Забытые на обочине

Александр ГОРОХОВ

Забытые на обочине

роман

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВСЕГДА БЬЮТ ТОЛЬКО СЛАБЫХ

глава 1. Ярославль. Декабрь 1998 года.

Интересная блондинка средних лет спросила грубо.

- Коллеги, надеюсь, что я сижу здесь не для украшения интерьера? Быть может, мне тоже можно проквакать свое мнение?!

Она дерзила с той нарочитой и капризной требовательностью, которую всегда используют женщины, оказавшись одиночкой в кругу мужчин.

- Конечно, конечно, Дора Сергеевна! Мы с нетерпением ждем вашего мнения! - всполошились члены Комисси. - Мы рады вас выслушать! Вы просто обязаны выступить!

Их было около дюжины, солидных, хорошо одетых мужчин. Самому молодому - не меньше сорока лет.

Дора Сергеевна слегка смягчила тон.

- Я не понимаю вас, коллеги. Мальчишка лишен свободы около десяти лет! Армия, госпиталь, отделения психиатрии в больницах чуть не по всему СССР ещё в доисторические времена!... Господи, да теперь он уже и не мальчишка! А тридцатилетний мужчина! В пустую прошла вся молодая жизнь! В любом обществе, кроме российского, его бы давно выпустили!

Председатель комисси, сухощавого вида аскет с холодными глазами, сказал укоризненно.

- Дора Сергеевна, учитывайте, пожалуйста, что мы решаем вопрос не только психического здоровья пациента и его личного будущего. Мы рассматриваем вероятность рецедива болезни - опасного для общества. Для каждого из нас, собственно говоря.

- Для этого, полагаю, мы должны поверить в первую очередь лечащему врачу! Явно безвредный человек сидит, практически, в заключении! - не сдавалась Дора Сергеевна, но её перебил сосед - мужчина лысый и брюзгливый.

- Говорить о "безвредности", я бы не рискнул. Это вы, простите, передергиваете. На нем дезертирство, убийство сослуживца десять лет назад, а потом, через пять лет, уже здесь, в нашей психиатрии, он задушил своего соседа по палате! И без того полумертвого старика.

- Николай Иванович, это все было давно! - настойчиво возразила Дора Сергеевна. - Тем более, что настоящего следствия, как я понимаю, по его проступкам не проводили. И даже если так, то он уже понес наказание и отсидел положенные сроки.

Однако Николай Иванович тоже умел отстаивать свое мнение и ответил неприязненно.

- Вопрос не в том, давно или недавно наш клент совершал преступления. Я позволю себе напомнить, как полтора года назад мы выпустили такого же "безвредного", а он буквально через месяц зарубил топором своего родного батюшку!

- По пьянке! - обиженно прервал Николая Ивановича грузный мужчина, сидевший напротив. - Его психическое состояние тут было не при чем! Элементарная "бытовуха", за что он сейчас и осужден. Так что мы за это не отвечаем.

- Прекрасно! - подхватид Николай Иванович и попытался язвительно засмеяться. - В чудесном обществе мы живем! Никто ни за что не отвечает! Суд присяжных, двенадцать полуграмотных баранов, по глупости и необразованности своей оправдывает убийцу и тот через год-другой вырезает целую семью! Никто не отвечает! Комиссия, подобная нашей, выпускает на свободу, простите, - психа! Тот хорошим топориком рубит человек пять за один вздох, и опять - никто не отвечает! Так чего тогда ждать?!

Кто-то пробурчал с дальнего конца стола.

- Такая практика существует во всем мире...

- Ага! Вот и будем равняться на общую практику! Догоним и перегоним Америку, где недавно в школе парочка оболтусов перестреляла из ружья дюжину своих одноклассников! Но когда мы делаем такие глупости, коллеги, то каждый в душе полагает - со мной лично, такого, извините, дерьма не случиться! Пронесет меня мимом психа! На соседа нападет, в худшем случае.

Председатель спросил сухо.

- К чему ваше выступление, Николай Иванович? Конкретно?

- Сам не знаю! - рявкнуд Николай Иванвич. - Я хочу отделить преступление от наказания, если уж на то пошло. Хотя и это глупо сказано. Я хочу чтоб всем было хорошо.

- Отлично - кивнул Председатель, не обращая внимания на общие легкие смешки. - Пусть подымут руки те, кто хочет, чтоб всем нам у нас, в России, было плохо? Есть такие?

Вопрос был не столько расчитан на юмор, сколько на то, чтоб снять тягостное впечатление от выступления Николая Ивановича. Первым это понял он сам и проворчал, уже без напора.

- Так что, если быть конкретным, хотя бы в фантастическом варианте, справедливо было бы так... Тот кто сегодня готов подписать освобождение нашего пацинта, пусть подпишет и соответствующий документ личной ответственности!

Поняли плохо, хотя глупцов здесь не было. Председатель уточнил:

- Какой документ, Иван Николаевич?

- Простой! - пробурчал, понимая несуразицу своих слов Иван Николаевич. - Если данный клиент, простите, - пациент совершит тяжкое престепление, то я сажусь вместе с ним за решотку! На срок определяемый нам судом! Вот так было бы по справедливости.

Дора Сергеевна, почувствовав общую поддержку, осмелела окончательно:

- Это нонсен. А мне опять не дают договорить. Лечащий врач утверждает, что ныне наш пациент безопасен! А мы, позвольте надеяться, не карательные органы, а врачи, простите за выражение!

В кабинете засмеялись, Председатель комиссии скупо улыбнулся:

- Уважим мнение дамы, господа. В конце концов, точка зрения лечащего врача для нас решающее. Марк Семенович, прошу вас ещё раз...

Невысокий, сутулый мужчина с черно-серебристой шевелюрой, которая делала его похожим одновременно как на Карла Маркса, так и на Христа, заговорил ровно:

- В нашем диспансере мы наблюдаем Григория Нестерова пять лет... Всего на излечение пациент находится, уважаемая коллега права, - с января 1989 года, то есть без малого десять лет. Вы знакомы с историей болезни. Всё было. Впадал в глубокое депрессивное состояние, астения, неадекватность. Последнии четыре с лишним года я определяю его состояние стабильно-уравновешенным. Вяло текущая шизофрения.

Дора Сергеевна воскликнула с преувеличенным пафосом.

- О чем мы тогда ещё рассуждаем, коллеги?!

Сосед её тут же возразил.

- Конечно - о чем? За диагнозом вялотекущей шизофринией сейчас кто только не прячется! От серийных убийц и маньяков до депутатов Госдумы! Наш пациент убил одного человека, а через несколько лет придушил в палате другого! Вяло текущая шизофрения!... Надо его ещё хотя бы годик-другой понаблюдать.

Но с Дорой Сергеевной так просто было не справиться, когда она "заводилась", она парировала резко:

- Если он и убил, то уже отбыл срок наказания! К тому же, речь идет о службе в армии. В период афганской войны! Они же все оттуда вернулись ненормальными!

Профессиональные споры, быть может, вновь вспыхнули, но комиссия провела в дискуссиях уже два часа, и Председатель оборвал:

- Коллеги, мы повторяемся. Марк Семенович Лурье как лечащий врач высказал свое мнение. Попробуем вынести свой вердикт...

За два часа работы никто из членов комиссии не сказал о главном - все психиатрические учрежденияв России на сегодняшний день были катастрофически переполнены так же, как тюрьмы и лагеря! И если для уголовников искали возможность осторожных, частичных амнистий, то душевно больных старались выпускать при малейшей надежде на их выздоровление. Амнистировали - мелких хулиганов, преступников по неосторожности и фигурантов для общества малоопасных. Больных выпускали по такой же схеме. От уголовников ждали, что они исправяться, а касательно больных - верили, что опасные рецедивы не повторятся.

Председатель сделал паузу, чтоб подчеркнуть серьезность момента.

- Я согласен с Дорой Сергеевной. Марк Семенович заверяет нас, что Григорий Нестеров не представляет из себя опасности для общества. Мы не вправе не доверять мнению уважаемого коллеги. Я позволю себе не ставить вопрос на голосование, большинство уже поддержало положительное решение вопроса. Категорические возражения у кого-нибудь есть?

Категорических - не было. Николай Иванович угрюмо смотрел в стол, но пара мужчин недовольно заерзали на стульях, обозначив тем самым свое отрицательное отнощение к общему мнению - однако голоса не подали из чувства корпоративного братства. Председатель сделал резюме:

- Я рад нашей согласованности, коллеги. Марк Семенович, будьте милостивы и подготовьте официальные документы для представления во власть придержащие инстанции. Мы предлагаем освободить парня от пребывания в стационаре.

Потом ещё четверть часа ушло на обсуждение психического состояния убийцы, зарезавшего два года назад собственного ребенка вместе женой и, по постановлению суда, отправленного на излечение. Никаких намеков на исправление его разума не было: пусть сидит в "психушке". Хотя, по мнению многих, истинное место его было - в тюрьме, а ещё того лучше, на висилице.

На этом заседании комиссии закончилось и Лурье вместе с Дорой Сергеевной спустился по лестнице в фойе, где он сказал.

- Спасибо вам за поддержку, коллега.

- Я не кривила душой! - независимо ответила она.

- За это и спасибо. - улыбнулся Лурье. - Подвезти вас до дому? Вы в центре живете или за Волгой?

- В центре... Если вас не затруднит.

- О чем речь.

Они вышли на улицу и в лицо ударил сухой снег - с замерзшей Волги дул холодный ветер и поземка завихривалась на тротуарах. Лурье довел свою спутницу до синего, обшарпанного "форда" и сказал, словно оправдывался.

- Она только с виду иномарка. Старая рухлядь шестнадцати лет. Может быть ещё и не заведется.

Но мотор завелся и Лурье заметил.

- Немного погреем, а то не поедет. Она, как я, - пока с утра пару чашек кофе не выпью, из постели вылезти не могу.

- А я с утра без сигареты в мир не врубаюсь! Прямо в постели курить начинаю, как муж не фырчит! - засмеялась Дора Сергеевна. - Так что, этот мальчик, Марк Семенович, он здоров, или вашу неувереность на комиссии расценивать как опасение? Он никого не убьет более?

Лурье ответил спокойно.

- Моя неуверенность чисто профессиональная. Терапевт скажет: "он здоров, как буйвол". Но я о другом. Гриша Нестеров был вычленен из общей системы жизни мальчишкой. А теперь - это взрослый человек...

- С разумом ребенка? - живо спросила Дора Сергеевна. - У него сохранилось детское восприятие мира?

- Ну, так утверждать нельзя... У него ясные мозги, но это, конечно, не тридцатилетний мужчина в общем понимании. Восприятие мира у него, я бы сказал... ТЕЛЕВИЗИОННОЕ.

- Это как? - не поняла собеседница.

- В последний год, поскольку я уже утвердился в мысли добиться его выписки, в их палату поставили телевизор и с жизнью вне стен своего заточения он и знакомился через экран. - Лурье неловко рассмеялся. - Ничего умней, к сожалению, я придумать не мог. Так что при всем безобразии и искажении действительности, которое наш телеэкран выдает, в целом он, Гриша Нестеров, имеет представление о тех переменах, которые прошли за десять лет. К тому же, он очень много читал... И все же это не мужчина тридцатилетнего возраста.

- Простите, он же воевал в Афганистане?!

- Какой там воевал! - безнадежно отмахнулся Лурье. - Прослужил полгода, и дезертировал из армии в январе, за месяц до выхода наших войск из Афгана.

- Дезертировал? С поля боя?

- Нет... Тут не без черного юмора. На марше в горах его прохватил жестокий понос, он спустил штаны и застрял с автоматом в кустах, а колонна ушла вперед... Потом обстрел, атаки, душманы и прочие военные заварухи... Определение - дезертир. Но под топор его подводить не хотели, дело уже шло к концу... Попал в армейскую психиатрию, а вот там его дела пошли хуже.

- Скажите проще. - твердо прервала Дора Сергеевна. - Его активно "залечили"?

- Трудно сказать. - нерешительно оветил Лурье. - До нас он сменил дюжину лечебниц. Спрева военные, потом гражданские. Но я не о том. Меня волнует его адаптация. Он ушел из СССР, а вернется - в Россию.

- У него никого нет? Никаких родственников?

- За эти годы умерли мать с отцом. Последний, кстати сказать, генерал. Остался только брат, да и тот сводный. Они родные по отцу. Мой парень никуда не писал уже года четыре.

- А вы этого сводного брата не нашли? - спросила она удивленно.

- Давно нашел. На днях я ему опять позвоню в Москву, сообщу, чтоб ждал... Но ощущение такое, что большой любви, мягко говоря, между братишками нет. Вряд ли мой Григорий найдет там опору.

Лурье тронул машину и включил "дворники", которые заработали, издавая скрежет на обледеневшем стекле. Дора Сергеевна сказала убежденно.

- Все равно, Марк Семенович, держать парня мы не имеем права. Скажите, а вот это вздорное предложение Николая Ивановича, чтоб каждый садился в случае чего вместе с пациентом, за которого отвечает, в тюрьму...

Лурье засмеялся, перебивая её.

- Предложение не такое уж вздорное, в данном случае, Дора Сергеевна, я готов подписать такое заявление. Если мой Гриша Нестеров окажется опять под судом - я сяду на одну скамейку с ним!... На преступление он не пойдет, если не создастся такая сверх-экстремальная ситуация, при которой озвереет любой из нас. В том числе и мы с вами. Другой вопрос - как он вообще приладится к бытовому сущестовавнию. Уж больно скверная у нас общая обстановка.

Дора Сергеевна кивнула.

- Вы правы. Время у нас жестокое и подлое, чего уж там, но не думаю, чтоб он сгиб.

- Не знаю, - Лурье выполнил поворот. - Я бы всех таких потерянных и забытых обществом людей, больных и здоровых, собирал где-нибудь в хорошем климатическом районе, в Крыму, к примеру. Давал бы им простую работу по вкусу, нормальный быт и пусть бы жили себе там...

- Резервация?! - удивилась Дора Сергеевна, а Лурье ответил серьезно.

- Да. Если угодно. Резервация, колония, изоляция от нашего мира, который порой похуже любой тюрьмы, любой "психушки". Не все приспособлены к подобной жизни, попросту говоря.

Дора Сергевна засмеялась.

- Я - первая кандидатка в вашу колонию, Марк Семенович! Когда ваша мечта осуществиться, тут же попрошусь к вам!

- Если и осуществиться, то не здесь. - с полуулыбкой ответил он. - Я очень скоро убываю... На свою историческую родину.

