Zа право жить

Даниил Туленков. НОВОПРОКОПОВКА. БОЙ ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ

I

Новопрокоповка – большое, красивое село в нескольких километрах южнее печально известного Работино. Прямо через него проходит автодорога Орехов – Токмак, образуя собой главную, центральную улицу.

В южной части расположена церковь – главная высота в этом селе, сильно поврежденная вражеской артиллерией.

Не доходя до церкви, автодорога резко поворачивает на запад, выходя из села и закругляясь на юг, в сторону Сладкой Балки.

Именно северная часть села, очерченная дорогой, была в наибольшей степени разрушена артиллерийским огнем противника. Доставалось и южной, но в ту пору, когда мне довелось там быть, в южной части еще можно было найти целые, слегка поврежденные дома, в одном из которых мне даже пришлось как-то провести ночь.

Жизнь ушла из села летом 2023-го года.

Еще в июле, как мне рассказывали те, кто был тут много раз, в селе было полно гражданских. В октябре жителей уже не было, но их тепло еще хранилось в покинутых домах.

Мне было странно смотреть на двухэтажные многоквартирные дома в южной части, в районе церкви, где еще было полным-полно застекленных, небитых окон. Внешне эти дома, ухоженные, живые на вид, были точно такими же, какие мне не раз приходилось видеть в крепких, дышащих, твердо стоящих на ногах селах что в России, что на Украине. Мне не верилось, что в них уже никого нет. Что люди, годами жившие в них, ушли и теперь они стоят абсолютно пустыми.

Но то было в южной части.

На северной окраине села, там, где мне довелось быть несколько достаточно сложных суток, никаких признаков жизни уже не было.

Я, в числе группы бойцов **-го полка, входившего также в состав сорок второй мотострелковой дивизии, занимал дом возле самой дороги[7]. «Домик с соломой», как его называли. Почему и с какой целью он был весь забит соломой, для меня осталось загадкой. Но это было так. Все комнаты в нем были завалены соломой, по углам ее было больше, и из этой соломы мы мастерили себе лежанки в период отдыха.

Дом состоял из двух комнат, соединенных узким проходом. В этом проходе был проем, ведущий в какую-то маленькую клетушку, тоже забитую соломой. Полноценного окна в этой клетушке не было, была какая-то щель на улицу, и через эту щель, сквозь ветви деревьев, растущих во дворе дома, можно было наблюдать за улицей.

Впрочем, лучший вид на улицу, что служила дорогой, открывался через окно в первой комнате. Окна не было. В смысле, не только окна, но и рамы. Во всем домике окна были выбиты, и оконные проемы по периметру строения зияли чернеющей пустотой.

Вот у этого окна мы и дежурили «на глазах», сменяя друг друга. Отсюда открывался вид на поле по левую сторону от дороги, на сожженную БМП, стоявшую прямо на выезде из села, на побитый дорожный знак и жидкие лесопосадки по обе стороны дороги, уходящей куда-то туда, где затаился враг.

Здесь кончалась наша территория и начиналась терра инкогнита, «серая зона».

Периодически мы перемещали свои «глаза» туда, за знак, под прикрытие редких кустиков, но добром это не кончалось: незащищенные и не укрытые, наши бойцы практически мгновенно выбивались противником с помощью дронов или артиллерии.

Однако с упорством, достойным лучшего применения, туда раз за разом отправлялись новые и новые люди. Не всем из них довелось вернуться назад.

Поэтому фактически, железобетонно, наша территория кончалась здесь, у выбитого окна маленького белого домика с соломой. Там, за сгоревшей «бэхой», таилась смерть.

Я всего один раз видел этот домик с той стороны. Это было, когда мы выходили из-под «очка», после того, как наш БТР влетел в ров и мы покатились на юг, едва не сложив головы в лесополке[8] между Работино и Новопрокоповкой, потеряв двух бойцов, но все-таки вырвавшись из костлявых рук смерти под прикрытие этих искалеченных домов на окраине Новопрокоповки.

Больше никакая сила не могла заставить меня сделать хотя бы шаг в ту сторону, откуда мы пришли, туда, где лежали, то ли уткнувшись лицами в землю, то ли смотря в небо мертвыми глазами, Васяга и Рыбак.

Позже я думал, что на этом домике неплохо бы выглядела надпись огромными буквами, прямо по выбеленной стене, «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД», обращенная к противнику.

Окно, смотрящее на север, стало для меня окном в иное измерение. Одни из наиболее ярких и страшных гримас войны увидел я в этом окне, как на сцене чьей-то изощренно выдуманной драмы.

