Забытая Византия, которая спасла Запад

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ПЕРСИДСКИЙ ПОЖАР

Каким бы блистательным внешне ни было правление Юстиниана, немногие оплакивали его уход. Народ, собравшийся на улицах и молчаливо наблюдавший за похоронной процессией, винил его за несчастья, причиненные высокими налогами, и разрушения, вызванные чумой. Аристократы-интриганы, набившиеся в Церковь Святых Апостолов, чтобы посмотреть на церемонию, чувствовали одно лишь облегчение оттого, что их притеснитель был мертв — а исполняющие службу священники были рады похоронить человека, чья жена своим вмешательством так способствовала разногласиям внутри церкви. Даже почетный караул рядом с его тяжелым порфировым надгробием вряд ли мог любить человека, который так часто задерживал жалованье армии.

Но несмотря на все трудности империи, ее бывший правитель преуспел в том, чтобы сделать Византию сияющим маяком цивилизации. Архитектурное торжество собора Святой Софии было бы невозможно без успехов в математике, и вскоре появилась процветающая школа, занимавшаяся дальнейшим совершенствованием в этой области. Начальное образование в Византии было доступно для обоих полов, и благодаря стабильности правления Юстиниана практически все слои населения были грамотными. По всей стране университеты продолжали традиции Аристотеля и Платона, которым было уже больше тысячи лет, а труды великих ученых античности собирались как в публичных, так и в частных библиотеках.

По контрасту с этим великолепием старые западные провинции под владычеством варваров быстро скатывались в жестокий хаос Темных веков, а воспоминания о развитой городской жизни там постепенно меркли. Грамотность стремительно приходила в упадок, поскольку борьба за выживание сделала образование непозволительной роскошью, и без участия церкви она бы исчезла окончательно. В церкви грамотность все еще ценилась, и отдаленным монастырям удавалось сохранять знания. Но по всему Западу торговля едва теплилась, города уменьшались, а величественные общественные здания постепенно разрушались без ремонта.

Восток, напротив, оставался преуспевающим центром торговли — обширной сетью процветающих городов, связанных не имеющей себе равных системой римских дорог. Торговцы, везущие пряности и рулоны шелка с Дальнего Востока и янтарь с отдаленного севера, сновали по оживленным дорогам между шумными портами. Мастера создавали удивительные изделия с эмалью и золотой филигранью, драгоценности и украшения. На берегах Малой Азии и Греции умелые собиратели добывали маленьких моллюсков, из которых получали роскошный пурпур, а в Константинополе возникло новое производство шелка, находящееся в ведении государства.[91] И в больших, и в маленьких городах профессионалы делились на гильдии, студенты собирались в университетах, а разносчики доставляли товары хозяйкам, которые не желали выходить из дома в уличную толчею.

Дни пиров и торжеств предоставляли высшим сословиям достаточно возможностей для роскошных приемов, а те, кто был победнее, довольствовались развлечениями, предлагаемыми винными магазинами, ресторанами и небольшими театрами. Сельская жизнь продолжала журчать с той же размеренностью, как и многие века раньше. Фермеры возделывали сады и виноградники, разбросанные по всей сельской местности, а прочие деревенские жители общинами работали на земельных угодьях. По вечерам работники возвращались с полей к своим женам и детям, где их ждал ужин из хлеба, овощей и каши, часто с добавлением омлета и разных сыров. Более состоятельные люди могли добавить к этому зайчатину или птицу, соленую свинину и колбасы, виноградные листья, фаршированные с корицей, изюм и пирожки с начинкой из орехов и меда или варенья. В отличие от варварского обычая намазывать хлеб жиром животного происхождения, у византийцев было принято макать пищу в оливковое масло, и трапеза их обычно состояла из свежей рыбы, фруктов и разных вин. О человеке можно судить по его столу, говорили они.

Но к VI веку на горизонте стало появляться все больше тревожных знамений. Торговцы, промышленники и мелкие землевладельцы, составляющие средний класс, постепенно исчезали, поскольку войны и восстания подрывали торговлю. Природные бедствия и проходившие войска, отнимающие продукты, осложняли жизнь земледельцев, зачастую приводя к тому, что они занимали деньги без надежды их вернуть. Все больше бедняков пытались уйти со своей земли, чтобы скрыться от кредиторов, а оставшиеся продавали себя в рабство, чтобы рассчитаться с долгами. Маленькие фермы постепенно исчезали, жадно поглощаемые крупными землевладельцами из числа знати. Из-за сократившейся налоговой базы и влиятельных земельных магнатов, пользовавшихся значительными налоговыми поблажками, правительство было вынуждено пойти на необычайно суровые меры, чтобы наполнить казну — но и эти жесткие действия почти не дали результата. Хронически нуждаясь в деньгах, императоры, правившие после Юстиниана, не спешили облегчить положение своих подданных и оставались глухи к их жалобам.

