцами.

Таким образом, отныне перечень «королевских случаев» признавался открытым.

Начиная с XIV века, к перечню «королевских случаев» стали относить преступление, заслуживающее особого внимания — «оскорбление величества» (lese-majeste)[395].

Истоки данного преступления берут начало из римского права, по которому преступление «laesa majestas», «deminuta» или «minuta majestas», или просто «majestas» включало в себя противоправные действия против римских людей, государства или Императора[396].

Именно под влиянием римского права и последующей деятельности легистов в Парижском Парламенте, которые занимались его изучением, данный вид преступления закрепился на законодательном уровне во Франции.

Так, непременным спутником королевского суверенитета было понятие величества, величия (majestas, magnificence). «Королю подобает быть величественным, ибо это достоинство помогает ему подобающе держать себя в почестях, богатстве и власти»[397].

Величие означало особую манеру поведения, умение держать себя, образованность, благодаря которой король мог бы в совете делать правильный выбор из предлагаемых ему суждений или принимать решения самостоятельно[398].

Понятие «оскорбление величества» впервые появилось в Указе «О сборщиках налогов» от 15 июня 1353 г., чьи поступки квалифицируются как «ущерб королевскому величию» (regie majestatis offensam)[399].

Однако, изначально, еще при первых Капетингах, «оскорбление величества» понимали преимущественно как нарушение феодальной верности государю.

Так, изгнание Жана де Монфора королем Карлом V Мудрым (1364–1380) объяснялось тем, что «он совершил самое большое преступление — «оскорбление величества», так как оказывал помощь англичанам вопреки присяге верности своему монарху[400].

Однако позднее в содержание данного преступления стали вкладывать несколько иной смысл, а именно — посягательство на суверенные права короля Франции.

Так, английского короля Эдуарда III (1312–1377) и его сына принца Уэльского обвинили именно в присвоении суверенных прав французского государя — в «оскорблении величества»[401].

В 1416 г. 22 января Парламент судил некого каноника за преступление против величества «lese-majeste»: «он советовал и помогал королю Англии и англичанам против общего блага королевства»[402].

По мнению исследователей, к XIV веку «категория «оскорбление величества» из достаточно неясного в правовом смысле понятия превращается в «общую для всех уголовных преступлений группу дел, направленных против общественного блага, порядка, чьим гарантом выступали государство, его аппарат и король как его высшее выражение». В связи с этим «происходит своеобразный процесс «отчуждения» истца от возбуждаемого им самим уголовного дела…»[403]. Истцом все чаще становиться сама королевская власть, Парижский Парламент как основной ее защитник, Генеральный прокурор как представитель интересов короля.

Интересно отметить, что преступление «lese-majeste» распространялось и на королевских особ.

История знает лишь два подобных случая: дело Маргариты Бургундской, супруги Людовика X Сварливого (1314–1316), которая была осуждена за прелюбодеяние и оскорбление величества мужа в начале XIV века; дело Анны Австрийской, супруги Людовика XIII Справедливого (1610–1643), которую в XVII веке хотели обвинить в «оскорблении величества мужа и своего собственного»[404].

Кроме того, к преступлению «lese-majeste», то есть к посягательству на суверенитет короля, относились и оскорбления парламентариев, как «продолжения политического института короля»[405].

Причисляя себя к королевской персоне, апеллируя к своему особому происхождению и статусу, чиновники Парижского Парламента постарались закрепить почтительное к себе отношение в законодательных актах страны.

Так, согласно ст. 19 Ордонанса от 17 ноября 1318 г.: «пусть чиновники Парламента не мирятся с оскорблениями от адвокатов и тяжущихся, так как честь короля, коего они представляют персону, держа Парламент, не должна этого выносить»[406].

В соответствии с Ордонансом от 2 июля 1388 г. запрещалось восставать против чиновников королевского суда[407].

Что касается судебной практики по искам о защите чести чиновников Высшего суда королевства, то, по словам французских историков, она составляла значительную часть дел, расследуемых и рассматриваемых Парламентом[408].

Так, когда выяснилось, что выплаты за королевскую печать шли не в пользу Канцелярии и, следовательно, ущемлялись интересы чиновников, поскольку из этих денег выплачивалось жалованье, это было объявлено ущемлением интересов короля (дело от 12 ноября 1414 г.)[409].

Посягательством на права короля, а соответственно и на права парламентариев, считалось покушение на завещание, где у короля мог быть «интерес в части имущества», что служило и интересам Парламента, который получал определенную долю этого имущества (дело от 29 марта 1435 г.)[410].

Таким образом, преступление «lese-majeste» включало в себя много составов, начиная от оскорбления величества короля и заканчивая посягательством на права и интересы членов Парижского Парламента, как «продолжения политического института правителя».

Соответствующая гибкость теории «королевских случаев», а также статус Парижского Парламента как Высшего суда королевства давали возможность самостоятельных трактовок и действий со стороны последнего в данной области.

Как было сказано ранее, Парламент, олицетворяющий персону монарха, ставил во главу угла, прежде всего, защиту интересов королевства, прав государя.

Уже с начала XIII века в судейско-философской среде понятие «интересы короля» осмысливается, зарождаются идеи о публичном характере королевской власти, о служении короля не личным интересам, а королевству, общей пользе и общественному благу.

Соответствующие тенденции привели к тому, что Парижский Парламент, как высший суд королевства, в определенной мере оказался и над монархом, как физической персоной. В результате, эта двойственная природа, как Парламента, так и государя, определила проблемы, связанные с осуществлением функции высшей инстанции королевства. Королевские интересы по-прежнему именуются «интересами короля», однако развитие государства привело к возникновению системы важных для его существования «интересов», которые нередко выходили за рамки личных интересов того или иного главы государства и могли вступать с ним в противоречие. Данные «государственные интересы» включали в себя: соблюдение общественного порядка, защита государства от нарушителей мира и законов[411].

Именно с позиции «государственных интересов, общественного блага» Парламент нередко требует от короля соблюдать «королевские интересы», если же предполагалось, что король какими-либо действиями вредит королевству, тем самым почему-то самому себе, Высший суд королевства такие действия объявлял «ущербом» верховной власти, служителям этой власти. При этом Парижский Парламент никогда не стремился противостоять королевской власти, а лишь ее защитить и поддержать.

Так, Парижский Парламент отказался регистрировать Конфланский мирный договор 29 октября 1465 г., подписанный королем Людовиком XI Благоразумным (1461–1483) и Лигой общественного блага (Ligue du Bien Public)[412] по причине содержания в нем больших уступок монарха феодальной оппозиции, посчитав его противоречащим «интересам королевства»[413].

Попытку короля вмешаться в конфликт Парижского Парламента со Счетной Палатой на стороне последней, Высший суд королевства назвал «очень большим ущербом королю и общественному порядку»[414].

Беспрецедентный шаг был совершен Парламентом 28 марта 1615 г.: в этот день парламентарии пригласили на заседание всех пэров Франции, чтобы «обсудить предложения, касающиеся интересов королевской службы». Ранее инициатива приглашения всех пэров королевства всегда исходила от монарха[415].

Соответствующие положения, во-первых, Парламента, как защитника «интересов короля» с одной стороны и последователя идеям «общей пользы королевства» с другой; во-вторых, короля как главы государства — с одной и монарха — личности — с другой, порождали противоречия в государственном механизме Франции, прежде всего, между монархом и Высшим судом королевства.

Вторая категория дел, относившаяся к юрисдикции Парижского Парламента как суда первой инстанции, сформировалась из-за специальных субъектов, участвующих в деле и пользовавших привилегией «committimus» — то есть правом судиться в парламентах, избегая все нижестоящие инстанции.

Привилегия «committimus» (лат. возлагать, совершать) или письмо committimus (les lettres de committimus) — это особая привилегия, даруемая королем.

Эта привилегия была предоставлена при помощи писем committimus, которые так назывались потому, что начинались со слов committimus — «мы (король) поручаем дела нашему Парламенту…»[416].

Соответствующая «правовая льгота» заключалась в «праве рассмотрения дела по существу в парламентах (в независимости от процессуального положения — истца или ответчика), в обход того судьи, который, если бы не данная привилегия, вершил бы правосудие по этому делу, откуда и название committimus — «мы возлагаем отправление правосудия на.»[417].

Письма committimus существовали в двух формах: письма committimus с «Большой печатью» и с «Маленькой печатью». Наиболее престижные — с «Большой печатью», поскольку они распространялись на всю территорию королевства и давали право судиться непосредственно в Парламенте в Париже. В то время как письма committimus с «Маленькой печатью» выдавались канцелярией соответствующего провинциального парламента и давали право владельцу судиться именно в последнем.

В случае если между данными письмами возникала коллизия, то высшей силой обладало письмо с «Большой печатью».

Однако возможность пользоваться данной привилегией признавалась не во всех областях Франции, например в Артуа, во Фландрии, в Бретани, в Эльзасе и др. соответствующие письма практически не учитывались в судах. Получить данную привилегию у короля мог только определенный круг лиц.

