За стеной из диких роз

14.

Она была настолько обессилена, что не могла даже проснуться, пусть чувствовала, что сон утягивает её всё дальше от реальности, опутывая клейкими нитями. Анна металась в попытках высвободиться, но бесплотное сопротивление лишь отнимало силы. Перед глазами пробегали образы прошедшего дня, сливавшиеся друг с другом в уродливых големов и распадавшиеся на части, словно на осколки. Девушку окружали лица, животные, бесконечные коридоры, проносившиеся навстречу ей, словно Анна вновь бежала, ведомая первобытным животным страхом.

Они преображались у неё на глазах, принимая другие, более привычные черты: исчезали излишки позолоты, ненужная мебель, повторявшие друг друга комнаты, и сам замок будто сжимался, скрипя костями стен, ребрами балок и каркасов. Теперь это был всего лишь особняк в два этажа, украшенный крайне скромно, так что после королевских резиденций он казался бледным и даже мрачным, но именно здесь глаза отдыхали от бесконечного «праздника жизни» и солнечных лучей, игравших во многочисленных отражениях. Там почти не было слуг, хозяева и сами прекрасно справлялись с уходом за домом и обширным садом, совершенно не соответствовавшим придворным предписаниям.

Но во время балов, пусть скромных, но многолюдных, без лишних рук было не обойтись. Аннабелль помнила это и то, как проводила по несколько часов на кухне, объясняя слугам, в каком порядке подавать еду, а потом спешила в свою комнату, чтобы сменить домашнее платье на вечерний наряд, в котором можно было бы предстать перед гостями, и в спешке не замечала, что лицо и руки всё ещё покрыты мукой. Позже гости отмечали её аристократическую бледность, а матушка сквозь смех просила умыться. Она любила эти очаровательные домашние вечера, их простоту и неизменное веселье. А ещё были домашние спектакли вместе с детьми слуг, игры в саду, чтение книг вслух. Всё поместье почти без потерь перенесло годы свирепствовавшей болезни и не ощущали последовавшего за ней голода, в то время как крестьяне по всей стране требовали хлеба. Тётушка Иветта не уставала отмечать исключительное «везение», сопутствовавшее семье сестры, но даже в её похвалах слышалось не покидавшая её голос надменность. И однажды её взгляд упал на Аннабелль; девочке тогда было четырнадцать лет.

— Это ваша дочь? — удивлённо спросила она, посмотрев на сестру и её мужа, а потом перевела взгляд на девочку, словно видела её впервые. В её глазах появился странный блеск, как при виде дорогого украшения.

— Да, — немного удивлённо произнесла заботливая матушка, из года в год представлявшая ей дочь. — Аннабелль.

— Конечно-конечно, — махнула рукой Иветта, сжимая и разжимая пальцы. Она пристально рассматривала девочку. — Что думаешь, Мария, может, я возьму её с собой в столицу? — вдруг предложила она. — То, что ты покинула двор, не лишает твою дочь стать его новым украшением.

Мария перевела задумчивый взгляд на дочь, в её глазах было сомнение, становившееся сильнее при виде испуганных глаз Аннабелль.

— Мне кажется, Аннабелль не подходит жизнь во дворце. Она ещё мала, да и мы не учили её ничему, что могло бы ей пригодиться там.

— Если бы ты не выходила замуж, девочка уже давно бы всё умела, — небрежно бросила женщина, глядя в сторону хозяина поместья, о чём-то беседовавшего с гостями. Тяжело вздохнув, она посмотрела на сестру. Их непохожесть бросалась в глаза: Иветта была яркой и утончённой, всегда безукоризненно прекрасной, в чём могла порой переусердствовать и вызвать позже негодование простых смертных, Мария же, покинувшая сонм придворных фарфоровых нимф, была куда более земной. Она не растеряла своей красоты, но не стремилась её подчёркивать так же ярко, как сестра, что добавляло ей ещё больше неуловимого очарования. Казалось, Иветта злилась на Марию из-за этого и Мария не могла справиться с чувством вины, появлявшимся по причине, известной лишь ей одной.

