За право летать

Глава пятая Как летит время… 21 августа 2014 года

Вита когда-то придумала для себя эту задачу и уже много лет не могла её решить. Она вылетела поздним утром – а на место прибыла ранним, ещё почти ночью. На шесть часов раньше. Если лететь дальше с той же скоростью, то следующая посадка произойдет ещё до полуночи. То есть – вчера. А если совершить десять, или двадцать, или тридцать таких вот полетов? Как глубоко в прошлое можно будет забраться?..

Она, конечно, понимала, что на самом деле никуда и никаких возвращений не бывает. Просто потому, что ни у кого ничего не получалось. Но почему-то никак не хотелось в это верить. А думать следовало о чем-то нейтральном, отвлеченном… Иначе вновь захлестывало бешенство.

Воздух в Пулково-2 был влажен и свеж.

Их встречал служебный глайдер Комиссии. Подлетел прямо к трапу, и Вита с Кимом покинули аэропорт моментально, минуя узкие сканирующие проходы зала прибытия. Вообще-то никаких привилегий членам Комиссии положено не было, все шло на личных контактах начальства, скорее всего Мартына, а потому пользоваться этими нечаянными удобствами было приятно вдвойне.

У ворот порта, с той стороны, стояли две «скорые помощи» без бортовых номеров. Похоже, что у «кузенов» таких замечательных личных контактов, как у Мартына, не было…

Вита в сердцах изобразила непристойный жест. Сквозь затемненный пластик её, конечно, никто не видел, но другого способа выразить свои чувства она не нашла.

Над городом совсем недавно пролили обязательный ночной дождь; мостовая самодовольно лоснилась.

Мартын мог и ночевать в кабинете, но работа как таковая начиналась строго в девять. Поехать домой?.. Вита, как ни странно, ещё ничего про себя не решила. Вот: летела, летела, а куда в результате? Впрочем, так с ней всегда и случалось: все решения принимаются в последний момент, и резоны непонятны…

Дома сыро. Разбросаны вещи. Есть нечего. А если и есть, чего съесть, – то это какая-то заморозка, которую ещё нужно достать из холодильника, разморозить и как-то исхитриться приготовить. А потом сорок минут добираться до офиса.

А можно завалиться в «Гардарику», слопать в баре омлет с ветчиной, и даже не брать себе номер, а так – посидеть в штабном или поваляться на диване в холле, где круглые сутки крутят кино… и офис рядом, четверть часа прогулочным шагом через парк.

Ну и кто после этого будет говорить о свободе выбора?

Вот. А уже потом, получив фитиль – поскольку отпустить сотрудника без фитиля у Мартына ещё ни разу не получилось, – вот тогда можно с фитилем в афедроне и с чистой совестью ехать домой, купив по дороге чего-нибудь свеженького… хлеба, например… и завалиться спать, потому что пусть хоть камни валятся с неба, а три дня отдыха после визита в зону сотруднику положены. Иначе нельзя.

Зоны выматывают – каким-то особо изощренным способом. Не всегда физически. Не всегда человек сам способен понять, что именно у него отнимается. Но отнимается обязательно.

Вита знала, что уже никогда не напишет ни одного стихотворения. В том тайном месте, где рождались стихи, теперь был сизый грубоватый рубец.

– Вам домой или на базу, Эвита Максимовна? – обернулся водитель.

Базой называлась гостиница «Гардарика». Ага, вот и развилка…

– На базу.

Она откинулась назад, особым образом повела плечами. Захрустели позвонки.

– Твоя наука, Димочка…

Ким наконец улыбнулся. Наверное, он что-то про себя решил.

Как ни смешно было Вите, но ожидания не сбылись: фитиль не состоялся. И Мартын (в смысле Мартынов Пал Петрович) впервые на её памяти был с утра не гневен, аки Зевс, а удручен и даже растерян. И работу он начал задолго до сакральных девяти часов – тоже впервые на её памяти…

Это здание почти построил для себя какой-то банк – как раз накануне вторжения. Потом банк то ли лопнул, то ли совсем съежился. Несколько лет здание простояло бесхозным, потом в него вселилась Комиссия по инвазии со своим хозотделом, у которого всегда были своеобразные представления о приоритетах. Поэтому даже сейчас два пролета лестниц так и оставались деревянными, а во многих кабинетах по потолкам змеилась временная проводка; зато окна за последние три года меняли дважды, а пол в центральном коридоре выложен был роскошной малахитовой плиткой, по которой совершенно омерзительно визжали угодившие под каблук песчинки.

Мартын жил в кабинете за высокой стрельчатой дверью, на которой в давние времена кто-то нацарапал слово из трех букв: «ШЕФ». Под дверью в некоторой оторопи пребывала тетя Соня, секретарша.

– Ага… – только и сказала она, и Вита вошла. Кабинет, как и все здание, носил на себе отметины избирательного подхода хозотдела. Вита никак не могла вспомнить, как называется ткань, из которой сшили портьеры: рядно, канва или мешковина?..

