Zа право жить

Иван Карасев. ЮРКА

Памяти Юрия Ковальчука, ополченца, писателя и патриота, посвящается

Пухленькая физиономия прапорщика напряглась, глазенки заморгали, забегали, читая строчки на экране. На секунду он оторвал взгляд от компьютера и резко глянул в сторону Юрки. Потом опять – на экран. По нему ползли наверх строчки, слова, буквы. Глазенки бегали по ним, пальцы отстукивали по клавиатуре, новые буковки быстро появлялись. Казалось, что в тесной кабинке дергалось, скакало, проворно передвигалось все, что могло, и лишь сытые щеки и квадратные челюсти пограничника невозмутимо переваливались, выдавая жвачку во рту.

Заплывшие от жира глазки опять метнули взгляд в сторону Юрки, потом снова уперлись в компьютер, и опять на Юрку, после Юрки – в пустой угол зачем-то, затем – в пол или в форменные ботинки, туда Юркин взгляд уже не мог достать. Кого-то он напоминал, но кого, было никак не вспомнить. Наконец толстые пальчонки-обрубки прапора потянулись к телефону. Через несколько секунд раздался приглушенный голос – левой рукой хозяин стеклянной кабинки гасил свой голос, чтобы человек за окошечком не услышал. Но у Юрки по-прежнему был хороший слух, даже после контузии он лишь пару недель чувствовал себя чуть оглохшим и подставлял ладонь к уху, чтобы расслышать чужую речь, но потом дело пошло на поправку, и слух наладился.

– Товарищ капитан, тут один, эта, – подобострастно начал упитанный погранец и снова глянул на Юрку, продолжавшего невозмутимо пялиться в окошко, – один проблемный. Подойдите, товарищ капитан!

В ответ трубка что-то пробурчала.

– Но, товарищ капитан, я же не могу, тут нужно ваше решение! – настаивал мордоворот в кабинке.

Ответа Юрка опять не уловил, трудно было распознать слова в приглушенном дребезжании мембраны аппарата.

– Спасибо, товарищ капитан! – И уже Юрке: – Отойдите в сторонку, сейчас начальник смены придет. Ваш паспорт пока у меня останется. Следующий! – гаркнул прапор на весь зал, хотя никакой нужды в его голосе не было – над проходом загорелась зеленая лампочка.

Юрка освободил коридорчик и присел на корточки у стены. Он уже начал понимать: достали гады! Теперь что? Сдадут? Не исключено. У них же конвенции, фигенции, уже сдавали. Им что, посмотрел в инструкцию – и вперед, действовать согласно…

Что делать? Дернуть отсюда назад, дверь открыта, рядом рощица, нейтралка, сами не побегут, пока вызовут подмогу, успеешь раствориться в пространстве. Но не свистнут ли они украинским орлам, которых он только что прошел по знакомству за сто долларов. Там теперь уже никакие знакомые не помогут. И без паспорта мотаться – а что сказать на первой проверке? А их много будет. Потерял; станут выяснять, а там… А там что? Мысли лихорадочно стучали в голове. Пошлют запрос. А у них уже налажена эта система? Вроде да, а вроде нет. Да ну, бегать, прятаться, как заяц, да от «азовцев» не бегал, а от этих, нет уж, пусть разбираются, где-то совесть у них должна быть, хоть далеко, глубоко, но должна. По пути туда тоже помурыжили, но ведь отпустили.

Вдруг захотелось курить, но тут нельзя, на стенке висела строгая картинка с перечеркнутой жирной красной чертой сигаретой. Юрка привстал, глянул на прапорщика; тот деловито перелистывал паспорт толстой тетки с сумкой-«кравчучкой» на колесиках. Ни одной эмоции, ничего человеческого во взгляде, ни улыбки дежурной, ни доброго слова в дорогу, ничего, лишь протянул документ вздохнувшей с облегчением бабе. Хватило его только на сухое «Берите!» Такой сдаст, такие сдают. Если что-то изменилось – сдаст. А могло ведь, два месяца прошло. Точно сдаст, собака, на морде же написано – сучонок, за звездочку лишнюю, но сдаст. Что ж такое? Свои теперь сдают, не получилось у чужих, неужели получится у этих? Как тот «киборг» ему напророчил, что он Юрку и на том свете достанет.

Юрка столкнулся с ним лицом к лицу в темном коридоре донецкого аэропорта. Они уже больше полугода выкуривали этих самозваных «киборгов» из разрушенного здания. Метр за метром шли, за каждую комнату дрались неделю, месяцами – за каждый зал. А с этим вдруг – нос к носу в проходе с раскрошенными стенами.

