За право летать

Глава шестнадцатая. Пока не нажата кнопка 24 августа 2014-го Поздний вечер

– Вот смотрите. – Минер, скуластый неимоверно веснушчатый парень (и по лицу, и по тонким рукам, голым по локоть, словно кто-то прошелся краскораспылителем), подложил на стол два почти одинаковых алюминиевых цилиндрика размером с футляр большой сигары. – Сами капсюля я вытащил, так что – безопасно. Так вот, это – нормальный «ВУР-04у», предназначен прежде всего для горно-взрывных работ, скотинка простая, универсальная и безотказная. Их ребятишки и понавтыкали. А вот этот, второй, – непонятка. Клеммы, к которым провода крепятся, вообще ни к чему не подсоединены. Там внутренняя проводка выдрана с корнем. То есть подавай на них ток, не подавай…

– Это я понял, – сказал Адам.

– Но тогда зачем это?.. – Руки минера сделали несколько неуловимых движений, и цилиндрик, казавшийся цельным, распался на три части, и изнутри выпала черная «таблетка». – Вот это точно батарейка, я их видел во всяких марцальских приборчиках. А что вот это? – Он с усилием ввел мизинец в одну из частей цилиндра, и с другой стороны выдавилось что-то вроде темно-зеленой замазки. Замазка, выдавившаяся короткой колбаской, собралась в шарик, потом расплылась этаким каравайчиком. Потом из неё высунулась короткая ложноножка, втянулась. Потом высунулась еще, в другую сторону. Минер положил рядом опустевший цилиндрик, и это темно-зеленое существо немедленно забралось обратно.

Все почему-то посмотрели на Адама. Ну да, подумал он, крупнейший специалист по контактам…

– Я догадываюсь, – сказал он. – Чем-то очень похожим выстланы изнутри шлемы визиблов. Даже не столько наших, там немного другая субстанция, сколько имперских. Чем пользуются марцалы, я не знаю.

– Можно ли тогда сказать, что это какой-то аналог радиовзрывателя?

– Получается, так.

– То есть этот урод минировал-таки Питер? Не какой-то блеф разыгрывал, а всерьез? – Голос минера зазвенел. Адам снял испарину с лица.

– Тогда я не понимаю, зачем ему пацанье при кнопке, – недовольно проворчал Макарушкин.

– Это как раз понятно, – сказал Адам и не узнал своего голоса. – Чтобы те, кто останется в живых, знали: город взорвали наши же пацаны в знак протеста, что марцалы уходят. Понимаешь, у них борьба между своими идет…

– Подождите, – сказал минер. – Это уже не так важно. Или еще… Короче: если есть приемники, то где передатчик? Откуда должен пойти сигнал?

– Точно, – подхватил Адам. – Ведь если я хоть что-то понимаю, то марцалы сейчас ждут имперских парламентеров. И, так сказать, в их присутствии будут по очереди пристреливать заложников…

– Какая-то несклепица получается, – задумчиво сказал Макарушкин. – Раз город все одно бы взорвали, чего он вообще к нам понесся? Его дело – забрать детишек, раз они ему так дороги, и дуть от города с максимальной скоростью. Если по логике вещей…

– У них с логикой не совсем как у нас, – сказал Адам. – Для них ещё и стиль важен. Аристократия.

– Яйца обрывать таким аристократам… – проворчал Макарушкин.

– Возможно, к этой идее мы вернемся, – сказал Адам. – Я про твою несклепицу задумался. Значит, так: Барс минирует город, попутно делая все, чтобы потом обвинили наших пацанов. Думаю, он в курсе, что очередь у Питера не первая – иначе он своих ребятишек вывез бы. Возможно, он считает, что очередь до Питера вообще не дойдет… Но вот дело пошло наперекосяк, и он реально испугался, что взрыв произойдет. И он опять не вывозит детишек, а делает все, чтобы мы эту бомбу обезвредили. Следует ли из этого, что передатчик находится в Питере?

– Точно, – сказал Макарушкин. – Тогда город последний в очереди – это раз, и если у них ничего не получается и взрыв все-таки происходит – то все концы в воду.

– Осталось всего ничего – прочесать город, – сказал минер.

