Zа право жить

Елена Адинцова, Виктория Семибратская. МОСТ

«Зы-зы-зы», – тонкий звенящий писк комара оказался последней каплей в переполненной чаше человеческого терпения. Матвей провел рукой по длинным спутанным волосам, поскреб колючий, давно небритый подбородок и отодвинул чашку с недопитым кофе. Август, год трех двоек оказался жарким во всех смыслах.

Заканчивалось девятое военное лето. Того, что пришлось пережить за это время ему, Матвею, представителю одной из самых мирных профессий, хватило бы не на один объемный роман. Вначале предательство сбежавшего президента, потом – вчерашних друзей, готовых бездумно стрелять в своих только потому, что те говорят на русском языке. Череда разочарований и потерь.

Кажется, прошел целый век с того момента, когда его город спокойно трудился: варил сталь, учил детей, добывал уголь. В театрах рождались новые спектакли, в лабораториях – научные открытия. В один миг все рухнуло. Приветливый мир безграничных возможностей одномоментно схлопнулся до блокадной коробки с закрытыми продуктовыми магазинами, безденежьем, отсутствием связи, банковской системы. И все это под грохот нескончаемых обстрелов.

Эта война постепенно отнимала у города все, что было дорого, одно за другим. Истончались и рвались родственные связи, по живому кромсали предприятия, ставя перед сотрудниками трудный выбор: уехать или остаться. Жители лишились права на спокойный сон, на качественную еду, на воду и даже воздух. Разбитая в феврале фильтровальная станция и подрыв аммиакопровода этим летом поставили город на грань выживания.

Матвей так и не смог написать ни одной картины на военную тему, хотя с нерегулярной периодичностью поступали заманчивые предложения «показать донецкую специфику». Художник оставался патриотом города по-своему, торопясь запечатлеть его рукотворную красоту. Теперь, когда он почувствовал непреодолимую потребность воплотить пережитое в картине, процесс застопорился. Идея витала в воздухе, дразнила воображение, но не давала себя поймать. Не доставало какой-то малости, чтобы зафиксировать мазками, запечатлеть едва уловимый образ.

Мужчина поднялся и, стараясь не смотреть в сторону натянутого на подрамник холста, вышел на балкон. Зной сгустился, смешиваясь с розовато-серым закатом. Матвей повернулся, окинул тоскливым взглядом пространство комнаты. Кипы книг, альбомы с репродукциями, компьютер – верный помощник в виртуальных путешествиях – все навевало тоску.

Самым разумным было бы переключиться: принять душ, съесть нормальный ужин и попробовать выспаться. Но сделать хоть что-то из перечисленного Матвей не мог. Разве только… А почему бы и нет? Он стремительно шагнул за порог квартиры.

Среди густых крон деревьев тускло мерцали одиночные фонари. Не такое уж и позднее время, а нигде никого, впрочем, сейчас и днем немноголюдно. Огромный современный город в последнее время будто окаменел изнутри. Может ли окаменеть камень? «Может, – сам себе ответил Матвей, – город – это не только улицы, проспекты, площади, скверы; это…» Матвей запнулся, подбирая нужное слово.

Всю жизнь он рисовал пейзажи: изображал пену весны и золото осени, изумрудную фланель лета и серый с красными вкраплениями рябины твид зимы. Он показывал Донецк таким, каким знал с детства, каким любил.

Возможно, во Вселенной существуют одновременно два Донецка? Один – город-крепость с оставшимся в нем гарнизоном горожан; другой – успешный, цветущий, с яркими витринами модных бутиков, пафосных увеселительных заведений, с самодовольными, уверенными в себе людьми.

Матвей остановился. Тянущая, ставшая привычной боль за грудиной мешала дышать. Тогда тоже было лето. Коготь воспоминаний подцепил тонкую кожицу на так и не зажившей ране сердца. Почему ставшую за последние годы почти сакраментальной фразу «Скажи спасибо, что живой» он воспринимает как насмешку? Да, война еще раз высветила ценность каждого прожитого дня, показала настоящую суть людей, оказавшихся рядом. Но когда человек теряет все, что составляет его жизнь – дом, работу, имущество, привычный круг друзей, семью, – что у него остается? Когда родные с детства места превращаются в руины, когда обычный телефонный звонок вызывает приступ панической атаки – а вдруг кто-то из родных или знакомых оказался в эпицентре очередной трагедии? – ты поневоле становишься философом.

Матвей спустился по проспекту Ильича до Калининского моста. Этим маршрутом он мог бы пройти и с закрытыми глазами. Вот троллейбусная остановка, на которой он впервые увидел Лизу. Новое погружение в прошлое отозвалось учащенным пульсом.

– Опомнись, Матвей! Сейчас все нормальные люди уезжают, а уж с твоим талантом, ты будешь востребован везде, – в голосе любимой сквозила гремучая смесь раздражения и неприятия. – К тому же, это временно, как только все успокоится, мы обязательно вернемся, мне тоже нравится Донецк. – Изящные руки женщины обхватили супруга за шею в попытке привлечь к себе.