— Аннабелль может быть скучно в городе. Она привыкла к кругу семьи и нашим слугам, она очень свободолюбивый ребёнок. Думаю…

— Тогда она тем более должна уехать, иначе ты превратишь её в старую деву, — резко прервала её Иветта. С приторной улыбкой она наклонилась к племяннице. — Хочешь съездить ко мне в гости? Посмотришь, как люди в городах живут.

Девочка боязливо посмотрела на мать. Та лишь улыбнулась, предлагая ей самой сделать выбор.

— А что там есть? — спросила Аннабелль. Мария не удержалась от смешка.

— Всё, что захочешь, есть! — невозмутимо сказала Иветта. — Мы не надолго. Погостишь недельку и вернёшься.

На том и порешили. Девочка ушла собирать вещи и готовиться к отъезду уже на следующее утро. Мария и Иветта сидели за столом, погрузившись в холодное молчание. Гости покинули поместье, огни погасили и только в гостиной, где сидели сёстры, горело несколько свечей, подрагивая от ветерка, заглядывавшего в распахнутые окна. Женщины то и дело поглядывали друг на друга: одна с осуждением, другая — с мольбой.

— А если ей там понравится? — с волнением спросила Мария.

— Останется со мной, — сказала Иветта так, словно это было что-то само-собой разумеющееся. — Станет фрейлиной, может, добьётся чего-нибудь. Я сама её всему научу.

— Может, она найдёт там хорошего мужа, — утешая саму себя, произнесла женщина.

— Любовника, — покачала головой Иветта. — С ним она не лишится карьеры, — она бросила быстрый взгляд на дверь, за которой скрылся месье Шабо, и обернулась к сестре с таким видом, будто собиралась в очередной раз начать читать ей нотации, но Мария сидела с отстранённым взглядом и смотрела вдаль сквозь распахнутое окно.

— Может, станет фавориткой одного из принцев, — задумчиво произнесла она.

— Нет у нас принцев, — с нажимом ответила ей сестра.

Утром экипаж Иветты, шатавшийся на ветру, как молодое дерево, покинул поместье Шабо. Аннабелль ещё долго выглядывала в окно, чтобы в последний раз взглянуть на крышу родного дома, показывавшуюся из-за бело-зелёных облаков цветущих яблонь. Иветта терпеливо смотрела на девочку, та чувствовала себя крайне неуютно. Всё вызывало беспокойство: маленькая карета, тесная для них, словно клетка, непривычный вид Иветты, совершенно отличающийся от милой простоты провинции, её пристальный взгляд, направленный на племянницу, и напряжённое молчание, которое никто не решался нарушить. Аннабелль отсела подальше от окна, чтобы не вызывать у тётушки ещё большее недовольство, и принялась исследовать взглядом обивку, слушая грохот колёс и проступавший через него стук копыт.

— Ты привыкнешь, — вдруг сказала Иветта. — Тяжёлая атмосфера — это ужасно, не правда ли? — на её лице появилась довольная улыбка человека, в полной мере осознававшего своё превосходство. Девочка кивнула. — Именно с ней я и призвана бороться, как первая дама Её Величества, — эти слова ничего не говорили Аннабелль, но девочка уселась поудобнее, готовая слушать дальше. — Нужно создавать атмосферу лёгкости и веселья, где бы ты ни была, это обязанность придворной дамы. Разговор, комплимент, шутка — твоё главное оружие.

— Ваше, — поправила её Аннабелль. — Вы же придворная дама.

— Раз уж ты едешь со мной, то будешь мне помогать, — непринуждённо улыбнулась Иветта так, словно они с племянницей всю жизнь были закадычными подругами. — Ведь будешь?

Наивная детская душа согласилась.