– Или начать обрывать яйца нашему аристократу, – пробормотал Адам сквозь зубы. – Этим я займусь сам. У меня вроде стало получаться. Правда, понадобится кой-какая подготовка… Его уже обыскали?

Макарушкин смутился:

– Да как-то… марцал все-таки…

– Значит, будет первым. И пошли людей прошерстить все здешние катакомбы. Много людей. Ищем… не знаю что. Может, он где-то ещё прокололся. Идем к нашим пленным…

Троица бывших гардемарин – со споротыми погонами и поротыми задницами – валялась на железных дырчатых скамейках в холодном автобусе с зарешеченными окнами. Руки у всех были скованы черными, мягкими на вид, браслетами.

– Кто из вас Антон? – спросил Адам, хотя и знал заранее: в личных делах были хорошие фотографии.

– Ну, я, – после паузы нехотя ответил один.

– Тебя раскачивали на эмпата?

– Ну.

– Встать.

– А пошел ты…

– Встать, – повторил Адам ещё тише, и пацан встал. – Я спросил: тебя раскачивали?

– Так точно.

– Господин полковник.

– Так точно, господин полковник.

– Пошли. Будешь моим детектором лжи.

– Браслеты – снимете?

– Нет. Ты остаешься под арестом. Возможно, твоя помощь пойдет в зачет. Не знаю.

Они вышли под промозглый дождь. Наконец-то антигравы удалось остановить, ветер стих, но тучи все ещё висели над головой невидимым, но громадным тяжелым одеялом.

Возле соседнего автобуса Адам заметил понурую фигурку. Санька. Стоит, приткнувшись к стеночке боком. Кто-то одолжил парню бушлат, но, разглядел Адам, подойдя ближе, промокшая одежка уже не защищала, а только гнула к земле.

– Иди под крышу, – сказал Адам. – Будет обидно после всего заработать воспаление легких.

Санька мотнул головой.

– Ладно. – Адам постучал в дверь, ему открыли. – Давайте сюда узницу.

Юлька вышла, сгорбившись и пряча лицо. Санька ничего не сказал, просто пошел рядом и чуть сзади.

– Лезьте в машину, – сказал Адам.

В штабном автобусике уже сидели Макарушкин и Бабакин. Юлька забилась в угол поближе к кабине, а Антон пристроился напротив – стоя, держась за какую-то петлю в потолке.

– Санька, – позвал Адам. Тот молча забрался в салон.

Почему-то в сознании Саньки отпечатывалось только самое незначительное. Тряска. Потеки воды на стекле. Промозглая тяжесть на плечах. Драная кожа сиденья. Гусиная кожа на руках. Когда автобус круто поворачивает направо, с воротника течет за шиворот. А когда налево – надо держаться крепче. Налево не надо смотреть.

Дядя Адам заставил глотнуть коньяка. Теперь в горле жгло, голова кружилась, слегка поташнивало. Но стало теплее.

Автобус остановился. Яркий свет понизу. Дверь. Голоса. Кто-то стягивает с плеч водяной панцирь, кто-то растирает полотенцем волосы и шею. Парни во флотской форме с автоматами в руках. Дядя Адам опять с телефонной трубкой у уха, он смешно прижимает её плечом. «Мы тоже не можем до своих дозвониться, – говорит старший спецназовец. Фамилия у него смешная, но никак не вспоминается. – Может, оно и к лучшему». Оба коротко всхохатывают.

Вообще все – очень яркое, громкое, колючее, громоздкое. Все мешает.

А ведь это родной медпункт. Вон в ту дверь проходил сотню тысяч раз, когда с шоколадками, а когда и так. Протоптал дорожку в линолеуме – вот. Санька встал на неё и пошел, и так было чуть легче.

Держись за мной, сказал дядя Адам. Он и держался.

За дверью был смотровой кабинет: ширма, диагност, вместо одной знакомой медсестры – три незнакомых и воендокторша, которая всегда носит неформенную шляпу с широкими полями. Прозвище её он знал, но забыл.

Ага, а вот ещё одна дверь, которая раньше всегда была заперта. А за ней палата, в палате кровать, на кровати марцал. В полосатой пижаме. Рука прикована к кровати черными браслетами. Морда опухшая, левый глаз заплыл.

