За океан. Путевые записки

XIII. Обан и его окрестности

После Фортского моста, на котором поезд значительно замедляет свой ход, я понесся дальше с обычною для английских железных дорог быстротою. Во время краткой остановки в Перте (Perth) я искал глазами пертских красавиц, воспетых Вальтер Скоттом, но их, по крайней мере на платформе воксала, не было. На станции Ballinluig я вышел с тем, чтобы пересесть на боковую ветку, проведенную отсюда внутрь страны, к городку Аберфельди. На другой стороне платформы уже стоял местный поезд из двух вагонов, и через 10 минут я был среди живописных гор на значительном подъеме. Скалы и остатки лесов перемежаются тут небольшими лугами и игривыми ручейками. Поезд беспрестанно пробегал через туннели, из которых иные имели версту и более длины. На маленьких станциях попадались толпы шотландцев в их характерных и живописных костюмах.

В Аберфельди извозчиков не существует, но для пассажирского багажа подле станции стояло несколько ручных тележек. Я передал свои вещи молодому шотландцу и пошел следом за его тележкою, предоставляя ему поместить меня, где он заблагорассудить. Мы подошли к небольшой, но весьма миленькой гостинице, утопающей в зелени деревьев и цветов. Хозяйка или, быть может, только горничная встретила меня, как старого приятеля, и не знала, как угодить и чем угощать. Летний сезон обычных поездок англичан в Шотландию едва только начинался, и гостиница была почти пуста. Узнав о желании моем посетить гору Шихаллион, собеседница с грустью объявила, что в настоящее время это неисполнимо, потому что в горах еще много снегу, и ни один проводник не возьмется меня сопровождать; пускаться же одному крайне рискованно: можно провалиться в пропасть и т. п. Таким образом пропала всякая надежда посетить Шихаллион, и мне оставалось лишь полюбоваться на эту гору издали; она видна со многих мест самого города, несмотря на то, что город стоить в замкнутой котловине верховьев реки Тэй.

Бродя по окрестностям Аберфельди, я совершенно случайно услышал командные слова и маршировку каких-то солдат. Подойдя ближе, я увидел человек сорок молодых людей в самом разнообразном одеянии, марширующих под крики унтер-офицера в форменном платье. Кругом на траве резвились дети. От детей я узнал, что это волонтеры, собирающиеся на ученье один раз в неделю. Все они имеют тут, в Аберфельди или в окрестностях, свои частные занятия, но в условленные дни, по вечерам, посменно собираются на зеленую лужайку для строевых упражнений, в предположении когда-нибудь защищать свое отечество от иноземного нашествия. Известно, что английская милиция созывается по закону только в случае вторжения неприятеля в пределы Великобритании. Обучающиеся были разных возрастов; они перевирали построения самым потешным образом, но унтер-офицер, по-видимому, обладал беспримерным терпением и хладнокровно и серьезно исправлял ошибки.

Отказавшись от первоначального намерения совершить восхождение на гору Шихаллион, я решился только переночевать в Аберфельди и на другое утро пуститься наперерез Шотландии к берегам Атлантического океана. Отсюда всего любопытнее путь на Обан, который пролегает частью по живописному нагорному озеру Тэй. До Кенмора (Kenmore) отправляются каждое утро особые почтовые экипажи, называемые здесь коч (coach). Это огромный открытый шарабан, нижняя часть которого представляет ящик для багажа; пассажиры размещаются на поперечных скамейках, устроенных поверх ящика на такой значительной высоте, что туда надо взбираться при помощи подставной лестницы. Для дам это не особенно удобно, но английские леди бесстрашны и любят сильные ощущения. Шарабан запряжен четверкою лошадей цугом, без форейтора.