Так, письма с «Большой печатью» выдавались государем следующим лицам:

1) принцам, герцогам и пэрам королевства, имеющим право на «суд равных». Важно отметить, что уже с 1297 г. суд пэров (cour des pairs) фактически прекратил свое существование: дела высших вассалов королевства перешли в ведение Парижского Парламента[418]. Ордонансом от 13 октября 1463 г. все судебные дела данных лиц окончательно были переданы Высшему суду королевства, который был назван «судом пэров» (qui est la court des pers)[419];

2) высшим должностным лицам короны, в том числе канцлеру, членам Парижского Парламента Франции и т. д.;

3) рыцарям и офицерам ордена Святого Духа, двум самым старым рыцарям ордена Святого Михаила;

4) университетам Франции и т. д.

Что касается писем с «Маленькой печатью», на них имели право должностные лица областей Франции и чиновники провинциальных парламентов.

Существовали определенные правила пользования данной привилегией: 1) муж не мог воспользоваться правом committimus своей жены; 2) напротив, жены и вдовы до повторного замужества могли пользоваться соответствующей привилегией мужа; 3) опекуны не имеют пользоваться данным правом своих подопечных[420].

Судебная практика Парижского Парламента насчитывает много судебных процессов, в которых участвовали лица и институты, пользующиеся данной привилегией.

Так, 6 июля 1411 г. Парламент своим решением оштрафовал королевского прокурора за «халатное отношение к судебному делу, в котором он участвует». Прокурор не подготовился к слушанью дела, штраф был равен 40 солидов, такой же сумме, к которой был приговорен его обвиняемый[421].

24 апреля 1423 г. Высший суд королевства рассматривал дело по жалобе сержантов королевства на действия прево Шатле и вынес решение: «прево не может нарушать королевские установления о Шатле»[422].

Третья категория дел, находившаяся в ведении Парламента, как суда первой инстанции, сформировалась в связи с правом королевских судов перехватывать судебные дела (la prеvention}.

Так, Высший суд королевства мог сам инициировать судебный процесс, если первым схватит преступника.

Согласно § 1642 Кутюмов Бовези, составленных около 1283 г., «следует знать, что всякий, совершивший преступное деяние, каково бы оно ни было, исключая разбой, когда он будет пойман и предан суду, подлежит высшей юрисдикции»[423].

В-четвертых, Парижский Парламент мог рассмотреть дело по существу в случае, если истцу было отказано в правосудии своим сеньором.

В соответствии со ст. 9 Ордонанса от 4 апреля 1260 г. «О сражениях и поединках, а также показаниях свидетелей» «если кто-то подаст жалобу на своего сеньора, который отказал в правосудии, это должно быть подтверждено свидетельскими показаниями. Если отказ не доказан, тот, кто подает жалобу за это, будет наказан в соответствии с обычаем своей местности. А если отказ доказан, сеньор потеряет то, что ему причитается» (см. Приложение № 1)[424].

В силу § 44 Кутюмов Бовези «итак, если возникает тяжба между графом и его людьми, и какой-то человек ищет правосудия, бальи должны осуществить суд за графа и его совет [курию]; если граф отказал ему в суде или было вынесено неправильное суждение; можно перевести дело на основании указанных первой или второй причины [одним или вторым путем] в суд короля как суверена»[425].

И, наконец, в-пятых, как верховный и суверенный суд страны, государственный орган, представляющий персону монарха, осуществляющий от его имени судебные полномочия «высшего арбитра», Парижский Парламент мог рассмотреть любые дела, если к нему обращались за установлением справедливости.

Любопытным представляется обоснование данного права.

Термин «правосудие», «суд» во французском языке обозначается одним словом «justice». Этим же словом обозначается и термин «справедливость»[426]. Таким образом, правосудие и справедливость не могли существовать друг без друга, справедливость коренилась в отправлении правосудия и должна была применяться ко всем поданным короны.

Правосудие, как считали парламентарии, единственная гарантия законности. Так и ученые из Парижского университета говорили: «суд призван отделять свет от тьмы и видимость от истины»[427].

Согласно Ордонансу «О суде и охране порядка в королевстве» от марта 1499 г. «правосудие есть первейшая и достойнейшая из важнейших добродетелей, а также — главная и необходимейшая часть всех монархий, королевств и княжеств, хорошо управляемых и находящихся в порядке…»[428].

Поскольку Парижский Парламент являлся высшим апелляционным судом, воплощал собой высшее правосудие наряду с королем, поскольку именно от короля ему перешли все полномочия в области отправления суда, в том числе и королевское право рассматривать любое дело, он являлся высшим гарантом справедливости.

Именно к нему поданные короны шли за истиной справедливостью. Так, чиновник Счетной палаты, где его дело и должно было быть рассмотрено, обратился за помощью в Парижский Парламент. Последний ему не отказал, пояснив: «чиновник не просит ничего, кроме справедливости»[429].

10 июля 1408 г., желая передать дело из юрисдикции университета в Парламент, тяжущаяся сторона обосновала свою просьбу так: «нет на свете человека, будь он даже сарацин, кто пришел бы в этот суд за решением, и ему бы в этом отказали»[430].

Во времена борьбы между бургиньонами и арманьяками в средневековой Франции герцог Анжуйский также обращался за помощью в Парижский Парламент: «к данной Палате особое доверие и надежда, так как, разбирая дело, она старается обеспечить справедливость»[431].

Таким образом, можно прийти к выводу о том, что, хотя компетенция Высшего суда королевства и была установлена королевскими ордонансами и практикой самого суда, однако явно прослеживается его право рассматривать любое дело в стране, как высшему гаранту справедливости в отправлении правосудия.

Парижский Парламент также являлся последней инстанцией для всех поданных короны.

Как было сказано в первой главе, основа будущего Парижского Парламента как высшей апелляционной инстанцией королевства была заложена еще в 1260 г. и была связана с принятием Ордонанса от 4 апреля 1260 г. «О сражениях и поединках, а также показаниях свидетелей»[432].

Только король и его суд — Парижский Парламент имели право «последнего слова» при разрешении любого дела. Именно Парламент, которому монарх делегировал свои полномочия в области отправления правосудия, имел право выносить решения, не подлежащие пересмотру никаким другим судом[433].

В силу § 1214 Кутюмов Бовези «король в своем суде может быть судьей и обвинителем и нельзя апеллировать на его решение…»[434].

В соответствии с Ордонансом от октября 1351 г. «приговоры, вынесенные в нашей курии Парламента, должны вступать в силу без апелляции; если в них есть ошибка, ее исправление подлежит королю или его Парламенту»[435].

Однако в королевских ордонансах содержались и иные положения по данному правилу.

Так, в соответствии с Ордонансами от 22 июля 1370 г.[436] и 15 августа 1389 г.[437] король не имеет право вмешиваться в судебную процедуру по тому или иному делу. Также данными ордонансами запрещалось следовать «королевским письмам — указаниям», которые задерживали отправление правосудия.

Более того, данные положения вошли и в «Кабошьенский ордонанс» (l'Ordonnance cabochienne)[438] от 26–27 мая 1413 г.

В данном контексте интересен курьезный случай, известный нам по сборникам судебных решений королевского адвоката Жана ле Кока: Парламент отказался принять указание короля на том основании, что суд и есть король, а потому тот не может сам себе адресовать письмо и делать сам себе указания[439].

Кроме того, нежелательность вмешательства короля в судебные процедуры обосновывалась еще и тенденцией профессионализации процесса, судить должны опытные знатоки права, тем более что король сам же и наделил парламентариев данным полномочием.

Соответственно, делегированное Парижскому Парламенту право осуществлять правосудие непосредственно приравнивалось к судебным полномочиям самого монарха.

Однако, тем не менее, священное право короля вершить правосудие никем не оспаривалось и реализовывалось с помощью рассмотрения дел в своем Совете (Conseil du roi). Король имел право отозвать из Парламента любое дело (эвокация) в Королевский совет и самостоятельно его рассматривать.

Так, в 1364 г. Высший суд королевства возражал против отзыва судебного дела в Королевский совет, ссылаясь на неприкосновенность своей компетенции, но не имел успеха.

В 1377 г. король Карл V Мудрый (1364–1380) отозвал к себе на рассмотрение в Совет судебное дело между его тетей графиней Алансонской и его кузиной графиней дю Бар, желая лично — en nostre personne — его разобрать[440].

Тем не менее, в работе Парижского Парламента как верховного суда была заинтересована и сама корона в целях усиления королевской юстиции и дальнейшей централизации страны, оставляя за ним полномочия последней инстанции в королевстве.

Парламент, как высшая апелляционная инстанция, мог принимать любые апелляционные жалобы к рассмотрению, но только после соблюдения принципа подсудности.

Только после того, как были исчерпаны все доступные средства защиты на нижестоящих инстанциях, то есть в судах прево, бальи и сенешалей, а также в «некоролевских» судебных системах, можно было апеллировать в Парламент.