Первым вошел старший спецназовец, такой широкий, что занял собой полпалаты. Дядя Адам, Санька и пристегнутый к нему на всякий случай Антон задержались в дверях. А ты, дочка, погоди, услышал Санька за спиной, но не обернулся. Спецназовец (полковник Макарушкин, вспомнил Санька) первым делом подошел к разложенным на кушетке вещам марцала и стал в них копаться. Антон шумно задышал сзади.

– Как вы смеете? – слабым, но очень уверенным голосом спросил марцал. – Это абсолютно беспрецедентно. И освободите же меня наконец.

– Немедленно? – уточнил Макарушкин.

– И немедленно, да! – прекратите это издевательство. Что, собственно говоря, происходит?

Марцал преображался на глазах. Он уже сидел, всем телом развернувшись к Макарушкину, и как-то умудрялся делать вид, что прикованная рука ему совсем не мешает. Голос звучал громче и бархатистей.

– Немедленно – никак не могу, – виновато сказал Макарушкин. – У меня приказ. Сначала проверим вещички. Потом – по обстоятельствам. До выяснения. Вот это что? – Он вытащил из груды вещей маленький матово-черный шарик.

– Для вас это не представляет никакой пользы. Можете считать, что это – как вы говорите? – сувенир.

Санька посмотрел на Антона. Дядя Адам прижал палец к губам и что-то показал жестом. Санька не уловил, но Антон все понял, сместился влево, заставив Саньку переступить на два шага, и спрятался от марцала за косяком двери – и уже там уверенно замотал головой из стороны в сторону.

Макарушкин тем временем продолжал осмотр, сыпля слова как ни в чем не бывало.

– Как хорошо, господин военный советник, что вы отвечать соглашаетесь. Вот мы быстренько во всем и разберемся. А это что вот? – Он извлек из внутреннего кармана марцальского мундира небольшую ромбовидную коробочку и ткнул ею в Барса.

– Положите на место, – скомандовал тот. – Это личное оружие.

Антон кивнул утвердительно.

– А чем стреляет? – Макарушкин весь излучал искреннейшее любопытство. – И как?

– Я повторяю, это личное оружие. У вас оно просто не выстрелит.

Яростнее мотание головой.

– Не выстрелит, так не выстрелит. – Покладистый Макарушкин отложил коробочку… и снова взял её в руки. – А все-таки любопытно научиться. Вот так её, похоже, держат, вот это что-то вроде спускового крючка… А что, удобная штука, легкая, портативная. Сами делаете или покупаете где?

Санька понял, что Макарушкин издевается. Штука, которую он держал в руке, была обычной «щекоталкой» – оружием экипажей невольничьих кораблей. Их изучали в школе. Малая мощность – зуд, средняя – боль, высокая – судороги и шок. Если снять с предохранителя – мгновенная смерть.

– Отдайте, – приказал Барс. – Это не игрушка. Это лучевое оружие.

– Так я и сам вижу, что лучевое, – охотно поддержал Макарушкин, но с места не сдвинулся. – И кино было такое: «Лучи смерти». Там марсиане ими орудовали. Хотя нет, кино как-то иначе называлось…

Марцал, кажется, растерялся. И одновременно насторожился. Поэтому он откинулся поудобнее и тихо-тихо, почти вкрадчиво попросил:

– Господин офицер, отдайте мне мою вещь и объясните внятно, чего вы добиваетесь.

– Я? Добиваюсь? – Макарушкин пожал плечами. – Помилуй Бог, я всего лишь любопытствую.

– Как вас зовут?

– Да ну что там зовут… – застеснялся землянин. – Макарушкин зовут. Василий Иванович. А то ещё полковником кличут. Но это редко. Нравы у нас простые, не то что на флоте.

– Насколько я понимаю, господин Макарушкин, вы не хотите исполнять, но в то же время не осмеливаетесь самостоятельно отменить преступный приказ, отданный вам каким-то старшим офицером, я правильно изъясняюсь? Но вам должно быть известно, что военные советники моего ранга могут быть подвергнуты обыску или допросу только в присутствии консул-координатора или, как исключение, в присутствии ещё двух старших офицеров марцальского флота или Генерального штаба. Я рекомендую вам быстро разыскать…

Дядя Адам отстранил Саньку, сделал несколько быстрых-неслышных шагов и, оказавшись у марцала за спиной, резко спросил:

– А тех мальчишек, которых ты вместо взрывателя использовал, – ты их в присутствии офицера-воспитателя обрабатывал?