– Ну, заходи, сиятельство… – Мартын тяжело заворочался в своем кресле, намекая на то, что мог бы вообще-то и встать; напротив него очень прямо сидел какой-то новый персонаж, смутно знакомый: короткий ежик то ли седых, то ли очень светлых, то ли выгоревших волос, сильнейший загар на грубоватом лице, крепкой шее и кистях рук, замшевая легкая курточка неопределенного цвета, светлые вельветовые штаны, простые, но явно очень дорогие туфли… – Вот, Адам, завели мы себе свое собственное графье…

Х-ха! Вита почувствовала, как губы разлетелись в улыбке.

– Адам, – поправила она шефа. – Положено говорить Адам, а не Адам. Вахтангович Чингачук.

– Вита? – Тот распахнул глаза, вскочил, недоверчиво заморгал. – Не может быть…

– Следующая фраза должна быть: «Как летит время!»

– Оно не летит, Вита. Оно просто исчезает… – Адам качнул головой, коснулся рукой подбородка. – Слушай, а откуда взялось это «фон»? Максим Леонидович – он же просто Гофман?

– Это я слегка прикололась, когда получала паспорт. Но все по-правдашному – дедушка…

– Эй, молодежь, – прервал ворчливо Мартын, – амурам и мемуарам предадитесь потом. Прошу к столу, разложим наши карты…

– Да, Павел Петрович…

– То, что вы уже знакомы, хорошо – меньше сил уйдет на притирку. Значит, так: все ваши дела сдадите. Ты, Адам, – Косенкову. И не возражай. Парня надо приучать к самостоятельности. Хватит ему на помочах бегать. Ты, сиятельство… впрочем, у тебя-то текущих дел уже нет, не так ли? – Шеф как-то криво усмехнулся. – Я, конечно, все понимаю, но на фига ты так торопилась?.. Ладно, не отвечай, я же сказал: понимаю все. Ну отобрали бы, ну навешали бы… ладно, дело прошлое. Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить вам преприятнейшее известие: создана новая тема, новая группа под тему, и группу эту составляете вы двое. Чтобы было ещё вкуснее: по всем возникающим вопросам у вас приоритет класса «экстра – четыре креста». Ясно? Рады? Что-то не вижу блеска в глазах, кроме полового…

– Да, Пал Петрович, – невпопад сказала Вита. – А какая именно тема?

– А тема, зайчики, такая… – Мартын вдруг замолчал и задумался. – Сейчас в руки флотских попали двое чужих. Очень странных чужих. В плохом состоянии, но вполне даже живых. Могут очухаться – вряд ли завтра-послезавтра, но через три-пять-десять дней наверняка. Как именно флотские их прячут – ты, Адам, уже понял, наверное. Так вот: надо сделать так, чтобы ты, Вита, была первой, кого эти ребятки увидят, очнувшись. И никаких «кузенов» – на пушечный выстрел… Каким образом – не знаю и знать не хочу. Вам разрешается все. В рамках уголовного кодекса, разумеется. Хотя… в общем, понимайте сами, в каких случаях я сумею вас прикрыть, а в каких – сдам с потрохами. Доступно?

– Вполне, – сказала Вита.

– Уточните, – сказал Адам. – Эти чужие – что нам с ними делать? Просто поболтать за жизнь – или сразу подключать к полиографу?

– Первый вариант предпочтительнее, – сказал Мартын. – И наконец: о подлинной вашей цели знаем мы трое. Для всех остальных вы усердно работаете… над чем вы предпочли бы?

– Истинная сущность марцалов, – скучно сказал Адам. Это была вечная тема, ею занимались почти все, главным образом новички – для разгону и погружения в материал. – Кто они и откуда? И так далее.

– Хорошо, – неожиданно согласился Мартын. – Примерно так и сформулируем. Под это дело возьмете в архиве пуда два опилок. Меченых. Гриша покажет, какие именно брать. С некоторых пор замечаем мы утечку информации… ну, просто винтом. Так что для придания вам большей убедительности – типа для обнаружения утечки – будете таскаться с бумагами. Из номеров желательно не выносить, а по номерам разбрасывать квантум сатис… Второе: у вас роман с серьезными перспективами, поэтому вы везде ходите вместе. А в госпитале толчетесь, потому что там лежит Адамов племянник…

– Так, значит, эти космические… э-э…

– Там же. Этажом ниже, в боксе. Но навещать их пока рановато. Да и не пустят. Карантин: подозрение на сибирскую язву.

– Все продумали…

– Если бы. Все наспех, все кое-как.

Когда они, нагруженные совершенно ненужными документами: всяческими общеизвестными, малоизвестными, совершенно секретными и высосанными из пальца сведениями о марцалах, – вывалились в коридор, Вита внезапно помрачнела. Ни с того ни с сего.

– Полдня свободных, да? С барского плеча, да? – недобро переспросила она у стены шефова кабинета. – Обломается! Будем работать, понял?

– Вит, ты чего? – растерялся Адам.

– А того. Ты хоть сам-то знаешь, что ты – латентный телепат?

