За стеной из диких роз

19.

Клод потерял покой. На несколько секунд его охватывало ужасное, всепоглощающее чувство, точно всё самое худшее, что было в нём, сплелось в тугой жгут и нещадно хлестало его по обнажённым нервам, а он, как загнанный, обезумевший от боли зверь, метался в отчаянных попытках избежать очередного удара. Он заперся в своих покоях и, полностью сдавшись безумной ярости, крушил, рычал, уничтожал всё вокруг себя с неожиданным упоением. Тонкие хребты холстов и картин обращались в щепки и лоскуты в его руках, хозяин замка без сожаления отправлял плоды собственных трудов в полыхавший камин, и казалось, что языки пламени, принимавшиеся пожирать скормленные им творения, выглядывали из своего каменного жилища, насмехаясь над Клодом, они тянули к нему свои огненные ручонки и хищно облизывали ненасытные рты. На несколько мгновений агония прекращалась, Клод падал, будучи не в силах стоять на ногах, и прижимался к холодному полу горячей щекой. В полудрёме вместе с жаром его покидало безумие и он видел хаос, который сам сотворил, кровь на своих руках, но при виде её успокаивался, зная, что пока это всего лишь его кровь. Это вызывало у него странную радость: он всё ещё был в состоянии чувствовать боль, душевную, что в сотни раз сильнее мучений от самой страшной раны, он мог видеть и понимать красоту, любить её, желать её и…

Наваждение сходило, оставляя место слепому гневу, и отвратительное существо, уродливое в душе так же, как и внешне, вырывалось на свободу, продолжало отыгрываться на ни в чём не виновных предметах. Единственным, на что он не решался поднять руку, был портрет, краска ещё не успела высохнуть и в свете огня она блестела так, что казалось, будто всё на картине — и кожа, и волосы, и глаза, и улыбка — всё живое. Клод раз за разом замирал перед портретом с занесённой рукой. В нём боролось двойственное чувство: с одной стороны ему едва ли было жалко собственное творение, но это лицо, эти глаза… Он писал их в бреду, подобном нынешнему, с упоением вглядываясь в каждую линию, сравнивая её с образом, впечатавшимся в его память. Он вдруг осознал, что этот портрет может стать его единственным утешением. Тогда он опустил руку и, бросив на улыбающееся с холста лицо виноватый взгляд, обрушил свой гнев на один из ни в чём не повинных мольбертов. Он не мог успокоиться до самого утра, уже не думал о том, слышат его или нет, было ли вообще кому-нибудь дело до его существования. Единственным, чего Клод желал, было не чувствовать ничего, но опьяневший от боли мозг отчаянно продолжал работать, наступивший неожиданно сон сделался подобным смерти. На рассвете он просто лежал, раскинув руки, позволяя солнечным лучам пронзать его насквозь, точно копьям, и радовался, что ночи стали совсем короткими. Ему казалось, что он уже не мог ничего чувствовать, но при этом ощущал всё в сотни раз отчётливее.

Найдя в себе силы подняться, он послал за кем-нибудь из слуг. Маленькая горничная оказалась у двери его покоев через несколько минут. Она постояла там пару мгновений, набираясь храбрости, Клод к тому моменту успел вновь начать злиться.

— Чего ты там ждёшь? — рыкнул он, слыша шелест её юбок за дверью. Слуги были невидимы и ходили почти бесшумно, не оставляли следов и поддерживали замок в нужном состоянии, не привлекая внимания. Но за долгие годы Клод научился видеть их, различать звуки шагов, замечать, как дрожит воздух вокруг невидимых силуэтов.

Девушка вошла и снова застыла, разглядывая устроенный хозяином беспорядок: обломки, обрывки, пепел. И сам он как будто прошёл через все круги Ада и, к тому же, успел обрести в них популярность. Клод сидел в самом тёмном углу, опустив голову так, что отросшие волосы скрывали лицо, и положив руку на поднятое колено. В разбитых до крови пальцах он держал небольшой кусок холста с парой слов, оставленных быстрым движением.

— Отнеси гостье, — скомандовал Клод, протянув записку. Служанка с трудом пробралась через образовавшийся завал и забрала у хозяина записку. Спешно откланявшись, она поспешила выполнить поручение, а Клод остался на своём месте неподвижный, как статуя. Он поднял взгляд и вновь увидел единственный уцелевший портрет: Аннабелль, окружённая переплетающимися, пронзающими друг друга стеблями роз. Она смотрела на него и Клод не мог оторвать от неё взгляда. В душе он говорил себе, что если один портрет — то немногое, что ему осталось, то он вправе любоваться им сколько вздумается. С жестокой насмешкой, адресованной ему самому и всем, кто оставался в этом замке, он торжественно сообщал, что готов отпустить Анну навсегда. Но было ли это правдой? Клод и сам не знал.