В это окно я наблюдал за полетом разорванной человеческой плоти, за атакой камикадзе на ползущего под укрытие дерева бойца, из положения лежа отбивающегося от него из автомата.

В это окно я смотрел, как бежит по дороге обезумевший от страха фазан.

В это окно, когда я стоял «на глазах», ворвался колеблющийся зеленый свет, и, подняв голову, я увидел, как над далекой лесополосой рассыпаются в небе, на огромном пространстве, сотни, если не тысячи, ослепительных огоньков и начинают, переливаясь, опускаться, подобно кометам, вниз.

В это окно я наблюдал за медленным полетом ракет с кассетной частью куда-то на юг, в сторону расположения наших войск. До того я видел их под Работино тогда, когда они шли четко на нас, гаснув в небе незадолго до свиста, взрыва и через секунды замершего в груди стука сердца «тыр-тыр-тыр-тыр-тыр»….

Сейчас же они не гасли, медленно, непоколебимо-уверенно в своей цели проплывая над нами. Их путь закончится далеко позади. Здесь можно лишь наблюдать за ними с бессильной злостью.

В это окно влетали комья земли и облака пыли, когда неожиданно глухо где-то вдали, километрах в двух, бухал танк. Оставалось только успевать падать на пол, вжимаясь в тюки соломы. Резкий, давящий на психику свист, и всего через пару секунд ощущение – буквально кожей – тяжести и скорости летящего снаряда, разрывающего, рассекающего, сминающего, спрессовывающего воздух. Взрыв. Вспышка мысли: «Услышал – значит, не мой». Обжигающее все тело изнутри чувство спасения и контрастный ледяной душ безжалостного понимания, что не спасет, не укроет, не защитит этот говенный домик, если он попадет прямо сюда.

Земля, пыль на всем. Чертовы очки… Никогда, ни в каких других обстоятельствах не чувствуешь себя настолько ущербным по отношению к людям с нормальным зрением, как после осыпания землей. Протереть линзы толком нечем. Спасаешься тем, что есть под рукой, хоть как-то. Дорогущий немецкий пластик, рассчитанный на жизнь в комфорте и неге, предательски царапается, покрываясь раз за разом микротрещинками и шрамами. Он комфортно пережил тюрьму и лагерь, но война становится для него непреодолимым испытанием.

Однако на войне горизонт мышления и планирования сужается. Понадобятся ли тебе очки в принципе по истечении ближайших минут? Считаешь работу танка. Помимо мыслей, куда он положит следующую дуру, думаешь о том, вернется ли он, расстреляв этот пакет.

Почему-то… Не знаю, почему, не берусь сейчас дать объяснение этому феномену, это иррациональная мысль: ты не веришь, что там, за полтора-два километра, в танке сидит Мыкола.

Мыкола – он вот тут, где-то среди этих деревьев, метрах в ста, а может, и тридцати от тебя, лежит на земле с автоматом. Мыкола – это тупое, упорное, злобное, ожесточенное мясо. А там, в технике, кладет снаряды рядом с тобой кто-то другой – побритый, пахнущий одеколоном, пьющий хороший кофе и курящий хорошие сигареты. Человек из другого мира, приехавший на сафари.

Мыкола здесь, чтобы драться. Тот человек, с одеколоном и кофе, он – чтобы работать.

Сейчас он отработает по тебе пакет и уедет. Возможно, даже насовсем. Получив на карточку свои деньги, уедет из этой жопы туда, где есть душ, электричество, магазины, кабаки, рестораны, девки, постельное белье…

Разумеется, все это, наверное, не так. И в том чертовом танке сидели точно такие же грязные и уставшие люди, что и вокруг меня, а вовсе не «офицеры и джентльмены».

Я всего лишь черкнул мысли из своей головы. Зафиксировал свои ощущения…

II

Я был на СВО ровно полгода.

Из них непосредственно в активных боевых действиях я участвовал примерно три месяца.

Апофеозом этих трех месяцев стали три моих дня в Новопрокоповке, с 4 по 7 октября 2023 года.

Три дня, которые вместили практически все. Три дня и три ночи.

Из моей памяти постепенно вытесняются, тускнеют и размываются иные населенные пункты. Ни один из них не оставил какого-то следа в моей душе.

Новопрокоповка никогда уже не станет для меня просто точкой на карте.

Новопрокоповка – это мой личный, маленький Сталинград, Курская дуга, Ватерлоо, Аустерлиц и Аркольский мост, вместе взятые.

Это первое место, где я лично ощутил, что такое «ни шагу назад».