– Нет, – сказал Адам. – Впервые слышу…

– А вот он – знает. – Вита пнула стену. – И сидит сейчас, потирает свои гадские лапки. Обломается. Латентный ты, но – будем считать, что очень слабенький. Никакого практического применения… – Она высвободила одну руку из-под папок, сложила ладненькую фигу и покрутила ею в воздухе.

Подлинных телепатов, к счастью, на всей Земле были считанные (и учтенные, и пронумерованные, и обложенные тройными кольцами охраны) единицы. Куда чаще попадались «чтецы» – способные, при соответствующей тренировке, считывать мысли, которые объект думает словами, то есть проговаривает про себя. Еще чаще, по два-три на тысячу населения – эмпаты, те, кто ощущает чужие эмоции и чувства. Это свойство полезное и вполне приятное для окружающих и близких. Но кому, скажите, нужна такая радость, как знакомый телепат? Пусть даже слабенький? Разве что святому, впавшему в пожизненную нирвану.

– Можно, конечно, и поработать. Но полдня выходных… после зоны… Тем более что положенный отпуск зажали… Я бы погулял, – нерешительно предложил Адам.

Он не хотел признаваться, что сам начисто вымотался там, в пустыне, и что сегодня рассчитывал плюнуть на все и только имитировать кипучую деятельность – благо искусством этим он на склонном к лености Востоке овладел почти в совершенстве…

Витина злость улеглась так же легко, как и вспыхнула.

– Погулять – это мысль. Только надо куда-то макулатуру забросить.

– Можно ко мне. Все равно ведь где-то с ними возиться.

Адам так и не понял, как истолковать ясный и печальный взгляд, который послужил ему ответом. Видимо, с его телепатией Вита здорово промахнулась.

А затем фройляйн фон Гофман отвела глазки и деловито спросила:

– Чай-кофе?

– Есть.

– А еда?

– Придумаем. – Он прищелкнул каблуками.

– Ну, пошли…

Поскольку вдвоем они представляли собой опергруппу, Адам потребовал машину. Подали двухместный глазастый автомобильчик мышасто-серого цвета, похожий на увеличенную игрушку. Механик вручил ключи, получил обязательный полтинник и удалился. Адам недоверчиво осмотрел приобретение.

– Кажется, меня понизили в статусе… – пробормотал он.

– Не думаю, – сказала Вита насмешливо. – Вообще-то это новый «субару». Еще в прошлом году его на выставке показывали: концепт. Дорогой, как… – Она замялась. – В общем, очень дорогой.

– Ага. За пивом он, случайно, не бегает? – поинтересовался Адам. – А то я бы не отказался…

– Можно спросить. Только сначала давай в него сядем… Внутри автомобильчик был явно больше, чем снаружи, и управлялся очень просто: рулем, рычажком «вперед-стоять-назад» и двумя педалями. Но главное, он был оборудован чем-то вроде упрощенного бесшлемного визибла, позволяющего отчетливо видеть все, что происходит на дороге, легко просчитывать возможные аварийные ситуации и выходить из них прежде, чем сама ситуация начнет складываться. Так, во всяком случае, следовало из инструкции, которую мягким бесполым голосом прочитал автомат. Пока инструктаж не закончился, тронуться не удалось. Адам злился, Вита откровенно развлекалась. Наконец автомат назвал код, который следовало набрать на цифровом замке, и мотор заработал – мягко, почти неслышно…

На всем пути до гостиницы им встретилось только две машины, так что опробовать визибл в деле не удалось. Все, что отметил Адам, – это чуть неестественную четкость и коричневатость пейзажа: будто смотришь сквозь солнцезащитные очки с маленькой такой диоптрией.

За короткое время в дороге документы умудрились размножиться, и в номер их пришлось заносить с помощью гостиничного мальчика. Папки на вид были обычными, но в некоторых – Адам знал – лежали вполне секретные документы. Хотя секретность была искусственная, напускная, заради пущей важности и вящей пучности…

Оставив Виту в номере раскладывать все по порядку, он спустился в бар – заказать чего-нибудь поесть. И заодно – привести в порядок собственные мысли и соображения. В другой порядок. В порядок высшего порядка.

Эти размышления накатили на него тихой мягкой волной; он окунулся мгновенно и очень глубоко…

В баре предложили пулярку и греческий салат, он не смог вспомнить, что такое пулярка, но согласился. Да, и кофе, сообразил он, уже уходя. Много кофе. По-настоящему много кофе. Крепкого. По-настоящему крепкого.

Вита сидела на кровати, поджав ноги, и рылась в ворохе бумаги. За спиной её горбилась полураскрытая карта Крыма, а локтем она попирала стопку так и не рассортированных папок. Она глянула на Адама исподлобья, молча протянула ему исчерканный непонятными каракулями листок и вернулась к сличению каких-то двух документов, маркированных ярлычками-стикерсами разных цветов: красным и черным; взгляд её прыгал с одного текста на другой.

Адам долго не мог разобрать почерк, наконец приспособился к невнятному написанию большей части букв и кое-как сумел прочитать, что там было написано. Это была предсмертная записка Льва Кононова, застрелившегося в позапрошлом году – или уже два года назад? – контактера, одного из старейших. По слухам, у него развивалась неоперабельная опухоль спинного мозга, и он, не желая быть обузой родным, решил дело простейшим способом. Но в записке говорилось совсем не об этом, а о неразрешимом конфликте с собственной совестью…

– Что это? – спросил Адам.