Когда этот оригинальный экипаж подкатил к подъезду гостиницы, в нём было уже не много свободных мест — все пассажиры сели прямо с поезда железной дороги. Мне пришлось поместиться на самой передней скамейке, между кучером и прелестною молодой англичанкой. Дорога шла по превосходному шоссе, долиною реки Тэй, и представляла роскошную аллею в тенистом парке; лишь изредка среди лужаек горизонт расширялся, и из-за ближайших зеленеющих вершин предгорий выглядывали снеговые шапки Шихаллиона и других гор. Однако снеговыми эти горы бывают лишь ранним летом, к середине же июля снег уже стаивает. Наш кучер очень искусно погонял передних лошадей длиннейшим бичом, беспрестанно задевавшим за ветви деревьев. Но не успели мы проехать и 3-х верст, как бич запутался в ветвях, и когда кучер дернул — в его руках осталась одна палка. Этой палкой можно было продолжать подгонять ближайшую пару лошадей, но до передних она не хватала; между тем начался уже непрерывный подъем, и помощь бича была необходима, тем более, что передние лошади, хотя и в наглазниках, скоро сообразили свою неуязвимость и стали заметно полениваться, мешая только задним, которым приходилось напрягаться под всею тяжестью неуклюжего шарабана. Мы уже проехали несколько ближайших к Аберфельди домиков, и шоссе шло по месту совершенно незаселенному, где трудно было бы достать другой бич. Можно было опасаться, что при замедленной езде мы не поспеем к отходу парохода. Но кучер был догадлив: он слез с козел и набрал полные карманы острых шоссейных камушков. Когда передние лошади замедляли свой бег, он бросал в них камни и притом так удачно, что редкий удар пропадал напрасно; камни оказались даже действительнее бича, и мы всё время ехали крупною рысью. Прохладная погода и полное отсутствие пыли делали дорогу весьма приятной; замечу при этом, что даже в случае пыльной дороги пыль не достигала бы пассажиров — так высоки эти английские шарабаны. Виды по сторонам становились всё более и более разнообразными.

После двухчасовой езды мы остановились у пристани озера Тэй, где нас уже дожидал небольшой, но изящный пароходик с поэтическим прозвищем «Lady of the Lake» (Озерная красавица) в честь героини поэмы Вальтер Скотта. Через несколько минут мы отвалили. По общим отзывам спутников, озеро Тай одно из красивейших в Шотландии и превосходит даже прославленные швейцарские озера. Конечно, это преувеличено, но здесь действительно очень мило: глаза отдыхали на разнообразных и порой причудливых силуэтах гор. Шотландские горы замечательны именно своим разнообразием: нет двух вершинок, похожих одна на другую. Этому разнообразию способствовало еще и время года: теперь, в конце мая, северный берег озера, пригреваемый солнышком, покрылся травой, и на нём виднелись целые стада коз и овец; южный же берег, куда солнце еще не достигало, представлял серую одноцветную полосу, из которой кое-где поднимались вершинки, покрытые еще снегом. В ущельях виднелись деревушки, а близ самого берега небольшие рыбачьи хижины. Домики красивы и живописно расположены среди садиков. Когда пароход шел близ самого берега, можно было различать и жителей: они отличаются большим ростом и крепким телосложением. Говорят, что в летние месяцы здесь бывает такой наплыв путешественников, что на пароходиках не всем удается получить место, и большинство принуждено ограничиваться палубою, что при благоприятной погоде представляет не неудобство, а выгоду. Я разговорился с какою-то новобрачною парочкой, которая усердно следила за ходом панорамы по большому двухтомному путеводителю и восхищалась видами. И муж, и жена поминутно обращали мое внимание на тот или другой пункт на берегах и сообщали интересные исторические подробности событий, совершавшихся тут несколько столетий тому назад. Они уверяли, что все окрестные горы были покрыты некогда огромными и непроходимыми лесами, служившими убежищем для пиктов и скоттов от нападения сперва римлян и бритов, а позднее саксов. Будучи очень слаб в шотландской истории, я с любопытством слушал эти рассказы и восхищался любовью нынешних шотландцев к своей родине.

Такое приятное и поучительное плавание продолжалось, к сожалению, не долго; через несколько часов пароход достиг противоположной, западной оконечности озера и остановился у ничтожного городка Киллин (Killin), где тут же у пристани построена миниатюрная железнодорожная станция. Наш багаж был перевезен на ручных тележках несколькими сильными шотландцами с веселыми и загорелыми лицами. На станции не было даже буфета, и мы вскоре покатили дальше, в Обан. Железная дорога оказалась недавно построенною и пролегала по очень живописным местам с многочисленными мостами и туннелями. По сторонам непрерывно мелькают веселенькие, но маленькие шотландские деревушки, стада, пастушки и т. д.