Марцал обернулся на голос и – Санька глазам не поверил – мгновенно побледнел.

– Послушайте, Адам, – неуверенно забормотал он, – я же вам все объяснил ещё в госпитале…

– В госпитале ты мне рассказывал, что ты в полной жопе. Но ты почему-то забыл сказать, что главное дерьмо в этой жопе – ты сам. Теперь меня интересуют детали. Во-первых, эта.

Он что-то показал марцалу. Тот заерзал, задергал прикованной рукой.

– Я просто не успел как следует… Адам, это учебные взрыватели, посмотрите на маркировку. И вообще, уберите эти кандалы и давайте поговорим как цивилизованные люди…

– Так я слушаю. Очень внимательно. Откуда должен прийти сигнал на эту штуку?

– Да никакого сигнала!.. – Голубые глаза марцала высекли синие искры.

– Он врет, – сказал сзади Антон.

– Я знаю, – холодно сказал Адам. – Ты все время врешь, и так меня достал этим враньем… Вообще вы все – все время врете. Голова раскалывается, столько приходится держать в ней вашего вранья и сортировать, сортировать… Так вот: теперь ты врешь зря. Потому что спасет тебя только святая правда. Чистая, как вода горного источника. Ты, кажется, самого главного ещё не понял: я с тобой сделать могу все, что захочу. Могу к стенке поставить. Могу кусочками нарезать. Могу в дерьмо головой сунуть – тебе там самое место.

– Адам, вы с ума сошли! Вас же после этого самого… мелкими кусочками… причем – ваши люди!..

Адам подошел вплотную, наклонился и в упор посмотрел на марцала.

– Ты, Барсик, не шуми. Ты ведь ещё дите малое. Мало битое. Просто никто ничего не узнает. Ну, провалил один придурок террористическую операцию и от позора застрелился из личного оружия. Иваныч, – позвал он, не отводя глаз от Барса, – проверил, батарейки там свежие?

– Судя по индикатору, две трети заряда. Если бить по максимуму, то хватит ещё на десяток таких, как он. А по минимуму… три часа здорового смеха, я думаю.

– Вот и разобрались. – Дядя Адам говорил все тише, а марцал бледнел все сильнее. – Откуда придет сигнал?

– Не будет никакого сигнала!

– Ты сказал, что сам готовил эту операцию.

– Только свою часть!

– Взрыватели не учебные. Маркировка – вранье. Откуда придет сигнал?

– Не знаю!

Адам взял марцала за шиворот и встряхнул.

– Надо было тебя, сука, выпороть, а не тех пацанов, которым ты головы заморочил. И ещё не поздно. Или ты заговоришь, шакаленок, – он отпустил марцала и брезгливо вытер руку, – или мы начнем проверять, чего ты больше боишься. Имперцы парламентера ещё не прислали, так что время у нас есть. Иваныч, свистни двух ребятишек покрепче.

Макарушкин просто махнул рукой, и за спиной Саньки произошло какое-то движение.

А марцал вдруг почему-то успокоился. В голосе снова появились уверенные и этакие барственные нотки.

– Послушайте, Адам, это варварство, и никто вас не поддержит. А главное – оно совершенно бессмысленно. Я всей душой готов с вами сотрудничать, а вы почему-то заставляете себя совершить насилие надо мной. Но ведь это насилие прежде всего над вами!

Адам подскочил к нему и сделал быстрое движение. Спокойно отошел в сторону. Марцал свободной рукой держался за лицо, из его удивленных глаз градом катились слезы.

– Анатомия у нас очень сходная, – мерно, как на лекции, заговорил дядя Адам. – Но вы её плохо знаете. У вас просто не было необходимости её изучать. Кончик носа – штука чрезвычайно чувствительная. И если ты, скотина, будешь продолжать пороть всякую чушь, я тебе таких точек ещё много покажу. Откуда придет сигнал?

Ответа не было.

– Решил героически помолчать? Ничего, это недолго. Ага, вот и санитары. Начинайте, ребята.