Он приказал приготовить лошадей и отправился в сад, окутанный бледным липким туманом, в котором смешались отзвуки ночи и нового дня.

***

Анне не спалось. Несмотря на усталость и боль, которые грызли её изнутри, подобно самой страшной болезни, она с трудом уснула и лежала в полудрёме, поднимая голову каждые несколько минут, проверяя, не взошло ли солнце. Но за окном была всё та же неизменная всеобъемлющая тьма, в которой мерк всякий свет. Казалось, стоит Аннабелль уснуть, и тьма поглотит и её. Что-то тлело в её душе, обжигая девушку последними вспышками выгорающего огня, слабого, но тем не менее разрушительного.

Анна резко села, как только дверь в её спальню открылась. На прикроватном столике появилась записка. Девушка тут же схватила её, сердце забилось быстрее от необъяснимого ужаса. Она не знала, что написано на куске холста, и не знала, что именно она хотела бы прочесть на нём. Безумный страх смешался с надеждой, Анна пробежала глазами по неровным буквам.

«Вы можете уехать сразу, как только будете готовы».

Она шумно втянула воздух, вспоминая, как нужно дышать. В следующую секунду она сорвалась со своего места и бросилась на поиск Клода с одним вопросом: «Что это значит?». Она прекрасно знала ответ и всё же хотела услышать его, а ещё больше ей хотелось знать, видеть, что Клод здесь и ещё не успел куда-либо исчезнуть. Она хотела объясниться и была готова оправдываться, она ещё не знала за что, но чувство вины на несколько секунд вытеснило все остальные. Хозяина замка нигде не было. Как бы Аннабелль его ни звала, он не появлялся. Она искала его всюду, даже поднялась в башню, где он жил, как пленник, но его дверь оказалась заперта. Спускаясь, она увидела его, прогуливающимся по саду: он то исчезал в тумане, то появлялся вновь, как призрак в своём чёрном капюшоне. Анна бросилась вниз по лестнице, стуча в окна, безуспешно пытаясь окликнуть его — он не останавливался и продолжал одному ему известный путь. Через несколько минут Аннабелль оказалась в саду и искала его среди обрывков растопленного солнцем тумана. Она вновь позвала его. Тишина.

Он не хотел её видеть — так она подумала и лишь посмеялась над своей наивностью. Конечно, разве можно было ожидать меньшего? Все эти невысказанные слова и общие истории, много мелочей, связавших их тонкими нитями; Анна готова была ненавидеть себя. Вдруг Клод появился прямо перед ней, огляделся по сторонам и снял капюшон. На его лице появилась вымученная улыбка, настолько усталая и тусклая, что казалось, будто Клоду невыносимо тяжело удерживать такое выражение лица. Аннабелль замерла, не зная, что сказать. Ей не хотелось ранить его ещё больше.

— Я только хотела сказать… — она перевела дыхание, первые слова стоили титанических усилий, — что вернусь, как только вылечу их мать. Это не займёт больше месяца. Вряд ли что-то случится за это время, так? Потом я вернусь и останусь здесь, если будет угодно.

— Хорошо, — тихо, сдавленным шепотом произнёс хозяин замка, снисходительно усмехнувшись. — Но не больше месяца. Толпа сойдёт с ума от твоего исчезновения, а объясняться должен буду я.

Это было совершенно не то, что они хотели бы сказать или услышать. Но одновременно с этим хозяин замка не понимал, чему бы он радовался больше: тому, что она разделит с ним его участь, или тому, что она предпочтёт использовать возможность покинуть этот замок навсегда? Но нет, она назвала точное время, спустя которое должна вернуться. Конечно, Аннабелль хотела как лучше, милосердно и безболезненно обнадёжить его, не представляя, что теперь он будет отсчитывать дни, часы, минуты, теряя надежду и горько смеясь над собственной слабостью.

— Всё уже готово к вашему отъезду, — произнёс он так, словно огласил приговор.

Аннабелль дождалась пробуждения детей и с умело разыгранной, почти неподдельной радостью сообщила им, что отвезёт их домой. Весёлый тон вызвал оживление на лицах брата и сестры, померкшее почти в ту же секунду, его место заняло по-взрослому серьёзное выражение.

— Мы не вернёмся, — уверенно сказал Жак. — Мы ещё не нашли то, что искали.

— Вообще-то нашли, — улыбнулась Анна. В этот раз она смогла полностью продумать роль волшебной обитательницы замка и примерно знала, что должна говорить. Оставалось только надеяться, что вера в чудеса ещё не успела полностью исчезнуть из этих не по годам взрослых сердец. — Вы ведь меня искали. Я подумала и решила, что могу помочь вам.