Вскоре мы пересекли полотно вновь строящейся железной дороги, которая должна пройти на север до Инвернеса, вдоль западного берега Шотландии. Я полюбопытствовал узнать, для чего строят новую дорогу, когда туда же можно ехать по восточному берегу. Оказалось, что новая дорога строится не для одних путешественников, но также для перевозки рыбы; улов рыбы на северных берегах Шотландии бывает иногда столь изобильный, что зимою, когда Каледонский канал замерзает, пойманную рыбу нельзя перевезти, и она пропадает даром. Кроме того, англичане строго придерживаются правила «time is money» (время — деньги), и если существующий путь может быть заменен другим, который сократит переезд между известными пунктами хоть на полчаса, они строят новый.

Вот начался непрерывный и крутой спуск. Ущелье делается шире, и впереди выглядывают уже кусочки океана. Потом показались домики, по-видимому, благоустроенного города. Через несколько минуть поезд остановился в Обане, городке, красиво раскинутом в виде полукруга по берегу значительной бухты. На воксале на пассажиров набросилась целая свора комиссионеров от разных гостиниц. Не зная, которая лучше, я отдал свои вещи первому попавшемуся — от Caledonian Hotel; комиссионер, обязавшись доставить вещи, предложил мне идти в гостиницу пешком, так как до неё было не более 100 сажен, и огромная вывеска была видна с самого воксала.

Швейцар гостиницы встретил меня весьма приветливо и предложил немедленно спешить к общему обеду. В столовом зале уже сидело человек десять англичан и англичанок; узнав, что я русский и заехал сюда с целью любоваться чудными шотландскими видами, англичанки взяли меня под свое особое покровительство я составляли маршруты один другого занимательнее. Оказывается, что Обан составляет исходную точку для совершения экскурсий по всевозможным направлениям, причём пользуются железной дорогою, пароходами и экипажами. Между туристами Обан получил прозвище Highland’s Charing Cross, по аналогии с главного железнодорожною станцией Лондона. Среди лета обанские гостиницы переполнены приезжими. Ближайшими и наиболее интересными целями путешествия служат: форт Вильям, при входе в Каледонский канал, по которому можно с большими удобствами плыть дальше на маленьком пароходике до Инвернеса, и разбросанные в океане Гебридские острова; между последними всемирною славой пользуется остров Стаффа с Фингаловою пещерой.

В числе обедавших за общим столом был, кроме меня, единственный иностранец — молодой немецкий студент-медик. Когда, после обеда, мы перешли с ним в курительную комнату (smoking room), этот студент весьма остроумно рассказывал о некоторых английских порядках. Например, в последнее время тут в большом почете общества трезвости, и для членов этих обществ почти во всех городах существуют особые гостиницы, называемые «Temperance Hotel»; в них не продают ни вина, ни пива. Однако опыт показал, что такие гостиницы, несмотря на более умеренную плату, посещались реже других; тогда хозяева их пустились на неблаговидный компромисс — устроили в каждой гостинице, внизу, маленький кабачок, содержимый якобы другим лицом. Там члены общества трезвости, не выходя из своих Temperance Hotel, могут напиваться сколько угодно. Всякий, конечно, волен пить или не пить, но табачный дым у нас в России, да и в западной Европе, должны глотать и некурящие, раз они сидят за общим столом. Поэтому нельзя не одобрить английского порядка: тут курить можно только в специально приспособленной комнате; во всех прочих — курение безусловно воспрещено, и я не видал случаев нарушения этого благонравного постановления.

Избрав Обан местом для ночлега и склада вещей, я совершил отсюда несколько любопытных прогулок; из них достойны описания: посещение горной метеорологической обсерватории Ben Nevis и морская прогулка на Гебридские острова. Чтобы попасть в Бен-Невис, я сел на небольшой, но очень чистенький и роскошно убранный пароходик «Mountaineer», совершающий рейсы между Обаном и Инвернесом. Кроме пассажиров, на палубе парохода оказался оркестр из трех жалких музыкантов. Сочетание скрипки, арфы и концертино едва ли можно назвать удачным, однако публика награждала исполнителей если и не рукоплесканиями, то, по крайней мере, мелкими монетами, бросаемыми на тарелку после каждой пьесы. Кроме общеизвестных вальсов и отрывков из опер, музыканты, по требованию слушателей, сыграли несколько шотландских песен; по моему суждению, песни эти заунывны и довольно бледны, хотя англичане приходили в восторг. Известно, что шотландская народная гамма не имеет вовсе четвертой и седьмой ноты, так что все шотландские песни можно исполнять на фортепиано, пользуясь одними черными клавишами. Музыканты и большинство пассажиров были, конечно, на палубе, откуда можно любоваться прелестными и разнообразными видами узкого и извилистого пролива. Один недостаток — почти полное отсутствие древесной растительности на берегах.