- В Израиль?! - уточнила она весело. - В добрый час! Имей я что-нибудь ещё еврейского в себе, кроме имени, последовала бы за вами. Жизнь на земле МОЕЙ исторической родины стала перманентно непереносимой!... Но все же... Марк Семенович, а вам не страшно уезжать?

- В Израиль? - Лурье рассмеялся. - Страшновато... Знаете, Дора Сергеевна, в известной степени я с моим пациентом Гришей Нестеровым окажусь в равном положении. Что он здесь появится у себя дома, что я на земле предков - оба в чужой жизни, оба беспомощны. Вы меня понимаете?

- Я вам верю. - просто ответила Дора Сергеевна и более они к этой теме не возвращались.

Через пять минут Дора Сергеевна вышла из машины:

- Спасибо, Марк Семенович, и, кстати, - С Рождеством Христовым вас! Завтра грядет.

- Вас так же, Дора Сергеевна.

... Приходится отметить, что последующие действия Доры Сергеевны были по меньшей мере непоследовательны, или, сказать точнее, - резко противоречили логике её позиции на комиссии и при беседе с Марком Семеновичем. Озябшая в холодной машине врача, она согрелась в горячей ванне, в теплом халате побродила по пустой квартире, почувстовала себя одинокой, всеми забытой и позвонила самому своему близкому человек на данный момент жизни - полковнику милиции Краснопольскому. Час был поздний, но полковник оказался в своем служебном кабинете. И настроение любимой подруги угадал с первого слова.

- Ты скучаешь и чувствуешь себя всеми покинутой. Так?

- Так. - буркнула Дора Сергеевна.

- Но я приехать сегодня не могу. У меня ночью неотложные дела.

- Вечно у тебя по ночам дела, мильтон паршивый! - изобиделась Дора Сергеевна. - Никогда нет рядом, когда нужен. И, кстати, сегодня вопрос вовсе не в сексуальных радостях, а я к тебе по делу твоего профиля.

- Ух ты! - гулко засмеялся в трубку Кранопольский. - Любопытно. Ну?

- Пару часов назад мы выпустили на свободу убийцу. - уверенно произнесла Дора Сергеевна. - Психа. Маньяка.

- И как он? - с интересом спросил Краснопольский.

- Что - как?

- Уже кого-нибудь угробил?

- Нет. Не успел. Я серьезно тебе говорю! Абсолютный убийца где-то через пару месяцев выйдет на свободу!

- Почему?

- Видишь ли, - Дора Сергеевна начала подыскивать нужные слова. - Его лечащий врач уезжает за границу навсегда. Ему все равно, он перед отьездом решил быть добреньким и милосердным. А нам здесь в подарок на память о себе оставляет убийцу.

- Фамилия? Имя? Возраст? - штатным тоном спросил Краснопольский.

- Нестеров Григорий. Около тридцати лет. Приезжай, я расскажу подробней. Приезжай, мне скучно!

- Утром. - виновато ответил полковник. - Часов в пять. Значит врач выпустил психа преднамеренно?

- Я так думаю... То есть не преднамеренно! - она спохватилась испуганно. - Но этого убийцу нельзя выпускать! Или, если можно, то за ним требуется постоянное наблюдение! Я тебе потому и звоню!

Краснопольский проговорил укоризненно.

- Дора, как ты себе это представляешь? Ты полагаешь, что моего штата достаточно, чтоб я к каждому хулигану мог приставить человека для опеки? Вот пока мы говорим, в Ярославле наверняка уже успели кому-то трахнуть по башке бутылкой. Дай бог, чтоб не топором. Пока мы говорим, в десяти местах...

- Меня места не интересуют! - капризно прервала Дора Сергеевна. Если хочешь для своих отчетов получить лишнее убийство, то можешь на мое сообщение внимания не обращать.

- Обратил. - ответил Краснопольский. - Присмотрю за твоим клиентом. В пять утра приеду.

Дора Сергеевна положила телефонную трубку ничуть не смущаясь двойственностью своих принципов - с одной строны проявила милосердие, остояв свободу неведомого ей Г. Нестерова, с другой строны поставила в известность нужных людей, призвав их к бдительности: завтра некий имярек кого-то "замочит". Все правильно - половина настырных радетелей отмены смертной казни в России в душе полагают, что перевешать и расстрелять следует не только тех, кто уже кого-то убил, но и тех, кто по характеру своему и воспитанию ещё только МОЖЕТ пойти на такое преступление. И тем не менее, поступок Доры Сергеевны нельзя судить строго - он обьяснялся только её настроением, одиночеством в это холодный, вьюжнеый вечер.

В свою очередь полковник Краснопольский понял свою подругу правильно: сообщение её - вздор. Просто повод для телефонного звонка и попытки зазвать в гости. Но по многолетней профессиональной привычке фиксировать все, что влетало в мозг, запомнил названнную фамилию и по той же привычке записал в блокноте: "Дора - информация: убийца Нестеров Г. - ???"

глава 2. Конец февраля 1999 от Р.Х.

Утро началось со скрежета лопаты дворника под окном больницы, дурного настроения и ноющей боли в суставах.

Ну да, подумал Лурье сварливо, так и должно быть: понедельник, ненастье, последние морозы по утрам, да и прожитые на свете шестьдесят лет - возраст не шуточный. Не те годы, когда можно спать в своем рабочем кабинете, а утром вскакивать с дивана свеженьким, словно жеребенок на ясной летней зорьке.

Он припомнил, почему вчера не поехал спать домой, но от раздражения и думать не хотелось. Кажется - опять не завелась машина.

Он подошел к окну и глянул в темный двор больницы. С вечера лил дождь вперемежку со снегом, а ночью грянул морозец и теперь все асфальтовые дорожки, корпуса и крыши были покрыты блестящим, словно стеклянным, панцирем наледи. С рассветом - все растает, скоро март, месяц пробуждения.

Что же там скребет лопатой, словно железом по стеклу, этот балда дворник? - подумал Лурье и присел к столу, включив лампу.

Потом он вспомнил, почему остался ночевать в кабинете. Первое - не завелся-таки дряхлый "форд". Вторая - сегодня выходил на волю Нестеров Г.В., прибывающий на излечении по постанавлению суда с 1989 года...

Десять лет - лечения или заключения? Поди знай...

Молодости у парня не было, невесело подумал Лурье. Он снял трубку телефона внутренней связи и бодрый голос дежурный сестры ответил тотчас.

- Я слушаю!

- Доброе утро, Сима. Нестеров Гриша небось не спит?

- Утро доброе. Нет, Марк Семенович, спал, как сурок. Только встал.

- Железные нервы. Ладно, приведи его ко мне.

Он положил трубку и достал из стола распухшую за многие годы папку. Лурье помнил в ней каждую страницу, добрую часть - написал сам. Начиналось с рапорта полкового врача: рядовой Нестеров Г.В. повел себя неадекватно, сбежал из расположения части. Из Ташкента был направлен в психиатрическое отделение Балтийского госпиталя. Там его через полгода уже спокойно подготавливали на комиссию, чтоб демобилизовать по статье "12-Б - истерия личности, к строевой службе в мирное время не годен." Но до демобилизации по комиссии не дошло - во время дикой драки в палатах военной психиатрии Балтийска Нестеров Г. В. - убил матроса срочной службы, входившего в состав флотского экипажа. Убил - ножом, неизвестно как попавшим в палаты отделения.

Получалось, что жизнь матроса, сверстника Г. Нестерова, - оборвалась навсегда, а сам он после этого десять лет маялся по психиатрическим диспансерам: Ташкент, Балтийск, Рига, Ленинград, Москва, Ярославль.

Пять лет назад, в 1995 году Нестерова опять готовили на выписку, поскольку по всем показателям он был вполне благополучен. Но за неделю до решающей комиссии, ночью - задушил соседа по палате. Задушил голыми руками тихого старичка, кроткого параноика, в сознании своем уже витавшего в иных, далеких от земной юдоли мирах. Убийство произошло столь быстро и тихо, что дежурный санитар лишь поздним утром, после завтрака обнаружил труп. Без труда определили, что старик-параноик не преставился по воле Божьей, а покинул сей мир с помощью соседа по палате. Ни о какой комиссии по выписке Нестерова, понятное дело, уже и речи не могло идти, и прошло ещё четыре с лишним года до сегодняшнего дня.

Пять лет он вновь был послушен, аппатичен, не демонстрировал даже тени агрессивности. На прогулках в замкутом квадрате внутренеего дворика не проявлял стремления к побегу, даже когда Лурье трижды пытался провоцировать его на побег - эксперимента ради. Уже два года, как исполнял несложные обязанности на кухне, помогал дворникам во дворе, а минувшую зиму работал здесь же помошником истопника. Того же медицинского эксперимента ради несколько раз Нестерова прогуливали по городу, под присмотром самого опытного санитара Кислова. Нестеров относился к прогулкам спокойно, реакция была вялой, просьбы к повторению прогулок не высказывал - вполне удоволетворялся жизнью в больнице. И это все. То есть, как сказано, вялотекущая шизофрения.

В двери кабинета коротко постучали и дежурная медсестра Сима ввела через порог парня чуть выше среднего роста, в буром халате, теплых тапочках на босу ногу.

- С добрым утром, - сказал Лурье, закрывая папку - Садись, Гриша.

Сима вышла, а Гриша неторопливо добрался до кресла и привычно сел. Улыбнулся и ответил без волнения, приветливо.

- С добрым утром, Марк Семенович.

- Будем прощаться. - сказал Лурье. - Пришел твой момент истины.

На открытом лице Гриши Нестерова ничего не отразилось. Крупная голова, прозрачные глаза, выпуклые скулы и подбородок - русак, парень "рязанского" типа, как к тому приучило нас отечественное кино.

- Как настроение? - бодро спросил Лурье.

Гриша неопределенно пожал покатыми плечами и слов ответа не нашел.

- Светел ли духом по случаю праздничного события?

Опять - лишь уклончивый, улыбчивый жест, на этот раз кивком головы.

- Ну, что ж, Гриша... Что касается твоего здоровья, все уже сказано. Ты вполне нормален. Но я хочу, чтоб ты не обольщался. Прислушиваться к порывам своей души тебе придется до гроба.

- Неполноценный? - невыразительно спросил Гриша.

- Ну, это черезчур! - отмахнулся Лурье. - Ты вполне полноценен, но тем не менее... Тебе никогда не дадут разрешение на приобретение оружия, не выдадут права на вождение автомобиля. И не забудь встать на учет по месту своего жительства в диспансере.

Опять же - вполне безразличный и легкий кивок в ответ.

- Где ты намерен жить, Гриша?

Нестеров помолчал и ответил буднично.

- Меня из Риги призывали... Но теперь это заграница.

- Да. Я созвонился с твоим братом в Москве. Приехать за тобой он не может, но он тебя ждет.

- Мы сводные братья... По отцу...

- А какие у вас были отношения?

По лицу Гриши скользнула все та же рассеяная, неопределенная улыбка.

- Он старше меня на три года... Ну, бил меня часто.

- Бил? По настоящему?

Лурье вспомнил, что все это уже давно знает, и все эти вопросы задавал неоднократно.

- Нет... Дрались, когда играли. Мальчишками... Но ведь теперь он другой. Да и я тоже.

- Хуже то, что и жизнь другая.

Лурье примолк, неожиданно сообразив: что бы он сейчас не говорил пациенту о жизни за стенами больницы, все это будет сродни обьяснению людоеду Тихоокеанских островов принципа работы компьютера. Он, Лурье, и сам-то для себя не мог внятно осмыслить - в чем качественно и существенно изменилась за последнее десятилетие бытие российское! Изменилось! Встало с ног на голову или наоборот, но вот кто бы обьяснил глубинно - в чем состоят эти изменения?!

- Марк Семенович, а вы не можете... - вопросительно начал Гриша и примолк.

- Что?

- Оставьте меня здесь. Если можно.

- В больнице?

- Дворником оставьте. Кочегаром или санитаром.

Просьбы подобного рода были врачу не в диковинку - больные, долго просидевшие в этих стенах, часто не хотели возвращаться в прежнюю жизнь, где уже были порваны все связи, и где подчас не желали их возвращения самые юлизкие люди.

- Гриша. - мягко начал Лурье. - Ты ещё молод. Впереди ещё длинная, интересная, забавная жизнь, поверь мне. Скажу интимно - побыстрей найди себе женщину. Это моментально стабилизирует твое мировозрение, отношение ко всему, и просто все войдет в норму.

- Тогда в шахту пойду. - прервал его Гриша. - Или в рыбаки.

- Почему?

- Там хорошо зарабатывают.

Лурье вздохнул.

- Сразу начал с ошибки. Нынче шахтеры бастуют, денег им не выплачивают месяцами, прежних заработков и почета там нет. Нет и прежнего богатого рыболовецкого флота. Я повторяю, Гриша, - за этими стенами другой мир. Ищи счастье в других сферах.

Ни возражений, ни согласия на это предложение врач не получил, от чего-то обиделся и спросил сухо.

- Ни о чем меня больше спросить не хочешь?

- Мы же много говорили. - он опять улыбнулся мягко, почти по детски. - Марк Семенович, а те убийства... Мне их теперь списали?

- Убийства, Гриша, не списывают. По закону ты чист. Ты был болен. Мой тебе совет - постарайся об этом вообще не вспоминать.

- Да... Я и не вспоминаю. То есть я плохо все помню.

Лурье произнес резко.

- Перестань. Что-то ты должен помнить хотя бы о том, как пять лет назад придушил у нас здесь дряхлого старика.

Гриша отвел взгляд в сторону, слабо улыбался, глядел на свет лампочки и не мигал.

- Не молчи, Гриша. Теперь об этом можно сказать откровенно. Боятся уже нечего, ты за все рассчитался.

- Я помню, как старик хрипел... Негромко... И дергал ногами. Мне и сейчас страшно. - он словно встряхнулся и посмотрел Лурье в глаза. - Но я думаю, что никого не хотел убивать. Никогда.

- Фамилия старика была Покатилов. А у тебя на руках в то утро оказались свежие царапины. Покатилов пытался защищаться.

- Да. Царапины... Царапины были, конечно. - он прерывисто и глубоко вздохнул. - Марк Семенович, я и сейчас не буду отрекаться, как и тогда...

Старик был грязный, всегда сопливый, ходил под себя... Я помню, чавкал очень противно, когда ел, как свинья, с хрюканьем. Жрал, а не кушал. Но не убивать же за это?

- Разумеется. - согласился врач, не услышав ничего нового. - Больше об этом не вспоминай. Все минуло.

Лурье открыл стол, извлек тонкую красную папку и спросил, сменив тон.