Аннабелль поселилась в особнячке Иветты, по размерам уступавшем дому Шабо, но всё равно милом и аккуратном, как кукольный домик. К сожалению, играть в нём не довелось: вся красота была исключительно для того, чтобы на неё смотрели, сидеть можно было лишь на двух из восьми кресел, а прикасаться к статуэткам или вазам могли лишь стиравшие с них пыль слуги. Утром Иветта уходила в королевский дворец и могла не возвращаться до следующего утра, а оказавшись дома, спрашивала у Аннабелль, что она выучила. Девочку полностью предоставили самой себе, обложив книгами по этикету и танцам, среди них затесались пара словарей и атласов, в глубине полки даже нашёлся забытый кем-то приключенческий роман, заинтересовавший Аннабелль гораздо больше, чем виды вилок и ножей. Подобное любопытство заставляло Иветту хвататься за сердце и устраивать сцены, объясняя племяннице важность этикета. В письмах сестре она спрашивала, на что та рассчитывала, давая дочери такую свободу. Аннабелль была далеко не глупа, её живой ум помог бы ей поддержать любую беседу, но полное незнание придворного этикета и иных танцев, кроме деревенской пляски, делали девушку лишь милой дикаркой, но никак не главным украшением двора. Так в особняк Иветты, кроме благородных персон, стали захаживать учителя танцев, музыки, этикета. Аннабелль училась быстро, лишь желание побывать на настоящем балу и вернуться домой не давало ей опустить руки, да она, если честно, даже не думала об этом. Больше всех успехам племянницы радовалась Иветта. Поняв, что вскоре девочку можно будет брать с собой ко двору, не беспокоясь о том, что она опозорит весь род на три колена вперёд и назад, женщина принялась зазывать в гости модисток. Гостиная наполнилась рулонами ткани, коробками с туфлями и шляпками, париками и прочими вещами, о которых Аннабелль раньше слышала только от матери. Все эти светские мелочи Мария называла «суетой нужной, но долгой и неинтересной», но девочка, окружённая этой спешкой, смехом, шутками, лентами и блестящими подвесками, восхищалась всем, что с ней происходило. Она гостила у тётушки несколько недель и часто писала родителям о том, что с ней всё в порядке и не нужно беспокоиться, она побывает на балу и тут же вернётся.

Так и случилось. Она провела вечер в королевском дворце, но танцев для неё не было. На правах ребёнка она сидела вместе с другими детьми, наблюдая, как развлекаются взрослые. Иногда пара дам подходили к ней, рассматривали маленький аккуратный парик или оборки на рукавах, угощали пирожным и, умилённо щебеча, возвращались к своим компаниям. В душе´ девочки закипал гнев, вполне оправданный после таких долгих и упорных стараний. Она вернулась домой и поклялась самой себе не покидать родных стен ради призрачного блеска дворца. Но зачем-то она продолжала читать светскую литературу, ходила и говорила так, как научила её Иветта. Мария на это недовольно качала головой и держала дочь всё ближе к себе, а Морис, глядя на дочь, лишь смеялся и говорил, что та напоминает ему супругу много лет назад.

Бал так и оставался мечтой Аннабелль. Она вспоминала неземные, прекрасные создания, танцевавшие в центре зала, и была уверена, что именно среди них скрывается это воспеваемое в романах волшебство первого танца и взгляда из-под ресниц. Она готова была приложить всё своё упорство, возросшее вдали от приличного общества, чтобы оказаться в этой обители чудес. Каждое лето она ездила в гости к тётушке, прилежно училась, чтобы стать чем-то средним между её тенью и любимым питомцем. Она смеялась по щелчку, улыбалась по привычке, шутила, когда её просили сказать что-нибудь умное. Это продолжалось три года, во дворце Аннабелль называли «летней розой», но на её долю не выпало ничего, что можно было бы назвать интересным, кроме, разве что, перчаток и вееров, которые ей отдавали другие придворные дамы, вкладывая в них записки «на удачу». Она увидела всё, что могла увидеть за кулисами придворной жизни, и теперь только желание исполнить мечту и оказаться на балу удерживало её от побега.

