За океан. Путевые записки

XXVI. В прериях

Когда поезд прибыл в Вальдо, кондуктор указал мне настоящий невдалеке от станции маленький домик с надписью «Hotel Waldo» и, объявив, что я могу тут переночевать и навести всякие справки, пожелал мне всего хорошего. Сам же вошел обратно в поезд и поехал дальше. При виде нескольких лачужек, разбросанных по степи, мне показалось странным существование «отеля», но мало ли странностей тут, в Америке! Однако, в отеле только и была вывеска; постояльцев тут не оказалось, даже сам хозяин величал себя не содержателем гостиницы, а пропрайетором (proprietor), т. е. помещиком. Его жена тоже была помещица, но это не помешало им собственноручно перетащить мои вещи со станции к себе в дом и позаботиться о доставлении мне всяких удобств.

Затем я приступил с расспросами, где живет г. Гранджер, и когда узнал, что он устроил свой лагерь у геодезического сигнала, в 7-ми верстах отсюда, то просил немедленно везти меня туда. Сперва мой помещик просил отложить поездку на завтра, отговариваясь спешною работою в поле, но потом обещал приготовить лошадей; я же тем временем пошел осматривать селение. В нём всего 58 жителей, и дома построены без всякого порядка. Подле «отеля» строится еще новый балаган. Уже поставлены основные столбы и сбиты стропила, а на земле заготовлены доски для обшивки. В этом доме будет давка, вторая по счету, потому что в ста шагах имеется уже лавка (store), где можно купить всё, что необходимо в домашнем обиходе, начиная от колес и до сахара и чаю.

Между тем помещик уже запрягал лошадей. У него оказался прекрасный парный легкий экипаж, какие я уже видал не раз к Америке. Это небольшая рессорная платформа с низенькими стенками, двумя поперечными сиденьями и сплошным навесом на тонких железных прутьях. Навес защищает от дождя и солнца, но оставляет простор для ветра и позволяет любоваться окрестностями. На случай ненастной погоды можно закрыться еще кожаными гардинками. Все четыре колеса имеют совершенно одинаковый и огромный диаметр. Дышло очень короткое, и нашильники прикреплены к поперечному бруску на его конце. Для предохранения лошадей от насекомых они покрываются легкими сетками, скроенными по фигуре головы и туловища, с прорезами для глаз; над мешочками для ушей и в некоторых других местах сетка украшена пестрыми кисточками, колеблемыми ветром, что придает лошадям очень элегантный вид. Относительно экипажа стоить еще упомянуть, что поперечные сиденья снимаются и могут быть расположены в любом месте по длине платформы, так что, смотря по числу едущих, можно поставить одно, два и даже три сиденья (для 6 человек) и всякий раз расположить их так, что центр тяжести системы займет наивыгоднейшее положение для лошадей. При экипаже имеется тормоз, нажимающий на оба задние колеса и управляемый подножкою с боку платформы.

Севши в этот щеголеватый экипаж, я покатил по прерия на север. Хотя дороги в собственном смысле этого слова и не было, но мы ехали быстро, так как местность гладкая, а почва твердая. По бокам тянулись поля пшеницы, которую начали уже кое-где жать. Некоторые поля отделены проволоками, прикрепленными к камням, добываемым невдалеке из небольшой каменоломни.

За весь путь нам попались только две фермы, скрытые в оврагах, так что они видны лишь вблизи; обе существуют всего 3 года. Вообще штат Канзас еще почти девственная страна. Хотя административно он включен в состав Штатов еще в 1861 году, но население нахлынуло сюда не более 10 лет назад. До этого времени здесь паслись стада бизонов, и кочевали индейцы. Теперь я те, и другие скрылись на запад и на юг.

Не буду описывать радушие, с которым я был встречен почтенным г. Гранджером с его помощниками, и нашего первого продолжительного свидания. Замечу только, что я попал сюда неудачно в том отношении, что на сигнале «Вальдо» наблюдения были в это время окончены, и вся геодезическая партия приготовлялась уже к перекочевке на следующий пункт, «Аллен», близ городка Русселя. Но это имело для меня и хорошую сторону: предоставив Гранджеру следить за упаковкою инструментов и лагеря, я решился вернуться в Вальдо, пожить пару дней у моего помещика, а затем явиться на ферму Аллен, когда там всё будет готово к наблюдениям.

Итак, вернувшись в Вальдо и переночевав в отведенной мне небольшой, но чистенькой комнатке, я на другое же утро отправился в окрестные поля ознакомиться с производящейся тут жатвою. Прежде всего я приехал на поле, принадлежащее моему хозяину. Здесь стояла уже большая жатвенная машина, запряженная пятью лошадьми: три в ряд и две впереди с мальчиком, сидящим верхом на одной из них. Главный же рабочий сидел на особых козлах и управлял первым рядом лошадей, регулируя при этом ход машины. Жатва производится, по-видимому, очень просто, но результаты поразительны. Двигаясь со скоростью обыкновенного шага, машина жнет сразу полосу в сажень шириною, причём выбрасывает в сторону готовые, связанные веревкою, снопы. За машиною следуют два мальчика и едва успевают складывать эти снопы в скирды.