- Лет восемь назад, ты пытался писать нечто вроде воспоминаний. Эти записки сохранились.

Гриша тихо засмеялся, словно что-то зарокотало в его широкой груди.

- Записки сумасшедшего? Было дело... Меня тогда заставили. Это на второй, кажется, год. Попросил один врач, латыш. В той больнице, в Риге. Он думал, что это мне поможет. Если я все запишу честно и откровенно. Он давал мне бумагу и карандаш.

Лурье быстро перелистнул с десяток страниц, отпечатанных на машинке.

- А я думал, что тебе пишущую машинку дали. В палату.

- Нет, я на машинке не умею. Карандашом писал. - легкое любопытство мелькнуло на его лице. - Это "Синий свет"?

- Да. - кивнул Лурье. - "Синий свет". Название понятно. Ночью в наших палатах включают дежурные синие лампочки. Но получается, что тот доктор потом перепечатал твои записки на машинке... Тоже понятно.

- Что?

- Всего, что здесь написано, ты сам написать не мог. Не по твоим способностям и тем более возможностям, Гриша. Кто-то тебе крепко помог создать это творение. У тебя был профессиональный соавтор. Это ловко состряпанная полуфальшивка.

- Зачем? - без интереса спросил Гриша.

Лурье давно понимал - "зачем"? Тогда там, в Риге 1990 года, латышский врач заставил Нестерова писать эти "записки сумасшедшего" со своими целями. Тот врач, перепечатывая труд больного, наверняка что-то вставил от себя. И это была не медицинская, не научная работа. Врач-латыш хотел создать документальный труд о быте и нравах Советской Армии. Нравах диких и нечеловеческих. Тому врачу было наплевать на своего пациента Нестерова его, латыша, подталкивала ненависть к "оккупацинному режиму" в родной Латвии и он, судя по всему, готовился этот полубред сумасшедшего опубликовать за границей. Латышский врач руками своего больного Нестерова хотел всему миру поведать - ЧТО творится в психиатрических отделениях Вооруженных Сил СССР. Ну что ж, теперь эти намерения латыша оставались на его свободолюбивой прибалтийской совести.

- Хорошо. - легко сказал Лурье и протянул папку. - Перечитай как-нибудь на досуге.

- Зачем? - Гриша пожал плечами. - Возьмите себе. Или сожгите.

- Григорий, - терпеливо возразил Лурье. - Мне твой труд не нужен. В историю твоей болезни он тоже не включен. А тебе, как я твердо убежден, со временем это поможет во многом разобраться.

- В чем? - с легким интересом спросил Гриша.

- В самом себе. В том, что с тобой произошло. Надо знать свое прошлое, чтоб не бродить в потемках настоящего.

Гриша слегка нахмурился, но ответил мягко.

- Мне не охота об этом вспоминать.

- Хорошо. - согласился Лурье. - Пусть пока твой опус остается у меня. Когда ты устроишся, напишешь и я тебе его вышлю почтой. Пройдет время и ты прочтешь всё это с большим интересом. И я уверен - с большой пользой!

- Моджет быть... Меня сегодня после завтрака выпустят?

- Да. Документы будут готовы. Ты сразу в Москву, к брату?

- Не знаю... Николай позвал немного пожить у него.

- Санитар Кислов? Пожалуй, это хорошо. - Лурье открыл стол и вытащил из него плоскую записную книжку с медными уголками. - Держи, Гриша мой подарок на память. Там записан Московский телефон твоего брата, я вчера с ним говорил. Позвони, предупреди его, если будешь задерживаться, он тебя ждет. Будем прощаться?

- Будем прощаться. - обыденно ответил Гриша.

Они коротко и сильно обнялись, Лурье подавил вздох и поднял телефонную трубку:

- Сима, Кислов вышел на дежурство? Пусть приходит за Нестеровым. - он положил трубку и сказал с фальшивой бодростью. - Последнее, Гриша! Поначалу будь особо осторожен в "переборе" с вином и женщинами! Эти два соблазна для тебя, как, впрочем, и для всех - крайне опасны. Но именно к ним тебя и потянет, что закономерно. Любишь водку?

- Не знаю... Я ж десять лет в рот ничего не брал.

- Вот и сохраняй режим здоровой жизни! - Лурье дал совет, с его точки зрения, заведомо вздорный, поскольку сам же утверждал в дружеской компании: "При нашей жизни да ещё не пить, не курить - так вовсе станешь импотентом!"

В кабинете появился Кислов, низкорослый плотный мужчина лет сорока, спросил бодро.

- Можно забирать отпущенца, Марк Семенович?

- Да.

- Пошли, Григорий! - Кислов крепко стукнул его по плечу. - Последний раз идешь под конвоем! Еще пара часов и - свобода, брат!

Лурье посмотрел им в след и подумал, что это, в конечном счете, неплохо, что Кислов присмотрит за Нестеровым на первых порах. Адаптация в новых условиях дело тяжкое и наставник в лице простого, но по житейски прочного мужика не помешает. Тем более, что знали они друг друга пять лет, с первого дня прибытия сюда Григория Викторовича Нестерова.

На миг мелькнуло соображение, что на волю выходит, быть может, потенциальный и непредсказуемый убийца, который может нанести удар внезапно, без подготовки и мотивировок. Быть может, годами будет жить неприметно и тихо, а затем в мозгу его соскочат какие-то незримые шестерни и стремление убивать заполнит все существо. С такими, как Нестеров, во всем мире не знают, что делать: то ли держать в "психушках" до скончания века, то ли выпускать на волю с риском для окружающих. Вопрос в одном - когда, где и кто подвернется Грише Нестерову под руку? Но, может быть, ничего подобного не случится. Дай-то Бог.

Пусть Гришке повезет, подвел итог Лурье своим размышлениям и принялся подготавливать свои личные дела к передачи приемнику, поскольку и до его отбытия на Землю Обетованную оставалось уже немного времени.

...Кислов вел Гришу по знакомым коридорам и уверенно наставлял.

- Сейчас позавтракаешь плотненько, попрощаешься с корешами, документы получишь, я тебя упакую клево и вечерком увидимся. Помнишь где?

- Да. На центральной почте.

- Правильно. Погуляй до вечера, я вахту сдам, забегу в детский сад за своим Олежкой и освобожусь. Водки не пей, понял? Пивком побалуйся, на Ярославль посмотри, в кино сходи. Ничего не покупай, облапошат.

- Ладно... Послушай, Коля, я тебе не помешаю?

- Брось! Я тебя вечером на квартиру пристрою, договорился, рядом жить будешь. - он глянул на часы. - Восемь. Машка, наверное, пришла. Пойдем, я тебя сразу приодену по моде.

Они спустились в подвал и добрались до кладовой, где рыхлая, мясистая женщина средних лет причесывалась у большого осколка зеркала на стене.

- Привет, Машка! - бодро гаркнул Кислов. - Уходит клиент, надо его обмундировать по человечески!

- Что тебе здесь, бутик готового шмотья? - сварливо задребезжала кладовщица.

- Машка! Мужик десять лет отсобачил! Его из армии взяли, барахло потерялось, пошуруй у себя, не бойся, за мной не заржавеет.

Последняя фраза сменила настроение у кладовщицы и она окинула Гришу взглядом портнихи, прикидывающий размер одежды клиента.

- Найдем что-нибудь...

За четверть часа Гриша примерил чистую рубашку, костюм, крепкие туфли - все было ношеным, но вычищенным и отглаженным. После сердитых переговоров Кислова с Машкой, выдали и куртку, из натуральной кожи. Тоже не новая, но нарядная, прочная и мягкая.

- Возьми все в палату, там переоденешься. - подмигнул Кислов. - Скажи тёте "спасибо" и не трепыхайся, у нас с Машкой свои расчеты. Пойдем, слопаешь свой последний казенный харч.

Они поднялись из подвала на второй этаж и, уже открывая специальным ключом двери в отделение, Кислов сказал.

- Я тебе докину немного денег, пообедай в кафе "Волга", это в центре, недорого. Не пей без меня, ещё раз прошу. Тебе после такого карантина глотка хватит, чтоб с копыт слететь. Не торопись, все будет.

- Что? - спросил Гриша.

- Жизнь будет, деньги будут, бабы будут, водкой зальешься! А?!

... Он вернулся в свою палату на четыре койки и сразу почувстовал себя здесь уже чужим, уже отстраненно. Его здесь уже не было, хотя он совершенно точно знал, что будет происходить в течении ближайшего часа. И что с однообразием тиканья часов будет происходить до вечера. И сегодня, и завтра, и послезавтра. Новости здесь случались крайне редко. Первым проснется агроном в прошлом Станислав Сергеевич - его койка в углу у окна. Проснется и опять пожалуется, что к нему "подключались". Кто именнно "подключался" к мозгам Станислава Сергеевича, Гриша за минувшие годы так и не выяснил. Кажется, не удалось установить "подключателей" и Лурье. Иногда это были внеземные цивилизации, иногда - давно сошедшие в могилу предки агранома. Но "подключения" проходило регулярно и больной иногда выполнял дикие приказы "подключателей" - раздеться до гола, не есть три дня, написать письмо Президенту.

Потом придет санитарка и начнет неторопливо всех будить. Встанешь или не подымешся к завтраку - большого значения не имело. За час проснутся и другие соседи, потянутся на завтрак. Эта палата была для тех, кто в целом удерживался в рамках сознания, не буйствовал, не впадал в отключку до полного оцепенения. Во всяком случае, соседи Гриши отличали - где сортир, а где столовая.

В конце коридора были палаты с пациентами куда как более тяжелого состояния, а здесь даже телевизор стоял.

Откуда-то из-за стен послышался голос санитарки, начавшей побудку. Под потолком загорелись плафоны. Станислав Сергеевич сел на койке и с трудом поднял свою большую седую голову на тонкой шее.

- Доброе утро, Гриша, - как всегда ясным и вежливым голосом поздоровался он. - А ко мне сегодня с раннего утра опять "подключались"!

- С добрым утром, Станисалв Сергеевич, - ответил Гришпа, не задавая дополнительных вопросов, поскольку нужды у том не было.

- Да. Поключались. - грустно повторил Станислав Сергеевич. - И отдали последний, окончательный приказ.

- Какой? - рассеяно спросил Гриша, опять же всё зная наперед. Приказы с утра были чаще всего профессионального характера: "начать посевную", "перепахать погибшие озимые" или "составить годовой отчет".

- Непререкаемый, - с трудом выговорил аграном. - Категорический приказ. Сдать в нужные руки политые кровью сокровища.

- Сокровища? - без интереса спросил Гриша.

- Да.

В палату заглянула Сима и дружелюбно окликнула.

- Уже пробудились? Подьемчик, подьемчик!

Двое стариков ответили лишь сопением - этим на пробуждение требовался добрый час.

- Кровавые сокровища. - твердо повторил Станислав Сергеевич. - Когда я их сдам - ОНИ больше не будут ко мне "подключаться".

- Сдайте. - ответил Гриша, уже давно усвоивший, что в этих местах всякие возражения не принимаются и ничего кроме нервных всплесков не вызывают.

- Вы, Гриша, сегодня покидаете эту юдоль скорби? - все тем же ясным голосом спросил Станислав Сергеевич.

- Да. Через пару часов.

- В таком случае, вы сможете выполнить мой последний завет?

- Какой?

- Сдадите сокровища, обагренные кровью?

- Кому? - слегка опешил Гриша, вдруг сообразив, что затуманеное мышление соседа принимает конкретную форму.

- Государству... Или нет. Я укажу в своем письме. Я вам скажу, к кому обратиться, кому что сказать. Вы получите свою долю. Двадцать пять процентов клада.

Гриша скинул халат и начал переодеваться в только что полученную одежду. Сообщения соседа его не интересовали. Имели они под собой какой-либо осязаемый смысл, или уже после завтрака Станислав Сергееич начисто их забудет, поскольку получит новый приказ тех, кто к нему "подключался" - для него, Гриши, это значения не имело. Но Станислав Сергеевич неожиданно заторопился.

- Я напишу моему племяннику, Гриша! Он вас хорошо примет и поможет! Они со своей женой меня очень, очень любят! Сюда приезжали, письма пишут, деньги присылают... Они выделят вам хорошую долю от этих проклятых сокровищь!

- Хорошо, хорошо, конечно. Вы напишите и я передам письмо.

- Вы будете мне вечно благодарны! - серьезно и строго сказал Станислав Сергеевич и тут же достал из тумбочки школьную тетрадку с огрызком карандаша. - Они живут в деревне, недалеко отсюда. По пути на Кострому. Село Старые Пески... Так называется... А я - из Новых Песков. Они добрые люди... Семья Карауловых. Антон - это мой племянник. Вы поделитесь.

Гриша поймал себя на том, что он - прибирает, застилает свою койку! Он не делал этого уже многие годы! Многие годы в этом не было никакой нужды! Койка - работала круглые сутки и смысла в прибороке не было никакого!

Нервничать он начал за завтраком - не полезла в рот ни каша, ни кусок хлеба с маслом под кружку кофе.

- Кушай, Гриша, кушай, - подбодрила Сима. - Наедайся, чтоб не поминать нас лихом. Мы тебе ещё в дорогу сухой паек дадим.

- Спасибо.

Минут через сорок после завтрака он получил все документы, простился с дежурным персоналом и вернулся в палату за курткой. Двое его соседей стариков к завтраку не поднимались, а Станислав Сергеевич, оказалось, ждал его с нетерепнием.

- Я думал, что вы меня подведете, Гриша! - с легким возбуждением сказал аграном. - Извините, я плохо о вас подумал. Вот, я всё написал. - он протянул сложенный вчетверо литок бумаг из школьной тетрадки. - Здесь адерес в Старых Песках. Там написано, где лежат кровавые сокровища. Адрес написан, но вручите лично! Обязательно лично! Не поленитесь, племянник вам за все хорошо заплатит! Не посылайте по почте, я вас умоляю!

Глаза у Станислава Сергеевича были ясными, голос твердым, но Гриша знал, что это ровным счетом ничего не значит.

Он принял послание и сунул его в задний караман брюк.

- Хорошо, Станислав Сергеевич. Я передам это вашему племянику завтра же.

- Это недалеко отсюда, автобусом на Кострому! А ценности, Антон знает, - родовые, семейные сокровщза! Быть может, из-за них я оказался здесь.

- Хорошо, хорошо.

Они пожали друг друг руки и Гриша громко простился с остальными.

- Прощайте, друзья. Доброго вам здоровья.

Ни один из старичков - не ответили. Пребывали в своем тусклом мире, куда пробивались только самые осязаемые команды и где работали самые изначальные инстинкты.