– Это то, что лежало в его столе, – сказала Вита. Потом она подняла голову и долгим взглядом посмотрела на Адама. – Я просто хотела кое-что выяснить для себя. Воспользовалась случаем…

– Выяснила? – зачем-то спросил Адам.

– Наверное…

– Ну, хоть какой-то толк от этой макулатуры.

Они посмотрели друг другу в глаза и невесело рассмеялись.

– А что, если… – задумчиво начала Вита, но тут постучали в дверь.

Пулярка оказалась простой жареной курицей, а греческий салат – мелко нарезанными огурцами и зеленью в очень жидкой сметане. Вита такого салата не любила, и Адам умял две порции. Что касается кофе, то да – он был и крепкий, и вкусный, и настоящий, и сколько нужно, и сливки густые в глиняном кувшинчике…

– Коньяку мы выпьем в «Ракушке», – громко распорядилась Вита, откидываясь и довольно поглаживая себя по животику, – а пока давай все это упакуем…

Номер Адама – как и несколько других, постоянно используемых сотрудниками Комиссии, – был оборудован хорошим вместительным сейфом, декорированным под тумбочку. Папки сложили, сейф заперли, шифр старательно забыли, ключ растворили в кислоте, кислоту вылили в унитаз. Теперь можно было погулять…

Вдоль дороги торговали молоком, картошкой, копченой и вяленой рыбой – и всяческими мелочами, вытащенными из Т-зоны. Если можно, конечно, назвать мелочью почти невесомые складные семиметровые удилища или приличных размеров мотки мягкой матовой трубки, которая в сумерках и темноте начинает светиться сама, безо всякого электричества. Такая же, но черная трубка – Маша знала – греет, когда становится холодно. Двадцать–тридцать метров развесить по стенам – и можно забыть про отопление зимой. Откуда берется тепло – совершенно непонятно.

Считалось, что границы Т-зон чисто символические – наподобие границ районов или областей. Но почему-то «слева от дороги» и «справа от дороги» заметно отличались друг от друга. Вроде бы один и тот же пейзаж, одна и та же извилистая речка с заросшими берегами, одни и те же коровы… но справа будто бы все протерто чуть промасленной тряпочкой. А вон вдали виднеются марцальские «вигвамы» – светлых тонов пирамидальные дома с узкими окошками-амбразурами. Они приветливые, они почти веселые, эти дома. Но сворачивать туда не хочется ни под каким видом. Неловко, знаете ли, беспокоить своими немытыми персонами этих небожителей…

И не будем. Нам налево. По указателю – вон в тот городок.

Дом Марьяны стоял рядом с новой школой, поставленной года три назад взамен старой, сгоревшей. Снежно-белое трехэтажное здание с тонкими зеркально-черными ребрами по углам, над рядами окон, вдоль плоской крыши. Красивое, но – чужое. Чуждое. Однако чем-то притягивает детей. Привораживает. Родителям с трудом удается зазвать чад домой. Вон и сейчас – лето, каникулы, а окна открыты, кто-то сидит на подоконнике, обхватив колени, кто-то носится по двору, гоняя разноцветные мячи…

Маша проехала мимо школы и мимо нужного дома – и затормозила метрах в семидесяти, у магазина-стекляшки. Вик уже не прятался под задним сиденьем, а просто лежал на нем и дремал. Вроде бы без кошмаров. Когда машина остановилась, он бодро сел и протер глаза.

– Приехали?

– Угу…

Маша вышла, несколько раз чуть подпрыгнула на месте. После двух-трех часов за рулем у неё всегда затекали ноги.

В стекляшке продавали вполне приличные на вид торты.

От магазина и до школы тянулась шеренга дородных дебелых лип – более чем столетних. По одним сведениям, их посадили по распоряжению премьера Витте, выразившего недовольство пустынным видом городка, по другим – озеленением горожан побудил заняться великий путешественник Николай Николаевич Миклухо-Маклай, навещавший здесь свою замужнюю сестру; говорили, что он начал с привычных ему пальм, но пальмы не прижились… Дом Марьяны стоял позади деревьев, в тени их крон, и был почти незаметен с дороги – потемневший от времени и дождей, с чуть покосившейся открытой верандой, оплетенной хмелем. Маша вдавила кнопку звонка, и почти сразу же раздалось:

– Входите, открыто!

Маша вошла первой, за ней с тортом на вытянутых руках шагнул Вик.

Дверь тут же захлопнулась, и сразу с нескольких сторон сорванным шепотом заорали:

– Стоять!

– Не двигаться!

– Буду стрелять!

– Руки! Руки, блядь!!!