Вся жатвенная и сноповязальная машина покоится собственно на одном массивном колесе с широким ободом, наружная поверхность которого снабжена рядом косо поставленных выступов, обеспечивающих его постоянное вращение. С внутренней же стороны имеются зубцы, захватывающие шестерню, при помощи которой передается движение всем частям механизма. По другую сторону толстой основной оси надето небольшое колесо, и так как ему приходится катиться по не сжатому еще месту, то оно весьма искусно прикрыто особым кожухом; после прохода этого колеса на поле почти не остается следов. Под осью и немного впереди её устроен собственно жнущий механизм из двух рядов остроотточенных зубцов. При движении машины, зубцы приходят в быстрое колебательное движение и подстригают стебли на подобие известных машинок для стрижки волос. Стебли падают назад, на холст, сшитый в виде бесконечной широкой ленты. Эта холщовая лента непрерывно движется, захватывая особыми деревянными планками стебли, и передает их на подставку, под которой имеется жестяной цилиндр с огромным мотком веревки. Когда стебли наполнят подставку, веревка завязывается узлом и отрезается, а готовый сноп выбрасывается в сторону. Замечу еще, что сноп при завязывании веревки сжимается особыми проволочными пальцами настолько плотно и туго, что отнюдь потом не рассыпается. Вообще это одна из любопытнейших машин, и по остроумию идеи и выполнению деталей не уступит телеграфному прибору Юза и швейной машине, изобретенным, как известно, тоже американцами.

Жатва начинается с края поля, и машиною объезжают его сперва вдоль границы, а затем непрерывной полосою в виде ломанной спирали доходят до его середины. В один рабочий день машина сжинает до 20 акров, т. е. до 7 десятин. Остановки машины случались при мне весьма редко; по большей части веревка связывающего механизма путалась в снопах, но мальчики быстро исправляли путаницу и восстановляли порядок; тем временем верховой мальчик слезал с лошади и подмазывал машину при помощи маслянки, подливая масло в небольшие отверстия над вращающимися частями механизма. Под сиденьем имеется небольшой ящичек, в котором хранятся маслянки, тряпки, ключи для гаек и разные мелкие инструменты.

Пока я любовался действием описанной жатвенной машины, мимо нас проехало несколько огромных неуклюжих телег в виде больших платформ с косыми стенками. Мой хозяин объяснил, что это подводы его соседа, который тоже едет жать на свое дальнее поле, но другим способом. На полях, отдаленных от места жительства, находят невыгодным снимать пшеницу с соломою и перевозить снопы, тем более, что солома не имеет тут никакой пены. Имеются жатвенные машины другого рода, которые срезают только одни колосья, оставляя солому на месте для удобрения на следующие годы. Об искусственном удобрении тут никто еще не думает. Вслед за виденными мною платформами ехал и юг хозяин в маленькой одноколке. Он тотчас предложил мне садиться и ехать на его поле.

Погода была дивная, солнце пекло на славу, но постоянный, хотя и не сильный ветер приносил приятную прохладу. Вид бесконечной степи, почти сплошь покрытой золотистыми волнами созревшей пшеницы, восхитителен. Рабочие, ехавшие впереди, на телегах, были почти что голые, но в широкополых соломенных шляпах. Через час мы прибыли на поле соседа.

Когда запрягли лошадей и наладили машину, я увидел отличия ее от ранее описанной. Эта машина не тянется лошадьми, как повозка, а толкается вперед шестеркою лошадей, запряженных в ряд к огромной поперечной ваге. Рабочий сидит тоже сзади, на возвышении, устроенном на ваге, и управляет лошадьми и рычагами механизма. Ножи, идя, вернее, ножницы, жнущего механизма расположены впереди и срезают одни колосья с коротенькими стебельками; смотря по высоте стеблей растущей пшеницы, можно повышать или понижать раму с ножами при помощи рычага у сиденья. Колосья целыми сотнями падают на бесконечный холст с поперечными планками и протаскиваются через род плоской, наклонно поставленной трубы, верх которой составлен таким же движущимся холстом с поперечинами. Из конца этой трубы срезанные колосья выбрасываются настоящим фонтаном прямо в ящик платформы, непрерывно следующей рядом с машиною. Таких платформ имелось целых три; когда одна наполнялась колосьями до верха, подставлялась следующая и затем третья, а наполненные отъезжали в середину поля, где колосья сваливались в огромную скирду для просушки под палящими лучами солнца. Несмотря на то, что вся скирда составлялась не из снопов, а из одних колосьев, почти без стеблей, она росла на моих глазах с поразительною быстротою. Опорожненные платформы немедленно возвращались обратно к машине и вновь наполнялись колосьями. Этой машиной убирается в один рабочий день огромное поле, десятин в 20. По словам новых моих знакомых, скирды не возятся затем на фермы, а сюда доставляется потом паровая молотилка, которая молотит и очищает зерно на месте. Обыкновенно скирды лежат в поле дней семь, за каковое время от действия солнца, несмотря на перепадающие дожди, они успевают окончательно высохнуть.