Так, уже согласно ст. 1 Ордонанса от 7 января 1277 г. «Инструкция процесса» «надо остерегаться, чтобы сократить сессии Парламента, чтобы никакое дело не было рассмотрено в Парламенте, которое могло и должно было быть до этого рассмотрено в бальи»[441].

В соответствии с § 322 Кутюмов Бовези «но перед тем, как иск придет к королю, суд должны осуществить подчиненные ему сеньоры, [строго по иерархии] — со ступеньки на ступеньку…»[442].

Как отмечают историки, Парижский Парламент всегда был завален судебными делами, основная часть которых — рассмотрение дел по апелляции[443].

Так, в 1329 г. рассматривалось дело господина Нантёй-ле-Одуэна. Согласно протоколу: «подтверждение решения, которое вынес бальи Валуа, о присуждении владения Валь де Сент-Агасель господину Нантёй-ле-Одуэну»[444].

В 1345 г. Парижский Парламент аннулировал решение торгового суда при ярмарке в провинции Шампань, который признал силу договора продажи от 1340 г. небольшого замка, передаваемого в собственность Пьера, господина Шмилле и его жене Сибиль. Высший суд королевства своим постановлением отменил данный договор и предписал возместить цену соответствующего замка[445].

С мая по август 1586 г. в Парламенте рассматривался один из самых интересных и важных судебных процессов, где королевский суд выступал как апелляционная инстанция, процесс по поводу вакантного места кюре одной из Парижских церквей, находящейся под патронатом Парижского университета[446]. Университет обладал правом патроната над этой церковью, т. е. именно университет определял кандидата на должность ее кюре. В таком виде порядок назначения оформился в XV в., в период действия Буржской Прагматической санкции (1438–1516 гг.), и долгое время никем не оспаривался. Одновременно набирала силу и практика резигнации (resignatio in favorem), когда держатель церковного бенефиция еще при жизни передавал его другому лицу. В данном случае согласие римского папы было обязательным, ведь подобное деяние было близко к греху симонии (святокупства), а отпускать такой грех мог только папа. Несмотря на всеобще недовольство, церковных резигнаций меньше не становилось, тем более что параллельно в стране укреплялась практика venalite des offices — продажи королевских должностей, также дававшая возможность их резигнации другому лицу[447].

Летом 1585 г. скончался кюре парижской церкви Сен-Ком-э-Сен-Дамиан мэтр Клод Версорис, теолог, занимавший эту должность свыше полувека. Германская нация Парижского университета, чья очередь подошла выдвигать своего кандидата, назвала имя бакалавра теологии шотландца Жана Амильтона (Джона Хэмилтона или Гамильтона согласно русской традиции). Однако выяснилось, что покойный мэтр Клод Версорис ранее совершил резигнацию в пользу мэтра Пьера Тенрие и этот акт был санкционирован римским папой. Начался процесс в суде первой инстанции — парижском Шатле (суде королевского прево Парижа), и 9 февраля 1586 г. дело было решено в пользу Тенрие. Амильтон, поддержанный университетом, подал апелляцию в Парижский Парламент, Высший королевский суд.

В этой тяжбе 1586 г., по сути, был поднят вопрос о природе Парижского университета. Если его основал папа римский, а сам университет — церковная корпорация, то решение Св. Престола не могло быть оспорено. Если же университет основан королем и является корпорацией светской или смешанной (подобно тому, как Парламент состоял из советников-мирян и советников-клириков), то постановления понтифика относительно прав собственности (в том числе и права светского патроната над церковью) не имели законной силы[448].

По окончанию столь важного судебного процесса Парижский Парламент вынес решение в пользу Жана Амильтона, аннулировав решение прево Парижа, тем самым признав, что Парижский университет создан королем и является светской или, наконец, смешанной корпорацией.

Таким образом, Высший суд королевства являлся высшей инстанцией королевства, представляя короля в сфере отправления правосудия, в связи с чем рассматривал огромный поток судебных дел в качестве суда первой и апелляционной инстанции.

Однако начало XVI века ознаменовало наступление новой эпохи, произошли коренные изменения в государственном механизме Франции, повлекшие и закономерные перемены в судебных полномочиях Парламента.

Прежде всего, речь идет о смене формы правления государства — переходе от сословно-представительной монархии к абсолютной (от лат. absolutus — независимый, неограниченный).

Действительно, уже к середине XVI века король обладал невиданными ранее во Франции прерогативами и мог навязать обществу любые нововведения[449].

Вполне естественно, что король не прочь был теперь, когда дело централизации страны было практически завершено, освободиться от опеки такого учреждения как Парламент или по крайне мере ослабить его влияние.

По словам исследователей, «центр тяжести в управлении в этот период переносится ко двору, а точнее — в непосредственное окружение короля: именно из него рекрутировались члены государственных органов нового типа, различных советов. «Король в своем совете», как видно по королевским указам, стал законодательной, исполнительной и высшей судебной инстанцией»[450].

Так, с XV в. Королевский Совет (Conseil du roi) все больше расширял свою компетенцию, превращаясь в верховный орган королевского правосудия.

Еще при правлении короля Людовика XI Благоразумного (1461–1483) появляется особое отделение Королевского совета — Большой совет (Grand Conseil), состоящее из членов первоисточника и ученых-юристов. Именно сюда король отзывал на собственное рассмотрение ряд дел из Высшего суда королевства. Начиная с правления короля Франциска I (1515–1547) и его сына Генриха II (1547–1559), королевские эвокации, т. е. перенесение дел из Парламента в Большой совет по особому приказу короля, становятся особенно частыми, и короли сознательно расширяют компетенцию Большого Совета в ущерб Парижскому Парламенту и Счетной палате[451].

Также в период абсолютизма начинает функционировать Частный Совет короля (Conseil prive) или Совет по гражданским делам (Conseil des parties), где король лично вершил правосудие. Он стал высшим судом по гражданским и уголовным делам между частными лицами.

Более того, начало XVII века, а именно правление короля Людовика XIII Справедливого (1610–1643), ознаменовало собой дальнейшее умаление судебных полномочий Парламента.

Однако если раньше речь шла об отобрании судебных дел, теперь нередки случаи вмешательства короля и знати именно в судебный процесс внутри самого королевского суда.

Так, известно, что в судебном процессе того времени в основном использовались следующие виды доказательств: 1) присяга, 2) письменные доказательства, 3) судебная дуэль (которая допускалась в исключительных случаях), 4) свидетельские показания, 5) протоколы суда, 6) признание противоположной стороны, 7) выводы суда, 8) презумпции[452].

Советники Высшего суда королевства всегда ставили превыше всего букву закона, данный случай не был исключением.

Арман Жан дю Плесси, герцог де Ришелье, известный как кардинал Ришелье, государственный деятель Франции XVII века, ставя своей задачей борьбу против любых попыток противостоять королевской власти, ставя во главу угла могущество Франции и величие короля, нередко вмешивался в судебные процедуры, рассматриваемые в Парламенте, в частности в процедуру представления доказательств.

По его словам: «если во время разбора обыкновенных дел суд требует бесспорных доказательств, совсем иначе в делах, касающихся государства; в таких случаях то, что вытекает из основательных догадок, должно иногда считаться за ясные доказательства»[453].

Таким образом, уже к середине XVI века в средневековой Франции складывается абсурдная ситуация, заключавшаяся в том, что король, стремясь усилить свою власть в королевстве, утвердить представления о своей персоне как наделенной абсолютной властью, начинает умалять судебные полномочия Высшего суда королевства, «продолжения политического тела правителя», тем самым, по сути, свои собственные. С другой стороны, и возрождение представления о короле, как «императоре в своем королевстве», и появление нового могущественного тела управления — советов, «пошатнули» теорию «двух тел короля».

Тем не менее, Парижский Парламент в глазах подданных остался гарантом законности и высшей справедливости, рассматривая обращения по первой и апелляционной инстанции.

§ 2. «Контрольные полномочия» Парижского Парламента

Помимо высшей судебной инстанции королевства Парижский Парламент являлся своеобразным органом конституционного контроля, главным орудием которого было «право ремонстрации».

Справедливо можно заметить, что Франция — родина кодификации права, т. к. основным источником права являлся королевский указ, законодательство.

Можно выделить следующие виды королевских указов:

1) ордонансы — указы, которые распространялись на все население королевства;

2) эдикты — указы, адресованные отдельной провинции или сословию;

3) декларации — указы, изменяющие действующие законодательство;

4) патенты — указы, устанавливающие привилегии для конкретных лиц. Все королевские указы издавались королевской канцелярией, а за Парижским Парламентом было закреплено право регистрации королевских указов, которые только после этого считались вступившими в законную силу. Право регистрации возникло из изначальной присущей парламентарием процедуры публичного оглашения королевских писем и указов: такое объявление делал президент Парламента в конце слушанья дел после вынесения приговоров. Если же рассмотрение дел велось в спешке, то судебный исполнитель обычно публично оглашал письмо или указ короля из окна здания Парижского Парламента. После оглашения королевского акта уже никто не мог отговориться его незнанием[454].