– Ты слышишь себя? – Матвей отвел и поцеловал ладони жены. – Мне нравится и Венеция, и Париж, помнишь, как нам хорошо было в Вене? Вена мне тоже нравится. Но Донецк нельзя втиснуть в рамочку «нравится», согласись, этот город – совсем другое.

Лиза не согласилась. Она слишком боялась обстрелов. Или слишком страшилась потерять привычный комфорт.

Удивительное свойство человека – одновременно быть здесь и где-то там, в существующей только в его воображении реальности. Матвей тряхнул головой, пытаясь отогнать воскресшую картинку из далекого прошлого. Он свернул в сторону недавно установленной бронзовой скульптуры Антона Павловича Чехова. Автор работы, давний приятель Матвея, Равиль Акмаев, с удовольствием обращался к произведениям русского классика. Сколько уже написано картин в его «чеховской серии»? Возможно, именно сейчас, когда город беспощадно разрушали, воплощение давней задумки в металл было самым правильным и своевременным проектом друга.

Матвей, присутствующий на официальном открытии памятника, хорошо запомнил глаза людей, рассматривающих бронзовую фигуру высокого стройного мужчины в шляпе и наглухо застегнутом пальто. Сидящий Чехов откинулся на стуле, удобно скрестив ноги, словно любуясь медленным течением Кальмиуса. Символом надежды на лучшее замерла в полете рядом с писателем чайка. Мероприятие состоялось в конце апреля, и как раз позади скульптуры розовым зефирным облаком на фоне пронзительной синевы расцвела вишня.

Лиза, обожающая Чехова, так и не увидела, как органично вписалась фигура писателя в местный ландшафт. Антон Павлович будто всегда сидел на набережной, вглядываясь в только ему известную даль. Впрочем, и в Риме достопримечательностей хватает. Матвей вспомнил свежие фотографии бывшей жены, выставленные ею в соцсетях.

«Ав-ав-ав!» – колченогая толстая собачонка, напоминающая только что вытащенную из кипятка сардельку, подбежала к Матвею. Она была такой маленькой и сливалась шерстью неопределенного цвета с надвигающимися сумерками, что погруженный в раздумья мужчина мог бы не заметить и наступить на нее, не обозначь она свое присутствие звонким приветствием.

– Иди ко мне, – грудной женский голос, внезапно прозвучавший на пустынной набережной, заставил Матвея охнуть.

Мужчина развернулся и увидел сидящую на скамье в густой тени раскидистого дерева фигуру.

– Жужу, я к кому обращаюсь? Бегом ко мне! – в голосе зовущей прорезались строгие нотки.

Матвей выдохнул и мысленно усмехнулся: обращение адресовано не ему, а маленькой неуклюжей каракатице, которая и не думала реагировать на слова хозяйки. Соблюдая дистанцию в метр, псинка глазами-бусинками таращилась на мужчину.

– Давно постороннего живого человека не видела? – грустно спросил Матвей, обращаясь к потешной животинке.

Неудивительно, последнее время некогда любимое место отдыха дончан обезлюдело, как и весь город. В кармане джинсов тревожно прожужжал телефон. Матвей кликнул по всплывшей иконке.

«Внимание! Если вы не раз попадали под обстрел, вы уже знаете эти правила, – гласило текстовое сообщение от Штаба ТерО ДНР. – Если война пришла к вам только сейчас и к вам начали прилетать украинские снаряды, помните – вы нужны нам живыми! Убедительно просим жителей Донецка и пригородов в текущей ситуации оставлять подъезды открытыми, это поможет спасти жизнь прохожим. Берегите себя и родных, постарайтесь не выходить из дома без лишней надобности. При необходимости переместитесь в укрытие».

– Ты слышала, красотка? Сидеть дома нужно и не выходить.

– Матвей Совин? – окутанная тенью фигура безошибочно установила личность мужчины.

– Да. Мы знакомы? – Матвей был уверен, что никогда раньше не слышал голос говорившей, иначе бы обязательно запомнил такой необычный тембр.

– Марина Владиславовна Кухер, – представилась фигура, – мы встречались на городских мероприятиях, я бывала на ваших выставках в Доме Художника и галерее «Арт-Донбасс». Мне нравятся ваши картины, я даже одну приобрела.

Что подтолкнуло Матвея изменить маршрут – простая человеческая вежливость или тщеславие творца, встретившего ценителя своего таланта? Не спросив разрешения, художник подсел на скамью к незнакомке. И тут же вспомнил, где и при каких обстоятельствах видел ночную визави. Наметанный глаз мастера еще в первую встречу выхватил из множества присутствующих на открытии выставки необыкновенно яркую фактуру Марины Владиславовны. Нет, он не знал тогда ее имени, но высокая, величественная старуха приковала его внимание с первого взгляда.

«Какой типаж! – ликовал творец внутри Матвея. – Это же надо, чтобы в одном человеке так гармонично сочетались два образа: собирательно монументальной Родины-Матери и любимой народом артистки Фаины Раневской. С такой натуры только картины писать», – мечтательно думал художник. Старуха же с высоты роста нападающей баскетбольной команды с такой надменностью смотрела на окружающих, что он так и не решился подойти к ней с предложением позировать для его новой картины.