Рост искусства и наук, достигший своей высшей точки в царствование Юстиниана, также начал замедляться по мере того, как исчерпывались ресурсы империи. Для роскошных строений или неспешных исследований не было ни времени, ни денег; все средства направлялись на основные нужды проживания — но и это только консервировало проблемы. Войны Юстиниана по отвоеванию земель оттеснили на задний план его дипломатическое искусство, а тщеславные императоры, наследовавшие ему, рассматривали войну скорее как первое, а не последнее средство. Они полагали, что непобедимость означает высокий авторитет, и слишком часто ввергали империю в разрушительные конфликты, которых можно было избежать. Для бедных фермеров, чья жизнь состояла в земледелии, не имело большого значения, носят ли армии, топчущие их землю, византийскую форму или нет. Конечный результат всегда был один и тот же: у них пропадал домашний скот, их продукты отбирали, а поля разоряли. Они испытывали мало симпатии к далеким правителям Константинополя и были счастливы отдать свою поддержку первому же претенденту на трон, пообещавшему им лучшую жизнь. Восстания становились обычным делом, и императоры обнаружили, что удержать в повиновении такую разнообразную и внутренне расколотую страну невозможно.

Юстиниан гордился тем, что его империя простирается от Атлантики до Черного моря — но когда дни его славы минули, империя столкнулась с непреодолимой проблемой. Территория, завоеванная в его походах, включила в себя сильно различающиеся между собой земли Северной Африки, Италии и Испании, составив из них неустойчивую смесь, и поскольку эти новые территории были связаны между собой только слабыми дорогами, их мало что объединяло с остальной империей. Великое объединение римского мира трещало под тяжестью чумы, иноземных вторжений и религиозной напряженности, и ее окраины неуклонно отдалялись от центра в Константинополе.

Чтобы сохранить целостность, тяжеловесное государство нуждалось в мудром правителе — но императоры, которые занимали трон Византии в конце VI века, были недальновидными людьми, не обладающими ни умом, ни могуществом Юстиниана, и были совершенно не способны воссоздать хрупкое равновесие, необходимое для сохранения мира с многочисленными недругами империи. Слишком часто они решали свои проблемы, отменяя непопулярные, но необходимые решения Юстиниана для сиюминутного удовлетворения толпы, и эта близорукая политика поставила империю на грань краха всего за одно поколение. История знает не так много более наглядных примеров опасных решений, принятых из-за сиюминутных интересов.

К концу VI века завоевания, что обошлись такой дорогой ценой, были бездарно растрачены, и империя стала отступать по всем фронтам.[92] В Константинополе страдающий слабоумием узурпатор по имени Фока завладел троном без всяких на то законных оснований, а Балканы утонули в потоке славянских захватчиков. Армии, находящиеся на пределе сил, были деморализованы и дезорганизованы, необходимость сражаться за невнятное и продажное правительство не вызывала у солдат никакого воодушевления. Любое богатство, избежавшее жадных рук сборщиков налогов, исчезало в бездонных карманах варварских полчищ, которые стали появляться с угнетающей частотой. Беженцы заполонили города, торговля почти прекратилась, некогда плодородные поля теперь были в руинах и заросли сорняками. Империя утратила свою силу, стала зыбкой и ненадежной, и воспоминания о блеске ее прошлого почти померкли.

Чуть ли не единственной областью в империи, которую не затронула разруха, было благополучное побережье Северной Африки. Там, под теплым солнцем, торговцы продолжали в безопасности ходить по водам своих гаваней, а земледельцы собирали урожаи с плодородных пшеничных полей. Провинция была совсем далеко от бурь мятежей и постоянных беспорядков, которые так серьезно подорвали благополучие империи, и некоторые люди в Константинополе начали видеть в ней единственный шанс на спасение. Питая отвращение к своему кровавому императору, Сенат тайно написал наместнику Северной Африки, предлагая ему встать во главе армии и избавить империю от ее кошмаров.