В палату, отодвинув Саньку, вошли двое спецназовцев, лейтенант и старший лейтенант. Старший отстегнул браслет от спинки кровати. Марцал приосанился, собрался что-то сказать… и вдруг оказался лежащим поперек кровати со спущенными штанами. Лейтенант взял его под мышки и сдернул пониже, уперев головой в пол. Прижал коленями…

– Надо бы флотский ремень – с бляхой, – сообразил дядя Адам.

Санька мгновенно сдернул свой и подал.

– Дай-ка я, – сказал Макарушкин. – А то все ты да ты.

– Для начала – десять, – скучно согласился Адам. «Раз», – сказал про себя Санька, когда на голой заднице – обыкновенной, надо сказать, заднице, гладкой и розовой – марцала отпечаталась первая красная полоса. До десяти он не досчитал, стало неинтересно, и он отвлекся. В коридоре перед смотровой что-то происходило, какая-то суета, движение, шум… Он помнил, что нельзя оглядываться.

– Посадить, – так же скучно скомандовал Адам, и Санька снова стал смотреть на марцала.

Лицо у Барса было красное, глаза выпучились. Надеть штаны ему не позволили, и он неловко закрывался скованными впереди руками. Макарушкин недовольно ворчал себе под нос, лейтенанты отступили к стене.

– Порка – занятие трудоемкое и однообразное, – продолжил Адам лекцию. – Поэтому мы в неё кое-что привнесем. Это будет сюрприз. После следующей десятки я опять спрошу про сигнал. Не ответишь – продолжим. Поехали, ребята!

Марцал вскрикнул, и его снова завалили задницей кверху. Десять с оттяжкой. На этот раз Санька не отвлекался. Он вдруг понял, что перед ним происходит что-то важное – отнюдь не простая порка провинившегося, нет, а свершение правосудия, невозможного ни в одном официальном суде.

После десятого удара марцала приподняли, и Адам пинком отправил его в дальний угол палаты. Бросил туда же одеяло. Марцал завернулся и тихо заскулил.

– У тебя есть пара минут подумать. Вопрос ты знаешь. Но я его повторю. Откуда придет сигнал? Где те, кто командует операцией? И кто они?

Он произнес это, а потом, словно потеряв к марцалу всяческий интерес, отвернулся, отошел к окну и присел на подоконник. Провел пальцем по мокрому стеклу. Что-то нарисовал, потом стер.

И тут из коридора донесся сдавленный вскрик, грохнула дверь, очень дробно простучали ботинки, Санька отпрянул: мимо него в палату ворвался совсем молодой парнишка в страшно грязной форме.

– Господин полковник, Василий Иванович! Там!..

– Смирно, лейтенант! Докладывайте.

– Там, – парнишка судорожно вздохнул, – вы сами… Это недалеко от того бункера…

– Что недалеко от бункера? – Адам встал. Но в палату уже вносили носилки, одни за другими. Потом солдаты, топоча, вышли. На полу остались грязные отпечатки сапог и три пары носилок с неподвижными телами на них. Две девочки-наземницы, Санька их раньше не видел… а мужика узнал, хоть и не сразу, но узнал – это он вез его к «Арамису» в тот день, точно, с красной шеей, рассказывал про копченую рыбку и сына в Гоби.

Потом Санька понял, что не заметил чего-то очень важного. Дядя Адам стоял перед мертвой девочкой на коленях и внимательно что-то рассматривал. Долго. Очень долго. К нему присоединился Макарушкин.

Наконец Адам встал и медленно-медленно пошел к марцалу. Он не дошел двух шагов. Барс так же медленно-медленно поднимался ему навстречу. У него было абсолютно белое неподвижное лицо и черные провалы глаз…

– Это не я, – сказал он тихо. – Слово чести – это не я.

– Ну да, – ватным голосом сказал Адам. – Не ты. Обязательно – кто-то другой.

Он обеими руками – накрест – взял марцала за лацканы и изо всех сил впечатал в стену. Посыпалась штукатурка.

– Это не я, – ещё тише, уже почти неслышно прошептал Барс. – Меня предали… Поэтому – я все скажу.

– Тебя… – Удар о стену. – Предали… – Еще удар.

– Адам, Адам, – торопливо заговорил Макарушкин, – пожалуйста, не надо. Пусть говорит, хрен сучий, опомнись, ну, Адам, Христом-богом тебя прошу!