Гриша вышел из палаты, прикидывая, что ему делать с письмом Станислава Сергеевича. Больница, конечно, не тюрьма, но как по правилам, так и по разуму, подобного рода послания на волю следовало передать дежурной сестре или врачу. Он так бы и сделал, но в коридоре столкнулся с истопником (вместе работали зимой у котлов) и, пока прощался с ним, про письмо Станислава Сергеевича забыл. А потом, уже в дверях, его догнала медсестра Сима с пакетом в руках, улыбалась и тараторила радостно.

- Ох, Гриша, как я рада, что хоть тебя выпускают! Честное слово! Тут наш повар тебе пирожков испек, ну и пакет молока! Ты быть может чиркнешь пару строк, как устроишся?

- Может быть. - ответил он.

Врать не хотелось да и Сима знала, что сюда, по выходу - никто никогда не пишет.

Про письмо Станислава Сергеевича он попросту забыл - а тут ещё кто-то завопил из крайней палаты "буйный" и задерживаться здесь даже на лишнюю секунду у Гриши желания уже не было.

Кислов, пробежавщший мимо него, напомнил о месте и времени встречи и сделал строгий жест укзательным пальцем, что должно было быть предупреждением быть осмотрительным и аккуратным до часа их встречи вечером.

глава 3. Полдень. Свобода.

Проблеск холодного солнца сквозь шторку быстро летящих по небу облаков ударил по глазам и он подумал, что впервые за долгое время видит и небо, и солнце на прямую - без преграды оконных стекол (подчас с решетками) или - через высокий забор прогулочного дворика.

И торчит посреди города без сопровождения! Ни командиров, ни санитаров!

Он стоял на просторной площади, перед ним белели стены неизвестного ему монастыря в центре города, тут же торчал памятник, (Гриша не знал кому) а вдали виднелся мост через реку. Его привели сюда расспросы дороги к почте, она - центральная почта - была на этой же площади, но встреча возле неё с Кисловым должна была состоятся только вечером, через восемь часов.

Он уже миновал душевную растерянность, с которой вышел из ворот больницы - тогда казалось, что все встречные-поперечные будут во все глаза смотреть на него, словно он жираф среди пингвинов. Но оказалось, что его куртка и ботинки - такие же, как у всех, а короткая прическа даже в моде.

Он старался не глядеть на женщин, но глаза невольно выискивали их в толпе - женский персонал в больницах никогда его не занимал, он считал его за неодушевленные предметы, инвентарь - отстраненный от его сознания и чувств.

Ветер швырнул в лицо дождливую пыль, ему стало зябко и он решил купить на голову такую же каскетку с длинным козырьком, в которых ходила по улице добрая половина мужчин.

Присматриваясь к магазинам, он свернул в тот, где на витрине красовался облаченный в спортивную одежду манекен. Цены его ошеломили самая дешевая, более или менее приличная каскетка, стоила триста рублей. Он вышел из магазина, забрался в подворотню и пересчитал все деньги, которые у него были в наличие. Пришел к выводу, что на руках - немного более тысячи, но не разобрался, много это или мало. Он ничего не покупал уже многие годы. Когда ещё давно, мать с отцом присылали ему переводы, они не выдавались на руки, сигареты и конфеты он заказывал врачам, а те выделяли нужные суммы санитарам. Но родителей уже не было на свете, а брат Геннадий переводов не слал.

Он осознал, что думает очень медленно, словно месит глину в голове тяжелую и жирную глину с песком. Он знал, что это пройдет, когда он привыкнет к обычности окружающей среды. Сейчас мышление облегчалось тем, что первые ориентиры ему дали - пиво, кино, обед в кафе "Волга", вечером Главпочтамт, который он уже нашел.

Времени оставалось много. Через полчаса Гриша натолкнулся на кинотеатр, где отсидел полтора часа. Фильм не развлекал, проходил мимо сознания. Гриша сосредоточился только на эпизоде, когда герои, перестреляв кучу народа, - полезли заниматься любовью в постель: два мужика. Смотреть на такое было изрядно противно: мужики принялись целовать и гладить друг друга. Ничего подобного Гриша никогда не видел. (В больнице такие программы телевидения выключались дежурным персоналом тут же.) Но стало повеселей, когда один из героев перебрался под одеяло к нормальной женщине, где повторил свои нежные действия, но уже в традиционной системе. Эта сцена Гришу немного взволновала, но фильм не стал для него понятнее. Странным казалось и то, что наполовину заполненный зал вовсе не реагировал на те сцены, которые при прежней жизни Гриши пошли бы под стоны и визги - если уж говорить про солдатский клуб, так он бы трясся и рыдал от армейских советов кино-герою, обнимающего женщину: "Вали её, друг! Вдуй ей шершавого промеж ног!"

В конечном счете, все трое кино-героев, совершенно голые, в розовых лучах заката - побежали охлаждаться в волнах океана, а Гриша вышел из зала на улицу и перевел дух. Чего-то мучительно хотелось, но он не понимал чего?

Очередной ориентир был - кафе "Волга". Есть ему не хотелось, но он принялся искать это кафе, послушный указанию, поскольку никаких других целей до вечера не было.

Дорогу ему указал первый встречный и только оказавшись в маленьком и уютным зале он успокоился, согрелся и, ожидая официантки, посмотрел в окно, возле которого уселся.

Распогодилось настолько, что люди шли в пальто нараспашку. В уюте и тепле кафе ему показалось, что это - хорошее место, хороший город и будет прекрасно, если он здесь останется, пристроится как-нибудь, хотя бы на первое время, а там - посмотрим.

Официантка положила перед ним карту меню и цены его уже не испугали, он сделал заказ так, чтоб уложится в пятьдесят рублей - с пивом, заказать что-нибудь покрепче он побоялся.

Но и бутылка пива зашумела в голове с первого глотка, однако Гриша почувствовал себя равноправной деталью окружающей обстановки. Потом негромко зазвучала музыка и он решил, что просидит здесь столько, сколько возможно - до вечера, до встречи с Кисловым возле почты.

Посетителей почти не было, но две девчонки принялись танцевать на маленькой площадке перед пустой эстрадой. Смотреть на них было приятно, а кусок горячего мяса был сочен.

- Братан, ты не против, я к тебе подсяду? - прозвучало над его головой. Гриша оглянулся и увидел пред собой парня лет двадцати пяти, в джинсовом костюме, высоких шнурованных ботинках с кепкой в руках.

- Садись...

Парень со скрипом откинул стул от стола, уселся уверенно и плотно.

- Я тут, понимаешь, "капусты" дуриком настругал приличной, хороший бизнес подвернулся, надо бы отметить, а все мои друганы разбежались. Выпьем по чуть-чуть?

- У меня денег не очень. - осторожно ответил Гриша.

- Так я же приглашаю?! - удивился парень. - О чем разговор? Что мы, не русские люди? - он глянул ему в тарелку. - Ты грибы-то зря ешь. В этом году они, говорят, все потравленные. Давай по цыпленку с чесноком, а?

Гриша всмотрелся в лицо незнакомца. Русоголовый, слегка уже пьяненький, беззаботный парень с ярко-голубыми глазами и припухлым ртом вряд ли прожил и двадцать пять.

- Да ты не дергайся, меня Славкой зовут, тут недалеко на мелкооптовом рынке шустрю. А ты кто?

- Григорий... Нестеров.

- Гришка, значит? Ну, будем знакомы. Эй, барышня, нам бы выпить-закусить-закурить!

Заказ он делал не глядя в меню, одновременно успел приметить, что Гриша косится на танцующую пару девчонок и спросил лукаво.

- Тебе что, эти сявки приглянулись? Оставь! Этого добра здесь побогаче, чем мух в сортире. У тебя что - неприятности? Дела не заладились?

- Почему?

- Сидишь квелый, как воробей на морозе! Слушай, ты не Ярославский, да?

- Да...

- Во какой у меня глаз! - восхитился собственной проницательности Слава. - Сразу определил! Откуда прибыл? Подожди... Ты не из зоны свалил, а? Что-то в тебе такое...

Гриша не то чтоб не понимал собеседника, а не мог угнаться за скоростью, с какой Слава менял темы разговора.

- Я хворал, в больнице долго лежал.

- Оклемался теперь?

- Да.

- Забудь про невзгоды! Они нас сами достанут! Долго лежал?

- Пару лет, - осторожно ответил Гриша.

- Мама мия! - поразился Слава. - Так это ты целый год водочки не принимал и дамочек не щ-чупал? Я бы и без болезней при таком режиме подох! Ну, тогда тебе надо встречу по высшему разряду организовать! Ты где здесь остановился?

- Да тут. Недалеко...

- Все, братан, такое дело надо отметить! А я сразу увидел, что ты какой-то не такой! Послушай, а тебе выпить-то можно?

- Можно. Немного.

- Так надираться и мне сегодня не с руки!

Первую обьемистую рюмку Гриша просто не распробовал ни по вкусу, ни по температуре. И показалось, что эффекта от неё - тоже никакого.

- А вечером, Гриша, мы с тобой погребем в одно местечко, там будет повеселей. Познакомишься с моими друзьями, пристроим тебя к делу и все будет путем.

Гриша уже не помнил, когда он успел сообщить собеседнику, что в данный момент у него "не все путем". Он видел лишь, что поданная на стол бутылка водки - уже пуста, а официантка принесла вторую и Слава открывает её сам, - шустро и быстро.

- С меня хватит, Слава...

- Да? Набрался? А по тебе не видно! Крепко градус держишь! Ну, мы по чуть-чуть, а что не употребим, возьмем с собой.

- У меня куртка в гардеробе...

- Не забудем твой куртец, не бойся. Я мужиков с зоны уважаю. Ты ведь из зоны, поколись!

- В восемь надо быть возле почты... Коля будет ждать.

- Будем! Куда денемся? Найдем твоего Колю!

Гриша поднял голову и к своему удивлению обнаружил, что зал наполнился, на эстрадке сидел оркестр и бойкий парень кривлялся возле микрофона, выкрикивая что-то в зал, но слов его разобрать было невозможно.

...Кто-то упрямо тряс его за плечо и Гриша перевернулся. Он лежал на узком диване, прикрытый своей курткой, под потолком светила лампочка без абажура.

- Вставай, Гришка! - весело позвал Слава. - Ты что сломался так скоро?! Прими рюмашку и поедем.

Он увидел перед собой руку с большой рюмкой, потом из желтого тумана выплыло лицо Славы.

- Мне на почту надо. В девять.

- Туда и поедем! Давай, не тяни, нас ждут.

Он опрокинул рюмку в рот, раскаленная жидкость обожгла горло и сразу в голове немного прояснилось, во всяком случае настолько, чтоб понять, что в комнате кроме дивана, стоят ещё три кровати при тумбочках, в углу старый телевизор, возле дверей - большой шкаф.

- Добро? - Слава заботливо заглянул ему в глаза.

- Да...

- Ну, пошли.

Гриша безвольно поднялся и послушно пошел следом за Славой. Он помнил, как с ним познакомился, помнил, что утром вышел из больницы. Помнил про кафе "Волга" и неясен был лишь путь, каким он добрался именно до сюда.

- Сколько времени? - спросил он.

- К девяти успеем. У нас тачка.

На широкой лестнице встречались какие-то люди, не здоровались и лиц их Гриша не различал, но подумал, что попал в какое-то общежитие.

Они вышли на темную улицу и Грише стало холодно. Они сделали десяток шагов, повернули за угол и двинулись к приземистой темной машине, около которой курили двое парней.

- Все в сборе? - окликнул один из них.

- Все! Это наш Гришка! Едем. - ответил Слава.

Он повернулся, подхватил Гришу под руку и слегка подтолкнул к открытым дверям автомобиля.

- Садись, Гришаня. До места долетим мухой.

В салоне было тепло, пахло хорошими сигаретами и чем-то слегка кисловатым. Гриша оказался плотно зажатым теплыми телами, Слава уселся рядом с водителем, повернулся и спросил заботливо.

- Как ты, Гриш?

- Нормально...

Машина тронулась и огни фонарей в неспешном ритме замелькали в ветровом стекле. Гриша почувствовал, что его разморило, вновь потянуло в сон.

- Еще на грудь принять не хочешь, Гришань?

Он ответил.

- Чуть-чуть.

Сосед его справа утробно проворчал.

- У меня зубы болят. Налей, Славик, и мне пару капель. На каждый зуб.

Слава засмеялся и поначалу подал стакан Грише, потом - его соседу.

- Здесь направо. - сказал Слава водителю. - Еще сто метров и стой.

Гриша позвал.

- Слава... Мне на почту...

- Туда и едем, братан!

Машина остановилась, Гриша вышел на тротуар и оглянулся. Улица была широкой, по обеим сторонам высились большие дома, ярко светились окна.

- Идем, - позвал Слава. - Сейчас возьмем твоего друга у почты и поедем в одно место.

Гриша смутно понимал, что все выстраивается странно и непонятно, но собственной воли не было даже для оценки происходящего. Земля под его ногами слегка покачивалась и было по глупому радотсно, сохранялось ощущение ожидания какого-то грядущего веселья.

Они свернули на боковую улочку и Гриша неожиданно увидел перед собой яркие рекламные щиты с изображением зверей, за ними - застывшие в воздухе люльки каруселей, мелькнула в темноте слегка высвеченная афиша "ЯРМАРКА". С некотором напряжением Гриша припомнил, что возле почты на площади никакой ярмарки не было...

Они уже вошли в темноту и двигались мимо темных однообразных строений, напоминающих Грише маленькие домики из фанеры и жести, потом он смекнул, что попал в торговые ряды ярмарки, которые по вечернему часу стояли закрытыми и безлюдными.

- Подожди немного. - Слава придержал его за плечо и тревожно глянул в лицо. - Ты простыл вовсе. Надень мою шляпу. И шарф намотай, простудишся еще.

Он снял со своей головы широкополую коричневую шляпу, надел её на голову Грише и умотал его шею белым шарфом.

Оба спутника обогнали их и тот, кто был ростом повыше, подошел к палатке и постучал в стенку. Изнутри палатки ему ответили, загремели запоры и Слава позвал.

- Пойдем, Гришань, нас там ждут.

Гриша шагнул следом за ним и увидел, как ярко высветился проем открывшейся двери и рослая фигура загородила его почти весь.

- Чего надо? - громко спросил человек в палатке, от которого Гриша видел только силуэт.

- Руки на затылок! - крикнул Слава. - Ложись!

Человек в дверях дернулся и в тот же миг сбоку, из под руки Гриши вырвалась длинная, ослепительная струя пламени, разрывая уши прогрохотал гром ружейного выстрела и мужчину в дверях палатки отбросило в глубину, оттуда послышался истошный вопль, который тут же смолк.