Когда письмо дошло в Карфаген, наместник ознакомился с ним с большим интересом. Самого его более чем устраивало его настоящее положение, и в любом случае он полагал себя слишком старым, чтобы куда-то кидаться, и потому послал с африканским флотом своего сына Ираклия, чтобы он захватил трон вместо него.

Молодой человек понимал, что действовать надо быстро. Каждый день промедления приближал конец империи. Пока правительство в Константинополе было занято тем, чтобы в ужасной бойне очистить свои ряды от предполагаемых раскольников, персидский царь Хосров II воспользовался моментом для вторжения. Сталкиваясь только с формальным сопротивлением лишенной силы духа имперской армии, персы быстро опустошили Месопотамию и Армению, ворвавшись глубоко в центральные области Византии и даже прощупывая Египет. Вскоре сигнальные огни армии персов можно было увидеть со стен Константинополя. Вместе с паникой, распространившейся по городу, вернулась и чума, неся с собой грозное пророчество о конце света.

Именно в этот момент, когда население города было в крайнем возбуждении, Ираклий прибыл в столичную гавань на борту своего внушительного флагманского корабля. На его глазах толпа в Константинополе расправилась с его предшественником Фокой и протащила изуродованное тело узурпатора по улицам города. Осторожно пробираясь сквозь разграбленный дворец, Ираклий критически присматривался к своей разрушающейся империи. Она лишилась почти половины своей территории, а на той, что осталась, царили нищета и безнадежность. Но корни государства были глубоки, и у Ираклия начал созревать план действий. Время старой империи прошло — в этом он был уверен. Он намеревался создать нечто новое: империю, которая была бы обращена в будущее. Византия никогда уже не будет прежней.

Толпа, что бурлила вокруг императорского дворца под ярким октябрьским солнцем 610 года от Рождества Христова, желая посмотреть на своего нового императора, не совсем понимала, чего ожидать. Император явился словно бы из ниоткуда — как Афина из их старых языческих мифов, которая взрослой вышла из головы Зевса. Он словно излучал ауру успеха и несомненно обладал впечатляющей внешностью. Всего лишь тридцати шести лет, золотоволосый, в ослепительно сверкающих доспехах, он выглядел настоящим императором, словно новый Ахиллес, появившийся в самый тяжелый для Византии час. Энергичный и способный к упорной работе, Ираклий обладал редким талантом вселять в людей веру даже в самых тяжелых обстоятельствах, и он всецело отдался делу восстановления империи.

Ему пришлось столкнуться с огромными препятствиями. Хваленая имперская армия беспомощно рассыпалась перед врагами, и Греция утонула под наплывом славян. Беженцы наводнили Константинополь, и вскоре с ними пришли вести слишком ужасные, чтобы в них поверить. Сначала их передавали только недоверчивым шепотом, но вскоре они распространились как пожар: Иерусалим взят персами, и Крест Господень теперь оказался в руках огнепоклонников из Ктесифона.[93] Все мужчины Иерусалима были убиты, а женщин и детей продали в рабство.

Империя не знала подобных ударов со времен разграбления Рима вестготами. Всемогущий господь очевидно отвернулся от империи, позволив язычникам забрать самую священную из ее реликвий, и теперь Византия расплачивалась за свою гордыню. Сопротивление персам провалилось, испуганные жители спешили убраться с дороги ужасного войска. Поскольку не было сил, способных остановить его, персидский царь радостно повернул к Египту и в 619 году сумел разграбить провинцию, лишив империю главного источника зерна. На этом закончились шесть веков бесплатного хлеба. С этого момента жителям Константинополя пришлось ввозить пшеницу из Фракии — и платить за нее наравне с остальными. Конец был уже близок, персы подошли к самым воротам, поэтому Ираклий принял стратегически здравое решение: оставить Константинополь и перенести столицу в свой родной Карфаген в Северной Африке. По крайней мере, так он заявил публично. Когда ужаснувшиеся жители стали умолять его остаться, он благоразумно согласился, но поставил условие: горожане должны поклясться выполнить все, что он от них потребует.

Похоже, что Ираклий хорошо усвоил уроки последних пятидесяти лет. Он пришел к власти на волне популярности, но не собирался править, полагаясь на случайность. Состояние империи было чудовищным, и он знал, что выход из него будет труден и займет много времени. Его военный опыт был совсем небольшим, у него не было ни ветеранов, ни обученных войск, а кроме того — не было денег. Империя была банкротом, не способным даже выплатить жалованье своим солдатам, и не могла позволить себе нанять дорогостоящих наемников. Если имелась малейшая надежда на восстановление державы, Ираклию нужны были деньги, и чтобы получить их, он впервые обратился к церкви.