Паровая молотилка составляет собственность какого-нибудь богатого фермера, который отдает ее внаймы последовательно всем соседям и в одно лето выручает её стоимость. Вообще, обработка полей идет тут каким-то фабричным способом. Суета рабочих и стук машины исключают всякую возможность изредка отдохнуть или спеть песню. Работа всего лучше идет, конечно, на совершенно ровных полях, какие и имеются почти на всём протяжении штата Канзас, но небольшие подъемы и спуски не мешают, и как рабочие, так и лошади ловко умеют приспособляться к местным условиям.

По собранным мною сведениям, цена акра (около ¹/₃ десятины) земли в здешних местах колеблется между 5-ю и 10-ю долларами, а цена пшеницы на месте от 0.80 до 1.00 дол. за бушель, равный 100 фунтам.

Замечу еще, что ни хозяин, ни рабочие ничего не едят во время работы. Они плотно завтракают утром, выезжают на работу часов в 7 и затем прямо возвращаются домой к обеду, к 4 часам пополудни. Вечер проводят уже дома.

Я вернулся на ферму довольно поздно и за обедом застал новую личность — некоего г. Самуеля, сегодня прибывшего с востока, англичанина, недавно поселившегося в Америке. Вечером мы вместе пошли бродить, по поселку, и прежде всего я был поражен, что лавочка, которая вчера представляла лишь остов балагана, теперь уже обшита досками и производит торговлю. Хотя пол еще не настлан, но хозяин успел уже установить новую машинку для приготовления лимонада. Он тотчас предложил мне испробовать её действие. При помощи клещей с выпуклою и вогнутою полушаровыми поверхностями, сок из половины разрезанного лимона был моментально выжат и слит в стакан, туда же насыпана порция мелкого сахара. Налив воды, настругав льду и прикрыв стакан другим, опрокинутым, оба соединенные таким образом стакана торговец вставил в машинку, в которой, при помощи вращения рукоятки, они подверглись быстрому качательному движению, — и лимонад готов. Такой простой и практичной машинки мне не удалось видеть даже в Нью-Йорке и в Вашингтоне, а пришлось увидать здесь, на дальнем западе, в только что возникшем поселке. Пока мы утоляли жажду лимонадом, хозяин лавки раскупоривал товар, сейчас лишь прибывший по железной дороге, и раскладывал его на полки.

Я удивлялся находчивости и энергии лавочника; но когда мы пошли дальше, то Самуель рассказал мне чудеса о прошлых похождениях лавочника, который за свою жизнь переменил множество профессий и уже не раз превращался из нищего в богача и обратно. В конце разговора Самуель стал подсмеиваться над Канзасом, который принял «temperance», т. е. запретил вовсе продажу и употребление спиртных напитков: вина, водки и пива. Собираясь сюда (для осмотра и покупки земель), Самуель счел своим долгом захватить с собою целый ящик пива, без которого, по его словам, он не может жить. Несмотря на мои уверения, что я не пью пива, Самуель начал усиленно предлагать распить вместе хоть бутылочку. Нечего делать, пришлось идти к нему в комнату, которая была рядом с моею; тут, заперев дверь на ключ, он вытащил свой запас из-под кровати. На беду в его комнате оказался лишь один стакан при умывальнике; я вызвался принести другой из моей комнаты, но Самуель ни за что не решался отпереть дверь, уверяя, что частое щелканье замка и отсутствие стакана в моей комнате (кто обратит на это внимание?) может возбудить подозрение. Он налил мне стакан, а сам стал пить прямо из горлышка, причём всё поглядывал в окно, как бы не вздумал кто сюда подсмотреть. Чтоб его успокоить, я предложил опустить штору, но Самуель нашел это опасным, так как спущенная днем штора может тоже возбудить подозрения! Я хохотал над всеми этими опасениями и даже не могу представить, что было бы, если бы нас увидали за пивом, но Самуель уверял, что за нарушение «temperance» грозит штраф. Пока я сидел с одним стаканом, Самуель успел выпить несколько бутылок, всё прямо из горлышка, после чего тщательно уложил пустые бутылки в свой чемодан, вымыл стакан и вообще скрыл все следы нарушения «temperance». Вся эта смешная комедия убедила меня, однако, в том, что тут действительно не терпят пьянства, и вот, вероятно, почему Канзас и другие штаты, принявшие принцип воздержания, процветают.