Регистрация королевского акта всегда фиксировалась в специальном регистре суда с помощью формулы — «прочитан, объявлен, зарегистрирован» (lecta, publicata, registrata). В протоколах Парламента также закреплялась сделанная регистрация формулой «списан с оригинала» (collation facta est), указывалась дата, мнение Генерального прокурора по поводу регистрации и имя секретаря[455].

Такая процедура, внешне казавшаяся чисто технической, в действительности давала скрытую возможность тормозить введение в действие новых указов и тем самым оказывать влияние на законодательную деятельность в государстве.

Так, если Высший суд королевства не был согласен с указом, считал его несоответствующим духу времени, потребностям государства, «интересам короля», он отказывался его объявлять — регистрировать.

Данное право отказа в регистрации королевских указов под предлогом несоответствия их общему духу законодательства страны, а также последующее исправление парламентариями законопроекта на свое усмотрение, получили название «право ремонстрации» (remontrances)[456].

Согласно ст. 21 Ордонанса «О реформировании королевства» от 23 марта 1302 г. судьи не обязаны были исполнять команды короля в случае, если у них имелись «справедливые причины не делать это»[457].

В соответствии со ст. 10 Ордонанса «Об апелляциях в Парламенте, уголовном процессе, парламентских каникулах и ответственности нижестоящих судей» от декабря 1344 г. королевские акты, наносящие ущерб государству или частным интересам, подлежат игнорированию со стороны Парламента, который должен либо аннулировать соответствующий акт, либо вернуть обратно монарху с указанием причины[458].

Как отмечают исследователи, Парижский Парламент обладал, по сути, своеобразным правом отлагательного вето в отношении королевских актов[459].

Данное право Высшего суда королевства подтверждала и ст. 70 Ордонанса «Об организации правосудия» от января 1493 г. В силу данной статьи «если королевские акты были выпущены из-за назойливости просителей, невнимательным или иным образом, а также существует какая-либо трудность в выполнении их, суд должен сообщить об этом королю»[460].

Так, Парижский Парламент отказался объявлять — регистрировать письмо англо-бургиньонских властей с намереньем отменить старые свободы церкви Франции[461].

10 июля 1469 г. Парламент отказался регистрировать указ, дарующий дяде короля герцогу Рене Анжуйскому право скреплять указы печатью из желтого воска, видя в этом посягательство на атрибуты королевства, поскольку именно такой печатью скреплялось большинство актов монарха[462].

25 августа 1479 г. Парижский Парламент долго принимал решение, регистрировать ли указ короля о передаче земель Нёф-ле-Шатель в графство Монфор, которое принадлежало герцогу Бретонскому, заботясь о целостности королевского домена[463].

В 1525 г. Высший суд королевства внес ремонстрацию в указ монарха о «конце королевского вмешательства в судопроизводство Парламента»[464].

Факт ремонстрации и внесения исправлений в королевский указ отражался специальной формулой в регистрах Парламента: «проверен, прочитан и исправлен» (visa, lecta, correcta)[465].

В случае если король настаивал на первоначальном проекте своего указа, данный неисправленный проект возвращался в Парламент с королевским приказом (lettre de jussion) его зарегистрировать. Первый такой приказ датируется 19 июля 1367 г. о регистрации первоначального проекта указа, дарующего привилегии церкви Шартра[466].

Если Высший суд королевства повиновался такому приказу, факт о регистрации королевского акта по прямому приказу монарха особо отмечался в регистрах: «прочитан и объявлен быстро и по прямому приказу короля» (lecta et publicata de expresso et iterato jussu seu precepto domini Regis)[467].

В случае неповиновения парламентариев соответствующему приказу, преодолеть ремонстрацию Высшего суда королевства король мог только, применив процедуру «ложе правосудия» (lit de justice), то есть лично прийти на заседание Парламента и выразить свою волю — «с приходом государя нет более магистрата»[468].

Прибытие короля в Парижский Парламент особо отмечалось в протоколах и было связано лишь с крупными политическими событиями, например, с провозглашением, а после отменой Кабошьенского ордонанса 1413 г.; принятием решений во времена парламентской Фронды (1648–1653) и т. д.[469]

Исследователи отмечают странный парадокс в применении процедуры «lit de justice». Данная процедура была предназначена для того, чтобы показать абсолютную власть и величие короля, однако на деле порождала обратный эффект — монарх Франции вынужден прийти в зал королевского суда и требовать, чтобы его приказ был исполнен, акт зарегистрирован[470].

Более того, история знает случаи, когда парламентарии проверяли и отказывались регистрировать королевские указы и в присутствии самого монарха.

Так, во времена наиболее явного противостояния Парижского Парламента и королевской власти, а именно Парламентской Фронды (1648–1649) в феврале 1648 г. регентша Анна Австрийская потребовала от парламентариев ясного ответа на вопрос: претендует ли Высший суд королевства на то, чтобы вносить от себя поправки в ордонансы и отказывать в их регистрации в присутствии самого монарха[471]?

Соответствующий вопрос возник не без причин, дело в том, что история уже знала прецеденты игнорирования «королевского заседания», как было при регистрации 16 января 1629 г. «Кодекса Мишо», при верификации эдикта 15 февраля 1647 г. «О вольных фьефах».

Данная проблема вызвала продолжительную «теоретическую дискуссию» в парламентской среде, ведь вопрос действительно был принципиальным, претендуя на данные права, Парламент ставил себя наравне с королем, присваивая себе королевский суверенитет[472].

Обратимся к мнениям парламентариев. Так, советник Высшего суда королевства Ж. Коклэ заявлял, что «власть короля независима и абсолютна, и ему нельзя противоречить иначе как в форме ремонстраций» (курсив мой. — Е.К.)[473]. Другое мнение советника Клемана Леменье: «всевластие короля ограничено, поскольку в государстве есть законы, которым он должен подчинятся» (курсив мой. — Е.К.)[474].

Ответ на вопрос регентши так и не был дан, парламентарии решили воздержаться от конкретного ответа, дабы не подрывать королевскую власть, ведь соответствующие рассуждения могли помочь «проникнуть в секрет величия и тайну власти»[475].

Действительно, вопросы о королевском суверенитете, о природе Парижского Парламента, о всесилии или ограничении королевской власти занимали умы всей парламентской среды, всех ученых-философов того времени.

По мере набирающей обороты дальнейшей централизации страны, укрепления королевской власти, превращения «вассалов короля» в его «подданных», то есть замены взаимности прав и обязанностей вассалов и сеньоров, в числе которых был и король, на закрепление обязанностей за подданными, а прав — за государственной властью[476], с одной стороны, и появления идей о публично-правовом характере королевской власти, принципа «общего блага», «профессиональной ответственности монарха» — с другой, вышеперечисленные вопросы начинали представлять все больший и больший интерес.

Обращаясь к оценкам ученых, философов и юристов общественно-политической мысли XIV–XVI вв., можно выделить определенную тенденцию отрицания абсолютной власти монарха, признавая единственно возможное праведное и законное правление — монархию, управляемую законами.

Так, еще французский философ XIV в. Никола Орезм, переводя «Политику» Аристотеля на французский язык, соглашается с афинским мыслителем Дионисием Ареопагитом, выступающим против произвола государя, принципа «государь может все». Он называл это тиранией и дорогой к гибели государства. Выступая за ограниченную законами монархию, Орезм заявлял, что «только тиран выше законов» (курсив мой. — Е.К.)[477].

Такой же позиции придерживался и известный мыслитель и политический деятель Франции XV–XVI вв. архиепископ Туринский Клод де Сейсель[478]. Он впервые системно изложил концепцию конституционализма в своем сочинении «Великая Французская монархия» (1516). Трактат, написанный по волеизъявлению короля Франциска I Короля-рыцаря (1515–1547), «отразил определенный уровень политического сознания общества в эпоху утверждения абсолютизма, а также характер политической идеологии эпохи»[479]. Для Сейселя идеал государства — это наследственная монархия, в которой установлен контроль над властью государя. Он полагал, что власть королей во Франции исторически была ограничена тремя установлениями — государственными учреждениями, религией и законом, при этом особое значение он придавал именно государственным учреждениям: «Третья узда, которой сдерживаются французские короли, — это учреждения и обычаи королевства, которые освящены многими веками и подтверждены длительным обычаем. В силу этого они приобрели вечный и непреложный характер, а потому «короли не в состоянии добиться их отмены, а если они случайно и попытаются это сделать, то их усилия окажутся тщетными». Именно наличие подобных учреждений и гарантирует возникновение в обществе «доброго порядка и гармонии, существующих в отношениях между всеми слоями»[480].

Подобные суждения высказывал и политический деятель XV в., историк Жан Жувеналь, говоря, что по некоторым вопросам и для общего блага государь иногда выше законов, но еще более великое дело — подчиняться разуму и законам королевства, иначе, это тиран, а не король[481].

Известный поэт и юрист XVI–XVII вв. Ги Кокий утверждал, что «Франция управляется монархической властью, но эта власть не абсолютна, она сама управляема определенными законами. Поскольку король вступал на престол на основании действующих законов государства, то, если он нарушал их, он сам утрачивал легитимность» (курсив мой. — Е.К.)[482].