Мимо Гриши в палатку бросились неразличимые тени, кто-то толкнул его в спину и он оказался в тесном пространстве, заставленном ящиками, коробками, на прилавке виднелись бутылки и упаковки товаров.

Чей-то локоть врезался Грише в живот, от боли он упал на колени, а когда попытался встать, то уцепился за теплый ствол ружья, которое кто-то невидимый сунул ему в руки.

- Не стреляйте, мужики, не стреляйте! - послышался испуганный старческий голос взахлеб. - Берите, что хотите! Касса открыта, не стреляйте!

От удара в затылок Гриша упал лицом вниз, все так же сжимая руками теплые стволы ружья. Он ощущал, что над ним идет какая-то поспешная возня, слышится грохот падающих ящиков, кто-то лихорадочно отдает команды, но все это закончилось очень быстро и наступила глубокая тишина.

Гриша поднялся на ноги. В углу полулежал пожилой мужчина в зимней шапке, сьехавшей ему на ухо, смотрел на него глазами, переполненными страхом и еле шевелил губами.

- Не стреляй, парень... Я же только сторож, у меня внуки...

Гриша повернулся в поисках выхода и увидел, что поперек порога, лицом вниз лежит громадный парень в пятнистом комбинезоне, а на спине у него разливается темное пятно, отливающее красным блеском в свете далекого фонаря.

Гриша замер на несколько мгновений только для того, чтобы понять, что в руках его охотничье ружье с укороченными стволами и наполовину обрезанным прикладом. Он швырнул ружье на землю, перескочил через лежавшее на земле тело и кинулся бежать в световой круг, над которым высилась яркая афиша цирка - две белые лошади с султанами на головах стояли на дыбах.

Откуда-то сверху он услышал тревожные голоса и оглянулся. Никого из его спутников не было видно, направление, где должна стоять автомашина, в которой они сюда приехали - Гриша определить не мог.

Потом резанула мысль, что ни машина, ни его спутники ему больше не нужны, а торчать в световом пятне, возле белых лошадей на афише, ему категорически не нужно. Резкий сигнал ещё далекой милицейской сирены окончательно привел его в чувство и Гриша кинулся в темноту, не разбирая дороги, тем более, что и не знал её.

Он бежал бесконечно долго, пока не оказался на берегу реки, бежать больше было некуда и он прижался к холодному стволу толстого дерева, переводя дыхание. Что с ним происходит он понимал очень смутно и видел себя будто бы со стороны - некоего Нестерова Григория Викторовича утром выпустили из сумасшедшего дома, а к вечеру уже втянули в бандитское нападение на какой-то склад, и мало того, что попросту втянули в грабеж, а ещё сделали свидетелем убийства. Он вспомнил перепуганного старика-сторожа и решил, что тот запомнил его достаточно хорошо, запомнил с ружьем в руках. Происшедшее казалось ясным, но отстраненным от него, словно с самого начала, даже ещё в кафе "Волга" - он уже раздвоился.

Что-то неудобное давило на голову и он обнаружил, что коричневая шляпа, подаренная Славой, все ещё на нем. А шея все ещё умотана белым шарфом. Он скинул шляпу, смотал с шеи шарф и зашвырнул их в кусты.

Эта его и спасло: район уже был оцеплен и милиция пыталась осуществить план перехвата черной "волги" и парней в ней сидящих. На одного уже были даны приметы - черная кожаная куртка, широкополая шляпа, белое кашне, густые брови. Дважды Гришу засекали на почти пустых улицах патрульные машины, но в ориентировке было уточнение - грабеж с убийством на ярмарке совершили сопливые юнцы, а этот молодой мужчина все-таки на юнца не тянул, кожаная куртка теперь на каждом втором, а что такое густые брови для каждого свое разумение. Да и шляпы с белым кашне на нем не было.

Ближе к центру народу прибавилось и Гриша спросил у парней, куривших возле освещенной витрины ресторана, который час?

- Да уж за полночь. - равнодушно ответили ему, и получалось, что возле Главпочтамта Гришу уже никто не ждал.

Но он ещё полчаса двигался безостановочно и ложно-целенаправлено, прежде чем принялся расспрашивать дорогу к психо-невралогическому диспансеру, которую ему и указали - не без сочувственного смеха.

Больше ему было некуда идти в этом городе. Он бывал у Кмслова дома, но тот жил где-то очень далеко, за Волгой. Гриша не собирался прятаться и не намерен был куда-то убегать. Если б сейчас ему подвернулся разумный человек и посоветовал двинуть прямо в милицию, с обьяснением всего происшедшего - Гриша так бы и сделал. Страха перед милицией у него не было, поскольку в юности не было и серьезных контактов с правоохранительными органами. Казалось разумным добраться до больницы, попроситься там на ночлег, благо он знал всех дежурных санитаров и медсестер. Другой точки опоры у него не существовало.

Через час он достиг своей цели, но больница стояла темной, мутно светились лишь пара окон за высоким забором. Пока Гриша колебался, ворота открылись, из них выкатилась маленькая машина и тут же резко остановилась.

- Нестеров?! Гриша?! - окликнул из-за руля Лурье. - Ты как здесь оказался? Вернулся что ли?!

- Да. - ответил он. - Вернулся...

- Что-нибудь случилось?

- Нет... Мне некуда деться.

- А Кислов? Вы не встретились?

- Да... Я опоздал.

Лурье немного растерялся. Нестеров был для него уже отработанной, даже забытой фигурой. Одной из многих тысяч в его практике.

- Что ж с тобой делать?... Ну, садись, поедем назад.

Гриша забрался в машину и Лурье развернулся, уперся радиатором в ворота, коротко посигналил, а когда они открылись - вкатился во двор.

- Пойдем, - позвал врач. - По моему, ты попал в какую-то историю.

- Да нет...

- От тебя водкой за версту несет!

Они миновали пустой холл и у глухих дверей Лурье нажал на кнопку сигнализации, через минуту двери открылись и санитар Максимов глянул удивленно.

- Вернулись, Марк Семенович?... Да и Нестеров с вами?!

- Со мной, - коротко бросил врач и не останавливаясь пошел к лестнице.

Они оказались в том же кабинете, где простились утром, Лурье спросил резко.

- Что произошло, Григорий?

- Честное слово, Марк Семенович, ничего не произошло.

По лицу Гриши скользила растерянная улыбка, но он уже принял решение - ни в какие свои проблемы никого не втягивать, уж тем более врача, который ничего плохого не сделал ему в эти годы. И того более - Гриша понял, что явился сюда зря, возвращения в прежнюю жизнь не было, а как бы скверно не начиналось новое существование, люди прежнего были в нем не нужны.

- Марк Семенович, я только переночую в какой-нибудь палате и утром придет Кислов... Он наверное меня ищет по всему городу... Так нехорошо получилось. Это я виноват.

Лурье шагнул к шкафу, достал из него одеяло с подушкой, кинул на диван.

- Ложись. Я уеду домой, вторую ночь спать на работе - это уже слишком. В столе электрочайник, кофе, чай и какое-то печенье, можешь себе сделать ужин. Ты документы, денежку не потерял?

Гриша залез в карман куртки и нашел упакованые в пластиковый пакет военный билет, справки, записную книжку с медными уголками и деньги.

- Нет... На месте.

- Уже хорошо. Горе мне с тобой. Спи до до утра.

Лурье покинул кабинет, понимая, что с Гришей произошло что-то неприятное. В отделение Лурье нашел санитара Максимова и спросил.

- Ты знаешь, как позвонить Кислову? У него телефон есть?

- Да.

- Позвони ему и скажи, что Нестеров вернулся, они не встретились. Пусть подойдет утром, решим что делать. Если уж он обещал человеку помочь, так надо до конца дело делать.

- Конечно, Марк Семенович.

Вернувшись домой, Лурье почувствовал такое беспокойство за своего пациента, что не удержался, нашел в деловой записной книжке Московский телефон Геннадия Нестерова и позвонил по линии автоматической связи. Со второй попытки дозвониться, трубку в Москве сняли и энергичный голос отрекомендовался деловито.

- Геннадий Нестеров слушает.

- Это доктор Лурье из Ярославля, - начал пояснения Марк Семенович, но его тут же перебили.

- Понятно, понятно! Что-нибудь изменилось? Я жду брата со дня на день.

- А вы не можете за ним приехать, Геннадий Викторович?

В паузе почувствовалось замешательство, потом прозвучал недоуменный вопрос.

- Простите, если он здоров и для общества не опасен, то, как я понимаю, может добраться сам. А если он болен, то на каком основании вы его выпускаете?

Вопрос огорчил доктора и он ответил, подавляя раздражение.

- Вы абсолютно правы. Он совершенно здоров и доберется самостоятельно.

- Может быть вопрос в деньгах на дорогу? Я вышлю, дайте точный адрес.

- Не надо. Он попросту немного задержится.

Лурье уже клал трубку на аппарата, когда слышал, что там прозвучало: "На сколько он задержится?". Но ответить доктор не успел, да и не хотел.

... Гриша достал из стола электрочайник, наполовину наполненный водой, включил его, потом заварил чашку чая и выпил её, закусив сухим печеньем. Маленький телевизор уже не работал, спать не хотелось и рассеяно огядев кабинет, Гриша приметил на столе тонкую красную папку, которую утром показал Марк Семенович - его, Гриши, собственные записки "Синий Свет".

Он развязал тесемочки папки и увидел, что на первой странице было четко напечатано на машинке.

"СИНИЙ СВЕТ"

документальная хроника сумасшедшего эпизоды 1990 г.

Он пролистал несколько страниц, потом заглянул в последнюю, где обнаружил свою четкую подпись. Вспомнить, когда он её ставил - не смог. Внезапно Гриша почувствовал давящую усталость, до боли в затылке - он добрел до дивана, положил под голову подушку, накрылся одеялом и разом уснул, даже свет в кабинете не выключил.

... Капитан оперативной группы, которая работала на ярмарке по вызову на место убийства - дело свое знал, но в Ярославле был человеком новым. Капитана Курбанова перевели сюда лишь неделю назад из Костромы. И потому он, не ведая местной субординации, сделал небольшую ошибку: вызвал на место происшествия своего прямого начальника полковника Краснопольского, что здесь было не принято. Но полковник приехал. И даже вежливо поздоровался, хотя с просонья был раздражен настолько, что капитан свою ошибку понял сразу - по случаю какого-то одиночного убийства на ярмарке высокое начальство здесь на место происшествия по ночам не вызвают. Не те времена, чтоб отрывать от отдыха самого полковника - если это всего лишь навсего убийство на такой территории, как ярмарка.

Но раз уж приехал, так приехал. И полковник вошел внутрь ларька, где уже работала группа экспертов, проворчав.

- Ну, что тут ещё натворили мои ярославские робята?

Всю местную шпану полковник называл "ярославскими робятами", вкладывая в определение лишь ему понятный смысл.

- Убит охранник, ранен сторож, товарищ полковник. - доложил капитан Курбанов. - Я квалифицирую это как "нападение с целью ограбления".

- Так. - полковник окинул внутренность палатки скептическим взором. Тонкая квалификация, товарищ капитан. Ну, а что и кого тут по-вашему было грабить? Кассу? Ящик водки? С какой стати такой фейерверк устраивать, вы не задумывались?

Капитан слегка потерялся.

- Могли быть деньги в кассе или ценности...

- У нас, в Ярославле, капитан, дураков давно нет! Никаких ценностей и большой кассы никто здесь по ночам не хранят!

- Я понимаю, но...

Капитан примолк, подчиняясь короткому жесту руки начальника, а тот, перегнувшись через плечо судмедэксперта глянул в лицо уже полураздетого трупа, лажавшего навзничь.

- Мертв, Константин Васильевич. - сказал эксперт, не отрываясь от работы. - Наповал. Помповое ружье.

- Оружие нашли. - тут же подсказал капитан. - У экспертов.

- Сторожа позовите. - приказал полковник.

Старик-сторож уже пришел в себя и характер его выразился в изрядной ерепенистости. Не ожидая вопросов он разом заголосил.

- Теперь я виноватый, да?! Меня повяжете? Я чуть жизни не решился, под ружьем стоял, а меня тираните!

- Помолчи. - прервал полковник. - И шапку надень, простудишся.

Старик глянул на шапку в своих руках и пришел к размному выводу, что её лучше, действительно, водрузить на голову.

- Что украли из палатки?

- Да уж что-то укради, раз на смертоубийство пошли!

Полковник повернулся к капитану.

- Хозяин зедсь? Что он говорит? И что он врёт?

- Здесь. - сказал капитан и указал на человека, возившегося в дальнем углу с упаковками и мешками.

- Хозяин! - позвал полковник. - Велики ли потери? Касса была? Что взяли?

Мужчина лет сорока пяти, угрюмый, с темны лицом, вышагнул из тени в свет и сплюнул, пробормотав.

- Не было кассы. Шпана напала. Известно, что взяли. За водкой, конечно полезли. И так - абы что под руку попалось.

- Вот значит как? - не скрывая насмешки спросил полковник. - Шапана? За бутылкой водки?

- Мое мнение такое. - хозяин отвел взгляд в сторону. - А как вы думаете, я того не знаю.

- Правильно. - кивнул поколвник. - Но если получится так, как я думаю, то тебе от этого не очень-то сладко придется. Можешь сказать ясно, что у тебя похитили? По первой прикидке?

Хозяин озирался по стронам, будто собственное предприятие увидел впервые:

- Ну, ничего особенного. Может какого ящика не хватает.

- Ящика, да? И такое твое богатство у тебя охраняли двое строжей? Один старик, а другой - профессионал? Еще раз спрашиваю, что ты тут хранил?

- Могу накладные показать. - ответил хозяин и потянулся к черному дипломату на узком прилавке.

- Буду я ещё в твоих накладных копаться! - насмешливо ответил полковник и снова повернулся к сторожу. - Ну, дед, припомнай - что уволокли воры?! Ящики, мешки, сумки, бутылки? И не смотри на хозяина, не жди от него подсказки!

Но то ли сторож уже получил подсказку, то ли они давно уже подготовили совместную систему защиты - старик глянул прямо в глаза полковнику и ответил твердо.

- Досконально не приметил, товарищ начальник! Но картонную упаковку с бутылками - попятили! Кого видал, про того сказал! Парень в шляпе и белом шарфе! Лица не приметил, встречу - не узнаю!

Капитан Курбанов возмутился:

- Дед! Ты полчаса назад говорил, что разглядел его хорошо!

