Забытая Византия, которая спасла Запад

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ ЗАКАТ

Последние два столетия византийской истории по большей части представляют собой довольно грустное зрелище. На все более безнадежном фоне мелкие императоры ссорились между собой с разрушительными последствиями, а империя в это время рушилась, превращаясь из некогда гордого государства в пародию на саму себя.

Впрочем, в сгущающейся темноте случались и проблески — люди, наделенные отвагой и решительностью, сражались против превосходящего противника, прекрасно понимая, что обречены на поражение. Империя медленно умирала, но ее культура расцвела, произошел невиданный взрыв искусства, архитектуры и науки — как будто византийский мир торопился высказаться, прежде чем его голос умолкнет навсегда. Были построены передовые больницы, в которых врачами работали и мужчины, и женщины, а молодые студенты-медики получили доступ к трупам, чтобы, вскрывая человеческие тела, изучать их. Византийские астрономы установили сферическую форму планеты и проводили конференции, на которых обсуждали, что свет движется быстрее звука.

По большей части эти достижения в области физики, астрономии и математики ухитрялись мирно сосуществовать с все более мистически настроенной византийской церковью, но порой между ними возникала напряженность. Знаменитый ученый XIV века Георгий Плифон сочинял гимны олимпийским богам и дошел даже до того, чтобы предложить возродить античное язычество.[206] Хотя это определенно не способствовало репутации ученых и усиливало подозрения в том, что чрезмерно глубокие исследования в некоторых областях пагубно влияют на мораль, в целом византийское общество оставалось поразительно открытым для новых идей. Особенно ярко эти настроения проявлялись в украшениях и новых постройках столицы. Возможно, обедневшая империя больше не могла позволить себе строительство масштаба Софийского собора или даже более скромных сооружений времен Македонской династии, но недостаток роскоши она вполне возмещала оригинальностью. В Константинополе богатый аристократ по имени Феодор Метохит украсил церковь монастыря Хора яркими фресками и запоминающимися мозаиками, настолько отличными от уравновешенности позднего имперского искусства, что и сегодня от них захватывает дух. Быть может, османская тень и вставала над городом, но даже угроза завоевания не могла внушить страх византийцам.

По иронии судьбы, именно блестящее возвращение Константинополя Михаилом VIII отчасти ускорило катастрофу. По праву вернув себе прежнюю столицу, византийские владыки снова сместили фокус своего внимания на Европу. Сосредоточившись на имеющем первостепенную важность городе, близорукие императоры отвернулись от Малой Азии, где стремительно менялся баланс сил. Разграбление монголами Багдада в 1258 году сокрушило державу сельджуков, и тюркские племена в огромных количествах хлынули на восток, заполняя образовавшуюся пустоту.[207] Одна из таких групп, ведомая выдающимся полководцем по имени Осман, объединила несколько племен и вступила на территорию Византии. Назвав своих людей воинами-гази — «мечами Господа» — Осман возглавил джихад, имевший своей конечной целью не что иное, как завоевание Константинополя. Испуганные жители Анатолии бежали при его приближении, и их заменяли турецкие поселенцы, по большей части положившие конец греческому присутствию в Малой Азии. После короткой борьбы древний город Эфес пал, и войска Османа — называющие теперь в его честь себя османами — разгромили ослабевшую имперскую армию. Под руководством его сына Орхана османы-оттоманы взяли Бурсу, находившуюся на западной оконечности Шелкового Пути, напротив бухты Золотой рог и византийской столицы, а затем и Никею с Никомедией. Вскоре в Азии у империи остались только Филадельфия и отдаленный Трапезунд на побережье Черного моря. Теперь оттоманские воины могли омыться в водах Пропонтиды и смотреть, как развеваются знамена на церквях и дворцах легендарного Константинополя. Прославленный в преданиях город был почти у них в руках. Им было нужно только добраться до него.

Как ни странно, в этом была вина самих византийцев, которые, как казалось, куда более охотно боролись за власть на осколках своей империи, чем защищали ее от очевидной внешней угрозы. В 1347 году на остатках Византии развернулись события, отчасти напоминающие классовую борьбу. Мятежный патриций Иоанн Кантакузин попытался захватить трон, и занимавший его на тот момент человек ответил успешной информационной войной, в которой заклеймил Иоанна реакционером — ставленником привилегированного класса, который превратил империю в руины.[208] По всей стране негодующие города прогоняли его войска. Жители Адрианополя, больше чем на четыреста лет опережая события Французской революции, вырезали всех аристократов, которых смогли найти, а для управления города создали городскую общину-коммуну.