Также говорил и юрист, королевский адвокат, впоследствии Генеральный прокурор Парижского Парламента А. Луазель: «Франция — это наследственная монархия, умеряемая законами»[483]. «Одним из главных прав королевской власти является издание законов для общего управления государством. Законы и ордонансы короля должны быть изданы и удостоверены Парламентом… иначе они не будут иметь обязательной силы для подданных» (курсив мой. — Е.К.)[484].

В XVII–XVIII вв. выходят работы знаменитых философов и правоведов, сторонников ограниченной монархии: Вольтера, Шарля Луи Монтескьё, Жана Жака Руссо.

Так, Вольтер (наст. имя Франсуа Мари Аруэ) (1694–1778) критиковал тиранию как форму правления. Тиран для Вольтера — это «правитель, не признающий иных законов, кроме своих прихотей, присваивающий имущество своих подданных, а затем вербующий их в войско, чтобы отнимать собственность у соседей» (курсив мой. — Е.К.). Политическими идеальными для Вольтера были голландская республика и английская конституционная монархия[485].

Шарль Луи Монтескьё (1689–1755) в своих трудах попытался обосновать наиболее разумную форму государственного правления, основанную на законах, согласующуюся с человеческой свободой (конституционную монархию с разделением властей)[486].

Жан Жак Руссо (1712–1778) в своих исследованиях говорит о том, что, став наследственными, правители «привыкли рассматривать свою магистратуру как семейное имущество, а самих себя — как собственников государства, которого они первоначально были лишь должностными лицами» (курсив мой. — Е.К.)[487].

Руссо предлагает создать новое государство путем общественного договора, где верховная власть будет принадлежать народу: «одна только общая воля может управлять силами государства в соответствии с целью его установления, каковая есть общее благо». Как и другие французские просветители, Руссо ставил во главу угла в новом государстве законы, для обеспечения свободы и равенства людей[488].

Таким образом, опора на принцип «общего блага», осмысление королевской персоны как политического института помогли теоретикам монархической власти, к числу которых относились и члены Высшего суда королевства, предусмотреть ограничения произвола государя.

Соответствующие ограничения могли быть сформулированы только посредством двух процедур — отправления правосудия и законотворчества.

Именно через регистрацию королевских указов, с помощью права ремонстрации Парижский Парламент стремился к праведному и законному правлению. Проверяя ордонансы короля на наличие в них «незаконного положения», Высший суд королевства позиционировал себя защитником суверенной власти монарха от угрозы перевоплощения ее в тиранию.

Как отмечал российский историк Малинин Ю.П., право регистрации королевский ордонансов, закрепленное за Парламентом, и в теории, и на практике означало определенный приоритет закона перед волей короля, которая подлежит контролю Парламента, являющегося блюстителем закона[489].

Однако, как уже было сказано выше, начало XVI века ознаменовало смену формы правления государства Франция — переход от сословно-представительной монархии к абсолютной.

Французские короли, стремясь к сильному централизованному государству, с суверенной королевской властью, стараясь подавить столь вольные представления об ограниченности монархии, а также притязания

Высшего суда королевства на «продолжение института короля», всячески ограничивали столь мощное орудие Парижского Парламента как право регистрации королевских актов и вытекающее право ремонстрации.

Так, уже при регистрации королевского ордонанса 1563 г. на заседании Парламента король Карл IX (1560–1574) выступил с речью следующего содержания: «он король свободный в своих решениях, несмотря на свою молодость, он берет в свидетели свою мать и членов Совета и заявляет, что у него есть любая власть. Он запрещает Парламенту вмешиваться в дела, касающиеся государства, осуществлять справедливость — единственная его задача»[490]. Высший суд королевства может делать свои ремонстрации, но если король выразил свое желание зарегистрировать акт, судьи должны подчиниться и «не играть роль опекунов непрерывными и несвоевременными вмешательствами»[491].

Содержание данной речи нашло отражение в королевском законодательстве.

В 1566 г. был принят Ордонанс «О реформировании правосудия», в соответствии с которым (ст. 1, 2) «все суверенные суды обязаны были приступать к регистрации без задержек, однако они могли отправить королю поправки очень оперативно»[492].

Тем не менее, как отмечают исследователи, «последствия данного ордонанса сошли на нет», поскольку королю приходилось для регистрации своих актов самому приходить в Парламент[493].

В 1597 г. король Генрих IV (1589–1610) раздумывал о принятии декларации, предусматривающей отстранение палат Парламента от участия в регистрации королевских актов. Однако соответствующая декларация так и не была принята, поскольку король получил от Высшего суда королевства обещание, что парламентарии будут вести себя благоразумно[494].

Непосредственно первым действующим шагом на пути ограничения полномочий королевского суда в области законодательства стало принятие 16 января 1629 года королевского Ордонанса «О жалобах Генеральных Штатов Парижа 1614 и Ассамблей нотаблей, объединенных в Руане», который получил название «Кодекс Мишо» (Code Michau)[495] по имени своего автора хранителя королевской печати Мишеля Марийяка. Он представлял собой систематизированное собрание правил и установлений, принятых Генеральными штатами 1614–1615 гг. и Ассамблеями нотаблей 1626–1627 гг.

Красной нитью через «Кодекс Мишо» проходит идея о королевской власти как о единственной, бесспорной власти во Франции. В нем подтверждались суверенные права монарха в области финансов, во внутренней и внешней политике.

Кроме того, «Кодекс Мишо» содержал положение, касающиеся права регистрации и права ремонстрации Парижского Парламента.

Так, в соответствии со ст. 52 Кодекса регистрация королевских актов в Парламенте не должна превышать 6 месяцев[496].

Согласно ст. 53 Кодекса «давайте предпишем любому нашему суду, что в публикации эдиктов, постановлений и писем-патентов, которые им будут направлены, если только наши суды сделают несколько ремонстраций в каких-то частях указанных эдиктов, ордонансов: их можно представить через 2 месяца. Мы хотим и приказываем, чтобы публиковались любые королевские акты в любом случае, в независимости от проверки их Высшим судом королевства»[497].

Данные положение вызвали волну недовольства со стороны парламентариев. Чтобы добиться регистрации ордонанса, пришлось прибегнуть к процедуре «ложе правосудия» — король 16 января 1629 г. лично пришел на заседание Парламента и потребовал зарегистрировать его без оговорок.

Тем не менее, в связи с большим объемом соответствующего документа (461 статья), который даже не мог быть зачитан на «королевском заседании», с позицией парламентариев о том, что регистрация ордонанса в таких условиях была бы простой формальностью, королева Мария Медичи, исполнявшая роль регентши во время отъезда короля, разрешила обсудить «Кодекс Мишо» в срок не более 4 месяцев.

Однако за 4 месяца были обсуждены только 13 первых статей. Кардиналу Ришелье, занятому покорением гугенотов и военными походами в Италии, было не до Кодекса[498].

Более того, после падения Марийяка в ноябре 1630 г. о его Кодексе забыли. А поскольку процедура обсуждения осталась незавершенной, у Парижского Парламента появилось право считать регистрацию не состоявшейся, а, следовательно, «Кодекс Мишо» — не действующим.

Следующим шагом на пути ограничения полномочий Высшего суда королевства в области законодательства стала регистрация с применением процедуры «ложе правосудия» Ордонанса «О новых правилах ремонстраций» в феврале 1641 г[499].

В соответствии с данными правилами королевские ордонансы политического характера должны регистрироваться без всякого обсуждения и ремонстраций. Финансовые ордонансы, если были зарегистрированы в присутствии монарха, должны исполняться без всяких оговорок, за исключением ситуаций, когда парламентарии могут сделать такие ремонстрации, которые помогут эффективнее исполнить данные королевские акты.

Начало правления короля Людовика XIV (1643–1715) ознаменовало собой новый этап развития абсолютизма во Франции. С точки зрения крайней централизации власти XVII век действительно можно назвать «веком Людовика XIV», которого придворная историография льстиво нарекла «королем-солнцем»[500].

Дальнейшее ограничение полномочий Парламента, в том числе его права регистрации королевских актов, и вытекающее из этого права вносить поправки (ремонстрации) с новой силой набирает обороты.

Срок представления ремонстраций Парижского Парламента вновь ограничил «Гражданский ордонанс реформирования правосудия», зарегистрированный в присутствии короля в апреле 1667 г.[501]

Согласно ст. 5 данного Ордонанса Высший суд королевства имел право заявлять ремонстрации в срок не более недели уже после регистрации соответствующего королевского акта: «для судов, которые находятся в местах нашего пребывания неделя, для управляющих отдаленно — 6 недель»[502].

24 февраля 1673 г. королем Людовиком XIV (1643–1715) была принята радикальная Декларация (см. Приложение № 3)[503], в которой устанавливались правила регистрации королевских актов и уточнялись условия применения ремонстраций: «поскольку важно для нашей службы и для блага нашего государства, чтобы наши ордонансы, эдикты, декларации и письма-патенты, касающиеся общих дел, исходящие от нашей власти и «собственного движения», были постоянно регистрируемы в наших судах…тем более, что различные интерпретации, которые были даны положениям ст. 2,5 Ордонанса от апреля 1667 г., могли принести вред нашей службе и благу нашего королевства из-за опоздания в исполнении наших приказов, мы сочли уместным объяснить засим…»[504].