После четырехчасового плавания показались колокольня и несколько домиков — это форт Вильям, считавшийся некогда ключом нагорной Шотландии (key of the Highlands). Форт был построен генералом Монком во времена Кромвеля для усмирения восставших шотландцев, но впоследствии он был перестроен королем Вильямом III-м, отчего и получил свое название. С 1864 года форт, как стоянка военного отряда, упразднен и представляет неважный торговый пункт; отсюда вывозят рыбу и частью лес. В форте насчитывается не более 2500 жителей, но летом сюда съезжается довольно много дачников, и некоторые английские лорды построили тут очень миленькие виллы.

Пароход пошел дальше, а я прямо с пристани направился к указанному мне дому здешней метеорологической станции. Дело в том, что, кроме горной обсерватории на Бен-Невисе, имеется другая обсерватория почти у берега моря. Сравнение результатов наблюдений на обеих весьма важно для метеорологии. Понятно, что прежде чем пускаться наверх, я должен был посетить нижнюю обсерваторию, представиться директору д-ру Омону (R. Т. Omond) и получить разрешение и необходимые указания для подъема на гору.

Как известно, предмет метеорологии заключается, во-первых, в изучении общих законов состояния атмосферы в отношении температуры, давления, влажности и движения воздуха в разных местах и в разные времена года и суток, и, во-вторых, в применении знания этих законов к предсказанию погоды. Метеорологический материал собирается при помощи наблюдений, производимых, как в разные времена, так и на различных точках земной поверхности. Что касается времени, то в нашей воле производить наблюдения не только весьма часто, но и непрерывно, при помощи самопишущих приборов; но в отношении пространства мы стеснены. В сущности мы принуждены ограничиваться станциями на поверхности земли, так как наблюдения на воздушных шарах и во время восхождения на высокие горы имеют, по большей части, случайный характер. Для полного изучения состояния атмосферы следовало бы иметь как можно более станций, и по возможности на различных высотах. Еще Thomas Stevenson, в 1875 году, указал пользу станций, расположенных на разных местах склона высокой горы. С тех пор нагорные станции стали устраивать в разных странах, особенно во Франции и в Соединенных Штатах Северной Америки.

Из прежних метеорологических станций в Англии самою возвышенною была станция в Dalnaspidal (к северу от Аберфельди), на высоте 1414 футов. В 1877 г. Мильн-Хом (Milne Home) первый указал на особенные выгоды, представляемые горою Бен-Невис для нагорной станции. Это высочайшая точка Британских островов (4406 футов), и её вершина находится всего в 6-ти верстах, по прямому направлению, от существовавшей уже метеорологической станции в форте Вильям, лежащей почти на уровне океана. Но что всего важнее, эта гора совершенно открыта действию юго-западных ветров с Атлантического океана, ветров, имеющих преобладающее влияние на погоду всей западной Европы, особенно осенью и зимою. В 1880 году Рэг (Clement Wragge) предложил Шотландскому Метеорологическому обществу устроить временную, на летние месяцы, обсерваторию на горе Бен-Невис. Общество ассигновало необходимые суммы, и в течение 1881 года, с июня по октябрь, под руководством Рэга производились одновременные, соответствующие наблюдения в форте Вильяме и на Бен-Невисе. Более полные наблюдения производились летом следующих двух годов, причём по дороге на вершину было расположено еще несколько промежуточных станций, которые и посещались при ежедневном восхождении на вершину горы. Все эти наблюдения были обработаны метеорологом Боканом (Buchan) в Эдинбурге, показавшим их важность. Весьма замечательна разность климатов на столь близких, по-видимому, станциях, как форт Вильям и гора Бен-Невис. Средняя летняя температура в форте 11°R., а на вершине горы только 4°R., т. е. почти равнялась средней летней температуре на Шпицбергене. Количество осадков за четыре летних месяца (с июня по сентябрь) было в форте 24 дюйма, а на горе 43 дюйма. При циклонах на Бен-Невисе стояла постоянно пасмурная и туманная погода, тогда как при антициклонах, наоборот, — ясность и сухость воздуха приближались к состоянию атмосферы в Аравийской пустыне и в Сахаре.