Теоретически патриарх и император были двумя руками одной божественной воли, духовным лидером и светским воплотителем царства божьего на земле — но их взаимоотношения слишком часто оборачивались мягким противостоянием, поскольку каждый пытался не допустить вмешательства другого в свои дела. Император руководствовался политической необходимостью и мечтал о сговорчивых епископах, а церковь, всегда настороженно относившая к императорам, прилагала все усилия, чтобы те помнили о своем месте. Задачей императора было не принимать церковные решения, а продвигать их в жизнь, и патриархи ревниво оберегали церковные советы от любых намеков императорского вмешательства. Соответствие этим четко очерченным ролям требовало постоянной бдительности — но порой она делала невозможным доверительное сотрудничество церкви и государства.

Когда Ираклий встретился с патриархом Сергием и обрисовал ему ужас ситуации, патриарх отозвался немедленно, предоставив императору богатства церкви и бессчетное количество золотой и серебряной утвари. Это производило особенное впечатление, поскольку Ираклий, нарушив несколько предписаний (не говоря уже о законах), недавно женился на своей племяннице Мартине. Тактично закрыв глаза на это неудобство в свете исключительности ситуации, патриарх сделал денежное пожертвование, временно решив финансовые проблемы империи.

Такое сотрудничество было бы невозможно на Западе, где папа лишился императора, и различия между церковной и светской властями безнадежно стерлись. Вынужденный носить и корону, и папскую тиару, папа вышел на историческую арену, и церковь вступила в прямое соперничество с государством. С тех пор европейские короли активно боролись с папским вмешательством в их дела, а церковь пыталась противостоять мирской суетности, поддерживая в то же время свое влияние. Борьба между духовной и светской властями определит основное противоречие западной истории, в результате чего Восток, где сохранилось изначальное разделение ролей, будет выглядеть абсолютно чуждым Западу.

Сотрудничество между церковью и государством могло решить финансовые проблемы императора, но ничем не способно было помочь несчастным обитателям Восточной империи. Фермы продолжали гореть, людей все еще убивали или уводили в рабство, и не было армии, которая бы вышла из Золотых Ворот, чтобы защитить страдающий народ. Люди были предоставлены самим себе, могли выживать только своими силами и лишь винить ужасных персов и императора, который, казалось, предал своих подданных.

Но Ираклий о них не забыл. Он придерживался своих планов и не собирался торопиться. Имперская армия была крайне ослаблена и деморализована, и послать ее против персов означало бы погубить ее окончательно. Следовало тщательно перестроить и реорганизовать вооруженные силы, и только когда эта задача будет выполнена, он сможет повести их на защиту империи.

Десять долгих лет Ираклий упорно сопротивлялся мольбам своего страдающего народа, воинственно настроенным политикам в правительстве и постоянным попыткам персов вызвать его на бой. За стенами Константинополя он был в безопасности и не собирался рисковать всем в битве, пока не будет абсолютно к ней готов.

Весной 622 года все приготовления наконец завершились. Тот факт, что, несмотря на ужасающие территориальные потери, все эти долгие годы не раздавалось призывов к свержению императора и не находилось желающих захватить трон, было настоящим доказательством умения Ираклия вселять надежду в людей. Конечно, все еще присутствовало определенное беспокойство — но уверенность императора была непоколебима и действовала на людей заразительно. Армия, которую он наконец вывел из Золотых Ворот, поддалась его воодушевлению и в своих блестящих доспехах с гордостью готова была отправиться на защиту соотечественников.

Контроль над морем, которого Византия никогда не теряла, был огромным преимуществом империи, и Ираклий воспользовался им в полной мере. Высадившись в Иссе, где Александр Великий почти тысячу лет назад уничтожил старую Персидскую империю, он неожиданно атаковал врага. Битва была исключительно рискованным мероприятием. Ираклий знал, что если он проиграет, империя обречена, но он был готов рискнуть всем — даже своей беременной женой Мартиной, которую взял с собой. Противостоящим ему персидским войском командовал прославленный полководец, завоевавший Египет, но победил именно неопытный Ираклий. Дрогнув под стремительной атакой византийцев, персы, по словам одного из источников, бросились врассыпную «как стадо коз». Боевой дух взлетел до небес. Оказалось, что персы не такие уж непобедимые.