А потом Иветта уехала. Отправила им письмо в надушенном конверте. Аромат духов стоял в гостиной ещё с неделю даже после того, как письмо сожгли. В её украшенном петлями и завитками буквах невозможно было разобраться и семейство решило, что уехала Иветта всё-таки по делам, оставляя племяннице своё место при дворе. Об этом девушке сообщили в отдельном письме, пришедшем двумя днями позже. Она была не готова покидать так надолго дорогие места, тем более, когда во всей стране было неспокойно: народ голодал, а во дворцах по-прежнему танцевали и пировали, многие предвещали восстания и революцию. После разразившейся несколько лет назад эпидемии настал голод, а вслед за ними широкими шагами прошлась нищета, люди не могли позволить себе купить хлеб и некоторые, совершенно отчаявшиеся, выходили требовать его у более богатых господ.

— Поезжай, — сказала Мария. — В столице всегда безопаснее. Может, на балу ты встретишь хорошего мужа, — она улыбнулась и покрепче сжала ладонь Мориса.

Слова прозвучали настойчиво, но всё так же добродушно. Мария сожалела о каждом произнесённом слове, но боялась, что может пожалеть ещё больше, если слова останутся несказанными. Аннабелль покинула отчий дом, не догадываясь о том, что ей не удастся вернуться. Она писала письма и приглашала родителей приехать, держала всегда готовую для них гостевую комнату, но те охотнее звали дочь обратно в фамильное гнездо. Но чтобы долететь туда, ей нужно было сбросить с себя бремя балов, охот, бесед и игр. Она всё искала, кому бы отдать свои обязанности на пару недель, чтобы уехать повидаться с семьёй.

Но вдруг случилась взбесившаяся толпа, заполнившая улицы, и на неделю город погрузился в совершенный хаос: абсолютная тишина сменялась негодующим рёвом, оглушавшим даже сквозь крепкие стены дворца. Была пальба солдат, разгонявших мятежников, потом солдаты стреляли друг в друга ― некоторые из них присоединились к восставшим. Дворец был оцеплен, стоявшие у ворот палачи пропускали только слуг, бежавших из замка. Правители сами приказывали придворным переодеваться и покидать дворец. Не всем удавалось выйти на свободу, даже прибегнув к хитрости; пытавшихся бежать казнили на месте, а толпа, подобно стае коршунов, глумилась над телом. Аннабелль до последнего оставалась во дворце, повторяя, что Иветта поступила бы на её месте так же. Тем же вечером слуги вытащили её спящую из дворца и, сказав караульным у дворцовых ворот, что девушка больна, отнесли её в город.

Через несколько дней казнили короля, потом королеву. Аннабелль не хотела смотреть на это, но не могла оторвать взгляд от сверкающего ножа гильотины, точно надеясь на чудо, что не случится того, чего все ждут. Вот-вот нож рассыплется, растает под лучами солнца, все простят друг друга и разойдутся, но нет. Рассветные лучи отражались в окнах, лужах, красных пятнах на эшафоте. Новый день наступил, убив предыдущий.

Дальше были недели, наполненные страхом, в охваченном огнём городе. Люди точно сошли с ума и, пролив кровь однажды, уже не могли остановиться, находя всё новых жертв, которых обвиняли в неравенстве. Город напоминал лабиринт, из которого не было выхода: на одной улице повстанцы строили баррикады, на другой — сражались с солдатами. И Аннабелль металась в этом безумии, проходя мимо окровавленных тел, ещё живых людей, даже в бреду восхвалявших идею; ей казалось, что их стекленеющие глаза направлены на неё одну, не занявшую ничью сторону, не способную помочь никому из них. Она ночевала на улицах, в домах повстанцев, в казармах с солдатами среди спасённых ими аристократов. Большинство бывших графов и виконтов, лишившись всего, быстро превратились в обычных людей. Они не беспокоились о том, что кто-то другой ночевал в их покоях, они успокаивали женщин и детей и искали способ покинуть город. С одной из таких семей Аннабелль навсегда уехала из столицы. Им потребовалась неделя, чтобы дойти от сердца города до окраин. Там они распрощались.