Выводы Бокана возбудили такой интерес, что английская публика на призыв Шотландского Метеорологического общества откликнулась весьма горячо, и в самое короткое время одною частною подпиской была собрана сумма в 4000 фунтов, причём отдельные пожертвования заключались между 200 фунтов и 1 пенсом (4 копейки). На эти-то деньги и была построена на горе постоянная обсерватория. При составлении проекта постройки было принято в расчет то обстоятельство, что в течение зимних месяцев не может быть никакого сообщения с подножьем горы, поэтому уже с осени обсерватория снабжается всеми необходимыми запасами на шесть месяцев. Работы по устройству здания и дороги на вершину были произведены в течение 1883 года и сопровождались неимоверными трудностями, так как сообщение и перевозка материалов были возможны только при помощи вьючных животных. В ноябре того же года обсерватория была открыта, и храбрые метеорологи приступили к наблюдениям. Первоначально предполагалось производить наблюдения ежечасно, но это оказалось неисполнимым. При каждой вьюге двери обсерватории до такой степени заносились снегом, что для открытия выхода требовались многие часы усиленной работы. Трудности особенно увеличились к концу зимы, когда высота снегового покрова достигла 2 сажен, и все здание было погребено под снегом. Вообще в первую зиму ночные наблюдения были почти невозможны, и только в следующие устройство туннелей в снегу и другие сноровки позволили наблюдателям вести записи более правильно.

Все эти подробности сообщил мне любезный д-р Омон, показывая обсерваторию форта Вильяма. Он же дал мне все нужные наставления к предстоящему подъему, причём удивился моей решимости идти вечером и без проводника. На утро он мог бы дать проводника, но утром я хотел ехать уже обратно в Обан.

Дорога на Бен-Невис хотя и стоила больших денег, но всё же очень плоха и доступна только пешеходам и вьючным животным; провести колесную дорогу, кажется, и не предполагают. Сперва я шел вдоль ручья по весьма живописной долине, окаймленной дикими скалами гранита и порфира; потом от небольшого озерка на перевале дорога обратилась в узкую горную тропинку, усыпанную обломками камней, что очень затрудняло восхождение; на беду стал накрапывать дождик, и чем выше я поднимался, тем сильнее был ветер. Наконец наступающая темнота и усилившийся дождь сделали восхождение настоящею пыткой. Зная, что всё расстояние по извилинам дороги не более 12 верст, я полагал добраться до вершины засветло, но это оказалось неисполнимым. Крутой подъем принуждал часто останавливаться и отдыхать.

Обсерватория Бен-Невис.

На полпути стоит небольшой сарайчик, и я с удовольствием укрылся бы в нём от непогоды, но он был заперт, и я воспользовался только его стенами для отдыха за ветром. Вскоре за сарайчиком начался снег, лежащий тут чуть не до августа, и трудности пути еще более увеличились. Идя по узкой и неровной обледенелой тропинке, ночью, под дождем, приходилось страдать и раскаиваться в своей настойчивости. Но вот наконец и вершина, а на ней ничего нет, кроме снега. Не может же быть, чтобы я заблудился. Правда, телеграфные столбы давно скрылись, но меня и внизу предупреждали, что воздушную телеграфную линию не могли довести до вершины и на последнем участке проложен уже кабель. Положение на уединенной вершине в темноте, под дождем и при сильнейшем ветре было не из приятных и не вознаграждалось даже сознанием, что я достиг самого высокого пункта Великобритании и нахожусь на скале, касающейся неба (буквальный перевод Ben Nevis).

Башня обсерватории зимою.

