Задиры

Ивлин Харан Случайности

Сегодня Крис работала на фабрике так поздно только потому, что хотела как можно меньше пробыть на вечеринке. Сверхурочные не беда, а если людей совсем мало, так еще вдвое заплатят. Единственные, кто остался здесь после шести, это Элизабет за соседним станком, Джон — механик и Крис. Работой себя не утруждали. Запустив машину, Крис пошла к Элизабет покурить и поболтать. Элизабет — рослая пышноволосая блондинка не первой молодости, курившая частенько во время работы, даже при начальнице, и мисс Куин не выговаривала ей за это — все побаивались Элизабет. Крис рассказали, что как-то Элизабет два дня не являлась на работу, и тогда мисс Куин отметила ей послеобеденное опоздание на три минуты.

«Да, надо было тебе слышать, милочка, куда Элизабет послала ее с этими тремя минутами! Элизабет всех в гробу видала. Обложила эту Куин прямо при всех, а та — ни слова против, а все потому, что рабочих тогда не хватало, руки требовались. Но Элизабет стоит того, чтоб терпеть ее скверный характер.

У Элизабет громкий, с хрипотцой голос, добродушный, искренний смех. И часто Крис думала, не будь ее рядом, ни за что бы не пережить первый рабочий день на фабрике.

«Тяжелей всего, дорогуша, первые десять лет, — сказала тогда Элизабет. — Вот тебе стул, положи на него повыше ноги. Я уж знаю, что к чему. Сколько времени прошло, а помню, как сама тут первый день отработала! Однако ваша братия студенты неплохо проводят время. Поработал месячишко-другой — и до свиданья. А отведай, как это год за годом. Честное слово, не очень-то. Но все ж по сравнению местечко приличное. Я-то знаю».

Элизабет болтала без умолку, так проходили дни, и Крис с благодарностью и облегчением замечала: боль в спине и хандра понемногу проходят. Крис рассказала Элизабет о вечеринке.

— Это будет кошмар! Представляешь, ведь меж ними нет настоящей дружбы. Зачем же тогда вместе собираться? А вот выслушай, кто что о ком думает.

— Люди, куда деваться, везде одинаковы. Знаешь, когда моему Питу был двадцать один, его подружка, сообразивши, что он насовсем ее бросил, запустила ему в голову пивной кружкой. И ей нечего было ходить, зря это затеяла…

Крис чувствовала, это не то, что предстояло ей сегодняшним вечером: если бы там хоть кто-нибудь стал бросаться пивными кружками, получился бы, наверно, премилый вечерок. Но обычно все по-другому, обреченно подумала она: встанут в кружок, хихикая друг над другом и над нею в том числе, изрекая потертые и пошлые от чрезмерно частого употребления истины, кто занудливо, кто насмешливо, а кто ради самообороны.

Элизабет не то, что эти. Она действует, а не бездействует. Говорит и поступает как считает нужным. Если б она зашла сегодня на вечеринку и взглянула хоть одним глазком, наверняка сказала бы: «Ха, чем не похороны?» Да, у Элизабет был вкус к жизни, для нее это заключалось не только в том, чтобы не впутываться, если все тебе не по душе, но и подчинять обстоятельства собственной воле. Крис чувствовала бы себя совершенно счастливой, не будь этих пустых людских выдумок, натужного веселья. Гораздо приятнее здесь, среди машин. Шумят они не громче, более сговорчивые, да и почти такие же бесхитростные, как публика на вечеринке, а уж ее-то Крис хорошо знает.

От фабрики Крис и Элизабет шли до автобусной остановки своей обычной дорогой в полмили длиной. Середина лета, поэтому еще светло. Движение в этот час несильное, и все случилось тем более неожиданно. Мимо них пронесся мотоциклист; приподняв на мгновение руку от руля, он немного качнулся в сторону, как раз перед автомобилем. Раздался пронзительный взвизг колес и скрежет металла: машины врезались друг в друга, и на минуту все стало по-прежнему безмятежно-спокойным. Опомнившись, Крис и Элизабет бросились туда, где невдалеке от места столкновения лежал мотоциклист.

Крис упала на колени, приложила руку к его груди.

— Жив, сердце бьется.

— Вызову «Скорую», — выдохнула Элизабет. — Бог мой, и шофер тоже… небось, стукнулся о переднее стекло… телефон за светофором…

— Быстрее, — сказала Крис, но Элизабет была уже на полпути к светофору и не услышала ее. — Они могут умереть.

После аварии движение на этой стороне улицы прекратилось. Рядом не было жилых домов, только бесконечно тянулись фабричные корпуса, запертые и, во всяком случае, в это время безлюдные. Крис взглянула в огромные слепые окна, но в них не отразилось никакого сочувствия. Она перевела взгляд на мотоциклиста и шофера.

«Почему я так боюсь, что они умрут? Ведь это их одних касается. Потому ли боюсь, что ничем не могу помочь им, и никто не может?»