Это была засада, дурацкая, примитивная, и они в неё влипли, как безмозглые мухи в мед. И не только они: на диване рядом с Марьяной сидел адвизор из Брянска по фамилии Лопахин, а на полу в углу скорчился связанный парень со знакомым лицом, Маша его раньше встречала… А потом Маша увидела тех, кто их брал. Совсем щенье. Сворка. В чем-то полувоенном, разношерстном, но с белыми повязками на рукавах и в обязательных беретах. Очень опасные, потому что страшно нервничают. У того, который приставил пистолет к голове Марьяны, тикает щека. А дула, направленные на нее, на Машу, – все ходят ходуном, и позади этих дул совершенно белые глаза…

А у Марьяны глаза безумные, чуть косят, но не в стороны, а вверх и вниз. Маша знает, отчего это. Марьяна изо всех сил старается прорвать ментальную блокаду, и – не получается. Какой-то наркотик, наверное… во всяком случае, Маша не слышит ничего. Почти ничего. Далекое жужжание. Муха в паутине. Но это, наверное, передает тот парень в углу. Костя. Точно, Костя. Кажется, из Горловки.

А потом Маша понимает, что надо сделать полшага в сторону – и делает эти полшага. «Ложись!!!» – кричит Вик, размахивается тортом и бросает его на середину комнаты, посылая мощный образ: бомба! И все верят, на долю секунды верят, и падают торопливо, напоследок вбеспорядке стреляя, и Марьяна умирает, это Маша слышит отчетливо и почти чувствует сама: раскаленный гвоздь в висок… и Вик падает тоже, он живой, но ему страшно больно, ног нет, и Маша разворачивается на пятке и ударом ладони в нос убивает того мальчишку, который стоял за спиной и который прострелил Вику позвоночник, беги, посылает ей Вик, беги, беги, она подхватывает выпавший пистолет и распахивает дверь, двое навстречу, руки делают все сами, и оба падают, рвет плечо, рвет бок, земля под ноги, через забор, трава, канава, ещё забор, брызжут щепки, и над ухом двойной плотный взвизг.

Теперь – дорога, слышен мотор сзади, и ей не уйти бы, но откуда-то неосторожно вывернул маленький открытый глайдер, Маша ухватила водителя (лет сорок, типичный работяга, чуть под хмельком) за локоть, сдернула с машинки, сама запрыгнула в седло и склонилась к рулю. Ветер тут же впился в глаза, в уши…

Она ушла: по каким-то буеракам, по дну овражка, по редколесью – ушла. Ее пытались искать с вертолета, но она слышала звук моторов и успевала нырнуть под деревья.

Жаркий, ледяной, темный, светлый, больно, металл, укол…

То, что раньше было просто понятно, теперь обрастало рамочками, обретало жесткие контуры и становилось словами. Слово можно было сказать – про себя, хотя мучительно хотелось попробовать вслух.

Он сдерживался. Большие-белые, которые показывали Ему картинки с закорючками, только того и ждали. Не зря же они приставали до тех пор, пока в плоских черточках и линиях не появился смысл. Наверное, это тоже были слова.

Думать словами было непривычно и трудно. Слова вплывали в сознание одно за другим, большие и мелкие, основательные и вертлявые, иногда потоком, но чаще – тоненькой струйкой, порой истончающейся до отдельных капель. Каждое слово тащило за собой другие – поначалу аккуратно к нему прилаженные, но легко разбегающиеся, чтобы перестроиться по-новому. Слова вызывали смутную тревогу, будили воспоминания, заставляли напрягаться мускулы.

Что-то происходило. Может быть, эти, с картинками, что-то напортили или разладили, но все теперь было по-другому, даже то, что Он видел, а потому не отпускала легкая тошнота… Словно слой за слоем сходил слишком толстый полупрозрачный пластик, и скрытый под ним аварийный алгоритм с каждым разом читался все разборчивей.

«Алгоритм». Сначала это было – черное, всклокоченное, неподвижное. Потом стали видны отдельные линии, которые вскоре сложились в значок – вернее, цепочку значков, короткую ленточку в верхней части прямоугольника. Затем значки зазвучали – это было и страшно, и упоительно. Он сжимал зубы, чтобы не выдать себя, а слово в голове теперь стало похоже на большую коробку. Он знал: если откроешь – оттуда выпадет множество слов. И знал – лучше не торопиться. А ещё – Он надеялся, что снова придет Большой-теплый. Один раз он уже пришел. Он поможет.

А потом давящая тоска, которая преследовала Его все эти долгие часы, пробиваясь сквозь жужжание назойливых Больших-белых, вдруг раскрылась визжащим провалом – и Он ухнул туда, едва успев зажмуриться.

Его Второй уходил. Насовсем.

В пруду плавали серые птички. Ветерок короткими полосками ложился на воду, разгонял стрелки ряби и улетал дальше по своим делам. Позади, совсем недалеко и невысоко, с негромким шелестом проносились разноцветные вагончики тросовиков. На противоположном от «Ракушки» берегу старые ивы полоскали ветви в темной воде. И, припарковав «субарик» на стоянке кафе, Вита с Адамом почему-то не стали подниматься на террасу, а убрели именно туда, к ивам.