Пока армия зимовала в Каппадокии, Ираклий поддерживал солдат силой своего духа, проводя ежедневные тренировки и вселяя в них уверенность. Он говорил им, что они достойны уважения, сражаясь за правое дело против язычников, которые сжигают их посевы, убивают их сыновей и уводят в рабство жен. Этой весной они должны отомстить. Вторгшись в современный Азербайджан, центр зороастрийского огнепоклонничества персов, обретшая новые силы византийская армия отомстила за Иерусалим, предав огню великий храм огнепоклонников и разграбив место, где родился Заратустра.

Персидский царь Хосров II был близок к панике. Но в ту же весну у него начал вызревать новый план. Персидская империя была обширной, и Ираклий сейчас углубился в ее территорию дальше, чем любой из римских командиров до него. Византийская армия, уступая численностью персам и находясь далеко от дома, была не готова к войне на истощение — и царь мог бы выгодно использовать это обстоятельство. Собрав армию размером в пятьдесят тысяч человек, Хосров II поручил командование полководцу по имени Шахин, приказав ему уничтожить Ираклия и предупредив, что в случае неудачи его ждет смерть. После этого, уверенный в том, что византийцы будут остановлены, персидский царь связался с аварскими варварами и предложил им свою поддержку в нападении на Константинополь.

Ираклию предстояло принять самое трудное решение за всю его карьеру. Если он поспешно повернет назад, чтобы защитить столицу, то упустит отличную возможность выиграть войну и тем самым перечеркнет все труды последних пяти лет. С другой стороны, если он останется, Константинополь может пасть из-за недостатка защитников. В итоге он решил разделить армию на три части. Первая как можно быстрее отправлялась защищать Константинополь; вторую он поручил своему брату Феодору, чтобы тот разобрался с Шахином; третью и самую маленькую он оставил себе, чтобы удержать Армению и Кавказ, и вторгнуться в почти беззащитную Персию.

Ираклий свято верил в защитников Константинополя и, чтобы ободрить их, послал им целую лавину писем, во всех подробностях описывая правила успешной обороны. Вооруженные письмами императора и зная, что правитель не оставил их на произвол судьбы, жители не теряли присутствия духа, несмотря на довольно устрашающее зрелище восьми тысяч варваров, собравшихся под стенами. Каждый житель города с готовностью занимал свое место на укреплениях или подносил припасы солдатам на стенах, а патриарх каждый день совершал обход городских стен с иконой Богоматери в руках, которая считалась защитницей города и, как говорили, вселяла страх в сердца варваров.[94]

Похоже, город действительно находился под божественной защитой. День за днем осадные орудия безуспешно пытались разрушить стены. Постепенно напряженность в рядах атакующих стала расти, расшатывая союз варваров и персов. Когда пришли вести, что византийская армия под командованием брата Ираклия Феодора обрушилась на Шахина и полностью разбила персидскую армию, удрученные авары сдались.[95] Их могущественные осадные орудия оказались бесполезными, как и союзники-персы, и каждая их хитрость встречала немедленный отпор. Аварам стало ясно, что город действительно находится под божественной защитой, а значит — непобедим. Разобрав свои орудия, авары напоследок подожгли несколько церквей и поспешили убраться подальше от этих проклятых стен.

Казалось, что для персов все потеряно. Всего несколько лет назад самая малость отделяла их от завоевания Константинополя, а теперь их армии были разбиты и отступали по всем фронтам. Последняя отчаянная попытка остановить Ираклия была предпринята недалеко от древнего города Ниневия, но в кровавой битве, продолжавшейся одиннадцать часов, император разгромил персидскую армию, убив в поединке ее командующего.

Жестокое разграбление Ктесифона, последовавшее за битвой, поставило в войне точку. Было захвачено столько добычи, что солдаты Ираклия не могли унести ее всю, и большую ее часть пришлось предать огню. Хосров II призывал женщин и детей защитить его — но теперь его повсюду винили за бедствия, обрушившиеся на Персию, и никто не желал сражаться за царя.[96] Яростно обернувшись против своего монарха, армия и народ подняли мятеж, и суд их был страшен. Хосров II был брошен в крепость со зловещим названием «Башня Тьмы», где ему давали лишь столько пищи и воды, чтобы продлить его агонию. Когда он достаточно настрадался, его вытащили оттуда и заставили смотреть, как его детей убивают у него на глазах. После того, как последний из его отпрысков был убит, его мучения наконец подошли к концу, когда его неторопливо расстреляли из луков.