Первое место, где я воочию увидел, как упирается, вгрызается в землю русская армия и дальше «они не пройдут».

В Новопрокоповке лично для меня закончились бесконечные бегства по лесополкам, удирание от мин и снарядов, падающих тебе прямо след в след, нескончаемая, ставшая уже фоном – череда поражений, разгромов, неудач и бега, бега, бега….

Вплоть до самой Новопрокоповки война, которую я знал и видел, – это бегство. Бегство с тоннами брошенной тушенки, снаряги, боеприпасов, цинков с патронами, морковок от РПГ, с брошенными «двухсотыми». Бегство оттуда, куда мы уже и не надеялись когда-либо вернуться…

Опять мы отходим, товарищ,

Опять проиграли мы бой,

Кровавое солнце позора

Заходит у нас за спиной.

Мы мертвым глаза не закрыли,

Придется нам вдовам сказать,

Что мы не успели, забыли

Последнюю почесть отдать.

Не в честных солдатских могилах –

Лежат они прямо в пыли.

Но, мертвых отдав поруганью,

Зато мы – живыми пришли!

Никто и ничто вернее этих симоновских строк не скажет, не опишет и не передаст тот отчаянный ужас и позор кровавого, душного, жаркого лета 2023 года, пиком чего стал украинский прапор, водруженный над руинами работинской школы 23 августа.

А в Новопрокоповке – все, баста.

В Новопрокоповке это кончилось. Работино они взяли, но в Новопрокоповке они не прошли.

Но как же они рвались сюда! Как они хотели досюда дойти. И доходили, и заходили.

Но только лишь для того, чтобы навечно здесь лечь и остаться.

Новопрокоповка стала могилой их штурмовых групп. Самой крайней точкой, куда ступала нога украинского солдата в ходе их «контрнаступа».

Ступать-то она ступала, но вот закрепиться здесь им была не судьба.

Однако за это приходилось платить жизнями многих.

Две смерти видел я только в нашем маленьком домике с соломой. А сколько людей еще погибло вокруг!

Мальчик, встреченный мною в Новопрокоповке, погиб в этом домике. Но был еще один, в самый первый день.

Чибис был его позывной.

Он попал под артобстрел и лишился ступни. Жгут сам себе поставить не смог. Полз к дорожному знаку, истекая кровью, звал на помощь, взмахивал иногда рукой.

Двое рискнули, под угрозой нового удара кассетками, выскочили из дома, добежали до него, схватили за руки, волоком поднесли к выбитому окну, забросили в дом, заскочили сами.

Я был там наготове, ждал их. Начал ставить жгут, понимая бессмысленность своих действий, глядя на его культю.

Из нее даже капля крови не капнула, пока мы с ним возились. Чибис вытек. Он уже был почти пустой, и минуты его жизни были сочтены. Я все равно наложил жгут и всадил ему в предплечье промедол. У меня было две ампулы, и я осознал нерациональность своего поступка, всаживая драгоценный обезбол в почти труп.

Но, тем не менее, я поставил ему укол.

Минут десять еще он метался в бреду, не понимая ничего, что происходит. Очень беспокойно уходил Чибис. Мычал, порывался вставать. Извивался всем телом, будто испытывая муки от нестерпимого жара. Потом вытянулся и замер. Какое-то время еще лежал так живым. Пульс прощупывался.

А потом Чибис умер.

Вечером мы вытащили его во двор, положили у разбитого забора труп. Большего мы тогда сделать не могли. Весь вечер, до самой темноты, противник бил по северной части Новопрокоповки и кассетками, и фугасами, в воздухе сновали их дроны. Мы сидели в домике, не показывая на улицу нос.

С того места, где сидел я, без аппетита ковыряясь ложкой в консерве с тушеным цыпленком, мне были видны его ноги. Вернее – одна нога и торчащая из штанины берцовая кость.

В домике нас было четверо. Вчетвером мы и встретили темноту. А потом, уже в темноте, к нам в дом привели пополнение. В тот день, по серости, в Новопрокоповку завели целую партию свежих бойцов. К нам в домик определили двоих.

В принципе, я, задержавшись утром в Новопрокоповке потому, что не смог оставить своих товарищей по оружию в этом домике втроем (часов в 11 кассеткой посекло много народу в северной части, и их вывели на пункт эвакуации), теперь уже мог уходить. Выбираться к своим. Но куда бы я пошел один, в кромешной тьме украинской ночи?