Неприятно удивленный Кантакузин пригласил в Европу турок, надеясь воспользоваться их силами, чтобы завладеть Константинополем. Эта сделка принесла Кантакузину корону, но оказалась гибельной для Европы, поскольку то, что началось как ручеек османских солдат, очень скоро превратилось в потоп.[209] Когда неслыханные полчища турок пересекли Геллеспонт, чтобы разграбить Фракию, в Константинополь после шести веков отсутствия вернулась бубонная чума, добавившая к ужасам войны бедствия болезни. Распространяемая, как и прежде, блохами и крысами, она унесла, согласно одному из ужасающих отчетов, жизни почти девяноста процентов населения.[210]

Единственным утешением для сбившихся в кучку несчастных обитателей византийской Фракии было то, что турки пришли как налетчики, а не поселенцы. Каждую зиму грабители-османы возвращались через Босфор на свою азиатскую родину и оставляли утомленных крестьян в покое. Но даже этому небольшому послаблению в 1354 году пришел конец. Утром 2 марта жуткое землетрясение сокрушило стены Галлиполи, превратив город в груду булыжников. Объявив это знамением аллаха, турки ворвались внутрь со своими женами и детьми и прогнали тех немногих византийцев, что еще не ушли. Император торопливо предложил им огромные деньги, чтобы они ушли, но эмир ответил, что раз аллах даровал им этот город, уйти из него означает проявить нечестивость.

Так османы впервые закрепились в Европе, — и уходить не намеревались. Воины джихада потоком хлынули из Азии, и слабая опустошенная Фракия стала для них легкой добычей. Пробная атака в 1359 году убедила турок в том, что Константинополь пока неуязвим, и они просто обошли его стороной. Спустя три года пал Адрианополь, и столица восточного христианства оказалась окружена исламским морем.

Не было никаких сомнений в намерениях турецкого эмира. Перенеся столицу своей страны в Европу, он продал часть жителей Адрианополя в рабство и водворил на их место турецких поселенцев. С оставшейся частью Фракии обошлись точно так же, и когда большая часть ее населения переместилась в Анатолию, туда хлынули турецкие поселенцы. Казалось, что нашествию османов невозможно противостоять, и настроения в столице склонялись к мрачному пессимизму. «Турецкое нашествие, — писал один из византийцев того времени, — подобно морю… оно никогда не бывает спокойным, но всегда находится в движении»[211]

Императоры и дипломаты отправлялись в Европу с мольбами о помощи, но лишь папа проявил заинтересованность, и цена за его помощь была прежней: восточная и западная церкви должны объединиться, и православная церковь обязана подчиниться власти Рима. Это предложение уже несколько раз звучало в прошлом, но люди Константинополя каждый раз с негодованием отвергали его. Однако положение Иоанна V было достаточно отчаянным, чтобы предпринять еще одну попытку. В 1369 году он торжественно преклонил колени на ступенях собора Святого Петра, признал верховенство папы и официально перешел в католицизм.

Подчинение императора было его личным делом и никого ни к чему не обязывало; единственным следствием этого акта стало замешательство, испытанное подданными Иоанна в отношении его самого. Империя могла являть явные признаки упадка — но византийская гордость не стерпела бы добровольного подчинения ненавистному латинскому обычаю, особенно после того, как крестоносцы-латиняне залили кровью улицы Константинополя. Пришельцы с Запада выгоняли византийцев из их домов, убивали их семьи и разрушили их прекрасный город. Даже если теперь империя была обречена, просить ее жителей отречься еще и от своей веры было уже слишком. Они полагали, что никакая помощь не стоит такой цены.