Эта война подкосила силы персов, и новый царь Шахрвараз немедленно запросил мира, отдав все завоеванные земли, освободив пленников и вернув Животворящий Крест. Чтобы доказать свою покорность, он пошел даже на то, чтобы сделать византийского императора опекуном своего сына. Ираклий одним махом вернул все потерянное за долгие годы упадка. Долгая борьба с персами закончилась; больше никогда они не потревожат Византийской империи.

Сенат восторженно наградил своего блистательного императора титулом «Сципион», и когда тот приблизился к столице, все население города высыпало ему навстречу, ликуя и размахивая ветвями оливы.[97] Распевая хвалебные песни, люди внесли императора в город, следуя через Золотые Ворота за Животворящим Крестом в процессии со слонами, которых в столице видели первый раз в жизни. Проследовав к собору Святой Софии, горожане смотрели, как их победоносный император воздвигает крест над алтарем. Это случилось спустя шесть лет после того, как Ираклий покинул город — но теперь он восседал на троне во всей своей славе. Он сумел выхватить империю из пасти безвременья и положить конец власти Персии. Крест Господень был спасен, а враги его сокрушены. Воистину начиналась новая эпоха.

Ираклий вернул империи ее былую славу, и по крайне мере внешне она вновь напоминала классический мир античности. Греческий или итальянский путешественник мог пройти от Гибралтарского пролива через Северную Африку и Египет до Месопотамии, чувствуя себя как дома. Области различались между собой, но все города были несомненно римскими, язык — греческим, а культура эллинизированной. Большинство городов имели одну и ту же знакомую планировку, где роскошные бани всегда были готовы принять путников, чтобы те могли смыть пыль с усталых ног, окрестности были усеяны акведуками и амфитеатрами. Может, жизнь стала чуть более беспокойной и неясной — но по большей части она не отличалась от тех времен, когда римляне впервые прибыли сюда со своими могущественными легионами и заложили основы архитектурного стиля.

Но имелись и значительные отличия. Даже в образованных кругах немногие теперь говорили на двух языках. Латынь всегда считалась неподходящим языком для изощренных дискуссий, особенно богословских, и за столетия постепенно вышла из употребления. Западные власти, составляя письма на Восток, прибегали к разговорникам с местными греческими выражениями, но никто не заботился отвечать им тем же. Культурное влияние было исключительно односторонним, и хотя греческая мысль все еще влияла на Запад, на Востоке классические латинские сочинения Вергилия, Горация и Цицерона оставались не переведенными и были мало кому известны. Ко времени Ираклия лишь немногие понимали архаичный язык, на котором были написаны имперские законы, и император, который ставил военную эффективность превыше всего, упразднил старые атрибуты латинской империи. Греческий стал официальным языком, и соответственно были изменены даже имперские титулы. Все императоры, начиная с Августа и заканчивая Ираклием, назывались цезарями и августами, но после него они были известны только как василевсы — то есть именовались греческим словом, обозначающим «царь».[98] Разрыв с прошлым был разительным, но он назревал уже давно. Теперь империя стала полностью греческой, и через поколение латынь исчезла навсегда.

Весной 630 года Ираклий совершил паломничество в Иерусалим, пешком дойдя до Константинового храма Гроба Господня, чтобы вернуть священному городу Животворящий Крест. Он высоко вознесся на волне народной любви — но вскоре обнаружил, что его победа над персами повлекла за собой знакомую угрозу религиозных распрей. Сирия и Египет всегда оставались за монофизитами, и их воссоединение с империей означало, что богословские споры разгорятся с новой силой. Такое положение дел делало империю уязвимой, чем мог воспользоваться следующий враг — но там, где дело касалось веры, даже покоритель Персии не мог приказать своим упрямым и независимым подданным жить в согласии.

Империя сильно пострадала в войне с Персией, потеряв в сражениях более двухсот тысяч человек, а теперь разрывалась изнутри. Несмотря на недавнюю победу, времена благополучия минули. Слишком много городов было разграблено и много ферм сожжено, чтобы жизнь вошла в обычную колею. Возможно, со временем вернулась бы стабильность, и торговцев с работниками можно было бы убедить вернуться к своим занятиям — но долгая мучительная война между Персией и Византией истощила силы обеих империй. Ценой великой победы Ираклия стала ослабевшая и уязвимая империя, и единственным утешением стало том, что Персия находилась даже в худшем положении. Однако в 662 году, когда Ираклий начал свою великую кампанию, появился новый враг — бесконечно более опасный, нежели Персия.