Так, Декларация предписывала Генеральному прокурору по получении им текста какого-либо королевского «ордонанса, эдикта, декларации или письма-патента по общественным делам либо по правосудию или финансам, исходящих от нашей единственной власти и «собственного движения», немедленно информировать об этом первого президента Парламента или того, кто заменяет его в его отсутствие, и просить о созыве заседания Высшего суда королевства. Такое заседание должно быть проведено в течение трех дней с момента сообщения, на котором Генеральный прокурор представит текст регистрируемого ордонанса, эдикта, декларации или письма-патента. На данном заседании проект королевского акта будет подвергнут обсуждению[505].

Парижский Парламент должен был зарегистрировать указанные королевские акты «чисто и ясно без изменений и ограничений»[506].

Тем не менее, право ремонстрации после регистрации акта оставлялось за Высшем судом королевства, но учитывать замечания парламентариев теперь было не обязательно: «где наши суды сочли необходимым свои ремонстрации по поводу их содержания, протокол будет этим наполнен и постановление составлено, после того, как безусловное решение о регистрации будет дано.». «Ремонстрации будут нам сделаны или представлены в течение недели нашими судами из нашего славного города Парижа или другого, которые будут находиться в местах нашего пребывания, и через 6 недель нашими другими судами в провинциях». Только в случае, если поправки парламентариев «нам покажутся обоснованными и уместными», они будут учтены.

Повторные ремонстрации запрещались: «наши суды не смогут дать приказ о новых ремонстрациях в отношении наших первых и вторых писем»[507].

Причины принятия столь жесткого королевского акта, регулирующего полномочия Парламента в сфере законодательства, различные: во-первых, не последнюю роль сыграло направление внутренней политики Людовика XIV, а именно крайняя централизация государственной власти; во-вторых, король был целиком поглощен войной с Голландией и нуждался в дополнительных денежных средствах на покрытие военных расходов.

Решение данной проблемы — принимать все новые налоговые акты. Соответственно, быстрая их регистрация была политическим императивом, необходимым дополнением к эффективной военной стратегии.

Именно настрой Людовика XIV, сформировавшийся в нем при созерцании Фронды, на максимальное укрепление королевского суверенитета, а также срочностью принятия новых налоговых ордонансов для покрытия военных трат, объясняется ужесточение порядка регистрации.

Многие ученые полагают, что в 1673 г. королем Людовиком XIV право ремонстрации Парижского Парламента было вовсе отменено[508]. Данное утверждение является не совсем верным.

Декларация 1673 г., очень строго регламентирующая право на ремонстрацию, не отменяет его как таковое. При более тщательном изучении документа выясняется, что единственное введенное ею новшество — это отмена приостанавливающего характера ремонстраций и ограничение срока процедуры.

И Ордонанс 1667 г. и в особенности декларация 1673 г. требовали немедленной регистрации королевских актов, тем не менее, в дальнейшем в текст могли вноситься поправки с учетом сделанных ремонстраций, но согласно Декларации они уже были не обязательны.

Последствия данной реформы оказались действенными. Отныне парламентарии, если и вносили поправки в королевские указы, то лишь «постфактум». По выражение министра финансов Франции XVII в. Жана Батиста Кольбера: «парламентские разговоры так устарели, что их уже никто не помнит»[509].

Примечательно в данном контексте запись кюре сельского прихода Сен-Сюльпис в своей приходской книге под заглавием «Примечания о 1715 годе»: «Людовик XIV, король Франции и Наварры, умер 1 сентября сего года… Парламенты более не имели власти: они были вынуждены принимать и регистрировать все эдикты, какими бы они ни были, столь могуществен и абсолютен был король»[510].

Парижский Парламент не остался бездействовать при столь явном притязании на свои полномочия.

После смерти Людовика XIV его правнук, которому было пять лет, стал Людовиком XV. Предвидя эту возможность, покойный король предусмотрел в завещании, что регентом станет его племянник герцог Филипп Орлеанский, но править он будет при помощи Регентского совета, где главную роль будет играть принц — герцог дю Мэн. Регент отказался делить власть с кем бы то ни было и добился от Парижского Парламента пересмотра завещания в обмен на право ремонстрации в полном объеме[511].

Дальнейшие взаимоотношения короля и Высшего суда королевства остались прежними: последний отказывался регистрировать королевские ордонансы или регистрировал их под прямым нажимом монарха, сопровождая регистрацию массовыми ремонстрациями и оговорками, сводившими значения этих указом на нет. Король в свою очередь несколько раз отправлял парламенты в отставку (целиком или отдельными палатами) — в 1720 г., в 1732 г., в 1740 г.[512]

В середине XVIII в. король Людовик XV осознает острую необходимость напомнить Парижскому Парламенту принципы абсолютной монархии.

3 марта 1766 г. король в ходе торжественного заседания Высшего суда королевства, впоследствии названного «заседанием порки», обратился к советникам со следующей речью.

«Магистратура — не корпорация и не сословие, магистраты — это мои чиновники, которым поручено замещать меня в выполнении воистину королевского долга — творить суд над моими подданными.

Единственно в моей особе пребывает суверенная власть, только мне одному мои суды обязаны своим существованием и своей властью; вся полнота этой власти, каковую они осуществляют только моим именем, неизменно пребывает во мне, и ее применение никогда не может быть обращено против меня. Законодательная власть принадлежит мне, моей властью чиновники моих судов производят не создание, а регистрацию закона, им позволено делать мне ремонстрации.

Права и интересы нации, которую дерзнули представить как нечто отдельное от монарха, едины с моими и находятся исключительно в моих руках.

Это священные и незыблемые максимы, высеченные в сердце любого верного подданного» (курсив мой. — Е.Г.)[513].

Данные положения также были подтверждены королем на заседании Высшего суда королевства 3 мая 1766 г.[514]

Необходимость напоминания об абсолютном характере французской монархии возникла и при правлении короля Людовика XVI (1774–1792).

В 1787 г. Парижский Парламент отказался регистрировать королевский указ, вводящий всесословный земельный налог, заявив, что такое решение может принять только сам французский народ в лице Генеральных штатов. Однако король потребовал утвердить данный указ, несмотря на сопротивление Высшего суда королевства. На заявление двоюродного брата короля герцога Орлеанского: «Это незаконно!», Людовик XVI ответил: «Это законно, потому что я так хочу!»[515].

Реакция Парламента была соответствующей. 3 мая 1788 г. королевский суд вынес Постановлении, в соответствии с которым «Франция является монархией, управляемой королем в силу законов»[516].

Таким образом, можно сделать вывод о том, что Парижский Парламент на протяжении всей истории своего существования обладал полномочием регистрации королевский актов, а также правом ремонстрации. Показательно в исследовании роли и статуса Высшего суда королевства, что соответствующие полномочия на определенных исторических этапах ограничивались королем, но никогда не отменялись, даже в период централизации государственной власти — в период абсолютизма во Франции.

§ 3. Роль постановлений Высшего суда королевства в развитии французского права

Парижский Парламент как высшая судебная инстанция в средневековой Франции оказал значительное влияние на развитие французского права, поскольку, во-первых, при рассмотрении дел формулировал установления, на которые впоследствии ориентировались адвокаты, судьи нижестоящих судов, а также советники самого Парламента при принятии решений по аналогичным делам, тем самым унифицируя правовые нормы, а, во-вторых, издавал правовые акты общегосударственного характера во время Фронды (1648–1653) и локальные постановления, направленные на регулирования правопорядка в королевстве, особенно после Столетней войны во Франции.

Изучение роли постановлений Высшего суда королевства в части формулирования установлений, на которые ориентировались адвокаты, судьи нижестоящих судов, а также советники самого Парламента при принятии решений по аналогичным делам, вызывает затруднения, поскольку, как было сказано в начале главы, юридическая часть судебных решений долгое время не подлежала разглашению.

Поэтому говорить о некой преюдиции Высшего суда королевства с момента его образования неверно. У адвокатов, нижестоящих судебных инстанций, а также советников апелляционного суда попросту не было возможности узнать, изучить и применять правовые позиции по тем или иным вопросам, подлежащим разрешению при рассмотрении дел в Парижском Парламенте.

Однако соответствующая возможность начинает появляться с начала XIV века, и была связана с введением в общественный и юридический оборот сборников судебных казусов, составленных адвокатами и судьями королевских судов.

Первый такой сборник датируется примерно 1330 г., составлен активным и успешным адвокатом Парижского Парламента Гийомом дю Брейем (1280–1344). Он включает информацию по многим судебным делам, в которых сам дю Брей принимал участие, однако имелись ссылки и на иные процессы. Всего сборник содержит около 130 судебных дел, в информацию о которых входили: имена сторон, год судебного спора, и, иногда, что крайне важно, юридическая часть спора[517].