Юрка первый успел, у него палец на курке лежал, а тот споткнулся о бетонный огрызок стены на полу, потерял на долю секунды равновесие, отвлекся и поздно заметил перед собой вынырнувшего из-за поворота Юрку. Рядом все гремело, на Юркин выстрел никто не обратил внимания, никто из этих поганых «киборгов» не прибежал на помощь товарищу. И лишь тот, умирая, глянул в глаза Юрке, на миг переставшему шарить по полу в поисках куда-то закатившегося запасного магазина нацбатовца, и прохрипел: «Я тебя все равно достану, сука, на том свете достану!» Юрка тогда хмыкнул и быстро ответил, рассусоливать некогда было: «А я тебя уже достал, фашистюга!» Откинутая голова умирающего оголила шею, а на ней – две фиолетовые свастики.

Потом они еще месяц выдавливали бандеру из разбитого аэропорта, и много чего еще пришлось увидеть, пережить: стрелять, прикрываясь обугленным телом врага, наворачивать тушенку рядом с погибшим товарищем, чьи глаза даже не догадались прикрыть, вдавливать себя в бетонный пол, когда по ним молотила артиллерия, перевязываться, когда никто под огнем не мог подползти к нему на помощь. Да всего не перечислить, но вот этот, которого он застрелил в упор, – он до сих пор не исчезал из памяти, два года спустя приходил к нему временами во сне и не шептал, не хрипел, а орал во всю глотку: «Я достану тебя, сука!»

Курить по-прежнему хотелось, и уже нестерпимо, когда же этот капитан… А вот. В кабинке появился высокий без фуражки, с капитанскими, кажись, погонами. Прапор сразу засуетился: махнул Юрке, что-то сказал ожидающей своего паспорта очередной тетке, на этот раз со старым советским рюкзаком защитного цвета. Та послушно отошла назад.

Юрка подсунулся к окошку.

– Не так близко, гражданин! – вдруг откуда-то взявшимся командным голосом пробасил толстяк. И тут же угодливо, куда только подевался его бас, пролепетал для начальника – мол, вот, этот.

Юрка наконец вспомнил, кого он ему напоминал. Юрка все тщился ворошить память, перебирал знакомых, друзей, недругов, врагов. А надо было искать не там, не в живых людях, а в персонажах, вот сейчас он явственно осознал: да это же мальчиш-плохиш из фильма по гайдаровской книге. Только повзрослевший, еще больше отъевшийся и с квадратной челюстью, у толстых она редко бывает такой, обычно подзаплывает жиром, а у того прямо жернова – только попадись, в миг смелют. Ну, вот Юрка и попался.

Капитан, пригнувшись, выпихнул себя из тесной кабинки.

– Гражданин Семенчук, пройдемте со мной.

Голос начальника смены звучал грозно, как предупреждение, как строгий выговор – нет, скорее, как приговор.

Юрка повиновался и побрел вслед за рослым капитаном. Тот привел его в тесную комнатушку. За соседним столом сидела полная женщина с тремя прапорщицкими звездочками на плечах. На Юрку – никакого внимания, даже голову не подняла.

Ему предложили сесть на стульчик с драной тканью на спинке. Сам капитан уронил свое тело в удобное кресло и, никого не спросясь, закурил. Только тогда прапорщица отреагировала на происходящее – недовольно поморщившись, она встала и открыла нараспашку окно.

Дальше все походило на обычный допрос, но к главному капитан перешел не сразу.

– Гражданин Семенчук, вы участвовали в боевых действиях на Донбассе?

– Участвовал.

Капитан изучающе посмотрел на Юрку, словно пытаясь понять, что это за человек такой, что сам под пули полез. Ему лично вполне уютно сиделось в его кресле, и променять его на окоп он бы в жизни не согласился.

– И после всего этого вы поехали на Украину?

– Надо было, вот и поехал.

– Хм, надо. Лучше бы сидел и не дергался. – В голосе капитана вдруг послышалась нотка сочувствия. И Юрка подумал: а может, пронесет, отпустит?

Но недолго музыка играла. Капитан уставился на свои бумаги, и снова зазвучали казенные, липкие к мягким креслам, заученные с курсантских времен, слова.

– Итак, гражданин Семенчук, на каком основании вы пребывали на территории Украины?

– Имею украинский паспорт, вот на этом основании и пребывал.

– Хм, и как вас пропустили украинские пограничники?

– Так и пропустили, – слукавил Юрка, – паспорт посмотрели и пропустили. А вы что? Не пропустите?