- Никак нет! - старик уже был тверд в своих показаниях, вернее в их полном отсутствии. Он смекнул, со слов своего хозяина, что тот намерен встать в сторонке от всего случившегося и смириться с потерями - есть таковые или нет. Дал намек - "шпана за водкой залезала", значит таковой позиции и надо держаться. Врочем, у сторожа иной и не было. Полковник спросил его, усмехнувшись.

- А почему тебя, папаша, не пристрелили?

- Почему я знаю...

- Может знакомого признал? Потому пожалел?

Сторож в ловушку не попался.

- А может и признал! Да я его не разглядел! Русский мужик, это точно! Курносый и глаз светлый. Годов двацать пять. Таких навалом.

- Это уж точно.

Полковник оглянулся,приметил среди группы знакоме лийцо и приказал.

- Колосков, сьезди на моей машине и быстренько Свирида Свиридовича сюда.

Молодой лейтенант засмеялся, щелкнул каблуками и выскочил из палатки.

Судмедэксперт поднялся с колен от трупа и сказал.

- У меня все. Результаты вскрытия вечером. Но, полагаю, сюрьпризов не будет. Выстрел в упор из крупнокалиберного ружья.

Сюрьпризы начались минут через двадцать. Первый из них заключался в том, что почтительно именуемым Свиридом Свиридовичем оказался пес коккер-спаниэль, мохнатый, вислоухий и очень веселый. Едва кинолог отцепил с его шеи поводок, как коккер обежал палатку по периметру и тут же ринулся в дальний угол, залаял, задергал обрубком хвста, словно обнаружил там дичь. Полковник не наблюдал за манипуляциями собаки - он не сводил глаз с лица хозяина палатки. А тот помрачнел и более того: потянулся к бутылке водочки выпить для успокоения нервов.

- Что, хозяин? - спросил полковник. - Как тебе работа четвероногого специалиста? Слышал про нашего Свирида Свиридовича?

В ответ обозначилась гримаса, которая могла означать все что угодно.

- Слышал. - убежденно сказал полковник. - Ты про него слышал. И то, что он у тебя здесь в палатки обнаружил следы наркотиков, ты понимаешь лучше меня. Поскольку лучше меня знаешь, что эти самые наркотики у тебя здесь и хранились. И вот именно на них шла охота! Из-за них пристрелили человека, а не из-за дюжины водки. Вот как будет строится дело.

При последующем беглом и предварительном допросе выяснилось, что убитый охранник - был нанят всего лишь несколько дней назад, на что полковник опять же заявил.

- Правильно, он понадобился только для охраны наркоты!

К этому моменту хозяин палатки решил замолчать, что высказал в форме вызывающей.

- Я буду говорить только при своем адвокате!

- Да неужели?! - насмешливо осведомился полковник. - Это тебя спасет мало, могу заверить. Там твое мнение будет фиксироваться досконально. А пока, дорогой, ты и поторговаться можешь.

- Как? - не удержался хозяин.

- А так, к примеру, что можешь заявить, что наркоту тебе дали на хранение. Дал - покойный. Он и охранял. А потому ты больше ничего не знаешь! Кто напал, кто наркотик похитил - не разумеешь.

- Так ведь так оно и есть! - взвыл хозяин и предлагаемую версию тут же начал было расширять, обвиняя во всех грехах убитого, который, сами понимаете, ничем защититься уже не мог. Слушать всю эту примитивную чепуховину было просто стыдно.

Краснопольский повернулся к капитану и закончил.

- Я пошел спать. Проводите меня к машине.

Они вышли из палатки. Полковник остановился возле своей служебной "волги" и проговорил сдержанно.

- Вы хорошо взялись за дело, капитан. Хотя вызывать меня по такому случаю было не к чему. Это лет восемь назад убийство у нас было явлением редким даже уникальным и всех поднимали на ноги. Теперь мы не отстаем от мировых столиц.

- Извините, Константин Васильевич...

- Ничего. В данном случае вы, се же, равы. Попробуйте размять такую версию... Торговля в этой палатке - ширма. Палатка служит вроде перевалочной базы для наркоторговли. Завезли сегодня партию товара, а конкуренты, рекетиры или просто лихие ярославские робята решили наложить лапу на чужое добро. Поэтому кроме сторожа - хозяин поставил ещё одного охранника. Из сторожа вряд ли что выжмете, он не в курсе дела. Хозяин не сознается, даже если экспертиза и найдет убедительные следы наркотиков. Их, конечно, украли. Свирид Свиридович засек только следы, как вы смели заметить....

- Я ничего не заметил. - сокрушенно сказал капитан. - Я не специалист по борьбе с наркотиками.

- Теперь - придется. Докатилась зараза и до нас. Серьезно докатилась. В целом, капитан, на мой взгляд, - это очень хорошо спланированное нападение. Замаскированное под хулиганское ограбление с целью кражи водки. С лету мы ничего не раскроем почти наверняка.

- Но сторож поначалу давал приметы одного из нападавших. Правда, теперь от них отказывается.

- Значит, умные люди уже посоветовали отказаться. Записали его первые показания?

- Да. Парень чуть выше среднего роста, славянской внешности...

Полковник безнадежно рассмеялся.

- Составьте фото-робот, дайте в розыск... Это наша рутина. Но может что и прорежется.

глава 4. Утро. 06. 13.

- Проснись, Гришка! - нервно прозвучал знакомый голос. - Проснись и быстро врубайся!

Гриша открыл глаза и тут же сел на диване.

- Ты почему не пришел к почте? - свистящим шепотом спросил Кислов. Где ты был?

- Не знаю, Коля...

- Ты помнишь, что с тобой случилось? Помнишь?

Он увидел перед собой напряженное лицо санитара и растерялся.

- Помню, но...

- Ларек на ярмарке - грабил?!

- Нет, но...

- Какие там "но"! - злым шепотом оборвал Кислов. - Тебя засекли! Старик сторож твой портрет дал! Вечером, наверное, по телевизору покажут! Портрет твой один в один! Куртка, брови, шарф, шляпа какая-то! Ты что напиться успел?

- Немного...

- С кем?

- Ребята там были... Слава. И ещё кто-то.

- Где? - торопливо спросил Кислов.

- В городе. Потом проснулся в общежитии... Да, там общежитие было. И меня повезли на почту, чтобы с тобой встретиться.

- Встретился! - выругался Кислов. - А как охранника убил, помнишь?!

Гриша не ответил. Все, что говорил возбужденный санитар его не задевало. Ни сообщение его не касалось, ни страхи санитара. Кислов потряс его за плечи.

- Послушай, Гришка, ты ведь теперь в тюрьму загремишь, на зону, а это тебе не наше благолепие в палате. Ты здоровым отсюда выписался, дееспособным, так что придется отвечать.

- Да, Коля... Наверное.

- Гришка, надо рвать когти. Ах, черт! Я на десять минут к почте припоздал! Олежка мой приболел, так пока врача ждал... Надо же такому случиться! Опять загремишь на десять лет, если тебя захомутают! Ты точно не стрелял?

- Да нет же, Коля... Ни в кого я не стрелял. А ты откуда об этом знаешь?

- Да у меня сосед-свояк в милиции служит! Как раз дежурил, он и рассказал. Одевайся, Гриша, надо смываться.

Кислов схватил со стула кожаную куртку Гриши, встряхнул её и из карманов на пол выпал пакет с Гришиными документами, записная книжка, посыпались деньги и ещё какая-то пачка бумажек, перетянутая резинкой. Кислов присмотрелся и выдохнул:

- Гришка... Это же ДОЛЛАРЫ!. Откуда?! Ты их ТАМ взял?!

Гриша посмотрел на зеленоватые бумажки в руках санитара и отрицательно покачал головой.

- Не... Это не мои.

- Но они же в твоих карманах, Гришка!

- Зачем мне? Возьми себе.

- Ну уж, уволь, дорогой! Это без меня. Оставь себе! - Кислов торопливо собрал деньги и сбросил их в небольшую синию спортивную сумку на "молнии". - Тут я тебе немного харчей в дорогу собрал, и билет на ближайший поезд сейчас возмем. Там есть такой семь с минутами. За полдень будешь в Москве, у брата. Сховаешся, там народу много. Сиди там, Гриша, не рыпайся, год-другой. И сюда не возвращайся. Я тебе ничем теперь помочь не могу.

- Ладно...

Гриша встал, оглянулся, взял со стола красную папку и засунул её в ту же синюю сумку, которую протянул санитар.

- Ты чего это из кабинета главного врача забрал? - насторожился Кислов.

- Это моя папка... Марк Семенович мне её отдал.

Времени разбираться не было.

- Идем, - позвал Кислов, потом близко пододвинулся к нему и проговорил почти с угрозой. - И давай так, Гриша, договоримся. Если что, ты сюда сегодня - не возвращался. Не надо Марка Семеновича подводить и меня. Это тебе не поможет, а у людей будут неприятности.

- Да... Конечно.

- Я тебя довезу до вокзала.

Они вышли из кабинета и Гриша приметил, что за все годы, которые пробыл здесь - этими переходами и лестницами он никогда не ходил. Они миновали пустую и чистую кухню, Кислов приостановился, прислушался и сказал.

- Потише, Гриша и поосторожней.

Длинным ключом он открыл оцинкованную дверь и они оказались наруже, быстро прошли в темноте до забора с неприметной калиткой. Кислов открыл и этот замок опять же без затруднений.

Машиной у него числился старый "жигуленок", который завелся, правда, сразу и по пустым, ещё темным улицам они покатились прочь от больницы.

Город едва просыпался. На вокзальной площади жизнь активностью ещё тоже не отличалась, но они проехали мимо вокзала.

Кислов немного успокоился:

- Месяца через три-четыре отпиши мне сюда, как там у тебя сложится, лады?

- Да. - ответил Гриша.

Кислов остановил машину в темноте узкого переулка и выключил мотор.

- Схожу, билет тебе куплю. А ты сиди, не высовывайся.

Через ветровое стекло Гриша видел, как Кислов заторопился к зданию вокзала. Суета санитара теперь даже немного смешила Гришу. Все происходяшее казалось такой ерундой, что не стоило внимания. Гриша прикинул было, что самым разумным делом было бы сейчас сходить в милицию. Сходить и попросту рассказать, как он попал в такую нелепую передрягу. Пусть назначают экспертизу, делают там всякие очные ставки - все это не страшно. Но два соображения его остановили от желания выйдти из машины. Во-первых, он вспомнил пару фильмов, которые видел зимой по телевизору - в обоих совершенно безвинные люди пошли вот так же то ли в милицию, то ли в полицию искать правду. И один из них оказался на электрическом стуле, а другой просидел в тюрьме - пятьнадцать лет. Ни та, ни другая перспектива Гришу не устраивала. Во-вторых, вдруг вспомнил он, было ещё какое-то дело, которое следовало завершить в Ярославле. Гриша никак не мог вспомнить какое именно, а Кислов уже бежал назад - ещё более перепуганный, чем устремлялся к вокзалу.

Он распахнул дверцу машины и сказал потеряно.

- Гришка, по-моему вокзал заблокировали!

- Как это?

- Ментуры там полно! Ко всем присматриваются и у кассы стоят! Гришка, опасно тебе там появляться. Лучше автобусом. Отвали из города, потом хоть в Кострому и оттуда уже в Москву. Но ещё лучше, Гриша, и в Москву не появляйся какое-то время. Засекут тебя.

"Кострома! - впомнил Гриша. - А там - Старые Пески". Правильно, где-то в карманах должно лежать письмо для племянника Станислава Сергеевича. Он полез в задний карман брюк и нашел там помятый, сложенный вчетверо листок.

- Слушай, Коля, мне Станислав Сергеевич письмо передааал. Племяннику в какие-то Старые Пески под Костромй. Ты возьми, перешли или...

- Нет уж, Гришания. - круто ответил Кислов. - Ты извини, но теперь я от тебя ничего... Слушай! - он откровенно обраловался. - А рвани ты туда в эти Старые Пески?! Поторчишь там, пока всё успокоиться! Народ у нас в деревне добрый! Точно, Гришаня! Письмо передашь, там тебя как короля примут!

Гриша ещё колебался, а Кислов попешно скользнул к рулю, сорвал машину с места, прокатился несколько кварталов и остановился.

- Остановка автобусная вон на том углу! Я уж тебя здесь высажу. Ну, попрощаемся...

- Да. - ответил Гриша, улыбнулся и спросил. - Николай, ты-то чего так испугался? На тебе же лица нет.

- Да за тебя, дурака! - обиделся Кислов. - Ведь по новой сядешь! А не сядешь, так менты тебя через такую камнедробилку пропустят, что мало не покажется.

- Пусть так. - снова улыбнулся Гриша. - Но ты не бойся. Ни про тебя, ни про Марка Семеновича я ничего никому не скажу.

- Да ты про что? - вытаращил глаза Кислов. - Ты про что такое говоришь?

- Ничего. Просто так... Николай, возьми свои доллары. У меня вчера вечером их в карманах не было.

- А вот это ты оставь! - резко выдавил Кислов. - Вот этого не надо! Я с долларами дело не имею.

Гриша улыбнулся.

- Извини... Я ошибся... Будь здоров, счастья тебе и твоему Олежке.

- Тебе того же...

Гриша вылез из машины, подхватил свою сумку, махнул рукой на прощанье и пошел к видневшейся невдалеке остановке автобуса. Машина Кислова исчезла за поворотом и Гриша не глядел ей в след.

Более пяти лет они были, можно сказать, почти друзьями. Ночами гоняли чаи, под присмотром Кислова Гришу выпускали погуляить по городу. Теперь ему было просто жалко санитара и не хотелось доставлять ему никаких неприятностей. Гриша не хотел додумывать до конца всей ситуации, в которую попал он сам минувшей ночью - в первые сутки своей свободы. Его предупреждали - не пей! А он надрался и на встречу у почтамта опоздал. А в дальнейшем и разбираться не к чему, все это уже пройдено и пережито.

Подобно водителю автомобиля, ненароком сбившего темной ночью на улице неожиданного пешехода, Гриша испытывал необоримое стремление: уехать, умчаться куда подальше от этого места! Укатиться и забыть, будто ничего не произошло! Ведь если никто не видел и нет очевидной погони, то быть может ничего и не произошло?!

Даже в Кострому, точнее в эти Старые Пески ехать Грише нужды не было. Письмо Станислава Сергеевича следовало запечатать и отправить по почте, благо сосед по палате писал на нем адрес, насколько понял Гриша.

Он нашел в заднем кармане брюк сложенный листок бымаги и оказалось, что адреса как такового нет. Написано просто "Моему дорогому племяннику Антону Караулову с супругой в Старых Песках".