Предоставив Самуеля объятиям Морфея, я отправился на мельницу, хозяин которой предложил зайти к нему еще вчера. Я пришел одновременно с дамою, приехавшею на подводе, под зонтиком, и привезшею несколько мешков пшеницы. Перед мельницей установлена платформа десятичных весов. Взвесив сперва всю телегу с мешками и дамою, а потом без мешков, мельник быстро определил количество пшеницы и тотчас же вынес несколько других мешков с мукою. Муки было, конечно, меньше, чем пшеницы, но тут была уже вычтена плата за перевод. Дама уехала, ничего не заплатив деньгами и потеряв у мельницы не более пяти минуть.

Затем мельник повел меня внутрь, где показал паровую машину в 35 сел, два вальцевых постава и запасы в зерне и в муке. Невольно подивишься простоте и удобствам, с которыми устроились здешние жители. Тут же, подле мельницы, под открытым небом стояли новые сельскохозяйственные машины для продажи: плуги, бороны, сеялки, жатвенные машины, веялки и пр. Мельник состоит агентом какой-то фирмы в Чикаго. Ни днем, ни ночью этот склад не охраняется, и хотя сам мельник и его рабочие живут в другом здании, в самом поселке, но он нисколько не опасается, чтобы у него что-нибудь было похищено.

За двое суток, проведенных мною в Вальдо, я успел сделаться своим человеком. По вечерам местные жители собирались к крыльцу «отеля», пускались в бесконечные беседы о своем житье-бытье и расспрашивали меня о разных разностях. До сих пор Вальдо не имеет еще церкви, а ближайшая по соседству находится в 50-ти верстах, в городке Руссель. Но по воскресеньям жители собираются в один из домов, и кто-нибудь, по очереди, читает Библию, а прочие слушают и поют молитвы. Здешние жители очень довольны своим самоуправлением и не желают перемен. Паспортов и подушных податей тут не существует, работа не облагается налогом; поэтому кто ничего не имеет, тот ничего и не платит, хотя бы личным трудом он добывал себе и много. Но каждая собственность облагается налогом, таксою. Местный выборный шериф отлично знает, кто чем владеет, и каждую весну собирает таксы. Платят за землю, за каждую лошадь, корову, телегу и т. д., причём плата исчисляется за имущество, состоящее у владельца в ночь на 1-е марта. Плата вообще не велика и изменяется ежегодно, смотря по бывшим или предполагаемым расходам штата на церкви, школы, дороги и пр. Все сборы поступают в распоряжение штата, так что правительство Республики не получает налогов с фермеров. Казенные доходы, употребляемые для общегосударственных потребностей, заключаются в пошлинах на иностранные товары, акцизе на спирт и табак и доходах с казенных имуществ.

Обучение грамоте безусловно обязательно и бесплатно, как для мальчиков, так и для девочек. Жители настолько проникнуты внутренним убеждением в необходимости общественных расходов и начального образования, что не бывает случаев отказов во взносе такс и посылке детей в школы. Преступления неизвестны, уважение к чужой собственности безграничное.

Между прочим, я поинтересовался узнать, существуют ли в прериях врачи, и как тут организована медицинская помощь. Деревень здесь не имеется, а фермы разбросаны весьма редко по необъятному простору степи. Меня не мало удивило, когда я услышал, что врачей тут вовсе нет, потому что нет и больных. На фермах живут, пока молоды и здоровы. Под старость каждый стремится накопить себе достаточно денег, чтобы купить дом в городе или просто жить там на наемной квартире; в городах же, конечно, будут к его услугам и врачи. Здесь нет привязанности к месту, к земле: как только есть средства, фермер без всякого сожаления продает свою недвижимость и переселяется в город. И действительно, при дальнейших моих поездках по фермам я видел только людей в полной силе и не встречал стариков или старух; зато в городах весьма часто попадаются люди преклонного возраста.

Из местечка Вальдо в городок Руссель я мог бы ехать по железной дороге, но для этого пришлось бы сделать большой круг; прямое же расстояние по проселочной дороге только 35 миль, или около 53 верст, и я предпочел совершить переезд на лошадях. Перевезти меня взялся сам пропрайетор, хозяин «отеля». Он снарядил большую телегу, так называемую там (team), весьма прочного устройства и запряженную парою крепких лошадей. Прощание с жителями Вальдо было весьма трогательное. Каждый напутствовал меня наилучшими пожеланиями; хозяйка испекла несколько вкусных булок, и даже хозяин вновь отстроенной лавочки принес мне на дорогу пару сигар.

Мы поехали крупною рысью просто по степи, по которой лишь слегка видны были следы колес от проезжавших тут раньше повозок. Хорошие рессоры телеги спасали от беспрестанных толчков. Кругом гладкая привольная степь, на которой не видно ни жилищ, ни людей. Попадавшиеся фермы как-то всегда скрыты в оврагах, через которые было иногда довольно опасно переезжать; в таких случаях спасала только тормоз при спуске и сила лошадей при подъеме. Проехав верст пять, мы нагнали двух молодых людей с котомками за плечами и в огромных соломенных шляпах. Я предложил им сесть в повозку, где сзади было довольно места на моих чемоданах. Они охотно приняли мое предложение. Это были странствующие полевые работники, кочующие с одной фермы на другую и приискивающие работы. Одному было лет 20, другому не более 16-ти. Хозяин мой спросил их, не искали ли они работы в самом Вальдо, где теперь нуждаются в помощи. Они отвечали, что искали, но там дают слишком дешево — по 1¹/₂ дол. в день, а они хотят поступить не меньше, как на 2 дол. Взрослые работники получают тут на полевых работах около 3-х дол. в день на готовой пище.