И только после этого Адам разжал руки и отступил на полшага.

А Санька наконец разглядел то, чего не заметил сначала. У одной девочки и у мужика-водителя на висках были сероватые бугристо-вздувшиеся пятачки сварившейся кожи – этакие грязные апельсиновые корочки. И наверняка найдется такой же пятачок у второй девочки…

Он никогда не видел следов от смертельных ударов «щекоталки», но точно знал – это они. На третьем курсе читали лекцию – как имперцы поступают с людьми. Показывали слайды.

Как имперцы…

Санька помнил, как его держали, а он рвался, рвался и орал, царапался, кусался. Потом ничего не было. Потом он понял, что ревет, уткнувшись в мокрое и горячее. Чья-то рука неловко гладила его по затылку.

Он отстранился. Это была медсестра Лидочка.

– Ничего, – тихо казала она, – ничего… Уже все.

– Где они?

– Уехали…

– Куда?

Лидочка пожала плечами:

– Мне не докладывали…

С тех пор как Кеша втолковал Большим-громким, что он здесь, рядом, что он их оживляет, а если уходит, то ненадолго, а их громкость делает ему больно, его дежурства с каждым приходом становились интереснее и привлекательнее. Немножко придя в себя, Большие-громкие принялись разговаривать с ним прямо в голове и там же, в голове, показывать картинки. Кеша все собирался рассказать об этом Вите, но забывал. На картинках Большие-громкие были совсем живые и целые, приятно похожие на Взрослых, только шерстки побольше, и у них даже были имена – Холошш и Денишш. Когда Кеша звал их не в голове, а голосом, они уже могли улыбнуться и осторожно помахать лапкой. Это было хорошую. А другое – плохо: они должны были спать, но не спали. Не хотели. Он спрашивал, сердился, а они не спали.

И вдруг показали почему! Картинка была такой ясной, словно он видел её своими глазами совсем близко.

Где-то недалеко – этаж, ещё этаж, и ещё этаж вверх – лежали-спали Маленькие-маленькие. Два. Кроме них, в комнате были ещё два – женщины. Одна спала, ей было плохо, но она не звала. Другая… Другая громко кричала внутри, но шаг за шагом подходила к Маленьким, сжимая в руке злую вещь, от которой Маленьким будет плохо. Она не хотела идти, её тащили веревочки, уходящие куда-то вверх. Между нею и Маленькими стояли, раскинув руки, Холошш и Денишш, но сделать ничего не могли, они становились все бледнее и бледнее, но отчетливо повторяли: «Кеша, помоги Маленьким, защити, это здесь, близко, ты успеешь…»

Кеша открыл глаза, на мгновение застыл, переводя полученные мысленно указания в реальное пространство. Затем издал телепатический призыв о помощи и ввинтился в дыру в стене.

Это было невозможно, немыслимо, невыносимо, саморазрушительно! Она пыталась стоять на месте, идти в другую сторону, падать, но жесткий приказ тащил и тащил её вперед, сквозь мерцающие бесплотные тела Холоса и Денизы, сквозь прозрачную колыбель со смеющимся малышом, протягивающим к ней руки, сквозь личико её родной дочери – да, вот так она впервые сказала «мама», уже понимая, что говорит, а не случайно складывая звуки… Маша пыталась разжать руку с пистолетом, а пальцы не слушались, пыталась споткнуться, а ступни медленно и безостановочно перемещали её к маленькой кроватке с марцальскими детьми. «Я не сделаю этого, не сделаю», – как заклинание повторяла она, и сердце все больнее и больнее колотилось уже в самом горле, потому что сопротивление приказу уничтожало её физически.

И тут сверху на спину обрушилось что-то легкое и стремительное, она упала, перекатилась и встретилась взглядом с зеленоглазым чудовищем. В сознание, перекрыв все фантомы, разорвав принуждение чужой воли, ворвался истошный вопль: «Нельзя-а-а-а!!!»

Что-то лопнуло внутри и хлынуло наружу, чужие нити порвались, и Маша с мгновенным ужасом и облегчением рухнула навзничь, раскинув руки.