Дорожка, ещё не просохшая после ночного дождя, была скользкой. Было приятней идти рядом, по траве, густой, мокрой, мягкой. Запахи травы, воды, тины, свежести чуть кружили голову. И может быть, поэтому Адам старательно поддерживал спутницу под локоток, хотя никакой необходимости в том не было. Даже, скорее, наоборот – это он шел по скользкой дорожке в городских туфлях на гладкой подошве.

«Идет по скользкой дорожке…» – подумала Вита и покосилась на Адама.

– Что-то я давно молчу, – отозвался Адам. – Странно, правда?

– Почему странно?

– Вообще-то я в присутствии женщин куда более разговорчив. Если не сказать, болтлив.

– Я в курсе.

– Неужели помнишь?

– Помню. А знаешь почему? Ты единственный сообразил притащить мне табуретку. Настоящие джентльмены – редкость. Их нужно запоминать. Вырубать на скрижалях.

– Какой я джентльмен, – усмехнулся Адам. – Простой полковник. К счастью, без полка.

– Офицер и джентльмен. Еще большая редкость.

– Засушить и вклеить в альбом. Я и стих придумал. «Души прекрасные страницы расклеил он по заграницам».

Вита задумчиво пошевелила губами…

– Восемнадцать.

– Что восемнадцать?

– Слогов. На хайку не тянет.

– При чем тут хайку? – опешил Адам.

– А я в альбом пишу только хайку. «Мысль пришла и ушла. Тихо вокруг. Я же стою, как дурак».

– Это про меня, – сокрушенно вздохнул Адам.

– Нет, не про тебя.

– Почему?

– Я тебя не настолько хорошо запомнила.

Он смотрел так удивленно, что Вита не удержалась и прыснула.

– Ко мне вообще трудно привыкнуть, – сообщила она. – Редко кому удается.

И, без предупреждения сбросив ему на руки свою потертую джинсовую куртку, полезла на иву.

Дерево вздохнуло. Ветки с мокрым шелестом ушли глубже в воду.

– Жалко, что коньяк сюда не приносят. Дурацкий сервис. – Вита поудобнее устроилась в развилке толстых ветвей, свесила ногу. – Что стоите, сударь? Занимайте соседнее кресло. – Она сделала широкий приглашающий жест, покачнулась, и вцепилась в ветки.

– В присутствии дамы? Не смею-с. – Адам щелкнул каблуками.

– Отмазался, – рассмеялась Вита. Дерево под ней вдруг зашелестело сильнее…

…Его подняло на одной какой-то особенно высокой волне, потом опустило – пустым затылком вниз, вниз, дыхание исчезло, темно и искры, это звезды, нет, что-то горит, падает и горит, стекло, спираль и свет. Краешек сознания коснулся обоих глаз и правой брови. Это я, подумал Санька. Я здесь. И мне, наверное, конец. Конец, конец! – радостно и звонко отскочило от стен. Зубчатые слова цепляли, как репей. Он хотел перелезть через забор, красно-коричневый, занозистый, но по ту сторону сидели серые потные собаки, тысячи собак, сидели неподвижно, плотно, как семечки в подсолнухе, и смотрели на него, раскрыв черно-розовые пасти. Ты очнись, очнись, шептал кто-то мягкий, с большим теплым сердцем, оно било на три счета: ду-ба-дамм… ду-ба-дамм… Ага, сказал Санька и приподнялся на локте. Обзор был плохой, край койки закрывал треть сектора, да ещё эта дурная подушка, сколько раз говорил… они появятся оттуда, из мертвой зоны, и опять ничего не удастся сделать, не успеть, не успеть… очнись… у неё были рыжие волосы, это он заметил, Боже, что же с ними стало в том аду… из стены вдруг проступил на миг барельеф: мальчик и девочка, взявшись за руки, летят куда-то, это же Пашка и Анжела, конечно, это они и были там, точно, как я не догадался раньше… что это гудит?.. очнись, очнись!.. опять волна, шелест, взлет, падение, захватывает дух, нет, нет, нет, я дышу, вот: дышу, слышите же… не надо больше уколов, и электричества не надо, я же вот он, я лечу… разряд!.. больно… не хочу больше, не хочу, пожалуйста… разряд!.. ты должен хотеть, сказала рыжеволосая девочка, так надо, поэтому дыши и не давай сердцу замирать так надолго… ты кто? – спросил Санька, кося глазами, люди с твердыми пальцами что-то делали с его головой, но глазами он мог косить. Я – Белла, сказала девочка. Я – Белла…

– Белла… – попытался повторить Санька, но язык был прижат жесткой трубкой. Тогда его скрутила судорога кашля, красной пеной ударила в голову, и все надолго исчезло.

– Не знаю, что там с телепатией, а даром предвидения я не обделен, – сказал Адам, возвращаясь к столику с двумя бокалами и фляжкой коньяка «Двин».

– Не верю. – Вита легонько клацнула зубами и посмотрела вниз. Лужа вокруг кроссовок постепенно увеличивалась. – А если да, то какого черта?..

– Опоздал, – сказал Адам, разлил коньяк, не присаживаясь, и подал Вите. – Только решился открыть рот в вашем присутствии…

– Но сначала надо было спрятать лопату. Или чем ты там это дерево подрывал?