К счастью, мне не пришлось долго предаваться мрачным мыслям. Кто-то закричал, и на белом снеговом покрове я начал различать двигающуюся фигуру в кожаном плаще и в меховой шапке. Это был сам метеоролог Ранкин (Angus Rankin), давно получивший уже телеграмму от д-ра Омона о моем выступлении, но потерявший уже надежду меня дождаться. Еще несколько часов назад он усердно кричал и посылал навстречу обсерваторского сторожа, но так как не было и признаков моего приближения, то он заключил, что я отказался от подъема ночью и вернулся в форт. Трудно описать радость при виде живого существа в обстоятельствах, в которых я теперь находился. Если бы не крик, я, конечно, не нашел бы и обсерватории, так как вся она была засыпана снегом, и только сам хозяин мог указать мне узкий коридор в снегу, пройдя который, я увидал дверь. Лишь очутившись внутри здания, я мог наконец прийти в себя. Изнемогая от усталости, холода и дождя, я сперва почти не мог говорить. Единственный сторож обсерватории, оказавшийся старым отставным солдатом индийской армии, энергично стащил с меня платье, сапоги и пр., надел вместо всего этого фланелевую рубаху и туфли и усадил меня перед небольшою железною печкой, в которой ярко пылали куски каменного угля. Вскоре сварился кофе, и сторож подал на стол разные закуски.

Когда я обогрелся и утолил голод, любезный Ранкин повел меня показывать обсерваторию. Это род низенького каменного сарая с маленькими окнами и очень толстыми стенами. Внутри имеется одна комната по средине, около двух саженей в стороне квадрата, и три примыкающие к ней каморки, из которых две представляют спальни «директора» и его помощника. Средняя комната служит залою, столовой и кабинетом. Под невысокою башней с метеорологическими инструментами устроено нечто вроде лаборатории, которая служить также складом для керосина и съестных припасов. Из башни имеется дверь наружу, которая служит и входом и выходом в течение зимы, потому что нижняя дверь и вообще вся обсерватория сплошь засыпаны тогда снегом. Собственно стены обсерватории двойные: снаружи они сложены из огромных кусков гранита и порфира с уклоном, дабы противодействовать ударам ветра, внутри же это двойной бревенчатый сруб. Крыша здания совершенно плоская и обита толстыми свинцовыми листами. По словам Ранкина, зимою тут случаются страшные снеговые бури, продолжающиеся по неделе и более; тогда выход наружу сопряжен с серьезными опасностями, и самые надежные фонари задуваются и тухнут. Зато летом, когда снег стает, здесь бывают чудные дни и особенно ночи. Тогда сюда является не мало туристов, причём кто не может идти пешком, тот нанимает пони в форте Вильяма. С этих туристов взимается плата по 1 шиллингу с пешего и по 3 с конного; сбор идет на ремонт дороги. В первые годы после устройства обсерватории число посетителей доходило до 4000 человек в год. В награду за восхождение каждому посетителю разрешается отдохнуть внутри здания и послать с вершины телеграмму по общему тарифу. Зимою, как упомянуто выше, всякое сообщение прежде прекращалось, но в последнюю зиму, приблизительно раз в месяц, при благоприятной погоде сюда добирался на лыжах особый волонтер-посланец с почтою. Однако эти путешествия очень рискованны, так как большинство провалов засыпано снегом, и бывали случаи довольно опасных падений.

Здешние метеорологи наслаждаются иногда зрелищем равных оптических явлений. Особенно хорошо бывают видны яркие круги около Солнца и Луны в зимние месяцы; для измерения угловых радиусов этих кругов тут имеется особый прибор профессора Тэта (Tait). Наблюдаются и так называемые «glories», или антигелии: при ясной погоде и низком положении Солнца, зритель видит в окружающем густом и холодном воздухе собственную тень, окруженную изредка цветною каймою. Эти «glories» напоминают подобные же явления, наблюдаемые на Брокене, в Гарце. Замечательно, что тут не случалось ударов грозы, тогда как в окружающих долинах такие удары не редки. Судя по показаниям электрометрических приборов, на вершине Бен-Невиса редко скопляется много электричества, и грозовые облака проходят обыкновенно гораздо ниже.

Температура на горе даже зимою, вообще говоря, не очень низкая. Средняя температура зимы около −8°R, и даже наименьшая не бывает ниже −10°R. Но страшные ветры делают и эту температуру совершенно нестерпимою. Влажность в общем не большая и редко превосходит 33%.