В этот же день, часов в двенадцать, на него был сброс, и Музыка погиб.Я остался. Разговорился с этими двумя, не видя их лиц. Позывной одного я не помню, а второго позывной был Музыка. Утром, пока я спал еще, Музыку определили «на глаза» под знак. Он ушел, и я так и не увидел его лица. И никогда уже не увижу.

Все это были славные парни, «автоботы», как называли в полку их подразделение.

Я сохранил о них самые лучшие и теплые воспоминания. Мне они стали не менее близкими, нежели непосредственно мои боевые товарищи.

И вот что я должен сказать, глядя на то, как они бились и погибали, в каких условиях проходила их служба в Новопрокоповке, какие задачи им ставились, какие чудовищные в своей иррациональности приказы спускались им сверху…

Наш брат зек любит козырнуть тяжестью своей службы и ухарством своей доли, обреченностью римского гладиатора на арене Колизея.

Я, собственно, и сам этим грешен.

И кто осудит, как говорится.

Однако, насмотревшись на то, как в топке войны сгорают жизни и мобиков, и контрактников, конкретно на примере того, что видел я в эти три дня в Новопрокоповке, а за пару месяцев до того – под Работино, когда служил в эвакогруппе восемьсот десятой бригады морской пехоты, – я понял, что немногим легче была их солдатская доля.

Гибли так же, и, что самое страшное, – гибли зачастую столь же бессмысленно и ужасно. Гибли в тех условиях, каких можно было избежать. Гибли, исполняя задачи очевидно глупые, неоправданные, а зачастую и заведомо невыполнимые.

Одни выставления пикетов под кусты, на голую землю, без каких-то укрытий и сколько-нибудь толковой маскировки чего стоили…

Сколько жизней унесли эти безрассудные действия.

Дешева кровь зека. Но и кровь любого другого солдата зачастую стоит не дороже воды.

Много позже, уже пройдя это все и вернувшись домой, понял я, насколько сильно мне повезло: я встретил там, в Новопрокоповке, «на земле», нормальных и по-человечески отнесшихся ко мне бойцов и командиров.

Я остался с ними на эти трое суток добровольно, сознательно, так восприняв свой товарищеский долг по отношению к этим людям, сражавшимся тогда в меньшинстве. И ко мне отнеслись соответствующе.

А ведь что стоило запустить меня, приблудившегося зека из Шторм Z, без колебаний в любое наметившееся мясо. А мне лишь предлагали то или то, с оговоркой «решай сам, командовать тобой мы не можем».

Сами бойцы накануне наметившейся заварухи, когда в воздухе прямо очень уж остро запахло грандиозным шухером, с вечера предложили мне уйти по серости ниже, на юг, и с первой же оказией эвакуироваться из Новопрокоповки с любыми «трехсотыми».

Однако чем больше заботы и участия проявляли они ко мне, тем больше крепло мое желание остаться здесь с ними и разделить их судьбу.

Таковы были люди, встретившиеся мне в те октябрьские дни в Новопрокоповке.

III

Бой за северную окраину Новопрокоповки 6 октября 2023 года был мной описан[9] ранее через призму своего участия в этих событиях.

Однако я находился лишь на одном из участков, подвергшихся атаке украинской армии.

В то утро противник атаковал Новопрокоповку с двух сторон: в лоб, со стороны автодороги Орехово-Токмак, и, высадив десант в глубине наших позиций, прорвался по полю параллельно автодороге, прямо через минные заграждения, которые казались нам непреодолимыми.

Операция провалилась, несмотря на то, что врагу удалось захватить несколько домов и удерживать их примерно до 13:00.

Противник действовал исходя из знакомой нам формулы «там никого нет», отправляя, по сути, свои штурмовые группы на убой.

Никаких шансов закрепиться на северной окраине Новопрокоповки у них не было, учитывая наше абсолютное, тотальное превосходство в живой силе в этом месте.

Намерения противника атаковать село были понятны уже вечером 5 октября. По темноте на северную часть начали заходить наши подкрепления. По моим интуитивным ощущениям и прикидкам, носящим сугубо субъективный характер, на этом участке было сосредоточено не менее пятидесяти-шестидесяти наших бойцов, занимавших круговую оборону в каждом из домов северной части. Общее количество военнослужащих ВСУ, отправленных на штурм, по данным военнопленного, состояло из восемнадцати бойцов на двух БМП «Брэдли» и неизвестного количества из «группы поддержки», сконцентрированного в лесополосе севернее села.

При этом мы располагали огромным резервом в глубинной части села и бронетехникой, включая танки и БМП, немедленно выдвинувшиеся нам на помощь в первые же минуты боя.