Несмотря на то, что Иоанн обратился в католичество, обещанной помощи с Запада так и не последовало. Лишь православная Сербия отозвалась на бедственное положение империи. Выступив в Македонию, сербское войско встретилось с османской армией на берегу реки Марицы. Турецкий эмир Мурад — теперь называющий себя султаном — одержал решительную победу и заставил стать своими вассалами разобщенных македонских князей. Намереваясь подавить дух православия, Мурад вторгся в Далмацию и Болгарию, разорил их главные города и принудил их князей принести ему вассальную присягу. Коалиции князей под руководством героического Стефана Лазаревича удалось предотвратить вступление османов в Боснию, но в 1389 году в ужасной битве при Косовом Поле погиб царь Лазарь, и последние остатки сербского государства прекратили существование. Единственным утешением для балканских народов, чье будущее теперь было предрешено, стало то, что Мурад тоже не пережил битву. Сербского солдата, притворившегося дезертиром, привели к султану, и он смог вонзить меч в живот Мурада, прежде чем его зарубила султанская стража.

Император Иоанн V возлагал на помощь сербов все свои надежды, и катастрофа его сломила. Он написал султану, смиренно предлагая стать османским вассалом, если только тот пощадит столицу. Две сотни лет назад Мануил I сделал сельджукского султана своим вассалом — и вот теперь младший сын Иоанна Мануил II беспомощно наблюдал, как его обессилевший отец выворачивает ситуацию наизнанку. Помазанный защитник православия теперь стал слугой величайшего врага христианства.

Именно в этот отчаянный момент другой дальновидный человек взошел на византийский трон. Мануил II в полной мере обладал энергией и политической мудростью, которых так недоставало его отцу, и хотя он знал, что империя мало на что может рассчитывать, он намеревался встретить гибель с гордо поднятой головой.

Никогда за долгую историю Византии шансы не складывались настолько не в ее пользу. Новый оттоманский султан Баязид, человек, чья быстрота в битвах вскоре принесет ему прозвище «Молниеносный», был даже более опасен, чем его отец Мурад. Многозначительно приняв титул «султана Рума» (то есть Рима), он намеревался искоренить любые помыслы о независимости. Убедительно напомнив императору, кто его хозяин, Баязид властно приказал Мануилу II прибыть в Малую Азию. Филадельфия, один из семи городов, названных в Откровении Иоанна, последний христианский аванпост в Анатолии, все еще противостояла туркам. Явно наслаждаясь мучениями Мануила, Баязид приказал ему помочь превратить этот последний византийский город в руины.

У Мануила II не было выбора, кроме как принять участие в окончательном политическом уничтожении христианского Востока. Имперская власть почти целиком ограничивалась стенами Константинополя, и император не питал иллюзий насчет слабости своего положения. Он все еще контролировал несколько портов в Эгейском море и большую часть Пелопоннеса, но эти обломки едва ли заслуживали того, чтобы называться империей. Любое сопротивление превосходящим силам турок почти наверняка оказалось бы самоубийственным, а султан уже был настроен крайне враждебно.

К счастью, кампания оказалась короткой, и Мануил II вернулся в Константинополь как раз вовремя, чтобы в следующем году жениться на сербской принцессе по имени Елена Драгаш.[212] Он и далее был готов изображать верного вассала, чтобы удерживать оттоманского волка на расстоянии — но Баязид, похоже, намеревался спровоцировать войну. Увеличив дань, которую должна была выплачивать обнищавшая империя, султан приказал разместить в Константинополе большие турецкие казармы — независимые от византийских властей и подчиняющиеся лишь мусульманским судьям. Как будто этого унижения было недостаточно, непостоянный султан внезапно стал подвержен приступам беспричинной жестокости: он искалечил нескольких византийских послов и кричал, что убьет своего имперского вассала. К этому времени терпению Мануила II пришел конец. Пытаться умиротворить такое непредсказуемое чудовище не было смысла. Когда Баязид призвал его для военной кампании против Трансильвании, Мануил II захлопнул перед ним ворота и приготовился к войне. Несколько месяцев спустя появилась османская армия, и началась осада.

Несмотря на превосходящие силы турок, Баязид имел все те же слабости, что до него демонстрировали многие потенциальные завоеватели Константинополя. Без флота надежная блокада города была невозможна, а стены его были достаточно крепкими, чтобы противостоять всем попыткам атаки. В довершение всего разъяренный султан вскоре получил весть, что его недавнее нападение на Трансильванию заставило Венгрию осознать турецкую угрозу, и уже начался новый крестовый поход. Быстро сняв осаду, Баязид отправился к болгарскому городу Никополю, каким-то образом сумев опередить крестоносцев и наголову разбить их войско. Приказав своим людям отрубить головы десяти тысячам пленных, султан вернулся к Константинополю, вдобавок завоевав по пути Афины и центральную Грецию.