Ровно в полночь Ранкин отправился производить наблюдения. Фонарь и записную книжку он повесил на шею, чтобы обе руки были свободны. Я, конечно, сопровождал его и подивился ловкости, с которою он карабкался по обледенелым ступенькам. Такое путешествие проделывается день и ночь через два часа; невольно вспомнишь, что любовь к науке преодолевает всё. Тут пробовали устанавливать самопишущие приборы, но зимою они переставали действовать. Так живут два метеоролога, оторванные от прочего мира в продолжение целой зимы в шесть месяцев. Товарища Ранкина мне не удалось повидать: он спал в своей каморке, готовясь утром вступить на дежурство.

Около 2-х часов ночи я начал собираться в обратный путь, так как в 5 часов утра идет из форта Вильяма обратный пароход в Обан. Мое платье кое-как просохло под наблюдением храброго индийского солдата, и я мог в него переоблачиться. Несмотря на краткое знакомство, я покидал обсерваторию, как родное место, и не знал, как благодарить любезного Ранкина за гостеприимство и поучительную беседу. При громких пожеланиях счастливого путешествия, я начал спускаться с горы. Сперва по снегу и в темноте спуск был весьма затруднителен, но на наше счастье дождь перестал, а ветер сделался значительно слабее. Ноги от отдыха и от предшествующей усталости как-то одеревенели и не слушались моей воли, но потом всё пошло хорошо, вступив в полосу лугов и красивых горных ручейков, я уж позабыл об усталости и наслаждался чудными видами на красивая долины по берегу моря. Хотелось бы посидеть на каком-нибудь обрыве и полюбоваться восходящим Солнцем, но, опасаясь опоздать на пароход, я принужден был спешить. Тем не менее я всё же чуть не опоздал и взошел на борт в самый момент уборки сходней. Пароход «Fousilier» был почти пуст; подкрепив себя несколькими глотками вина, я улегся на мягком диване и проснулся только в Обане.

Прогулку на остров Стаффу я совершил на пароходе «Grenadier» в большом обществе настоящих английских туристов. Они не покидали палубы и с биноклями в руках любовались действительно разнообразными видами на разбросанные по океану острова. Первая остановка была в виду островка Айона (Iona). Когда якорь был брошен, к пароходу успели уже подойти три лодки, и публика поспешила на берег.

Фингалова пещера.

Остров Айона составляет святыню для шотландцев, нечто вроде Киева для русских; здесь св. Колумба распространял христианство в VI веке и основал монастырь, который сделался потом рассадником веры и образованности между пиктами и скоттами. До тогда как наш Киев и ныне славен и велик, от монастыря и церкви на Айоне остались только развалины. На берегу мы были встречены рослым, но угрюмым проводником-шотландцем и двинулись к развалинам. Попутно, неизвестно откуда, присоединилась к нам целая толпа детей, мальчиков и девочек, босых и грязно одетых; они предлагали на продажу ракушки, нанизанные на нитки, камушки разного цвета и величины и дрянные фотография видов острова. Дамы восхищались камушками и покупали всё предлагаемое, так что вскоре многие шеи были обвешены рядами ожерелий из ракушек. Когда мы приблизились к развалинам, проводник, или, как англичане его называли, гайд, начал важно и торжественно описывать каждую уцелевшую стену и каждую каменную надгробную плиту. Мои спутники всё это выслушивали с полным вниманием и задавали от себя вопросы, на которые получали немедленно подробные ответы. Не знаю, насколько проводник быль силен в шотландской истории, но именно тут мне припомнился старый рассказ одного туриста, которому пришлось посетить древний немецкий замок во второй раз, после двухлетнего промежутка времени. Когда проводник стал опять рассказывать страшную легенду о некогда прикованном в подземелье преступнике, от которого сохранялся еще скелет с цепью, то турист отказался ее выслушать и спросил только проводника, отчего теперь потребовали с него двойную плату против взятой в первый его приезд. Проводник, не смущаясь, отвечал: «видите, барон, теперь поставлен новый и гораздо лучший скелет».