Так, например, Гийом дю Брей обсуждает вопрос о человеке, который не был должным образом уведомлен о судебном процессе, начатым по его месту жительства. Может ли снова быть процесс против него, если он будет найден в Париже? Он приводит два текста, один из римского права, другой — их канонического, с той точки зрения, что может быть повторный судебный процесс против данного человека. Он говорит: «Вы скажите противоположное, исходя из мотивов принятия решений этого суда. Есть исключения в следующих случаях: 1) если появляется особая причина, такая как договор, который был оформлен в Париже или в Парламенте. Я видел это в суде, решение вынесено против графа Арманьяка в пользу архиепископа Оша в Парламенте в 1326 г.; 2) существует исключение во всех уголовных делах, которые были начаты судом в силу служебного положения или по заявлению стороны и т. д. Я видел это в суде, решение вынесено против главы города Нарбонна в пользу королевского прокурора и аббата Фонфруада в Парламенте в 1323 г.; 3) есть исключение также, когда лицо хочет вызвать на дуэль другое лицо, которое находится в Париже, потому что он должен ответить хочет ли он дуэли или нет. Я видел это во многих процессах, например Аймер де Дюфор против Армана де Монтегю в Парламенте в 1326 г.»[518].

Однако, как отмечают исследователи, его цитаты — юридические факты спора — это скорее его собственные суждения относительно мотивов принятия решений Парламентом для укрепления своих собственных утверждений в формировании определенной практики по тому или иному вопросу[519].

Тем не менее, его трактат встретил реальную потребность со стороны адвокатов северной Франции в качестве точного описания судебных процессов в Высшем суде королевства. Последователи стали оставлять на страницах данного сборника свои собственные комментарии со ссылками на другие решения Парламента для удобства ведения процессов[520].

Одним из известнейших сборников судебных казусов является сборник судьи Шатле Парижа, впоследствии адвоката Парижского Парламента XIV в. Жана ле Кока. Данный сборник включает в себя информацию о 429 судебных процессах (из них 353 содержат решение суда), рассмотренных в период с 1383 по 1398 г.[521]

Большинство записей начинаются с вопроса, рассматриваемого в судебном процессе, затем ответ по мнению ле Кока, исходя из решения суда, а также информация о сторонах и адвокатах.

Некоторые записи содержательны, например, вопрос 127: «было установлено декретом, что религиозному лицу из Клюни не разрешается утверждать, что он введен во владение имуществом. Причина: религиозные лица не наследуют в стране обычного права»[522].

Но большинство записей коротких, включающих только информацию, что решение по тому или иному делу принято, например записи 134, 221 и др.

Записи ле Кока также использовались его коллегами и последователями в судебных процессах в Парижском Парламенте, поскольку «его отчеты дают яркую картину огромного диапазона новых вопросов, рассматриваемых судом»[523].

Начиная с XV в. появляются сборники решений королевских судов, составленные самими судьями.

Так, анонимный судья из Парламента в Тулузе распространил сборник судебных решений в период с 1444 по 1493 г.

Судья из Парламента в Гренобле Гай Папе создал свой сборник судебных решений, которые рассматривались в суде во время его пребывания в должности в период с 1444 по 1461 г. Впервые сборник был опубликован в 1490 г[524].

Однако первая большая коллекция судебных решений была опубликована в 1556 г. судьей королевского бальяжа Жаном Папоном.

В 1590 г. Жан Папон выпустил второй вариант своей коллекции, который был значительно увеличен новым материалом.

В своих сборниках он ссылался на решения всех парламентов, многие судебные дела были рассмотрены еще в XIV–XV вв., хотя большинство процессов протекали при его работе в суде.

«Джентльмен занимает пятьсот крон у торговца и обещает вернуть деньги в течение одного года, в качестве гарантии оставляет в залог феод и соглашается, что после года, если не будет выплаты, упомянутое феодальное владение будет считаться проданным торговцу со дня заимствования. После года, проходившего без платежа, торговец хочет захватить феодальное владение и возбуждает судебное дело». Нижестоящий суд рассматривает дело не в пользу джентльмена и тот обращается в Парижский Парламент и утверждает, что это — «конфискация, которая не утверждена, что он должен только оплатить кредит, и не теряет при этом землю». Суд согласно его постановлению от 19 мая 1552 решил продажу признать недействительной, а джентльмена «обязал в течение двух месяцев вернуть сумму, в противном случае земля будет рассмотрена, как проданная упомянутому торговцу по такой цене как эксперты оценят»[525].

Как отмечают исследователи, книга была задумана как «источник цитат, с которым адвокат может произвести впечатление на суд» (курсив мой. — Е.К.)[526].

Только в 1609 г. в свет выходит сборник судебных решений, вынесенных Высшим судом королевства, автором являлся судья последнего Жорж Луает.

Это были на самом деле его собственные личные заметки и, по-видимому, не предназначены для публикации, которая произошла через год после его собственной смерти. Их публикация был организована первым президентом Высшего суда королевства Пьером Сегье, на что Парламент дал свое официальное одобрение.

По словам исследователей, все это очень сложно согласовать с королевским и парламентским мандатом секретности, поскольку заметки Луаета внезапно бросили яркий свет на внутреннюю работу Парижского Парламента[527].

Так, Жорж Луает наглядно показал разобщенность внутри парламентской среды, приведя некоторые дискуссии среди судей при принятии решений: например, споры вызвал вопрос — должен ли человек, присвоивший активы кредитора, носить «зеленую дамскую шляпу?»

Одни судьи считали, что такое наказание чрезмерно для должника, который не вернул деньги в связи с несчастьем, а не с мошенничеством. Другие судьи, однако, утверждали, что каждый должник должен носить зеленую дамскую шляпу, поскольку функция данного наказания — предупредить кредиторов, а не наказать мошенника. Жорж Луает пишет: Парламент вынес постановление, что все те, кто не вернет кредитору деньги, без какого-либо различия, должны носить зеленую женскую шляпу (постановление от 7 сентября 1606 г.)[528].

Также Жорж Луает пишет о том, что в Парижском Парламенте довольно распространенным явлением было цитирование предыдущих судебных решений по аналогичным делам адвокатами в своих судебных процессах[529]. Следовательно, судебная практика использовалась в качестве доказательства какого-либо правового факта.

Иногда, по словам автора, сам суд рассматривал свои предыдущие решения по аналогичным делам перед вынесением нового постановления. «Это, как правило, приводило к общему поиску записей для соответствующего решения по аналогичным делам. Иногда поиск был бесплодным, ни один похожий случай не был найден. Чаще всего поиск был вознагражден. Тем не менее, были случаи обнаружения противоречащих друг другу решений. В этом случае палата Парламента, которая рассматривала дело, после изучения предыдущих решений выбирала между противоположными точками зрения и приходила к собственным выводам. Либо, если рассматривался крайне важный судебный процесс, соответствующая палата могла потребовать общего собрания представителей палат Парламента (обычно по 2 от каждой) для разрешения спорного вопроса»[530].

Жорж Луает считает, что часто конкретное решение было «в результате» или «основано на» предыдущих случаях. Безусловно, каждая палата была свободна отступать от решений других, но, если появлялись разные мнения относительно какого-либо факта, консультации между палатами, как правило, приводили к их согласованной позиции, на которую все могли ссылаться[531].

Следом за Жоржом Луаетом в 1629 г. анонимно публикуется сборник судебных решений другого судьи Парижского Парламента господина Жана Бугье в виде личных заметок о решениях Высшего суда королевства.

В своем предисловии к читателю, Бугье пишет, что эти записи он издает для своего собственного «удобства», и правда, он использует их в течение последующих 30 лет[532].

В сборнике Бугье ясно дал понять, что при ведении судебного процесса следует придерживаться решений, принятых ранее по аналогичным делам.

Так, Жан Бугье раскрывает дело, в котором был поставлен вопрос о том, может ли на приданное жены быть обращено взыскание по долгам мужа? Бугье пишет, что такой вопрос уже был поставлен ранее и есть многочисленные прецеденты, поэтому вопрос должен быть решен в пользу жены[533].

Более того, в сборнике разъясняется, как поступать, если два решения противоречат друг другу по одному и тому же вопросу. Так, «в случае, если два постановления будут в конфликте, нужно стоять на более позднем решении, так как причины ранее были исследованы и так как более поздние законы умаляют более ранние и долгие размышления должны быть более мудрыми»[534].

Примеру Луаета и Бугье последовал и другой судья Парламента Клод ле Претр, который впервые выпустил от своего имени в 1645 г. книгу «Насущные вопросы права решаются постановлениями Парижского Парламента»[535].

Как отмечают исследователи, изданием данной книги ле Претр «стал, по-видимому, единственным судьей, который нарушил правила секретности столь возмутительным образом»[536].