Она наклонилась над телом мотоциклиста. Ни его, ни шофера даже не думала трогать, а может, надо? Или все не так страшно, лишь легкие ушибы? Наверно, маска иронии спасает в подобных ситуациях. Но они случаются, хотя люди, само собой, стараются не задерживать на них свое внимание. Случаются, тут не возразишь. Крис почувствовала дрожь и смутное беспокойство. Сняла пальто, укрыла мотоциклиста. А вдруг есть средство, которое спасло бы его и шофера, а она этого средства не знает, и вот оба сейчас умрут?.. Избегают люди подобных сцен, ну а если так, почему же ведутся войны, почему вечно истязаем мы друг друга мелкими пакостями?.. Если бы шофер или мотоциклист могли хоть сказать, где болит, пусть даже сейчас, когда, наверное, уже слишком поздно, все равно нужно помочь во что бы то ни стало. Но они без сознания. Шофер, кажется, немного пришел в себя — стонет, с мотоциклистом хуже — лежит так спокойно. По крайней мере, крови не видно — а вдруг это плохо? Что я могу одна? «Не сходи с ума, по крайней мере, приедет полиция, поищет свидетелей. Но вот умрут. Зачем им тогда свидетели? Шоферу, наверно, больно… Пожалуй, так оно лучше — ясно хоть, что живой. А от меня никакого проку, к чему я здесь тогда? Врач… только врач может хоть немного облегчить их страдания. Каждый должен быть врачом».

Бесконечно долго тянулся этот кошмар. Наконец вернулась Элизабет. «Скорая помощь» была в пути, а пока Элизабет тихо причитала, как внезапно все случилось, прибыла полиция. Сейчас набегут люди, столпятся, заслонят слепые окна фабрики, все задвигается. Люди всегда собираются там, где смерть, поминки, похороны, как тут не поглазеть.

В последующих событиях была некая закономерность, и потом Крис смогла восстановить в памяти их логическую очередность: имена, протоколы, мундиры, две «Скорые», больничная палата, укол, полицейская машина. И вот наконец она на пороге дома, идет на вечеринку.

Когда Крис вошла, веселье было в самом разгаре. Люди бродили из комнаты в комнату, сидели на ступеньках. Никто не посторонился, чтобы дать ей подняться по лестнице, оставалось переступать через сидящих, а Крис так устала, что это потребовало немалых усилий. На середине лестницы кто-то наткнулся на нее и пролил содержимое стакана на пальто.

— Не видишь, куда идешь, — проворчал он и вернулся обратно в кухню за другим стаканом.

Она посмотрела ему вслед, затем глянула на пальто. Аккуратно сняла его и перекинула через перила. «Эй, Крис, что-то ты поздновато, лучше поздно, чем… а знаешь, Крис… Смех, да и только…»

Крис, сразу попав в разгар беседы, удивлялась своему спокойствию. Может, еще не пришла в себя? Нет, она создавала собственное присутствие здесь, общалась, наблюдала происходящее, но с какой-то необыденной ясностью. Отчетливо воспринимала слова и жесты, но как-то отрешенно, будто фильм, в котором сама исполняла некоторую роль. Она была спокойна, наверняка зная, что это состояние сверхъявственности неестественно и надломится, как только достигнет определенного уровня. И сосредоточенно размышляла, какую форму примет этот надлом. Можно бы, конечно, что-нибудь швырнуть, например, вот эту винную бутыль в белую стену. Или закричать, прикрыв глаза, зажав уши, и кричать, кричать. Но это хуже, уж слишком откровенно.

— Сегодня на фабрике… — говорила она кому-то, вроде бы знакомому.

— Ну это скучно… лучше расскажи, как ты сама… Что слышно о твоей поездке в Северную Африку… неужели отказаться от нее, в конце концов?

Все они так озабочены собственной скукой и собственными разочарованиями. Понимают ли они, что спрашивают только из вежливости, и даже не вежливость служит причиной истинной заинтересованности в благополучии другого, а лишь некий обряд? Неужели они примирились с мыслью, что на других им совершенно наплевать и что, по сути, ничем не помогут друг другу, даже если и не наплевать? Она оглянулась вокруг: стоят, теснятся лицом к лицу. Сердце ее наполнилось жалостью к себе и к ним, защемило от сознания бесполезности этой жалости.

— По-моему, я видела сегодня, как умер человек, — сказала она.

Взрыв хохота с другой стороны комнаты заглушил эти слова. Три или четыре кружащиеся группки немедленно обратились к новому источнику интереса.

— Что ты сказала? — спросил Пэдди, наклонившись к ней.

— «Род человеческий скорее всего представляет собой некое обширное, бессвязное, неутихающее кружение на месте».

— Довольно глубокомысленно, — поддразнил он ее. — Кто это изрек?

— Тейяр де Шарден.

— Господи боже. А кто он, Шона, такой, этот Тейяр? — спросил Пэдди, повернувшись к кому-то из компании.

— Откуда я знаю? Священник вроде бы.