Вскоре мы подъехали к обрыву глубокого оврага, на дне которого протекает речка Селайна (Salina), получившая свое название от солености воды. Однако, вода была не слишком соленая: когда мы переезжали реку в брод, лошади пили воду с удовольствием. Речка настолько глубока, что я невольно спросил молодых спутников, что бы они сделали тут, если бы я не усадил их в повозку.

— Нам не в диковину переходить реки в брод. Больших рек тут нет, а при переходе таких мы раздеваемся донага и переносим вещи и платье на руках.

Хозяин заметил, что весною, когда реки разливаются, сообщения в прериях почти прекращаются; только в нескольких весьма удаленных друг от друга местах при береговых фермах имеются лодки, на которых переезжают, разумеется, одни пешеходы.

Еще через несколько верст в овраге показался домик и сарайчики, окруженные деревьями. Это была ферма какого-то приятеля моего хозяина. Здесь мы остановились кормить лошадей и подкрепить себя молоком. Мои молодые спутники вступили в переговоры с фермером, долго спорили, но всё же не соглашались поступить к нему в рабочие дешевле 2-х долларов и, узнав, что невдалеке имеется большая ферма, где тоже нуждаются в рабочих, отправились туда, не простившись и не сказав спасибо. Когда я обратил на это внимание моего хозяина, то он махнул рукою, а потом прибавил:

— За что же им и благодарить? Они не просили себя подвозить, вы сами им предложили.

Дальнейший путь не представлял ничего замечательного; та же просторная, волнистая степь. Лишь кое-где попадались поля пшеницы, изредка обнесенные даже проволочными оградами, но построек не встречалось. Только у следующей речки, которую мы опять переезжали в брод, оказалась какая-то жалкая лачужка, принадлежавшая, по словам хозяина, недавно переселившемуся сюда из России и действительно русскому. Меня это заинтересовало, и я просил остановиться. Оказалось, что этот фермер, правда, из России, но только опять не русский, а менонит из Саратовской губернии. Он еще не старый человек и очень порядочно говорит по-русски, хотя давно уже покинул свое отечество. По его словам, колонисты стали выезжать из России после распространения на них общей воинской повинности.

Я удивлялся выносливости лошадей: кроме упомянутой часовой остановки, мы не делали привалов и всё время ехали рысью. Наконец на горизонте показались постройки и ряды телеграфных столбов. Это был городок Руссель. Он построен на совершенно ровном месте, и его прямолинейные и взаимно перпендикулярные улицы непосредственно обрываются в степи. Все почти дома выстроены из дерева, хотя лес привозится сюда по железной дороге из Чикаго, куда, в свою очередь, доставляется водою с берегов Великих Озер. Деревьев в городе очень мало, хотя есть стремление обсадить улицы бульварами.

В Русселе имеются только две гостиницы; я остановился в лучшей — «Russell House». Она устроена по общему типу американских гостиниц, но всё здесь гораздо проще. В первой большой зале, выходящей прямо на улицу, имеются стойка, или office, шкафчик с сигарами, стол для писания писем и чтения газет, а в углублении первобытный общий умывальник, для мытья рук перед переходом в следующую комнату — столовую. В столовой имеется только пять небольших столов, накрытых довольно затасканными скатертями и уставленных незатейливою посудой, причём каждый стол накрыт еще большим полотнищем кисеи от мух. Негров уже нет, и пищу разносят три молоденькие американки.

За обедом я познакомился и разговорился с местным жителем г. Банкером (Banker), владельцем наибольшего в Русселе магазина галантерейных товаров. Он заинтересовался моим приездом в город, в который вряд ли заезжают путешественники, и повел меня к себе. У него премиленький, деревянный же домик, на краю города. Вместо обыкновенной наружной двери, теперь, на лето, была устроена просто рама с мелкой проволочной сеткой; снаружи сквозь эту сетку ничего не видно, но она не препятствует свободной вентиляции. На пороге нас встретила жена и маленькая дочь хозяина. Меня тотчас начали угощать, как старого знакомого. Затем хозяин повел меня к себе в кабинет и показал свою довольно приличную библиотеку, где имелись все английские классики и много других книг. Между прочим, я увидал у него огромный атлас штата Канзас, в котором, кроме общей карты штата, имеются отдельные карты всех 95 его графств (counties). Карты отпечатаны неважно, но представляют весьма полную и подробную картину поземельных владений, с показанием всех отдельных ферм в крупном масштабе. По словам г. Банкера, такие атласы издаются всеми штатами и, несмотря на высокую цену (10 дол.), составляют неизбежную принадлежность каждого зажиточного дома. Мне впервые пришлось ознакомиться здесь с оригинальною системою межевания в Соединенных Штатах при помощи разделения земли на квадраты, ограниченные дугами меридианов и параллелей.