Единственное обстоятельство, которому Вита хоть как-то могла радоваться в сложившейся ситуации, – что в результате операции никто не пострадал. По верхним этажам госпиталя коты, благодаря халатам и шапочкам, умудрились проскочить практически незаметно в обе стороны. Охрана же спецбокса, вняв недавним предостережениям лучшего специалиста по внеземным формам жизни, при виде котов спокойно легла на пол, потом, по подсказке Виты, сползлась в бокс напротив, любезно показала, как он закрывается, – и теперь, судя по звукам, резалась в карты. Вите оставалось только позавидовать им. У неё под началом – а вернее сказать, на руках – внезапно оказались два взрослых инопланетянина-кота и один подросток, её собственный внезапный сынок; два вышедших из комы, но ещё с мутными глазками инопланетянина-нудиста; агент имперцев, она же крутая телепатка по совместительству; два телохранителя на грани нервного срыва; Ким, давно перешагнувший эту грань; и – вот уж в буквальном смысле «на руках» – две новорожденные полумарцалочки, Барсовы детки, и их вымотанная трудными родами (остались одни глаза) маленькая мамаша-рыжуха. И все, кроме младенцев, были твердо уверены, что она, Вита, точно знает, что делать дальше.

А у Виты был жестокий затык.

Она уже со второй половины дня начала подозревать, что в городе происходит что-то серьезное и опасное. Это отсутствие Мартына во всех местах, где он мог находиться, а потом – просто отсутствие связи с Базой. Это взревывавшие несколько раз сирены где-то вдали. Это бесконечные рассказы по репродуктору о выигранном космическом сражении, чьи-то истеричные, захлебывающиеся крики о победе, о не напрасно пролитой крови… Потом телефон снова заработал, но стало ещё хуже, потому что по обоим договоренным с Мартыном адресам, куда при первой же возможности ей следовало отвезти очнувшихся «нудистов», ответили чужие люди, не знавшие пароля.

Это был удар. И еще: ей, так привыкшей во всех сложностях жизни и службы полагаться на себя, и только на себя, вдруг остро потребовался кто-то, кто подскажет, поможет, кто знает, что правильно, а что нет… короче, этот черномордый с выгоревшим ежиком неторопливый болван, в которого она так постыдно втрескалась.

На базе «Пулково» ей не сразу, но сказали, что на территорию полковник Липовецкий из Коминваза вошел ещё днем, но территория эта огромна, на ней происходят не подлежащие разглашению события, и найти полковника сейчас, в темноте и тумане, просто-напросто невозможно.

(Адам в это время уже улетел на вертолете «Вымпела», но кап-три Полянский, так и не смененный сегодня, знать этого не мог.)

Ждать, что он вернется сюда, нельзя. Неровен час нагрянут кузены. Чудо, что они все ещё не нагрянули.

В подготовленных местах ждет кто-то чужой.

Нельзя домой, нельзя к родителям, нельзя вообще к сколько-нибудь хорошим знакомым – если будут искать, то в первую очередь там.

А главное – как сообщить Адаму, куда она подевалась вместе со всем этим балаганом?

…Бывает «Эврика», а бывает и «сатори». «Эврика» – это когда бегаешь голым и в восторге размахиваешь руками. «Сатори» – от изумления останавливаешься и смотришь вдаль. Потом идешь дальше, но уже преображенный: неизвестное или неразрешимое стало простым и обыденным.

Сейчас у Виты было именно сатори. Она только покачала головой: почему до такой самоочевидной идеи нужно было додумываться?..

«Там каждой твари по паре, а я – одна….» – написала она записку, поручила её на сохранение солдатику-санитару (дополнив новенькой хрустящей сотней), объяснила, кому передать, – после чего, к великому облегчению врачей, состоялся то ли исход из Египта, то ли свертывание передвижного цирка-шапито.

После дождя и ветра на город навалился туман, и самого интересного не видел никто: как на втором этаже госпитального корпуса открылось темное окно и к окну этому по очереди причалили два маленьких черных кораблика. Потом из ворот госпиталя выехал, светя всеми фарами, здоровенный «блейзер» – коминвазовская спецмашина. Сначала она ехала по шоссе, потом свернула в какой-то тупик. Кораблики подлетели к ней сверху, как-то хитро пристроились, чем-то подцепили – и вся эта троица низко-низко, цепляя туман и облетая деревья, понеслась на север, по прямой к Кавголово.