— Пэдди собирается стать священником? Ну и ну…

— Торжественно отрекаюсь…

— Мир, плоть…

— Семь раз отмерь…

— Спойте нам, мальчики! Эй, вы… заткнитесь… Великие и достославные… или ославленные…

Крис вышла через боковую дверь из квартиры и оказалась на площадке пожарной лестницы, одна, громкоголосое пение осталось там, внутри.

Квартира находилась на четвертом этаже, улица внизу пропадала в тени двух высоких зданий напротив. Тело могло лежать и здесь, внизу, могло тоже быть незаметным в тени. Но если ей вернуться сейчас туда и объявить такое первому встречному, он рассмеется и скажет: «Господи, да у тебя болезненное воображение!» А люди умирают, даже если ты знать об этом не желаешь. Право, что за наваждение! Танцуй и забудь о конце света! Но ведь нельзя жить день за днем и думать, что это случится завтра. Я вот буду думать, что это должно случиться сегодня. Почему бы нет? Паскаль думал же так. И не конец света будет, и что бы мы ни говорили и ни делали, я, ты все равно гибнем порознь. Ты танцуй, а я вот прыгну в эту бездну. В общем, радуйся жизни, как говорится.

— Побойся бога, Крис. — Пэдди с Шоной вышли из комнаты через боковую дверь, вслед за ними протискивался кто-то еще. — Ты что, собралась прыгать? — С опаской он выглянул за перила. — Я и сам частенько думал… — проговорил Пэдди печально и, прислонившись к стене, сложил на груди руки. — Вот бы умереть. «Отменно будет, братья, помереть…» — затянул он.

— Не пой эту жуткую песню, Пэдди, — сказала Шона укоризненно. — Об этом страшно говорить. А ты, Крис, что здесь одна делаешь? Пойдем туда… ради бога, у нас ведь вечеринка.

— Боюсь, что да, — согласилась Крис. — Идите, я догоню вас.

Все ушли, только Пэдди задержался. Что-то беспокоило его, но он был слишком одурманен, чтобы внятно изложить это.

— Крис, ты прямо не в себе сегодня. Странная… Давай рассказывай. Что там у тебя стряслось? Поделись с дяденькой. Уж мне-то можно… Я ведь вовек не проболтаюсь…

— Знаю, Пэдди.

— Буду молчать как рыба.

— Знаю.

— Ну ты же веришь мне? За всю свою жизнь я ни слова не сказал во вред чьей-либо репутации, репутации девушки тем более.

— И это знаю.

— Никто и звука не услышит от меня о том, что ты расскажешь мне сегодня, сейчас, ты же знаешь меня, знаешь, что не выдам.

— Все так, Пэдди.

— Я пошел. А ты точно не хочешь возвращаться туда и выпить?

— Попозже. Не споткнись, Пэдди. Еще поговорим.

Теперь забыть тот несчастный случай, он ведь не повторится. Ей удалось выработать, хоть и очень слабый, иммунитет против миллиона случайностей, которые могут произойти с ней или свидетелем которых она станет, случайностей, которыми ей не под силу управлять. Будешь дураком, если держать их в памяти, но, возможно, окажешься еще большим дураком, если забывать их совсем.

Крис пошла обратно. Было шумно и весело. От двери она оглядела всех. Пэдди нагнулся к книжному шкафу, отодвинутому в сторону, чтобы освободить место для танцев.

— Кто читает всю эту дрянь? — спросил он, кокетливо держа какую-то книжку в вытянутой руке. — Фолкнер. — Он открыл ее наугад. — «Не могу избавиться от дум». Ишь ты! — Он взял другую книгу. — Вебстер. — Сосредоточенно нахмурив брови и оглядев компанию, многозначительно повторил: — Вебстер, — с выражением прочел он, — «был одержим манией смерти». Господи Иисусе, — добавил, задумчиво облокотившись на перила, — я и не предполагал, что я такой ученый.

— Эй, Пэдди, спой нам! — крикнул кто-то. — Одну из твоих республиканских!

— Отлично! Эй вы, а ну в сторонку. Дорогу маэстро. И-раз…

— «Скажи мне, Шона Фаррел, — пропел Пэди, весело поглядывая на Шону, — куда, по-твоему, ты так спешишь? — продолжал он, одновременно дирижируя оркестром восторженных возгласов и подражая звукам волынки. — К реке, в тот милый уголок, так хорошо тебе и мне знакомый. И Кэтлин он знаком, — прочувствованно добавил он, — и Мэри, и Анне, и…»

Крис не могла не рассмеяться вместе со всеми… Это нужно, это можно, раз не в силах удержаться…

И вдруг беспричинно ей пришло в голову, что тогда, стоя на коленях перед раненым мотоциклистом, она и не подумала читать молитву; и что совершенно забыла про Элизабет, которая в расстроенных чувствах любила с кем-нибудь поболтать.

Да, жизнь складывается из всевозможных непредвиденных обстоятельств, и встретиться с настоящей бедой можно вновь и вновь.

Крис подобрала книги, которые Пэдди бросил на пол, и поставила их аккуратно на свои места. Для Пэдди все прекрасно в этом мире, ему не нужны книги, никогда он их не любил.