В глазах Элены загорелась надежда и совершенный восторг. Жак только нахмурился и смерил Аннабелль недоверчивым взглядом. Он будто без слов говорил: «Откуда нам знать, что это правда?». Девушка протянула им руки, готовая уже сейчас вести их к осёдланным коням, но, уловив взгляд Жака, подумала и сказала:

— Колдовать, я слышала, сейчас небезопасно, но я думаю, что смогу помочь вашей матери старыми людскими способами: снадобьями, лекарствами, мазями.

Выражение на лице мальчика изменилось, сделалось терпеливее, он всё ещё недолюбливал Аннабелль, но этот ответ в некоторой степени удовлетворил его. Он согласно кивнул, без слов принимая её помощь. Элена вопросительно посмотрела на брата, точно прося разрешения, и, получив в ответ короткий кивок, подбежала к Анне и крепко обняла девушку, повиснув на украшенном цветами подоле. Девушка отвела детей в одну из столовых, где был накрыт завтрак для них, и ушла в свою комнату, чтобы собрать все вещи, которые могли пригодиться. Их было немного: совсем чуть-чуть лекарств, оставшихся после выздоровления Клода, справочник по простым болезням, на полях которого её рукой были сделаны пометки. Среди засохших листьев, обрывков верёвки и тихо звеневших баночек нашлось аккуратно сложенное дорожное платье, казавшееся слишком тёмным и блеклым в сравнении со всем, что было, в замке. И всё же, вновь надев его, Анна почувствовала себя спокойнее, защищённой от лоска и блеска паутины дворцовой жизни. Из зеркала на неё смотрела та девушка, что ранней весной случайно оказалась в стенах замка. Только вот что-то в ней изменилось — хитрая улыбка человека, который всегда найдёт себе приключение, намертво застыла в уголках рта. К тому же Анна всё ещё испытывала вину перед Клодом и детьми и это чувство давило на неё, придавая девушке куда более усталый и потрёпанный вид. Она отвела взгляд от зеркала и уже готова была взвалить на спину походный мешок, как вдруг заметила стопку книг, стоявшую на её столе. Это были справочники по медицине, аккуратно перевязанные тонкой верёвочкой. На верху стопки лежала записка с единственной надписью: «на память». Анна долго колебалась, но всё-таки взяла предложенные фолианты и аккуратно убрала их в мешок. Она на прощанье обвела взглядом комнату, словно в первый раз, отмечая мелочи, на которые раньше не обращала внимания: плющ, захвативший балкон и подоконники, картинки, изображавшие птиц и розы, украшавшие стены и столики

— Анна не замечала их, когда всюду были книги.

У детей с собой ничего не было, а брать что-либо из замка они отказывались. Их появление крайне взволновало обитателей замка, слуги разнесли весть о детях с умопомрачительной скоростью и все стремились узнать, кто же такие новые гости. За ночь под дверью Аннабелль скопилось несколько десятков записок, а Иветта, пользуясь правами родственницы, стояла под дверью и упрашивала отвести её к детям. Анна с неожиданно появившимся хладнокровием игнорировала родственницу до тех пор, пока всеми уважаемой мадам не надоело ломать комедию. Потере её интереса поспособствовал и вовремя подошедший Ювер.

— Что это Вы здесь делаете? — поинтересовался он с нескрываемой иронией, демонстрируя, что независимо от ответа дамы у него наготове куда более едкая реплика.

— Неужели не видите, что я разговариваю с племянницей? — спросила она, разделяя слова напряжёнными паузами.

— Прошу простить мне мою бестактность, конечно, возобновляйте свой оживлённый диалог, — произнёс Ювер, но даже не подумал о том, чтобы сдвинуться с места. Иветта смерила его гневным взглядом, давая понять, что ему пора уже покинуть коридор, но мужчина оставил этот знак без внимания. Обычно острый язык и актёрские способности вдруг изменили мадам и единственным, что она могла сделать, было постучать в дверь. Сначала осторожно, потом настойчиво, но не без изящества. Ювер едва сдерживал смех, а Аннабелль с другой стороны начала внимательнее прислушиваться, готовая в любой момент выйти в коридор.

— Вы не могли бы уйти? — полным отвращения голосом попросила Иветта. — Мы разговариваем.

— Конечно, — сказал он. — А то мне всё казалось, что я мешаю Вашей беседе.

— Вы именно мешаете, — согласилась дама.

— Так я и думал, — он осторожно, точно перед ним была крайне ядовитая змея, взял Иветту под локоть. — Однако пока Вы тут болтаете, Ваше отсутствие заметят и придумают с десяток слухов, чтобы объяснить его.