В 1399 году, когда Баязид Молниеносный вернулся, Мануила II уже не было в столице. Воспользовавшись отсутствием султана, император погрузился на корабль и отправился в Европу. Торжественно высадившись в Венеции, он получил теплый прием, и куда бы он ни шел, от Парижа до Лондона, поглядеть на него стекались толпы. Император пришел за помощью, но не умолял о ней, и Европа, уже трепетавшая в преддверии Ренессанса, встречала его с раскрытыми объятиями. Этот высокий благородный человек выглядел настоящим императором, достойным наследником Августа или Константина, и к тому же был прекрасно образован.

Во время визита Мануила, столь непохожего на тот, что нанес его отец Иоанн несколькими годами ранее, не вставало вопросов о церковной унии или унизительном подчинении. Мануил сидел на троне цезарей, и каким бы шатким этот трон ни был теперь, в славе ему все же не было равных.

Внешне европейский визит Мануила выглядел солидной демонстрацией, но на практике он добился не большего, чем его отец. Он получил некоторые туманные обещания поддержки, но всерьез помогать ему никто не торопился. Генрих IV слишком непрочно сидел на английском троне, король Франции был безнадежно безумен, а прочая Европа все еще не почуяла опасности. Тщетно Михаил путешествовал из одной столицы в другую, упрямо отказываясь сдаваться, пока оставалась хотя бы тень надежды. Но именно в тот момент, когда он поддался отчаянию, с самой неожиданной стороны пришло спасение. Будоражащая новость пронеслась по Европе и вскоре настигла Мануила II, находящегося в Париже: огромная армия вторглась в Малую Азию с востока, и Баязиду пришлось развернуться для сражения с нею. Константинополь был спасен.

Во Франции циркулировали слухи, что для спасения Византии явился могущественный христианский король, но это было правдой лишь наполовину. Тюркский воитель Тимур Хромой родился более шестидесяти лет назад в среднеазиатском Узбекистане и всю свою жизнь провел в седле во главе монгольской орды. Он мечтал восстановить прославленную империю Чингисхана, и для этого двинул свою армию на необыкновенно масштабные завоевания. К 1400 году его империя простиралась от Индии до Руси и от Афганистана до Армении. Лазутчики двигались впереди его войск, распространяя слухи о его нечеловеческой жестокости, ослабляя боевой дух противников и сея среди них панику. В Дамаске Тимур согнал жителей в Великую мечеть и сжег ее дотла; в Тикрите он повелел всем солдатам показать ему по две отрубленных головы или же лишиться собственной; в Багдаде он зарезал девяносто тысяч жителей и сложил пирамиду из их голов. Земли, по которым он проходил, превращались в пустыни, города обезлюдели, а живущие спасались бегством.

В самом начале XV века Тимур вступил на османскую территорию, заставив разгневанного султана поспешно оставить Константинополь в покое. Когда 20 июля 1402 года две армии встретились возле Анкары, побоище оказалось ужасающим. Погибло пятнадцать тысяч турок, а сам султан попал в плен. Тимур Хромой с радостью принял во владение гарем Баязида; согласно некоторым свидетельствам, он вез султана перед армией в железной клетке и использовал его как скамеечку для ног.[213]

Теперь монгольский полководец стал хозяином Малой Азии, но он не знал покоя и куда более интересовался завоеваниями, чем делами государственного управления. После еще нескольких ужасающих деяний — он разграбил Филадельфию и построил стену из трупов, чтобы отметить это событие — Тимур повернул обратно, чтобы напасть на Китай, оставив после себя разрушенную Османскую империю и Анатолию, повергнутую в хаос.

Настало время выбросить турок из Европы, но Мануил II так и не получил помощи, за исключением множества расплывчатых обещаний. Каков бы ни был шанс изменить ситуацию, он исчез навсегда, когда в Адрианополе воцарился новый султан. Сын Баязида, Сулейман, выжил после опустошительного нашествия монголов и переправился через Босфор, чтобы завладеть европейскими провинциями, пока его братья восстанавливали власть турок в Малой Азии. Сулейман умело нейтрализовал своих христианских соседей, даровав Венеции и Генуе торговые льготы, и обратился к византийскому императору, предложив ему новое соглашение. Разумеется, Мануил II немедленно освобождался от унизительного вассалитета; Фракия и Фессалоники возвращались империи, а с ними и монастырская община горы Афон; наконец, в качестве десерта, Сулейман обещал стать вассалом Мануила.