Аннабелль вернулась в родные места, надеясь, что там, как и всегда, она сможет найти спасение от всего, что бы ни происходило в мире. В поместье Шабо всегда было спокойно и если и был остров забвения от всех потрясений, то он скрывался за облаками деревьев. Однако дом был пуст. Добрейшей души старуха сообщила, что господа уехали искать свою дочь в столице сразу, как только до них дошли вести о захвате дворца. Два дня девушка провела, ожидая их возвращения, а после, не выдержав, сама отправилась обратно в охваченную безумством столицу. Но долго искать не пришлось. На обочине дороги ей встретился экипаж с фамильными инициалами. Не было никого, кроме кучера, а внутри — письмо со словами прощания и извинениями за то, что не приехали раньше.

Анна скиталась, ища спасения от разразившейся по всей стране войны, пряталась в глуши, защищённой безразличием в ней живущих. Все деревни, стоянки, ночлежки появлялись перед взором, напоминая о себе и её бродяжьей жизни, к которой не готовило ни беззаботное детство, пропитанное сказками и романами о приключениях, ни, тем более, жизнь при дворе. Последний год пролетел перед глазами, напоминая о каждой случившейся с девушкой мелочи, будто спрашивая: «Такой жизни ты хотела?».

Вдруг бесконечная череда образов прервалась. Анна увидела перед собой множество лиц, задумчивых и любопытных, на всех них лежала тень беспокойства, некоторые не скрывали слёз жалости, а девушка, глядя на них, не понимала, спит ли она до сих пор или же незаметно вернулась к реальности. Среди окружавших её лиц выделялось одно, не тронутое белизной пудры, обрамлённое густыми чёрными волосами, в синих глазах сверкали весёлые огоньки. Она склонилась к Анне, оттеснив всех, и негромко произнесла: «Сегодня ты опоздала, но я всё ещё жду тебя». Аннабелль резко подалась вперёд и села, развеяв нависший над ней образ, видимый только ей. Придворные от неожиданности отступили на шаг, а спустя мгновение вновь хлынули к софе, на которой лежала девушка.

— Мы так беспокоились!

— Пришли, а Вы тут…

— На нас напали?

Лавина вопросов погребла под собой девушку. Сперва Аннабелль, медленно приходя в себя, отвечала на вопросы придворных, но чем больше они получали ответов, тем больше спрашивали. Вскоре девушка не выдержала:

— Где Клод? — ответом были удивлённые взгляды. — То есть… где я могу найти Его Высочество? — перевела она.

— Там, — ответили сразу несколько человек, указывая на дверь. — Он ранен, но мадам не пускает врача, потому что не доверяет ему, — они все заговорили одновременно, просто ради того, чтобы говорить и иметь слушателя, не пытались друг друга перекричать или попросить замолчать; они лишь избавлялись от накопившихся слов. Анне стало ужасно жалко их. Она поднялась с софы и, ещё нетвёрдо стоя на ногах, пошла вперёд, к двери, в сторону которой боязливо смотрели придворные. Фиал с белым дымом висел у неё на поясе и звенел при каждом шаге, ударяясь о цепочку шатлена.

У дверей скопились почти все придворные, кроме тех, кто был занят сочувствием Аннабелль, пока та лежала без сознания. Увидев девушку, они расступились, словно перед призраком, и пропустили её вперёд. В соседней комнате, небольшом кабинете, не загромождённом большим количеством книг и мебели, в глубоком кресле, вытянувшись во весь свой немаленький рост, лежал Клод. Его куртка была отброшена в сторону и свет ламп заливал его лицо, теперь казавшееся ещё ужаснее. Оно было покрыто пятнами крови, пшеничного цвета волосы, спадавшие на лоб, слиплись и приобрели буроватый цвет из-за ран на лбу, висках, скальпе. На рубашке алели три больших пятна, правый рукав был полностью пропитан кровью. Придворные стояли и смотрели на это со скорбными лицами, в которых читалась надежда на чудо, в то время как возле кресел развернулась настоящая борьба.