Новый способ разделения земель установлен центральным правительством Соединенных Штатов еще в конце прошлого столетия. Он применен и применяется теперь везде, за исключением 13-ти первоначальных, небольших по пространству штатов, в которых уже раньше существовали весьма неправильные, как в Европе, границы поземельных участков. Земли новых штатов, последовательно присоединяемых к Союзу, разделяются по новой системе еще до занятия их колонистами. Теперь тут нельзя купить иного участка, как один или несколько квадратов, стороны которых равны ¹/₄ мили, и заключающих площадь в 40 акров (около 15-ти десятин). Разбивка межевых лилий производится правительствами отдельных штатов и поручается обыкновенно, за особую плату, учителям колледжей и народных школ, которые занимаются этим в летние, свободные от учебных занятий месяцы. Выработанная здесь система межевания очень проста, и ее объясняют в народных школах, вместе с азбукою.

В каждом штате избирается какой-нибудь местный характерный пункт, принимаемый за начальный. От него провешиваются магистральные линии по меридиану и параллели, и на них через каждые 24 мили восставляются перпендикуляры, так что весь штат делится на части, по 576 квадратных миль, которые называются графствами (counties). Каждое графство делится на 16 тауншипов, по 36 кв. м., а каждый тауншип на отдельные квадраты, по 1 кв. миле, пронумерованные от 1-го до 36-го. Эти последние участки делятся, наконец, еще на 16 квадратных участков, означаемых по странам света. Так как Земля имеет сферическую поверхность, то перпендикуляры, восставляемые к магистральной параллели, сходятся к северу и расходятся к югу, и потому на следующих параллелях деление на части по 24 мили возобновляется вновь, и те параллели, где углы участков перебиваются, называются поправочными линиями (correction lines) Эта система, понятно, не может быть строго выдержана на всём протяжении; на границах штатов, которые нередко совпадают с естественными рубежами, приходится делать отступления. Для Канзаса система проведена довольно правильно: только в северо-восточном углу границу штата составляет часть р. Миссури, все же прочие идут по меридианам и параллелям.

Вообще у г. Банкера я видел много разных занимательных вещей; упомяну еще об игральных картах, которые несколько отличаются от европейских, и именно тем, что на углах каждой напечатано значение карты, т. е. масть и число очков (цифрами), так что, не раскрывая всю карту, легко по уголкам знать её значение.

Затем мы пошли обратно в гостиницу, причём г. Банкер водил меня по всему городку и объяснял назначение разных зданий. Руссель существует всего 5 лет, но всё же тут построено уже несколько капитальных зданий: церковь, школы и пр. Один квадрат (блок), между смежными улицами, отведен даже для городского сада, который находится, однако, в зачаточном состоянии, и посаженные деревья, по-видимому, плохо принимаются.

На следующее утро я пошел побродить по окрестностям города, которые представляют виденную уже мною раньше голую степь. Целью прогулки было осмотреть тригонометрический сигнал, находящийся в трех верстах от города и представляющий правильно построенную усеченную пирамиду из довольно толстых брусьев. По углам укреплены еще оттяжки из толстых телеграфных проволок, привязанные к кольям, забитым по продолжениям диагоналей пирамиды. Внутри наружной имеется еще другая, внутренняя пирамида, назначенная для установки инструмента и построенная еще прочнее. Обе пирамиды нигде не касаются друг друга, чтобы ходьба по лестницам и полу наружной пирамиды не могла влиять на положение инструмента. Центр под сигналом состоит из правильно отесанного гранитного бруска, зарытого в землю, с выбитыми буквами С и S (Coast Survey), годом постройки и маленьким медным кружком, заделанным в верхнюю плоскую грань. Кроме бруска в центре, имеются еще четыре вспомогательных цилиндрика из обожженной глины, со стрелками, обращенными к общему центру. Назначение их — восстановит место центра в случае его утраты или порчи. Впрочем, народонаселение привыкло относиться к тригонометрическим и межевым знакам с большим уважением, и случаи их порчи почти неизвестны. Надежным предохранением от злоумышленников американские геодезисты считают кусочек холста, прибитый к одной из основных ног сигнала и на котором масляною краскою напечатано:

This signal is the property of the United States. All persons visiting it are respectfully requested and warned not to interfere with it or disturb its adjustment, т. e. этот сигнал есть собственность Соединенных Штатов. Посещающих покорнейше просят не трогать и не портить его установку.