Дело в том, что палаты Высшего суда королевства вели секретные регистры, которые тщательно охранялись и хранились отдельно от обычных протоколов суда. Поскольку данные регистры не сохранились, можно лишь догадываться, что они содержали, главным образом, выводы, мнения королевского суда по вопросам государственной важности, особенно где был какой-либо конфликт с короной[537]. Ле Претр впервые пролил свет на небольшую часть соответствующих регистров.

Так, в 1617 г. Парижский Парламент рассматривал дело Леоноры Галигаи, вдовы убитого по приказу короля Людовика XIII главы правительства итальянца Кончино Кончини, барона де Люссиньи, маршала д'Анкра. Леонора Галигаи обвинялась в колдовстве. Вынося смертный приговор, парламентарии включили в текст последнего некое предписание, далеко выходящее за рамки данного процесса, а именно: «Пусть отныне никакой иностранец не будет включен в Государственный совет королевства»[538].

Важно отметить, что данное установление было впоследствии использовано парламентариями в качестве основания требования отставки другого пришедшего к власти итальянца — кардинала Джулио Мазарини.

Последняя подборка судебных решений Парламента была подготовлена судьей последнего господином Гренвиллем и опубликована анонимно в 1750 г. Данный сборник представлял собой краткое изложение фактов судебных дел, изложение аргументов адвокатов, изложение решения суда, а также объяснение мотивов его принятия.

Важно отметить, что Гренвилль предупреждал своих читателей, что необходимо знать истинные мотивы принятия того или иного решения, которое потом перерастает в прецедент, чтоб иметь возможность впоследствии это использовать в качестве аргумента в суде либо государственном органе[539].

Таким образом, на основе анализа сборников судебных дел Парижского Парламента, а также мнений отдельных судей последнего, можно прийти к выводу о том, что постановления Высшего суда королевства сыграли неоценимую роль в вопросе развития и унификации французского права. В силу разъяснений судей Парламента, указанных в вышеупомянутых сборниках, на юридическую часть решений последнего ориентировались при отправлении правосудия и сам Парижский Парламент, и нижестоящие судебные инстанции, и, наконец, государственные органы королевства.

Высший суд королевства, по сути, также являлся высшим административным органом королевства, издавая общеобязательные постановления, направленные на регулирования правопорядка в столице и во всем королевстве.

Данная претензия Парламента возникла не в результате принятия каких-либо королевских ордонансов, дарующих ему соответствующие полномочия, она сформировалась самим судом в условиях военных действий во времена Столетней войны (1337–1453). Как «продолжение политического тела короля» Высший суд королевства ставил своей задачей обеспечение внутреннего порядка в государстве.

Так, в XIV–XV вв. он запрещал под страхом наказания в виде лишения свободы ношение оружия в ночное время, регулировал костюмы куртизанок, объявлял о местных общественных работах и ремонте автомобильных дорог, устанавливал заработную плату и рабочие часы в Париже.

Он заботился о продовольственном обеспечении столицы, системе водоснабжения, обогрева, контролировал куплю-продажу зерна, древесины, соли (дело от 12 июля 1419 г. о многочисленных нарушениях мельниками стандартов качества муки[540]; дело от 30 августа 1786 г. об урегулировании налога на хлеб в городе Бар-ле-Дюк[541]).

Парламент следил за содержанием путей и сообщений, памятников, фонтанов, фабрик, больниц, тюрем (постановление от 11 февраля 1690 г., состоящее из 29 статьи, касающиеся управления тюрем: часы, когда месса должна быть проведена, порядок разделения заключенных мужского и женского пола, часы посещения, сборы, которые должны быть оплачены заключенными различных классов помещений, сколько свечей каждый из них должен иметь и т. д.[542]; постановление от 23 декабря 1733 г. о тюрьмах города Парижа[543]; постановление от 25 мая 1745 г. к администрации фабрики Монфермей[544]). Для более эффективного выполнения данной функции он назначал инспекторов, которые помогали ему следить и контролировать все места общественного пользования. Рынки, причалы, главные улицы — были объектами его наблюдения и контроля.

Парижскому Парламенту принадлежало право уменьшать или расширять границы административных округов, их создавать или упразднять[545].

Представляет интерес также правомочие королевского суда как Высшего совета по вопросам университетов и колледжей, по вопросам общественного образования (дело от 29 января 1765 г. о регулировании работы колледжей независящих от университетов[546]).

Его «опека» распространяется и на другие города и населенные пункты в пределах его юрисдикции[547].

Помимо этого, Высший суд королевства формулировал и регистрировал правовые акты общегосударственного характера, направленные на регулирование общественных отношений во Франции в период Фронды (1648–1653).

Прецедент был создан при составлении Ордонанса «О правосудии, полиции и финансах» от 22 октября 1648 г.[548] Дело дошло до обычной законодательной инициативы: Парламент подготовил весь его текст (правда, по поручению королевы) и настоял на том, чтоб в законопроект не было внесено ни одной поправки[549].

Так, 13 мая 1648 г. Высший суд королевства выдвинул программу реформ: введение налогов только с согласия Парламента, запрещение произвольных арестов, отмена института интендантов, «чуждых духу и законам Франции», отстранение от власти ненавистного народу сюринтенданта финансов д'Эмери.

Интересно отметить, что в период Фронды (1648–1653), в частности при продвижении соответствующего Ордонанса Высший суд королевства считал себя выступающим и действующим в интересах и от имени всего французского народа, тем самым претендуя на роль сословно-представительного органа государства[550].

Регентша ответила на эти требования заявлением, что «эта сволочь (canaille) оскорбляет королевское величие»[551].

Тем не менее, Ордонанс был принят, д'Эмери был выслан в свои поместья, была обещана отмена интендантов.

Показательна в данном контексте запись политического деятеля Франции Джулио Мазарини в одном из своих блокнотов: «Парламент вошел в роль монарха, и весь парижский народ пошел за ним, дав королю в соправители Брусселя[552]» (курсив мой. — Е.К.)[553].

Таким образом, на основе вышеизложенного, можно прийти к выводу о том, что, во-первых, Высший суд королевства в XIV–XV вв. взял на себя обязанность своими постановлениями регулировать правопорядок в Париже, а также в других городах, подпадающие под его юрисдикцию. Данные постановления действовали на территории ведения Парижского Парламента, являлись общеобязательными для всех граждан данной территории, имели постоянный характер, т. е. действовали до их отмены, тем самым представляли собой своеобразный локальный источник права средневековой Франции.

Во-вторых, во время Фронды во Франции (1648–1653) Парижский Парламент выступил как полноценный законотворческий орган страны, действовавший от имени всего общества Франции.

Подводя итог третьей главы данного исследования можно прийти к следующим выводам.

Парижский Парламент будучи «продолжением короны» самостоятельно определял часть своих полномочий.

Так, компетенция Высшего суда королевства была сформирована двумя путями: 1) королевскими актами; 2) самим Парламентом. Практика, при которой Парижский Парламент мог присвоить себе те или иные полномочия при молчаливом согласии на это со стороны королевской власти, придавала его юрисдикции относительно неограниченный характер.

Парижский Парламент совмещал полномочия суда первой инстанции и апелляционной инстанции для всех поданных королевства.

Однако не всегда четко были определены основания соответствующей юрисдикции Парламента. Это было связано, во-первых, с открытым перечнем «королевских случаев», разбираемых Парламентом по первой инстанции, во-вторых, с претензией королевского суда на роль «главного арбитра» страны, гарантирующего высшую справедливость при рассмотрении судебных дел, позволяющую ему вершить правосудие по любому делу в стране.

Соответственно, делегированное Парижскому Парламенту право осуществлять правосудие непосредственно приравнивалось к судебным полномочиям самого монарха.

Помимо высшей судебной инстанции королевства Парламент являлся своеобразным органом конституционного контроля, главным орудием которого было «право ремонстрации».

Право регистрации и право ремонстрации Высшего суда королевства никогда у последнего не отменялись, лишь ограничивались, что подтверждается такими актами, как Ордонансом «О реформировании правосудия» 1566 г., Ордонансом «О жалобах Генеральных Штатов Парижа 1614 и Ассамблей нотаблей, объединенных в Руане» 1614 г., Ордонансом «О новых правилах ремонстрации» от февраля 1641 г., Гражданским ордонансом реформирования правосудия от апреля 1667 г. и Декларацией от 24 февраля 1673 г.

Парижский Парламент оказал значительное влияние на развитие французского права, поскольку, во-первых, при рассмотрении дел формулировал установления, на которые впоследствии ориентировались адвокаты, судьи нижестоящих судов, а также советники самого Парламента при принятии решений по аналогичным делам, тем самым унифицируя правовые нормы, а, во-вторых, издавал правовые акты общегосударственного характера во время Фронды (1648–1653) и локальные постановления, направленные на регулирования правопорядка в Париже.

В результате, во-первых, двойственной природы, как самой королевской власти, так и Высшего суда королевства; во-вторых, формирования части своих полномочий самими парламентариями, на протяжении всего существования Парижского Парламента между ним и монархом не прекращалась идеологическая борьба по данным вопросам. Соответственно, статус Высшего суда королевства вплоть до его ликвидации в конце XVIII в., в процессе революции, так и не был окончательно определен.