– Экскаватором. Ручным таким.

– Хорошо, что не диким. Но переодеться мне все равно придется. А во что?

– Купим, – легкомысленно откликнулся Адам.

Вита с сомнением перевела взгляд с напарника на коньяк.

– Ладно. Пьем за чистоту и наивность, – вздохнула она.

– Присущую джентльменам, – гордо добавил Адам. Выпить они успели. Чудом.

– Эф Би Ай!!! – истошно завопил пронзительный женский голос, и через перила перемахнула явно крашеная блондинка в черном, испачканном спереди костюме. В правой руке она держала огромный никелированный пистолет, в левой – фонарик размером с полицейскую дубинку. – Всем стоять! – не совсем логично продолжила она по-русски.

– Влипли. – Вита пнула ножку стола. Адам едва успел подхватить фляжку:

– Они уже здесь!

– Они давно здесь.

– Как они меня достали в Бейруте!

– Как они меня достали в Кейптауне… – с глухой тоской протянула Вита.

– А зачем тебя занесло в Кейптаун?..

Действо тем временем стремительно набирало обороты. Крашеных блондинок на площадке стало не то пять, не то шесть штук. Точно сосчитать не получалось – очень уж быстро носились. Пройдя сквозь это мельтешение, на веранду вплыл молодой человек подчеркнуто невыразительной внешности. Он обвел присутствующих сонным взглядом и глубоко задумался. Блондинки забегали ещё быстрее.

– …Там саванна. По саванне можно гнать сто двадцать – и никаких тебе деревьев. Кайф, – шепотом объясняла Вита.

По сигналу сонного молодого человека блондинки перешли к активным действиям. Их первой жертвой стала пожилая пара за соседним столиком.

На стол брякнули сверкающий маленькими зеркалами прибор размером с ботинок. Прибор зажужжал, замигал лампочками и поехал, расталкивая тарелки. Блондинки хором взвизгнули и стали фотографировать, брать пробы воздуха, измерять радиацию, бегать вокруг стола и размахивать маленькими маятниками и рамками. Верещали будильники, сыпалось конфетти, разлеталась из баллончиков яркая «лапша», прилипая к потолку и стенам, обвисая и на самозваных фэбээровцах, и на ни в чем не повинных зрителях.

Публика терпела молча. Это следовало переждать – как внезапный дождь. Звать полицию считалось дурным тоном, а любое частное возражение могло вызвать у икс-фанов только новый прилив энтузиазма. А так – пошумят минут десять, соскучатся и уйдут.

– А эти в Кейптауне все черные, но рыжие и в белом…

Приборчик на столе издал резкий неприличный звук. Блондинки радостно всполошились, сдернули с молодого человека большую спортивную сумку и стали вышвыривать из неё самые неожиданные предметы – связку бюстгальтеров диких расцветок, надувную мясорубку, кандалы с намордником…

Наконец они нашли то, что искали, и одна – та, что казалась постарше, – стала облачаться для вскрытия: зеленый беретик на волосы, зеленый халат, огромные очки, респиратор, синие резиновые чулки на кружевных подвязках… На этот раз Виту проняло по-настоящему.

– Гх-хосподи… – выдохнула она. – Адам, дай глотнуть.

Лучше бы она промолчала! Головы икс-фанов медленно и грозно, как танковые башни, развернулись на звук.

– Я хочу верить… – неожиданным глухим басом произнес молодой человек. Это прозвучало почти как «Поднимите мне веки…».

– Уходим, – сквозь зубы сказал Адам. – Через забор…

Не успели. Через перила хлынула вторая волна: три ярко-рыжие скалли и шустрый кривоногий малдер.

– Всем стоять! – крикнула старшая скалли, подняв над головой удостоверение. – Шпионы – шаг вперед, и без глупостей! Без глупостей, я сказала!

Остановиться Вита и Адам просто не успели и автоматически угодили в шпионы. И не простые шпионы, а шпионы Империи, что вообще уже ни в какие ворота не лезло…

Страсть человечества к телесериалам не могла угаснуть из-за такого пустяка, как исчезновение телевидения. Буквально в каждом многоквартирном доме (а при отсутствии подходящего подвала или чердака – в сборном павильоне или ангаре неподалеку) стоял кинопроектор и круглосуточно гнал «киноиды» – так почему-то стали называть фильмы с бесконечными продолжениями. Поскольку покупать продукцию Голливуда подавляющему большинству владельцев этих кинозальчиков было не по карману, показывали в основном индийские и краснодарские римейки. Киноид «X-файлы», стартовавший ещё до Вторжения, в России соперничал в популярности даже с фаворитом всех времен – «Суперментом». На исторической же родине он окончательно увял с уходом продюсера Картера в научный дзен-буддизм. Исполнителей главных ролей быстренько подобрал Тинто Брасс, переключившийся на космическую тематику, а покачнувшееся было знамя с пламенеющей буквой «X» успели подхватить индусы, и теперь пол-Бомбея надрывалось на поточном производстве этих картин: две-три часовые серии в день… Все делалось в лучших традициях индийского кино: с песнями («Злобный инопланетный имперский шпион, он все время здесь, а я не могу его догнать, ай-я-яй, рин-тин-тин…» – и припев подхватывает хор подоспевших фэбээровцев) и танцами, которые начинались всякий раз, когда героям следовало поцеловаться или завалиться в постель. Разумеется, было много драк, не похожих на драки, и суетливых погонь. Имперские шпионы все были зеленокожие, и по этому признаку их иногда разоблачали. Все города мира, в которых разворачивалось действие, походили на Бомбей – то на деловой центр его, то на бедные кварталы, то на богатые предместья. В руководстве ФБР теперь встречались и марцалы; они скромно и вовремя принимали правильные решения и исподтишка, оставаясь в тени, давали мудрые советы недотепистым героям. К тому, что актеры на главных ролях меняются каждые полгода, все уже привыкли – для опознания хватало светло-рыжего парика героини и того, что к партнеру она обращалась: «Малдер»…