В теплый полдень 9 июня 1403 года Мануил II триумфально вступил в Константинополь. Он покидал его слугой султана, но вопреки всему вернулся его хозяином. Толпы приветствовали его, когда он шел по улицам, церковные колокола ликующе звонили по всему городу, а в Софийском соборе прошла особая благодарственная служба.

Несмотря на формально подчиненное положение Сулеймана, османский султан только выиграл от сделки. Проглотив гордость, он получил передышку. Византия была по-прежнему слаба, и возросшее к ней уважение было обманчивым. Объединив усилия, христианский мир мог всего лишь отбросить турок от Европы, пока те были разобщены — но готовность османов прийти к соглашению усыпила бдительность европейских держав, внушив им ложное чувство безопасности. Уверенные, что угроза минула, они перестали обращать на нее внимание, и Византия осталась в полном одиночестве. Для империи оказалось бы гораздо лучше, если бы Мануил отказался от предложения Сулеймана.

Передышка от османского натиска оказалась слишком короткой. В 1409 году брат Сулеймана Муса вторгся на его территорию и осадил город Адрианополь. Мануил II оказал своему вассалу посильную помощь, но после недолгой борьбы Муса захватил город и удавил Сулеймана. В 1411 году новый султан уже появился у стен Константинополя, намереваясь наказать императора за то, что он поддерживал не ту сторону. Мануил смог спасти положение лишь хитростью — он подбил Мехмеда, третьего брата, свергнуть Мусу. Осада была снята, Мусу тоже задушили тетивой, но Константинополь снова стал заложником османских капризов.

К счастью для империи, новый султан был образованным и утонченным человеком. Он сразу проникся к Мануилу симпатией и даже обращался к нему «отец мой и повелитель», а главное — честно поддерживал мир. Император воспользовался этим временным затишьем, чтобы укрепить имперские оборонительные сооружения, совершить поездку по территории Византии и построить шестимильную стену — Гексамилион — на Коринфском перешейке, чтобы перекрыть доступ на Пелопоннес. Он оставался в прекрасных отношениях со своими турецкими соседями, но Мануил II хорошо понимал, что перемирие с исламом не продлится долго, и что рано или поздно оттоманское войско снова будет стоять у его ворот.[214]

Вторжение началось раньше, чем ожидал император. В 1421 году тридцатидвухлетний Мехмед внезапно умер, оставив султаном своего жестокого и неуравновешенного сына, семнадцатилетнего Мурада II. Подобные времена перемен, когда претенденты пытались захватить власть, всегда несли с собой хаос, и Константинополю представилась возможность поддержать узурпатора. Мануил II, которому к тому времени было уже за семьдесят и который знал, что годы берут свое, предпочитал, чтобы османы сами разобрались со своими делами, и не хотел восстанавливать против себя окончательного победителя. Но его старший сын Иоанн VIII с юношеской самонадеянностью желал занять более активную позицию и поддержать стороннего претендента. В конце концов усталый император сдался, империя поддержала кузена Мурада Мустафу, и византийцы затаили дыхание.

Мануил II проявил мудрость, когда не решался рисковать нейтралитетом империи. Кузен Мустафа был схвачен в Галлиполи и удавлен по приказу султана, после чего Мурад в ярости набросился на Константинополь. Город Фессалоники был взят в осаду, Гексамилион разрушен, а Пелопоннес разграблен. К 1422 году Мурад подошел к стенам Константинополя и потребовал немедленной капитуляции. Мануил II уже находился на пороге смерти, но все же сумел сделать городу прощальный подарок. Отправив послов к младшему брату султана, император убедил его, что теперь самое время попытаться захватить трон. У раздосадованного султана не было иного выхода, кроме как немедленно переключить внимание на новую угрозу. В обмен на обещание императора снова сделаться турецким вассалом Мурад быстро снял осаду и отправился в Малую Азию.