В конце концов можно и сьездить...

Гриша дошел до навеса автобусной остановке, где никого не было, и раскрыл листок. Буквы были выписаны, словно напечатаны - одна к другой. Только роспись оказалась затейливой. Гриша вчитался в карандашные строки.

Мой дорогой племянник Антон!

Дни моей жизни подходят к концу. И теперь я обязан тебе сообщить страшную тайну, которая более десяти лет висит над всей нашей семьей. Надежнейший из надежных людей в этом мире доставит тебе это письмо лично, иначе я никому не мог этого доверить. Иначе это сообщение обрушит на голову твою, твоей супруги и детей неисчислимые беды. Тот клад, смертельный клад, который привел уже к таким несчастьям, я спрятал под крыльцом того заведения у пруда, которое построил твой отец, мой дорогой брат. То заведение, где русский человек отдыхает по субботам, ты понял меня? Закопано под ступенями. Ценностей, пусть они обогряны кровью, хватит и на тебя, и на твоих внуков. Не забудь того, кто доставит это сообщения. Он скрасил мне последние дни жизни. Обласкай и обогрей, он совсем одинокий в этом мире. Твой дядя Станислав."

Вот и разберись - бред сумасшедшего или последняя воля раскаявшегося грешника?! Гриша не знал, как оценить прочитанное. С одной строны сосед его, по общему мнению, наверняка очень скоро закончит своим дни в том заведении, откуда Гриша вышел. Помимо очевидного и серьезного помутнения разума у него был такой набор всевозможных старческих заболеваний, что выпускать его можно были лишь на кладбище. С другой стороны, веры этому посланию было мало. Но с третьей стороны, если она существовала, то написано все было достаточно логично, драматично и странности заключались лишь в излишней напыщенности. Какие там в наше деловое время "кровавые сокровища"?! Но, кто ж его знает, вполне вероятно, что если эти "сокровища" уже принесли кому-то беды, то они могут и продолжать свое роковое движение. А что более важно, это письмо бывшего агранома для кого-то может оказаться предельно нужным и важным.

Гриша верил, что какое-то послание, прибывшее адресату в руки не во время - может доставить много бед. К тому же он прикинул, что куда-либо торопиться ему не приходится. На теплую встречу с братом Геннадием он не рассчитывал, если куда-то и хотелось сьездить, то лишь повидать старых друзей в Риге - но теперь это заграница и он понимал, что там, вполне вероятно, его тоже уже никто не ждет.

Кострома, возле которых нахродятся эти Старые Пески не так уж далеко, деньги есть и почему бы собственно говоря не выпонить просьбу человека, с которым протосковал в одной невеслой палате бок-о-бок три года?

Он спрятал письмо в карман и спросил немолодую женщину, подташившую на ту же автобусную остановку громадный чемодан.

- Мне надо на Кострому до Старых Песков. Это далеко?

- При мне поедешь. - добродушно ответила женщина. - От Ярославля Старые Пески ближе, чем от Костромы. Пятьдесят верст без малого.

Еще через четверть часа он помог этой женщине втащить в автобус её неподьемный чемодан, взял билет и машина тронулась плавно, словно хороший самолет - по разумению Гриши. Ему не хотелось думать и он не думал - с какой целью подставлял его санитар Кислов под очень серьезные неприятности и почему потом с такой поспешностью выставил из Ярославля. Черт с ним, с Кисловаым, больше с ним вряд ли доведется увидиться.

Со всей отчетливостью Гриша вдруг понял, что сейчас он - панически убегает, прячется. От кого и от чего - неизвестно, но над ни зависла беда, конкретных очертаний которой он не различал, а интуитивно понимал: надо бежать. Он и бежал, как мог.

... Марк Семенович приехал на работу к девяти часам, как всегда, и по дороге он прикинул, что будет делать с Нестеровым - надо самолично отправить в Москву. Но уже в коридоре отделения его встретил Кислов, который, поздоровавшись, сказал с веселым напором.

- Отправил я нашего Гришу домой!

- Куда домой? - опешил Лурье.

- Да в Москву! Ведь там у него братан! Он туда рвался сам, не захотел у меня пожить. И потом...

- Что еще? - нахурился Лурье.

- Кажется, он вчера тут набедокурил маленько... Сказал, что подрался.

- Я так и думал! А ты где был?! Николай это же нехорошо!

- Да у меня пацан, Олежек мой, прихворнул, я опоздал на свиданку! пожалился Кислов, едва не плача. - Потом его целый час ждал! Я ему уже и хату снял, и насчет работы договор был... А он говорит, что в Москву, к брату желает! Утренним поездом и отправил. Сам посадил.

- Ты поторопился, вообще-то. - слабо возразил Лурье, но в душе почувствовал облегчение, решив что простые люди, вроде Кислова, не мучаются сомнениями, а действуют быстро и точно, хотя, конечно, порой грубовато.

- Марк Семенович, - укоризненно ответил санитар. - Да что у вас других забот нету? Выживет он и устроится! Он же теперь нормальный, вылечился, найдет свое место в жизни!

- Он и раньше был не очень-то больной, - расстроенно ответил Лурье. Другое дело, что оказался теперь в незнакомой обстановке...

- Ничего! Поехал веселый и бодрый!

- Дай Бог.

Откровенную фальшь в словах своего санитара Лурье почувствовал. Он работали здесь вместе около десяти лет. И сложись такая ситуация ещё неделю назад, опытнейший психиатр взялся бы за дело и добился от Кислова правды. Но по причине скорого отьезда на землю праотцов, в последнее время Лурье чувствовал, что присутствует в своей родной больнице только телом, а душа его и мысли уже отлетели за несколько тысяч киломметров отсюда, в другую жизнь, в другие интересы.

Санитар Кислов тоже был достаточно тонким психологом и знал, что главный врач Лурье - принципиально не читает газет, (изредка - центральные) так же не желает трепать нервы и почти не смотрит телевизор, и, значит: все сообщения местной прессы пройдут мимо него. Скоро улетит в Израиль и никогда не узнает, что минувшей ночью на ярмарке был ограблен коммерческий ларек, убит охранник, избит сторож, который дал приметы одного из бандитов. На него, убийцу, обьявят розыск, а если когда и найдут, то Лурье к тому времени уже будет в Израиле и ничего о том не узнает. И уж вовсе мало кто хоть когда-либо узнает, что, кроме всего прочего, в том ларьке украли два мешка героина, общая стоимость которых попросту умопомрачительна.

Более всего на свете Кислова волновало здоровье сыны Олежки. Поздний и единственный ребенок санитара был его единственным счастьем жизни и ревнивой болью, тем более, что мама ребенка, жена Кислова, исчезла года три назад в неизвестном направлении. Причины своего исчезновения она обозначила в свой прощальной записке: "Не желаю жить, посылая мужу сухари в тюрягу. А ты там скоро окажешся и очень надолго". Беглянку свою Кислов не разыскивал, а письмо это никому не показывал, поскольку при определенных условиях оно могло оказаться не столько вещественным доказательством чего-либо, сколько кое-что проясняющим в жизни санитара, чья официальная биография была "поправленной" (купил Кислов кое-какие справки и документы) но вполне благопристойной.

К вечеру закончив смену, Кислов побежал домой и радостно обнаружил, что Олежек, как и вчера, жив-здоров и неуёмностью своей довел бабушку до бесчувствия. Кислов решил прогулять мальчика, повел его в парк, а когда ребенок принялся резвиться на качелях, Кислов вспомнил про Гришу Нестерова и прикинул, что ежели Гришу, паче чаяния, разыщут быстро и повяжут в ближайшие дни - тоже не беда: веры ему, придурку, не будет и теперь он обречен куковать не в дурдоме, а на нормальной зоне, по сроку за убийство... Но, скорее - всё же опять будет признан недееспособным психом. Оба варианта Кислова вполне устраивали, а судьба Нестерова перестала его заботить, едва Олежек соскочил с качелей и попросил мороженого.

Кислов разменял в ближайшем обменном пункте десять долларов и посидел с Олежкой в детском кафе - выпил там немного вина и подумал радостно, что доллары представляют из себя надежную опору при любых катавасиях жизни. Жалко, что заработать эту "зелень" удается не часто.

...Вечером по телевидению, в криминальной программе, дали сообщение о грабеже на ярмарке и убийстве. Предложили зрителям всмотреться в фото-робот предполагаемого преступника. В течение ближайшего получаса по указанному телефону было сделано девять звонков. Четыре из них - анонимных. Швейцар кафе "Волга" сказал, что этот парень у них был и напился, как свинья. Продавщица магазина в центре Ярославля уверенно заявила, что этот мужик приценивался к каскете, но не купил её. Корреспондентка со старушечьим дребезжащим голосом заверила, что убийца - её сосед, гад каких мало, удушил её кошку и сейчас пьянствует в ресторане на улице Республики. Следующий аноним заявил четкой скороговоркой, что убийцу зовут Григорием Викторовичем Нестеровым, он уехал в Москву, будучи в Ярославле проездом, а отпечатки его пальцев должны быть на помповом ружье, из которого убит охранник ларька на ярмарке. Остальные анонимы утверждали, что это - чеченец, террорист, главарь страшной банды "Кавказский кинжал".

Капитан Курбанов отнесся ко всей этой информации очень серьезно - он не желал более делать ни мелких, ни крупных ошщибок. Он по нескольку раз прослушал все записанные на магнитофон сообщения по телефону и то, где давались данные "Нестеров Григорий Викторович" - показалось ему в известной степени заслуживающей доверия. Особенно подтверждало точность сообщения добавка об отпечатках пальцев. Со своими сомнениями капитан двинулся к начальству, а полковник Краснопольский, едва услышал фамилию "Нестеров", как тут же выдернул из глубин памяти сообщение подруги своей Доры Сергеевны: "Выпустили на свободу убийцу - Нестеров." Доре Сергеевне полковник ничего сообщать не стал, а капитану приказал жестко.

- Зацепись за информацию. Названный Григорий Нестеров стоит внимания. Судя по всему его закладывает подельщик.

- Или подставляет стороннего фигуранта. - осторожно заметил Курбанов.

- Правильно. Потому и не дергайся, не дави на все педали.

В конечном счете решили дать фото-робот уже во Всероссийский розыск с расплывчатой добавкой к нему: "возможно называется Нестеровым Григорием и в настоящий момент находится в Москве или области". Рутинный, а потому всегда надежный механизм милицейского поиска был запущен пока на малые обороты фактов не хватало для разгона. Как у Курбанова, так и у полковника Краснопольского надежд на успех было мало, тем более, что обоих огорчил тот факт, что отпечатков пальцев на орудии убийства - помповом ружье - не обнаружилось. То есть как таковые они были, но оказались настолько нечеткими и смазанными, что принимать их всерьез эксперты отказались.

Самое забавное на данном этапе истории заключается в том, что Марк Семенович Лурье совершенно случайно включил телевизор именнно в момент передачи по местной сети этого фото-робота (но ещё без указания возможного имени). Но расплывчатые черты бандита, совершившего по словам диктора "тяжкое преступление" - категорически никого старому врачу не напомнили! И дело не в том, что плохо сработали специалисты. Просто старик-сторож из соображений собственной безопасности врал, как сивый мерин, и, описывая лицо бандита, давал черты своего племянника, который давно и постоянно проживал в Астрахани. Никакого отношения к ярославским делам он не имел. И на Гришу Нестерова этот племянник был похож разве что при очень сильной фото-памяти свидетеля.

глава 5. Сокровища-ХХ век.

Автобус плавно катился по дорогам и, как асфальтированные, так и грунтовые, оказались хорошими, почти без колдобин.

Через полтора часа езды, с редкими остановками, Гриша потерял интерес к мелькающему за окном пейзажу. Все было серым - поля с остатками снега, низкие тучи, дома селений. На какой-то миг он даже позабыл куда и зачем едет. Он вдруг понял, что впервые к своим тридцати годам оказался полностью без опеки и без всяческого руководства своими поступками кем-либо со стороны. Не было жесткой указки сурового отца, не было учитилей, армейских командиров, не было более ни врачей и даже санитаров. Не было никого, кто мог заставить его, Григория Нестерова, хотя бы руки вымыть! Хочу - мою, а сойдет и так, если не хочу.

Он уже подремывал, когда тетка с громадным чемоданом тронула его за плечо и предупредила.

- Сейчас Клочково, я слажу. Потом будут Новые Пески, а потом и твои Старые. Не проспи.

Гриша понял это сообщение, как просьбу помочь ей вытащить чемодан, что и сделал через несколько минут.

Двери автобуса уже закрывались, когда тетка позвала, словно что вспомнила.

- А кто тебе нужен в Старых Песках?

- Карауловы!

Ответа он не расслышал, но по мимике тетки понял, что найти Карауловых будет не сложно.

Проблема оказалась даже проще, чем он предполагал. Едва вернулся на свое место, как мужчина в теплом пальто, сидевший от него через проход, сказал ворчливо.

- Сойдешь на остановке, пройдешь назад. Через четыре дома увидишь дом без заборов. Там и проживает фермер Караулов Антон.

"Без забора" - оказалось точным указанием. Участки всех остальных домов села, длинной шеренгой тянувшихся вдоль дороги, были хоть чем-то, но ограждены. А этот недостроенный двухэтажный кирпичный дом, стоял словно голый. И таким же недостроенным казался длинный сарай возле него, баня на обрыве к пруду и даже собачья будка казалась недоделанной. Но сторожевая собака была настоящей - здоровенный мохнатый пес бегал на цепи дволь тросса, так что к крыльцу невозможно было подойти. Однако на лай собаки из дома вышла рослая женщина чуть за тридцать лет, прикрикнула на тут же угомонившегося пса и приветливо спросила.

- Вам кого?

- Караулова. Антона.

Женщина прищурилась, будто старалась его узнать. Гриша понял, что скорее всего - это жена Антона и по данному ему поручению послание можно было отдать и ей. Пока он размышлял, женщина махнула рукой за дом.

- Он в мастерской. Пройди туда.

То, что муж в мастерской, определялось и ритмичными ударами железа о железо, которые были слышны от автобусной остановки.

Гриша обошел дом и вошел в распахнутые ворота сарая - без половины крыши.

Спиной к нему, присев у задних колес трактора, крепкий мужчина сильно бил кувалдой. То ли он почувстовал шаги за спиной, то ли услышал Гришу, но резко прекратил работу, разогнулся и обернулся.

- Ко мне?

Скорее всего ему было немногим за сорок - сильный мужчина с начинающей седеть головой. Не смотря на то, что работал он не в аптеке одет был чисто и настолько ладно, будто в своем светлосинем комбинезоне занимался слесарной работой случайно. На руках у него были кожаные перчатки.