Позже художник узнал, что колоритная дама руководит каким-то любительским литературным объединением, то ли «Белые листья», то ли «Острые перья», и счел свою идею неуместной. Не то чтобы он не любил поэзию вообще, но близкого знакомства с поэтами старался избегать. Трагические события 2014 года на Донбассе вызвали небывалый подъем народного творчества. Матвей отлично понимал своих земляков, стремившихся выразить эмоции в словах, но его собственных чувств было слишком много, чтобы он мог впустить в себя чужие. Возможно, когда-нибудь потом, думал он, и только душный августовский вечер и наглая собака пространное «потом» перевели в факт личного знакомства.

– Красиво, – взглянув в сторону Калининского моста, произнесла Марина Владиславовна.

Матвей согласно кивнул. Сколько раз он делал зарисовки с этого ракурса, каждый раз находя новую тональность в знакомом пейзаже. В мягком лунном сиянии на изгибе реки стремительная стрела соединила берега города.

– А я ведь помню, как возводился этот мост взамен старого, уничтоженного фашистами, – вдруг произнесла старуха. – И оккупацию Сталино помню. Я, видите ли, как раньше говорили, «дитя войны», а теперь еще и «старуха войны», – женщина замолчала, поджав губы.

– Я знаю каждую деталь на нем, – неожиданно для себя признался Матвей. – Вообще-то, донецкие мосты не считаются достопримечательностью, но я так не думаю, – быстро добавил он. – Взять, например, этот, Калининский. Въезд на мост украшают главные пилоны из серого гранита, на них до сих пор отлично видны гербы Украинской Советской Социалистической Республики.

Матвей на минуту замолчал. Украина так долго убивала своих граждан, что рот с трудом произносил вслух название некогда родной страны. Женщина, почувствовав состояние собеседника, подхватила:

– Пролеты моста огораживает кружево чугунных перил, это именно они дают ощущение нарядной легкости.

– Верно, – подтвердил Матвей, – сегодня из восемнадцати фонарей пять не горят.

– Обстрелы целый день, – вздохнула старуха, – людей не хватает на ликвидацию последствий, где уж взять силы и средства менять вовремя лампочки. Война.

– Война, – эхом повторил Матвей. – А знаете, я еще мальчишкой срисовал чугунные барельефы на постаментах четырех фигурных фонарей с обеих сторон моста. Это настоящие картины освобождения и восстановления Донбасса после той, Великой Отечественной, войны.

– Живая память под открытым небом, – согласилась Марина Владиславовна. – И они хотят это все обнулить? Кто мы без памяти? Разве может быть город без истории, разве имеет право на будущее народ, отрекшийся от своего прошлого?

Резкий звук канонады заставил вздрогнуть молодого мужчину, пожилую женщину и даже мирно дремавшую у их ног Жужу.

– Ясиноватую утюжат, – спокойно, без надрыва в голосе, заметила Марина Владиславовна. – Они даже не понимают, что сейчас стреляют в прошлое своих отцов, восстановивших всем миром Донбасс после той войны. И Донбасс никогда никому не отказывал в помощи. Вот, взять хотя бы Чернобыль…

Матвей слушал пожилую женщину, чувствуя, как за долгие месяцы тревоги к нему впервые возвращается покой. Казалось, сам любимый город говорит с ним устами пожилой женщины.

– У меня к вам просьба, предложение, если хотите, – смущаясь и путаясь в словах, уже прощаясь, озвучил давнюю идею Матвей. – Не согласитесь ли вы быть моей моделью для новой картины?

И, заметив выражение изумления на строгом лице Марины Владиславовны, пояснил:

– Чехов, ночь, пустынная набережная, дама с собачкой, ощущение одиночества и нависшей угрозы – современный донецкий пейзаж.

– Не надо одиночества. И угроз не надо. Пусть вам лучше моя внучка позирует, у нее и собака есть.

– Но мне нужны именно вы! – от волнения Матвей даже не заметил, что невежливо оборвал даму на полуслове.

– Так вы же ее еще не видели!

Марина Владиславовна решительно протянула смартфон.

– Взгляните, вчера их сфотографировала, – женщина буквально вложила в руку Матвея гаджет. Художник нехотя опустил взгляд и замер.

С экрана на него смотрела голубоглазая рыжеволосая женщина в форме сотрудника МЧС, рядом с ней, сложив уши домиком, красовалась мордочка щенка немецкой овчарки.

Тупая саднящая боль за грудиной, с которой он почти смирился, отступала. Марина Владиславовна не без удовольствия наблюдала, как светлая мягкая улыбка озарила лицо художника.

От реки потянуло прохладой. Убаюканный желтовато-лунным светом фонаря, отдыхал мост. Он честно потрудился и заслужил пару часов покоя, ведь основная функция моста – соединять берега, поколения, мужчин и женщин.