Каким-то чудом Мануилу II удалось предотвратить крушение империи. Византия в одиночестве оставалась в турецком море, ситуация была не лучше, чем во времена его коронации, но благодаря его уму и находчивости Константинополь опять был спасен. Теперь Мануил мог скончаться, оставив империю в слабом подобии мира.

Этот мир продолжался недолго. Едва старший сын Мануила Иоанн VIII, успел взойти на трон, как султан Мурад II решил осадить Фессалоники. Оказавшийся в тяжелом положении византийский командующий сдал город Венеции в обмен на защиту, но в 1430 году венецианский наместник решил, что ситуация безнадежна, и спокойно отплыл восвояси, пожелав удачи защитникам города. Несчастные византийцы смогли удержать город до марта, когда в его стенах наконец-то была проломлена брешь, и турки хлынули внутрь, занявшись обычными для них зверствами.

Убежденный, что Константинополь будет следующим, Иоанн VIII прибег к привычным попыткам получить помощь в Европе, уверенный, что способен преуспеть там, где потерпели поражение его предшественники. Он был убежден, что турецкая угроза теперь очевидна всем, и Запад непременно поможет — если не из альтруизма, то от страха. Увы, как его отец и дед до него, Иоанн обнаружил, что Европе хватает своих собственных проблем, и она остается слепа к отдаленным опасностям. Англия и Франция глубоко увязли в Столетней войне — в том же самом году англичане схватили и сожгли Жанну д’Арк. Куда бы ни обратился Иоанн, он всюду получал один и тот же старый ответ: Византия не получит помощи, пока православная церковь не подчинится Риму.

Иоанн VIII очень хорошо понимал, что его подданные никогда не примут такого решения, но он был в безнадежной ситуации и пообещал папе, что сможет обратить империю в католицизм. Понтифик не слишком ему поверил — слишком много раз он слышал это обещание в прошлом, — но император настоял на своем. После четырнадцати лет уклончивых переговоров и дипломатических маневров он собрал группу запуганных епископов и подписал соглашение об унии на совете во Флоренции, официально объединив обе церкви. Папа немедленно обещал военную помощь, а Венгрия, которая прекрасно понимала, что следующей ляжет на османскую плаху, согласилась отправиться в крестовый поход.

Но одно дело подписать документ, и совсем другое — провести его в жизнь. Иоанн вернулся в столицу и обнаружил, что его действия повсеместно осуждаются, а его собственное положение на троне всерьез пошатнулось. Большинство тех, кто подписал ненавистное постановление, публично отказались от своих подписей: патриархи Александрии, Иерусалима и Антиохии гневно отреклись от императора, а один из его братьев попытался завладеть троном во имя православной веры.

Поскольку церковь безнадежно разделилась, а народ восстал с оружием в руках, все теперь зависело от крестового похода. Возглавляемые венгерским королем Владиславом[215] и блестящим полководцем Яношем Хуньяди, крестоносцы начали поход в 1443 году. Они вторглись в Болгарию и завоевали ее за несколько месяцев. Мурад II настолько встревожился сплочением своих христианских врагов, что предложил крестоносцам десятилетнее перемирие, если они отступят. Сербский контингент армии принял предложение и вернулся домой, но остальные, понуждаемые папой, дошли до черноморского побережья. Возле маленького города Варны крестоносцы обнаружили, что разъяренный султан поджидает их с армией, почти в три раза превосходящей размером их войско. Турки дрогнули под первым ударом крестоносцев, но случилась катастрофа: в безумной попытке захватить спасающегося бегством Мурада был убит король Владислав. Армия крестоносцев в панике бросилась врассыпную и через несколько часов прекратила свое существование.

Венгерский регент Янош Хуньяди смог перегруппировать свои войска и на несколько лет отвлечь внимание султана, но к 1448 году его армия была полностью разбита. Грустно наблюдая за этим из Константинополя, Иоанн VIII, возлагавший все надежды на помощь с Запада, был окончательно сломлен. Он навлек на себя гнев своего народа, лишил прочности престол и вызвал раскол в церкви — и все впустую. Убитый горем, потерпевший поражение, он был близок к смерти, но ему пришлось снести еще одно унижение. Когда султан вернулся, императора заставили предстать перед Мурадом II и поздравить его с победой, определившей судьбу Константинополя. Спустя одиннадцать дней Иоанн скончался.