Взойдя по лестнице на верхнюю платформу сигнала, я любовался окрестностями. Весь Руссель был передо мною как на ладони; кругом беспредельная прерия, представляющая один сплошной луг, пестреющий множеством самых разнообразных цветов; лишь кое-где виднелись желтые островки полей, покрытых роскошною пшеницей. На горизонте при помощи бинокля я различил несколько других сигналов и, между прочим, на юго-западе сигнал Аллен, куда мне предстояло завтра переселиться. Погода стояла тихая, но нестерпимо жаркая; тем не менее воздух был довольно прозрачен.

Возвращаясь в город, я встретил вереницу повозок геодезического лагеря г. Гранджера. С ободом ехали помощники, с которыми я познакомился еще на сигнале Вальдо. В повозках перевозились не только инструменты и вещи наблюдателей, но также палатки и все принадлежности лагеря. Из 6-ти повозок только одна принадлежала собственно Управлению Съемки и назначена была для перевозки инструментов; прочие нанимаются для каждого переезда отдельно у окрестных фермеров. Это совершенно понятно: за всё лето геодезисты побывают не более, как на 5–6-ти пунктах, и потому содержать всё время лошадей было бы напрасною тратой денег. Имеющейся же одной повозки совершенно достаточно для посылок в ближайший город за почтою и провизией.

Когда я пришел в город и поравнялся с магазином Банкера, хозяин пригласил меня зайти осмотреть его торговое помещение. Он показал мне не только магазин, но и вей кладовые, причём я везде нашел образцовую чистоту и порядок. Из новейших приспособлений я обратил внимание на толстые проволоки, протянутые поверх годов через магазин, в разных направлениях, от отдельных стоек к кассе. По этим проволокам, при помощи особого механизма, на маленьких колесиках передвигаются с поразительною быстротой изящные корзиночки. Приказчики, получив деньги за проданный товар, пишут на билетах стоимость покупки и, опустив деньги с билетиком в корзиночку, отправляют ее к кассиру. Тот записывает проданное в большую приходную книгу, а сдачу препровождает в той же корзиночке обратно.

Вследствие жары и духоты, несмотря на отпертые двери и окна, сам Банкер и все его приказчики были в одних рубашках, брюках и изящных подтяжках. Чтобы рукава рубашек не опускались на кисти рук и не мешали работать, они поддерживаются повыше локтя особыми обхватками, вроде подвязок, из никелированных стальных спиральных проволок. По словам хозяина, годовой оборот его магазина простирается до 70 000 долларов. Тут же я познакомился с другим местным торговцем, Сутером (Sutter), родом французом. Он имеет на главной улице города большой магазин золотых и серебряных вещей, часов и музыкальных инструментов и просил оказать честь зайти и к нему.

В магазине Сутера я, между прочим, увидал множество чайных и столовых ложек с надписью Russell и разными затейливыми и разнообразными украшениями. По словам хозяина, вполне подтвердившимся моими позднейшими наблюдениями, здесь, в Соединенных Штатах, большая мода на подобные ложки: их производят в каждом городе, а путешественники покупают на намять и составляют целые коллекции. По большей части их делают в стиле древних индейских вещей и покрывают иногда позолотою.

В тот же день вечером Сутер заехал ко мне в гостиницу и предложил покатать по городу и показать еще кое-какие достопримечательности. У подъезда стоял изящный кабриолет на двух колесах, запряженный маленькою, но сильною и красивою лошадкой. Сбруя была очень изящная, из желтых ремней и с кисточками от мух Мы сели вдвоем; Сутер прекрасно управлял своею лошадкою и возил меня по улицам с такою быстротою, что не успеешь оглянуться, как перенесешься уже на другой конец городка. Конечно, и весь городок не велик и имеет всего 1000 жителей, но мы в течение получаса объехали его несколько раз и посетили банк (State Bank), типографию местной еженедельной газеты (The Russell Record), насчитывающей 2000 подписчиков, и пр.

Местную газету выписывают все ближайшие фермеры и следят за ценами пшеницы, от высоты которых на нью-йоркской бирже зависит их благосостояние.

Упомянув выше об одежде, опишу еще шляпы, носимые здешними городскими жителями и представляющие надежнейшее предохранение от солнечных ударов. По внешнему виду это огромная и массивная, тяжелая каска, на самом же деле она очень легка, сделана из пробки и снаружи обтянута белым коленкором. Безобразная же величина объясняется, во-первых, толщиною самых стенок, а во-вторых, и тем обстоятельством, что стенки не касаются вовсе головы; внутри имеется легкий пайковый обруч на пробковых распорках, и между головою и стенками шляпы происходит постоянная циркуляция воздуха.

Геодезический сигнал.