Объяснить, почему эта дикая лабуда вот уже двадцать лет занимает умы миллионов людей, заставляя их торчать каждый вечер у пыльных экранов, надевать в жару строгие костюмы с галстуками, носиться с бутафорскими пистолетами по людным местам и приставать к «подозрительным личностям», иногда доводя их до совершенно некиношных вспышек ярости, – объяснить этого не мог никто…

– Неладно вышло, господин полковник, – шмелем гудел хозяин кабинета, усатый полицейский майор. – Что с комедиантов взять, зла они не желают, ну, назойливые, как мухи, так это и потерпеть можно. Господь терпел и нам велел.

– …Не бил я его, – в пятый раз принялся объяснять Адам, – я щекотки боюсь. Просто дернулся. И вот…

– И легкие телесные повреждения, не сопровождаемые потерей трудоспособности. Зафиксированные в протоколе задержания. Что делать будем?

– Что будем, что будем… – вздохнул Адам. – Извиняться, конечно. Зуб вставлять. Фарфоровый. За мой счет.

– Можно два, – сказала Вита. Она сидела, завернувшись в зеленый махровый халат полицмейстера. Брюки и рубашка сушились в подвале, в прожарочном шкафу.

– Два? – не понял майор.

– Если он не согласится сразу, можно будет выбить ему ещё один зуб, – пояснила Вита.

– Так и запишем, – с облегчением сказал полицмейстер и хлопнул ладонью по кнопке вызова. – Давай сюда тех иксованных, – скомандовал он просунувшемуся в дверь сержанту.

– Так это, Сергей Филиппыч, ушли они…

– Без зуба?

– Так точно!

Адам после секундного размышления похлопал себя по груди.

– На два фарфоровых там точно хватит, – сказал он. – Бумажник тиснули, – добавил он для майора.

– Ах ты господи! – Тот бацнул твердой лапищей по столу. – Фомин, сбегай-ка за Шкуродером. Одна нога здесь, другая уже тоже здесь. Так, господин полковник, будем все переписывать. – Он вздохнул и вытащил из стола чистый лист. – Фамилия-имя-отчество-год-и-место-рождения?..

Адам, не противясь, повторил все сначала. С бумажками он не спорил. Принципиальной разницы между бумажками и ветряными мельницами он никогда не замечал, разве что мельницы были красивее, а встречались реже.

В приоткрывшуюся дверь просунулся плечистый бритоголовый юноша в спортивном костюме.

– Вызывали, Сергей Филиппович?

– Вызывали. А кто стучать будет? Может, я тут женский пол допрашиваю? А ты без стука?

– Больше не повторится! – бодро отрапортовал юноша и вошел в кабинет целиком.

Вита смерила его взглядом снизу вверх и присвистнула. В дверном проеме свободного от юноши места просто не оставалось.

– Ты давай проходи и садись. Вон, на табуреточку, осторожненько. Мебель – дело тонкое, это тебе не на травке. Ты мне скажи, вы что себе позволяете?

Едва успевший присесть, юноша в недоумении вскочил.

– Не понял, Сергей Филиппыч. Мы же вчера отчитались по полной, дело с грибочками закрыть успеем, а покража – сами знаете, пока хоть что-нибудь не всплывет…

– Покража подождет, – веско уронил начальник. – А то вот ты тут дела закрываешь в свободное от безобразий время, а твои, понимаешь, иксанутые френды встали на путь порока. Вот так я тебе скажу. У господина полковника бумажнику исчезновение устроили. Среди бела дня и без всяких тарелок. Это как называется, я тебя спрашиваю?

Несколько секунд молодой человек пребывал в полном оцепенении. Потом страшным шепотом:

– Наши?!

Получилось: «нашшшшшш-бульк».

– А чьи же еще? Или думаешь, восточно-американские коллеги специально за нашими бумажниками теперь ездют? Ваши, ваши. Три сильно рыжих и один тормоз. Кафе «Ракушка».

Юноша попятился к двери.

– Так это… Я сейчас! Не может быть, чтобы наши. Я сейчас совещание соберу и все выясню.

– Вот-вот, выясни и разберись.