Иветта кружилась вокруг принца, закрывая его своим телом, объём которого был удесятерён множеством юбок, всячески отказываясь подпускать к нему толстенького коротконогого напудренного человека со смешной эспаньолкой и непропорционально длинными руками. Человек что-то говорил ей вопреки всему спокойным голосом, тем временем кивая Юверу, пытавшемуся подобраться к первой даме сзади и отвести её подальше от принца, но всё те же юбки разделяли их, подобно рву с копьями, так что архитектор судорожно придумывал, как отвлечь мадам, пока не стало слишком поздно.

— Мадам, успокойтесь, — говорил доктор.

— Я спокойна! А вот Вы явно не в себе! — она ещё долго аргументировала это, приводя примеры «за» и «против» до тех пор, пока у неё не перехватило дыхание в туго затянутом корсете. Придворные смотрели то на неё, то на принца, не зная, что предпринять, и лишь смиренно ждали развязки сцены. Иветта запрокинула голову назад и упала прямо в руки к Юверу, прицеливавшемуся, как бы лучше схватить мадам, чтобы не навредить ей больше, чем, как ему казалось, уже навредила природа, и самому не пострадать. Такого поворота событий архитектор надеялся избежать и всё же чувство собственного достоинства и взгляд нескольких пар глаз не позволяли ему демонстративно уронить даму.

— Ювер, а Вы с этого ракурса даже неплохи, — мечтательно улыбнувшись, проговорила Иветта. Мужчина отыскал взглядом Аннабелль и посмотрел на неё с искренним сочувствием.

Доктор тем временем принялся за пациента: измерил пульс и принялся размачивать присохшую к ранам ткань рубашки. Аннабелль подошла к нему и предложила свою помощь. Мужчина неопределённо помахал рукой и продолжил своё занятие.

— Я могу помочь, — увереннее произнесла девушка.

— Я знаю! — ответил доктор, прерван негромкий куплет, который он напевал себе под нос. После Иветты ему едва хватало спокойствия. — Это фраза исключительно тех юных особ, что падают в обморок при первом виде крови, — он продемонстрировал Аннабелль свою руку, вся кисть была алой от крови с размоченной ткани, — а здесь её будут реки и, может быть, водопады.

— Я лечила людей, — уверенно произнесла девушка. — Конечно, простуда и переломы — это не то, чем хвастаются придворному врачу, но хладнокровия мне не занимать, а вдвоём мы справимся быстрее.

Доктор окинул девушку усталым взглядом и, подумав пару мгновений, сказал: «Закатайте рукава и пошлите за водой — будете промывать раны». Аннабелль тут же последовала его приказу и на пару они быстро справились. Доктор всё поражался удивительному везению Клода — поединок мог оставить ему лишь пару новых шрамов, но не более того; не было задето ни одного крупного сосуда и почти не было обещанных врачом рек крови, чему, судя по выражению лица, сам месье крайне огорчился. Публика, всё ещё стоявшая в дверях, неустанно следила за ним и Аннабелль. Дамы изредка издавали испуганные возгласы и картинно падали в обморок, но тут же приходили в сознание, когда их просили что-нибудь передать. Пару раз в воздухе повисало испуганное: «А он не умрёт?», после отрицательного ответа уже немолодая женщина теряла сознание, видимо, от радости, и ответ забывался. Ювер, отдавший Иветту на попечение её же свите, с любопытствующим видом кружил вокруг кресел, внимательно следя за руками врача и Анны. Через полчаса врач настоятельно потребовал, чтобы все покинули помещение. Толпа, которую явно не прельщал вид крови, хлынула в соседние комнаты с такой скоростью, словно всё это время её заставляли смотреть на происходящее, не давая возможности уйти.

— Особого ухода он не требует, — констатировал врач. — Разве что здесь, — он указал на плечо Клода, на которое пришлось наложить не один шов, чтобы хоть как-то совместить лоскуты мышц. — Следите, чтобы не делал лишних движений, а то шов разойдётся. На этом всё, — он поклонился Юверу и Анне. — Скоро рассвет, а я не успел даже горло промочить.