После прогулки мы вернулись опять в магазин, и хозяин провел меня в смежную комнату, его кабинет, изящно украшенный коврами, гравюрами и мягкою мебелью. Тут он таинственно сообщил, что сейчас угостит меня превосходным пивом, которое, вероятно, я тоже очень люблю и которое он с великими хлопотами и опасностью (Канзас — temperance) выписывает для себя из Сант-Луиса. Сутер еще молодой человек и живет тут со своею матерью, премилою старушкою, отлично говорящею по-французски. Пока мы пили пиво, мать находилась в магазине и караулила, дабы кто-нибудь не увидал нас за столь ужасным преступлением! Право, тут порой дивишься разным умным и целесообразным порядкам, а иногда поражаешься ребячеством и наивностью обитателей. Во всяком случае приемы, оказываемые мне лицами торговыми и деловыми, вообще мало интересующимися наукою, показывают замечательную любезность и гостеприимство местных жителей.

Сколько я могу судить, в общем здесь, конечно, преобладает дух наживы. У большинства в головах только business (дела) и to make money (делать деньги). При лихорадочной деятельности горожан, особенно в городах новых, быстро растущих, где цены на землю и дома то внезапно поднимаются, то так же внезапно падают, немудрено, что многие в течение своей жизни успели побывать несколько раз богачами и нищими. Но нищета тут никого не смущает. Поступив простым рабочим на ферму, легко скопить себе 100–150 долларов, с которыми можно опять пускаться в разные спекуляции и — или потерять сбережения, или же сделаться обладателем огромного состояния. За последние 10 лет цены на землю увеличились тут в 10 раз и продолжают быстро возвышаться. Кто имеет свободные деньги, покупает землю не для поселения, а только для того, чтобы через год-два продать ее за двойную цену. Кроме того, тут существует множество мелких акционерных компаний. Для постройки гостиницы или для открытия склада земледельческих машин тотчас организуется компания на акциях. Если дело пошло в ход, акционеры в короткое время становятся богачами, если же предприятие не удалось, они не унывают и затевают что-нибудь новое. Так как большинство состоит акционерами в разных делах и по ничтожным взносам, то убытки на одном с лихвою вознаграждаются прибылями на другом. Все в какой-то лихорадочной суете; у каждого в карманах по несколько записных книжек. Если два человека разговаривают, то одновременно оба что-то записывают, производят какие-то вычисления; затем, при расставании, обмениваются записочками, имеющими силу нотариального договора. Все желают разбогатеть, но никто не хочет при этом разорить соседа. Новое предприятие основывается, обыкновенно, для новой торговли или промышленности, не имеющей целью конкурировать с прежними.

Всего замечательнее деликатность обращения незнакомых людей. У нас каждого считают негодяем, пока он не докажет своей честности; здесь же, наоборот, каждого считают честным человеком, пока не обнаружится противное.

Любовь к презренному металлу не скрывается и заметна даже на вывесках магазинов и в газетных объявлениях. В Европе, как известно, каждый купец старается «уважить» покупателя и продает «в убыток». Здесь на вывеске, после перечисления разных товаров, прибавляется «and thousands of other money-making articles» (и тысячи других предметов, делающих деньги). Объявление в газете начинается, например, словами: Some people farm for Health, but most of you for Wealth. Well you can’t make much Wealth without good Machinery and below is a list of what will bring Joy and Riches to you (многие покупают здешние земли для здоровья, но большинство — для богатства. Однако, нельзя приобрести богатства без хороших машин, и ниже помещен перечень того, что доставить вам и радость и богатство).

В заключение этой главы не могу не описать моей встречи тут же, в Русселе, с настоящим русским, а не с немецкими колонистами, как было несколько раз раньше. Зайдя однажды вечером в магазин Банкера, я застал там толпу рабочих, покупавших себе обновки. На одного из них мне указали, говоря, что это русский. Это оказался весьма образованный и еще не старый господин, бывший помещик и окончивший курс Петровской Земледельческой Академии. Разорившись (не допытывался, по каким причинам), он приехал сюда начать новую жизнь, но до сих пор, несмотря на четырехлетнее уже пребывание в Америке, еще не может выйти из положения поденщика и работает теперь на одной из окрестных ферм. Желая потолковать с ним, я пригласил его ужинать в гостиницу. При этом Банкер, видя жалкий костюм моего соотечественника, приказал подать ему прямо с полок магазина новые пиджак и галстук, чтобы ему не совестно было идти со мною в общую столовую. Сюда пришли еще Банкер, Сутер и какой-то немец, так что мы вели оживленную беседу сразу на четырех языках. Из слов русского агронома я заключил, что хваленая земля Канзаса далеко не обладает теми природными богатствами, которыми славятся наши малороссийские и новороссийские степи. Чернозему здесь мало, и обильные урожаи объясняются только девственностью почвы и глубокою запашкою усовершенствованными земледельческими машинами. Будь здесь невежество, пьянство, отсутствие непосредственного сбыта в железнодорожные элеваторы, фермеры не благоденствовали бы и не наживали бы состояний. В недалеком будущем, за отсутствием удобрения и чернозема, здешние земли истощатся и обратятся в пустыни. Русские же степи обещают и в будущем обильные жатвы, а с увеличением просвещения и улучшением способов обработки поднимут благосостояние народа на степень, которая теперь и не снится еще американцам.