Между тем многие дамы, вооружившись записными книжками, делали наброски развалин и списывали уцелевшие надписи. От бывшего монастыря сохранилось несколько стен и даже кое-какая живопись; кругом — множество надгробных плит бывшего тут некогда кладбища. Я не следил за рассказами гайда, частью потому, что при многочисленности общества это было довольно трудно, а частью и потому, что они меня не интересовали. Здешний храм служил некогда местом погребения королей Шотландии, Ирландия и Гебридских островов. Последним шотландским королем погребен тут Макбет, прославленный Шекспиром. Существовало поверье, что потоп должен поглотить всю землю, за исключением этого священного острова.

Когда мы вернулись на пароход, то в общей каюте уже было накрыто, и все приступили к обеду, причём разговоры были самые оживленные: многие спорили о правдоподобности или о невероятности рассказов проводника; такие споры продолжались бы долго и после обеда, но все спешили на палубу любоваться открывшимся уже островом Стаффа около 1¹/₄ версты длиною и шириною, представлявшим издали просто голую скалу. Только обогнув остров и подойдя к юго-западной его оконечности, можно было различить черное отверстие в крутом, отвесном обрыве скалы. На острове имеется несколько хижин рыбаков, живущих тут однако только летом; когда пароход бросил якорь, к нам подплыло несколько лодок.

Перейдя в лодку и приближаясь к одному из величайших чудес Европы, я почувствовал сильное сердцебиение. Погода стояла дивная, океан был совершенно покоен, вода светло-голубая, поразительно чистая и очень соленая. Когда бывает волнение, то пещера не может быть осмотрена, и публика довольствуется созерцанием пещеры с палубы парохода, наслаждаясь грохотом, с которым волны вырываются наружу под действием упругости воздуха, сгущенного внутри пещеры ветром.

Еще до начала входа из воды торчат мрачные базальтовые колонны, число которых трудно сосчитать. Пещера открывается прямо в океан величественным входом в виде арки в 15 саженей высоты и не менее 7 саженей ширины в основании. Стены пещеры представляют громадные шестигранные базальтовые колонны до 2-х аршин в диаметре, а потолок и самое дно — такие же колонны, но как бы спиленные искусственно. Надо полагать, что они были размыты непрерывными прибоями океанских волн. Глубина, т. е. длина пещеры около 60-ти саженей, причём пещера имеет слабый поворот, но из её конца всё же отлично виден выход в океан. Высота пещеры, по мере углубления внутрь постепенно уменьшается, но и в самом конце она не менее 10-ти саженей. Тут обломки базальтовых колонн представляют дикое нагромождение самого мрачного вида. Когда мы остановились в середине, рыбаки-лодочники предложили кричать, чтобы послушать эхо пещеры; эхо оказалось поразительной силы и продолжительности. Благодаря прозрачности воды, дно отлично видно, а отраженный от воды свет придает всей пещере фантастический зелено-голубоватый отблеск. Вдоль левой (стоя лицом к выходу) стены имеется узенькая тропинка, по которой можно ходить, держась за протянутый тут проволочный канат. Мы вышли на тропинку у самого конца пещеры и прошли по ней до выхода в океан. При этом на каждом шагу можно было любоваться разнообразием колоннады и дивными красотами освещения. Удары капель, падающих со свода в воду, производят поразительный и оригинальный шум. Говорят, что в бурную погоду этот шум походит на непрерывные раскаты грома в на пушечную пальбу. Здесь, как известно, Мендельсону в 1829 г. явились чудные мотивы его знаменитой увертюры «Die Hebriden».

По сказаниям древних шотландских легенд, эта пещера была дворцом эпического героя Фингала, жившего в III веке и удачно отражавшего нападения римлян. Однако простым смертным Фингалова пещера стала известна лишь в 1772 года, когда, по указанию рыбаков, ее посетил известный путешественник и любитель естествознания Джозеф Банкс. Надо заметить, что, кроме Фингаловой, на Стаффе существует множество других меньших пещер, но они представляют мало интересного.

Засиживаться в пещере не удалось: с парохода доносились уже звуки марша убогих музыкантов, и рыбаки объяснили это сигналом к возвращению. Итак, бросив последний взгляд на внутренность пещеры, мы разместились в лодки и поплыли к пароходу. Обратное путешествие в Обан вдоль северных берегов острова Мул (Mull) не представляло ничего примечательного.