— С какой стати мне бояться слухов, если я их главная повелительница? — она величественно изогнула бровь и наклонила голову, одновременно с этим позволяя себя увести.

— Слухов бояться не стоит, когда Вы в центре их и готовы в любой момент опровергнуть всё, но когда они сами по себе — жди беды, — покачал головой Ювер. Их голоса звучали всё тише, а вскоре и вовсе исчезли. Только звонкий смех Иветты изредка пролетал по коридорам.

Анна не без удовольствия представляла себе её разочарование, когда на следующую ночь ни детей, ни её самой не окажется в замке. Но к этому внутреннему ликованию добавлялась неприятная холодная горечь. Несмотря ни на что девушке было ужасно жаль уезжать.

Время близилось к полудню. Ехать в это время было почти невыносимо: солнце было в зените и даже ветер прятался в тень, сморённый жарой, лошади быстро уставали, а наездникам больше всего хотелось где-нибудь остановиться и переждать хотя бы пару часов. И всё же Аннабелль настояла, зная, что иначе ни за что не покинет замок. Это решение она объяснила пытавшемуся образумить её Клоду тем, что пока они будут ехать по лесу, то будут оставаться в спасительной тени, а когда выедут оттуда, будет уже далеко за полдень. Клод только покачал головой и с вынужденным спокойствием напомнил, что не смеет останавливать девушку. Аннабелль благодарно взглянула на него и сжала его холодную, точно омертвевшую руку. На секунду его ладонь ответно сжала её пальцы и тут же выпустила, но и этой короткой вспышки было достаточно, чтобы Анна обнадёженно улыбнулась. Отблеск той же надежды сверкнул в глазах Клода, когда их взгляды встретились. Он старался не смотреть на девушку, но никак не мог избежать этой как никогда яркой, болезненной радости, смешанной с восхищением, появлявшейся в его душе при взгляде на Анну. Принц предложил проводить их до границы владений. Аннабелль приняла это предложение со странной радостью, холодной и тягучей, ощущающейся только в моменты перед расставанием. В такие минуты новая встреча кажется хрустальным призраком и свет, проходящий сквозь его грани, становится ослепительно-ярким и в его лучах все чувства ощущаются как никогда отчётливо.

Дети словно осознали всю трогательность момента и вели себя крайне тихо. Жак усмирял сестру всякий раз, как та пыталась что-нибудь потрогать или зайти в какую-либо комнату. Со снисходительным видом он давал Аннабелль и Клоду насладиться каждой секундой прощания, про себя поражаясь причудам взрослых, расстававшихся, как ему казалось, на несколько дней. Элена была ещё слишком мала, чтобы хоть как-то понять это даже на уровне догадок, и легкомысленно перебегала от картинки к картинке, корчила рожицы зеркалам, а когда их скромная процессия оказалась в саду, её огромным глазам открылось целое поле возможностей. Столько пространства, цвета, звуков, запахов. Юный ум разрывался от желания объять всё вокруг и самоотверженно бунтовал против всяческих попыток сдержать это здоровое детское любопытство.

Выехали в течение получаса. Анна ехала на одной лошади с Эленой, Клод ехал с Жаком, недоверчиво поглядывая на маленького всадника, утверждавшего, что хорошо держится в седле. Он был настолько небольшого роста, что едва доставал до стремян, как высоко Клод их ни поднимал. Анна пыталась усмирить чересчур заботливого хозяина, но обычное близкое к безразличию спокойствие само периодически накатывало на хозяина замка. Вскоре они оказались на той поляне, где накануне встретили детей. Клод спешился и, в очередной раз подняв стремена для Жака, что было, в общем-то, бессмысленно, его ноги всё ещё не доставали, Клод сказал:

— Вам нужно назвать деревню, из которой вы приехали, и лошади сами отвезут вас, куда нужно.

Анна обернулась, чтобы проститься в последний раз, как вдруг в воздухе прозвенело громкое: «Шамони», и лошади сорвались с места. Девушка вцепилась в поводья и бросила на Клода прощальный взгляд — слишком мало, чтобы выразить всю горечь разлуки. Ей стало невыносимо жаль, но из-за чего — не знала сама Анна; её сердце словно вдруг разорвалось на две части: одна рвалась на волю, точно птица, увидевшая приоткрывшуюся дверцу клетки, другая же хотела как можно дольше оставаться в ставших привычными оковах. Уже за границей владений принца Анна думала, что сделала только хуже и лучше было вовсе не оглядываться, но в душе чувствовала всё ту же слабую радость надежды на новую встречу. О том же думал Клод.