Сказав это, он покинул комнату. За дверями он оказался окружён любопытствующими и на ближайшие несколько ночей превратился в главного героя множества слухов и историй о врачебном деле, повелителя скальпеля и иглы, спасителя последнего монарха. Доктор кивал так, словно в этих «титулах» не было ничего необычного, и скромно отвечал благодарностью на восторг, но было видно, как краснеют его нос и уши, а рот расплывается в непропорционально широкой улыбке. Аннабелль и Ювер переглянулись и посмотрели на Клода. Ювер — с отцовской заботой во взгляде, Аннабелль — с жалостью. Архитектор приказал принести плед и укрыл им хозяина замка, затем подошёл к девушке и кивком головы предложил ей покинуть кабинет.

— Вы проявили поразительную выдержку, — сказал он, когда они шли по опустевшему коридору. Шумные придворные остались позади, в двух чайных. — Немногие могут ею похвастаться.

— Наверное, — пожала плечами девушка. — Не могу сказать Вам, что страху не удалось одолеть меня. Да и произошедшее потом, этот поединок… эта бойня. Я не могу отделаться от чувства, что это моя вина, — она взглянула на Ювера и, заметив в его глазах усмешку, поспешила оправдаться. — Простите, если рассказываю Вам то, что Вы слышать не желаете и не должны.

— Всё в порядке, — успокоил её Ювер, — я буду Вам таким же другом, каким прихожусь Его Высочеству. От Вас же, Аннабелль, я могу просить только одного — будьте и Вы ему другом. Иначе он не сможет дольше сдерживать интриги, которые так старательно плетутся в этих стенах. Вашей тётушкой в том числе.

— Вы осуждаете меня? — спросила Анна.

— Ни в коем случае, — развёл руками он. — Одного взгляда на Вас мне было достаточно, чтобы убедиться в том, что между Вами и Вашей очаровательной родственницей нет ничего общего. Что, несомненно, радует. Однако этого мало. Иветта собрала вокруг себя тех, кто предпочитает оставаться в замке, вдали от революции, войны, голода. Колдовство заключило их здесь и обеспечивает всем необходимым для их увеселений. Вне стен замка им придётся жить, как раньше, испытывая всевозможные трудности, мадам этого крайне не хочет. Она могла бы остановить Вас, когда Вы ушли из зала, но не сделала этого. Боюсь, что её несильно беспокоила Ваша судьба, и она хотела бы, чтобы принц сделал что-то, что вынудило бы Вас покинуть замок. В той или иной форме.

— Вы меня не удивили, — произнесла Анна, поражаясь собственному хладнокровию. — Мне лишь интересно… Ведь я могу освободить замок от проклятья, так?

— Можете. Чисто теоретически, это может любой из нас, но мы не знаем, как. В этом плане у Вас преимущество — Вы не успели затеять вражду с нашей колдуньей, и Вам она, может быть, раскроет тайну своего заклятья. Если Вам это не удастся, то решением проблемы займутся более радикально настроенные господа, — он тяжело вздохнул. — Те, что украшают себя белыми лентами, готовы на всё, лишь бы выбраться в мир, некоторые даже думают о реставрации нашей королевской семьи. И для этого они готовы, если нужно, камня на камне не оставить от замка и, доведенные до отчаяния, покуситься на принца. Они даже делали попытки, но заклятие не даёт им убить его. К счастью или к сожалению, это так, — сказал он, заметив удивление на лице Аннабелль. — Его Высочество пытается защитить всех, но со временем его жертва лишь ухудшит происходящее.

— Я понимаю, — прервала его Анна. — Но что делать мне?

— Для начала — будьте ему другом, — повторил архитектор. — Дайте ему время, а потом спасайте его, как только сможете. Я вижу, это у Вас получается всё лучше.

В окнах забрезжил первый свет. Ювер приветственно помахал Солнцу и, поклонившись Аннабелль, зашагал по коридору, истончаясь с каждой секундой, превращаясь в тень самого себя до тех пор, пока не исчез полностью. Вместе с ним исчезли шум и гул голосов. Осталась только холодная утренняя тишина. Сквозь открытое окно по замку прокатился порыв ветра, точно тяжёлый вздох.