– Здесь вопросы задаю я! – сказал, как отрезал капитан, и пустил на Юрку облако сигаретного дыма. Куда только подевался сочувственный тон?

Юрка жадно вдохнул – хороший табак курит.

– Значит, они пропустили, хм, – продолжал пограничник с каким-то внутренним напряжением в голосе.

Капитан откинулся в кресле, посмотрел в потолок, поворошил рукой бумаги на столе. Он явно готовился объявить Юрке неприятную новость, но что-то его удерживало. Где-то, в глубине души, у него кошки скребли, и было ему противно и стыдно выполнять то, что он называл своей работой, а перед подчиненными, выражаясь высокопарно, – службой Родине. Ведь он вообще-то был нормальный мужик, и дома да с друзьями костерил почем зря и бандеровцев, и свое начальство. Но тут он был при исполнении, и погонами своими дорожил. Куда ж он без них? На стройку, в охрану за четвертак? А семью кто кормить будет? Такие, как этот, идейные? Нет, он дорос до капитана и метил в майоры, потому что твердо знал: мысли свои оставляй дома, а на службе есть приказы и инструкции. Но все же сдавать хохлам этого ополченца было неправильно, а не сдавать нельзя. Капитан вздохнул и отвел взгляд в окно. Там на березке колыхались первые желтые листья. Взгляд отдыхает.

Наконец тишину прервала дама в погонах. Она выковыряла себя с места, сделала несколько шагов и протянула исписанный лист бумаги начальнику.

– Саш, подпиши вот тут. – Старпрап ткнула в низ документа длинным ухоженным ногтем с прозрачным маникюром и с некоторым любопытством посмотрела в Юркину сторону.

Капитан подмахнул и продолжил ковыряться в бумагах. На Юрку снова смотреть избегал. Наконец, видимо, капитан нашел то, что искал, или просто решил перестать ломать комедию.

– Так, гражданин Семенчук, на Украине месяц назад вы объявлены в розыск за участие в незаконных вооруженных формированиях, как вы их границу прошли – загадка.

– Так то ж на Украине, – уцепился за эту ниточку Юрка, – мы же в России!

– В России, да, – подтвердил капитан, – но у нас есть конвенция СНГ 1993 года о правовой поддержке, согласно которой мы должны выдавать преступников и находящихся в розыске.

– Я не преступник, я воевал в ополчении, два раза был ранен. За Донбасс, за Россию воевал. Не штаны в конторе протирал, как некоторые!

– Но-но! – Голос капитан внезапно зазвенел, как металл. – Без намеков, каждый делает свою работу. За оскорбление должностного лица при исполнении…

Тут капитан-Саша попробовал строго посмотреть на ополченца, но не выдержал его сверлящего взгляда и оборвался на половине фразы. После короткой паузы продолжил:

– Мы неукоснительно следуем приказам и нашему, российскому, законодательству.

И последние три слова капитан произнес на пониженном тоне, тихо, взглядом избегая Юрку.

– Вот в этом-то и беда, доследуетесь, – зло процедил Юрка, и, злорадствуя смущению погранца, загнал гвоздь еще глубже – протянул вперед руки, – ну, что там в конвенциях написано – наручники одевать надо?

– Обойдемся. – Капитан испытывал неловкость от всего происходящего и хотел побыстрее закруглиться. – Катя, позови Ломова с двумя бойцами.

Прапорщица снова вылезла из-за стола и направилась к выходу, а капитан вдруг посмотрел на Юрку и совсем другим голосом, с явным сочувствием спросил:

– Чего ж тебя понесло туда, чего не сиделось на месте?

– Тебе не понять, капитан, в инструкциях об этом ничего не написано… – И уже ни к кому не обращаясь, себе под нос пробубнил: – Достал-таки оборотень бандеровский, через всесильные бумажки достал.

***

Семенчук Юрий Михайлович был выдан украинским властям в ноябре 2017 года, в канун столетия Октябрьской революции. В этот день капитан-Саша с прапорщиком-Катей выпили, запершись в кабинетике, по сто грамм коньяка за бывший светлый праздник. А Семенчук попал в СБУ, там его истязали, били, особенно по голове, ломали об нее мебель, но никаких показаний не добились, никого не сдал Юрка. В Донецк он вернулся по обмену полтора года спустя. За это время в Каховке умерла его мать, ухаживать за которой он поехал в том злосчастном семнадцатом году.

Юрка пережил мать ненамного, голова страшно болела, он глушил боль водкой, но не помогало, в мае двадцатого, аккурат в разгар ковида, он помер в донецкой больнице. Врачам было не до него, даже диагноз просто переписали из истории болезни – черепно-мозговая травма.