Одновременно с этим наша артиллерия поставила огневой заслон в серой зоне, так что ввести свои резервы и укрепить штурмовую группу враг не имел возможности. Это не помешало, впрочем, обеим «Брэдли», высадив десант, беспрепятственно покинуть Новопрокоповку.

Таким образом, атака ВСУ 6 октября 2023-го года носила характер ярко авантюрный, не имеющий серьезного просчитывания, и была изначально обречена на неудачу. Это было что-то вроде рейда на Дьепп в миниатюре, предпринятого англичанами летом 1942-го года.

При всем том, даже начатая столь ничтожными силами атака сумела вызвать серьезную сумятицу в рядах наших войск, выявив критически неприемлемую схему управления, низкий уровень связи, недопустимое отсутствие координации военнослужащих между собой, спровоцировавшее ожесточенный friendly fire, слава Богу, обошедшийся без человеческих жертв.

Неверно оценив масштаб угрозы и преувеличив силы противника, в районе одиннадцати утра командование отдало приказ очистить первую линию домов на северной окраине, и отвело войска вниз по улице.

К этому времени вражеский десант был уже практически уничтожен, однако разрозненные группы недобитых солдат противника, потерявшие связь со своим командованием, продолжали обстреливать нашу живую силу, зачастую даже не будучи идентифицированы как враг. Их активность также списывалась на friendly fire.

К 13:00 все было кончено, однако северная часть Новопрокоповки нашими войсками была оставлена, и на нее был перенесен огонь нашей артиллерии. Несколько часов наши орудия вели огонь по этому участку села, окончательно разрушив пригодные для размещения солдат дома, а на следующий день, 7 октября, был поднят вопрос о необходимости снова занять эти позиции, при том, что теперь уже размещаться в них было невозможно.

Я в тот день находился на пункте эвакуации и стал невольным свидетелем ожесточенной перепалки между командиром боевой группы, которому была поставлена такая задача, и представителем командования полка на сей счет.

Насколько я помню дальнейшее развитие ситуации, наши военные в разрушенные дома на севере села все-таки не вернулись, заняв позиции чуть южнее.

Таким образом, даже не решив свои задачи, отправив солдат на заведомо обреченную операцию, ВСУ по итогам боя 6 октября 2023-го года удалось расширить «серую зону», отодвинув наши позиции вглубь Новопрокоповки.

Дальнейшие события мне достоверно не известны. Сейчас, после взятия Работино и смещения линии фронта много севернее, все описываемые мной территории находятся под контролем российской армии. Однако, как развивались боевые действия в этом районе с октября по май, я описать не могу.

Покинув Новопрокоповку вечером 7 октября, я более туда не возвращался.

От товарищей, бывших наскоками в селе в эти месяцы, я узнал, что Новопрокоповка подвергалась жестоким артобстрелам в ноябре и декабре, и количество пораженных, разрушенных домов в ней резко выросло. Относительно целая часть села осталась только глубоко на юго-западе.

Судя по тому, что мне удалось выяснить, был уничтожен и тот дом, в котором мне пришлось как-то заночевать.

Отказавшись от попыток захватить село, осознав бесперспективность и тщетность намерений сунуться сюда, украинцы приступили к его планомерному уничтожению артиллерийским огнем.

Я не знаю: вернется ли когда-то жизнь на улицы этого села?

Отстроятся ли разрушенные дома, будут ли здесь слышны голоса женщин и детей? Наладится ли обычный, размеренный быт, следы которого мне доводилось встречать здесь повсюду?

Люди здесь жили неплохо. Село было крепким, куркульским, зажиточным. В нем не было атмосферы упадка, разрухи, депрессии и безнадеги. Даже смертельно раненное и обезлюдевшее, обесточенное, оно боролось за свою жизнь, не желая превращаться в безжизненные руины.

Оправится ли оно после войны, заживут ли его раны?

Этого, наверное, сейчас не скажет никто.

Я никогда не забуду Новопрокоповку. Но и вернуться сюда в любом статусе я бы никогда не хотел.

И всё же я был бы рад узнать, что этому селу удалось возродиться и вернуться к жизни.

Что страшные раны войны, нанесенные ему, удалось изжить.

Что дом, ставший моим приютом на одну ночь, отстроили, а его безвестные хозяева, которых я никогда не видел и никогда, наверное, не увижу, вернулись в него.

Это было бы единственно разумным вектором развития всей этой кошмарной истории и закономерным финалом ее.

Ибо «когда все дороги ведут в никуда, настала пора возвращаться домой».