- Я от вашего дяди. Станислава Сергеевича. - Гриша сунул руку в карман.

- Помер?! - выдохнул мужчина.

- Нет, нет! Я привез от него письмо.

Мужчина перевел дух, выпустил из рук кувалду и неожиданно окрыто улыбнулся, от чего сразу стал похож на доброжелательного и услужливого продавца пива в палатке.

- Напугал ты меня. Я - Антон, а ты кто будешь?

- Григорий.

- Работаешь в той больнице?

- Не совсем. Там написано. - Гриша подал письмо.

Антон снял перчатки, слегка отодвинул от глаз листок и быстро прочел его, потом произнес неприязненно.

- Чушь собачья. Совсем, видать, дядюшка не в себе. Как он там - плох?

- Не очень. - уклончиво ответил Гриша. - Если навестите - не помешает.

- Надо заехать на той неделе. Года полтора не были. - озабоченно сказал Антон и закончил грубовато. - Ты это письмо сам читал?

- Да. Станислав Сергеевич дал мне его.

Антон взглянул внимательней, потом спросил, словно утверждал свои догадки.

- Значит, ты вместе с дядькой лечился, а тебя выпустили, так?

- Так.

- А где вообще живешь?

- Не знаю. - ответил Гриша и сам поразился, что ответ его точен и абсолютно правдив.

- Это как? Такого не бывает. Всякий знает, где он живет! Ну, ладно, не хочешь говорить, так не надо.

Он снова глянул в полученное письмо, потом спросил.

- Дядька тут пишет, чтоб тебя приняли, как положено. Ты вроде бы городской парень. Может пожить здесь хочешь? Ты извини, что я спрашиваю. Кто его знает, в каком виде дядька это писал.

- Я сам не знаю, каким он был. - ответил Гриша. - Мне кажется нормальным...

- К нему никто не "подключался"? - невесело улыбнулся Антон.

- Подключались. - Гриша сдержал улыбку. - Но мне показалось, что про эти сокровища он говорил в разуме.

- В разуме. - кивнул Антон и неожиданно спросил смущенно. - Слушай, ты во время пришел. Мне не поможешь тут за досками сьездить? Мой помошник захворал, а взять материал надо, а то разворуют там...

- Хорошо. - ответил Гриша, чему Антон тут же обрадовался и засуетился.

- Вот и добро! А потом мы пообедаем, повечеряем и займемся этими сокровищами! Всякий клад положено ночью выкапывать, так?

- Так. - улыбнулся Гриша. - И оружие с собой прихватить.

- А как же иначе! - засмеялся Антон. - Будет и оружие. Пошли в дом.

Они вышли из мастерской и уже подходили к крыльцу дома, когда наперерез им, с огородов вышла девушка, которая свободно держала на голове десятилитровую канистру из под молока. Она не придерживала канистру руками - словно горянка с Кавказа свой кувшин с водой она несла канистру ровно, опустив руки, ступая легко и плавно. Все её молодое тело, едва прикрытое легким прозрачным платьем дышало юной, но уже сформировавшейся силой зрелой женщины. Только широко открытые глаза, в которых светилось любопытство к всему на свете, были ещё девчоночьи. Золотистая кожа уже загоревших, обнаженных рук и шеи дышала жаром и юной силой крестьнской девушки с детства привыкшей к физическому труду. Было прохладно, но она не зябла в своем легком, открытом платье.

- Во дает! - восхитился Антон. - Ты где это так научилась канистру таскать?!

Девушка засмеялась.

- В телевизоре видела.

Она бросила на Гришу лукавый взгляд и сняла канистру с головы - та явно оказалась не пустой, была наполнена то ли молоком, то ли ещё чем.

А Гриша чувствовал, что просто впадает в ступор рядом с этой девчонкой, поскольку все же, не смотря на всю зрелость тела, она была ещё девчонкой. Неожиданно Гиша словно увидел в её глазах самого себя со стороны - "не герой, не принц в сверкающих латах." Попросту перезрелый увалень под тридцать лет, нелепый, косолапый, смутившийся, боящийся взглянуть на эти круглые плечи и выпирающую из выреза летнего платья девичью грудь. Он не знал куда глаза девать, а девушка смотрела на него открыто и улыбалась, обнажая ровные зубы с забавной щербинкой в передних.

Гриша даже не слышал, что говорил Антон. Впервые за очень много лет все его половые силы, все нерастраченные потенции ударили в голову, в пах, в живот, в сердце. До звериного остервенения захлестнуло его душу неукротимое желание схватить это раскаленное упругое тело обеими руками, мять его, терзать, доставлять сладкую боль и чтоб она - так же царапала, била, кусала его самого. Скорее всего все эти его плотоядные желания с такой силой отразились на лице, что девушка засмеялась, откинула голову и кошачьим движением поправила растерпавшиеся светлые волосы.

Такого эмоционального удара по своему сознанию и чувствам Гриша не получал давным давно, если вообще когда-либо получал. Словно из другого, не существуещего мира донесся веселый голос Антона.

- Что вы стоите, как дубины? Вроде бы образованные оба познакомьтесь, наконец. Это, Григорий, моя старшая дочь. Ей, дурынде, уж восемнадцатый год с Рождества пошел, а всё ещё в куклы играет.

Гриша протянул руку и тут же ощутил короткое пожатие сухой, сильной и мозолитой ладони.

- Оля. - сказала она и чуть прищурилась, от чего глаза потеряли прозрачность, стали синими и бездонными.

- Григорий. - ответил он и нивесть почему добавил. - А мне уже двадцать девять.

- Детишки вы оба. - насмешливо заметил Антон, обогнул дочь и шагнул к крыльцу.

Гриша наклонился было к канистре:

- Я помогу.

- Не надо, вы гость. - певуче остановила его Оля, легко подхватила канистру и снова поставила её на голову. - По телевизору сказали, что для осанки полезно на голове тяжести таскать. Все манекенщицы так делают для фигуры.

Грише хотелось грубо заметить, что с её фигурой не надо носить на голове даже кленового листа, но на такие комплименты бывший затворник десятилетнего срока был не способен. Он вообще потерялся и ни на что не был способен, по отношению к ней - искал какие-то слова, пока шли к дому, а получался жалкий лепет.

Рослая женщина, первой встретившая здесь Гришу, как и предполагалось, оказалась женой Антона - Людмилой. А кроме того, в этом недостроенном на обоих этажах доме обитали, кроме Оли, ещё трое их детей - пара старших были в школе, последний годовалый - спал в дальней комнате.

В обстановке же, хотя и отмечалась некоторая суровая скудность, но всё было крепко и надежно - как сами хозяева.

Они наскоро выпили по кружке молока и Гриша спиной чувстовал, а несуществующим "третьим глазом" на затылке - видел каждое движение Оли, которая весело порхала по дому, перебрасывалась с родителями ничего не значащими бытовыми фразами, в он, Гриша, в каждом пустяке видел нечто, относящееся именно к нему. В любом слове девушки ему казался скрытым какой-то смысл, предназначенный только для него. Через минуту он даже отличал на слух тяжеловатую поступь Людмилы и упругие шаги Антона от легких шагов Оли. Уезжать сейчас куда-то из этой светлой кухни, где пахло остывшей печкой, свежеструганными досками решительно не хотелось. Так и сидел бы, пил холодное молоко и смотрел как, едва прикрытая коротким платьем девчонка мелькает по дому, легко переставляет босые ноги по чистым доскам пола.

Через четверть часа он вместе с Антоном уже катился по дороге на довольно странной машине с прицепом. Когда-то это был обычный вездеход УАЗ, но теперь переделан настолько, что казался совершенно неузнаваемой диковинкой с большими колесами от трактора, дизельным мотором и вертикальной выхлопной трубой.

Антон оказался простым, но шумным человеком и, как заметил Гриша, ему нравилось, что его называют на "вы".

Хотя как в какой-то конторе, а потом на складе, все окружающие "тыкали" друг друга без всяких церемоний.

Из конторы они поехали в правление, потом домой к какому-то начальнику, а уже затем на склад пиломатериалов. И в результате этой циркуляции пачка документов в руках Антона распухала, а его потертый кожаный бумажник, наполненный деньгами - худел на глазах.

Но на складе расчет провели сумочкой, в которой звякнули бутылки. Кладовщик - мужчина неряшливый и сквалыжный - принял эту сумку, хмыкнул, но все равно выразил недовольство.

- Вообще-то, Антон, не положено тебе здесь материал получать. Ты теперь фермер, частник значит, а мы...

Антон без всяких разговоров, в открытую, сунул ему в руки ещё одну бутылку и сказал.

- На месте материал, пиявка, или уже растащили?

- Кто его знает. - признал любую вероятность кладовщик. - Проверяй.

После этого начался длинный и громкий скандал, оснащенный отборной матерщиной, но, в конечном счете, Гриша вместе с Антоном принялись грузить на свою машину длинные, пахнущие свежераспиленным деревом доски. Погрузили, отвезли и снова вернулись за следующей партией. Таких поездок пришлось сделать пять - до сумерек.

Если не считать того, что зимой Гриша помогал в котельной, где обязанности были крайне несложными - он так давно не занимался простой, тяжелой физической работой на воздухе, что даже почти сразу застонавшие мышцы его принесли какую-то странную радость. Где бы они не ворочали эти доски, везде был свежий, прохладный, чуть влажный воздух. И на всех этих работах по погрузке-выгрузке Гриша ощущал в себе давно забытый яростный и радостный прилив сил. Каждое действие имело смысл - потому что была конечная цель: кончится работа, они вернуться в дом и там он снова увидит Олю, снова зашумит в голове так, что чувства вышибут из головы всякие признаки разума. Что бы Гриша в эти часы не делал, а все время по секундам вспоминал, как навстречу ему идет девчонка, удерживая на голове тяжелую канистру с молоком.

Для удобства в работе Гришу обрядили в добротную телогрейку, выдали сапоги с рукавицами, а где-то между второй и третьей поезкой Антон сказал коротко.

- Надо нам восстановить энергию, Гриша. Как полагаешь?

Гриша никак не полагал, поскольку не понимал о чем идет речь, но ответил весело.

- Конечно, хозяин, как скажете!

Утерянную в трудах энергию восстановили предельно простым способом на подножку дикой машины поставили по стаканчику, появилась бутылка, которую тут же разлили и Антон произнес нечто вроде тоста.

- За знакомство, за хорошую работу и урожай. По единой.

Выпили и тут же убрали бутылку, а Антон уселся к рулю и сказал одобрительно.

- А ты, кажись, хороший парень, Гришка! Какой есть человек всегда видно, когда он бревна начинает ворочать! Тебе что, по правде негде жить?

- Да нет. Есть конечно...

- Я к тому толкую, что если тебе тут природа и народ на душу ляжет, то подавайся ко мне на лето до осени в помошники! Харчи мои, само собой, зарплату тебе оговорим, не обижу, ну, а уж работа от зари до зари, крестьянская, сам понимаешь!

- Не знаю. - улыбнулся Гриша, ничуть не удивляясь предложению. Для него все казалось праздничным - эта грохочущая езда с досками, темнеющие вокруг поля, холодный ветер в лицо и ощущение не опьянения, а необычной легкости во всем теле и голове. И - сладкое ожидание вечера, в котором непременно должно свершиться что-то светлое и радостное.

- Не понравилось у нас? - ревниво заглянул ему в глаза Антон.

- От чего же? Хорошо живете.

Антон захохотал.

- Эх, Гриша! А как бы мы жили, если бы отстали от нас со своей помощью все городские да районные чиновнички! Они ж только вид делают, что мне жить помогают, а на деле всё это говно только мешает! Я их - кормлю! Они - живут припеваюче! А я - захлебываюсь!

Гришу такие проблемы не волновали и он лишь кивнул в ответ.

- Ладно, Гриша! - словно на что решившись, прокричал Антон от руля. Привезем наши дрова, повечеряем, а уж потом, как дядька Станислав наказывал, пойдем эти сокровища дурацкие искать! Только моей Людмиле не говорои! Чепуха это, а женщине лишний раз такие надежды подавать не надо! Чтоб потом не рыдала! - он вдруг засмеялся. - А вдруг там мильон в золотых червонцах, а?

- Может быть. - ответил Гриша.

- Не может такого быть. - убеждено возразил Антон. - Во всякие сокровища и клады я не верю. За каждую копейку я хребет с утра до вечера ломаю. Да и откуда у наших стариков могли появится капиталы, полумай? Корчились на работе, воевали, голодали, всякие стройки коммунизма возводили. Нет, на кладах дуриком не разбогатеешь. Ну, если конечно пожелаешь башку под пулю подставить, то шансы появятся... Хочешь тысячу рублей срубить, но с риском? Может быть, сегодня будет шанс.

Последння фраза прозвучала странно и как-то мрачновато, но просить пояснений Гриша не решился и ответил неопределенно.

- Вам виднее. Я у вас сегодня в помошниках.

Окончательно с работой они управились уже в темноте. Потом кое-как помылись в непротопленной бане, а за ужин сели, когда младшие дети уже легли спать - Гриша их в полном составе так и не видел. А Ольга оказалась иной - в свитере и длинной узкой юбке теперь она утеряла окончательно признаки девчонки, казалась более взрослой, сдержанной и строгой. Быстро и молча подавала на стол, сама не ела и в первый момент Грише показалось, что она преднамеренно демонстрирует ему свою отчужденность. Он до того огорчился, что даже потерял аппетит. Но она вдруг улыбнулась и сказала мягко.

- Кушайте веселей, вы ведь сегодня много работали. - и взглянула ему в лицо глазами, которые теперь были вовсе черными.

Антон при этом добродушно захохотал:

- Эй, Ольга! Ты глазки-то без нужды гостю не строй! Ему наша жизнь не понравилась!

Дочь ответила отцу спокойно и без всякого смущения.

- Ты, папа, сначала научи меня, как строить глазки, а уж потом осекай. А наша жизнь и мне не нравится.

- Это что ж такого тебе здесь не нравится?! - ревниво вскинулся Антон. - Чего тебе не хватает? Или в город потянуло?

- Нет. - так же ровно, по взрослому ответила Оля. - Но мы не современно живем. Как в прошлом веке. Фермеры должны жить по другому.

- Насмотрелась телевизора! - не без огорчения заметил отец. - Ничего, обрастем жирком, техники прикупим, будем что твои фермеры из Техаса! Замуж тебе надо! - он повернулся к Грише и спросил напористо. - Возмешь Ольгу в жены, Гриша? Теоретически?