Задиры

Стэн Барсто Зачинщики

Десятитонка, под которой, подсвечивая себе переносной лампой в проволочной сетке, возился шофер, была ловко поставлена на узком клочке пустыря.

Накануне Брайен выехал из Абердина совсем поздно, потеряв день в поисках обратного груза. Сюда добрался среди ночи, а остаток ее провел, пытаясь обнаружить неисправность в двигателе и подручным инструментом починить его. Это и доконало. Кряхтя, Брайен вылез, распрямился, стал вытирать руки об тряпку. Небо как-то быстро высветлилось, пока он лежал под машиной. Он оглянулся вокруг; вдоль невзрачных улиц спали дома, и подумалось, не нарушить ли тишину, заведя мотор для пробы.

Нет, решил он. Пусть доспят свое до первых утренних машин. Как-нибудь дотянет до дому. В моторах он собаку съел и не подумал бы уйти из ремонтной мастерской, да вот хозяин, Невинсон, окончательно вывел из терпения. И Джойс сердилась, убеждала не уступать. Работа на грузовике подвернулась тут же, под напором Джойс он согласился, временно, пока не сыщется что-либо иное. Человек он положительный, не ему скакать с места на место, уж года два он так и ездит.

Воздух был промозглый, и, когда спало напряжение от работы, Брайен почувствовал, что озяб. Постоял задумчиво возле грузовика, не замечая, что по-прежнему вертит в руках тряпку. Потом опустил капот, достал из кабины кожаную куртку, запер дверцу и двинулся широким уверенным шагом, крепкий, крупный мужчина. Окрашивая розовым бледное рассветное небо, фонари на высоких бетонных столбах, похожих на птичьи шеи, гасли по нескольку враз вдоль длинной магистрали, ведущей в город. Брайен направился к дому рядом с мелочной лавкой и уже взялся за ручку двери, когда приближавшийся мопед взорвал тишину, которую ему самому было жаль нарушать беспардонным скрежетаньем. Он проводил мопед взглядом. Водитель, весь в черном, приник к рулю. «Ну и ковбой», — оставалось пробормотать Брайену, прежде чем войти в дом.

Скрип двери заставил миссис Сагден выйти из ванной на лестницу в теплом голубом халате поверх ночной рубашки.

— Бог мой, я-то думала, Брайен, ты давно лег и сны смотришь. А ты что, до сих пор был на улице?

— Вышло дольше, чем я рассчитывал.

— Надо ж! Я сплю себе как ни в чем не бывало, а дверь полночи открыта, заходи кому охота.

— Я ведь рядом был, напротив.

— Ну конечно, уткнулся в мотор и ни до чего дела нету.

Она сошла вниз и направилась мимо него в кухню. Он прошел следом и смотрел, как она открыла заслонку над плитой.

— Уж не думал, что вы такая трусиха. Столько тут народу ночует…

— Прежде чем кого впустить, я присмотрюсь как следует. А что сделаешь с тем, кто зайдет с улицы посередь ночи?

Брайен лишь улыбнулся. Он не принял ее жалоб всерьез. Знал: ее больше тревожит, что ему довелось провести все это время на холоде, когда можно было спать в теплой постели. Так уж она относилась к нему, считала, что из-за своего характера он сверх всякой меры взваливает на себя хлопоты да заботы.

— Усаживайся и грейся. Я приготовлю тебе завтрак, только вот переоденусь.

Он расположился в кресле рядом с камином. Кресло покрывал просторный чехол, с тем чтоб уберечь обивку от промасленных спецовок. Брайен протянул ноги к огню. Миссис Сагден удалилась наверх. Пребывание на кухне делало его избранным из избранных, ведь хозяйка дома предоставляла стол и кров с разбором, лишь тем, чей внешний вид ее устраивал, и большинство допущенных ели в голых стенах столовой напротив входа, где столы были покрыты пластиком, а пол линолеумом, который легко мыть. Ей приходилось быть осмотрительной, он понимал это. Везде ж есть болтуны, которые не прочь прихвастнуть насчет особых удобств на придорожном постое. И то, что миссис Сагден, вдова, сорока еще нет, привлекательная собою, устроенная, предлагает ночлег мужчинам, которые сегодня здесь, а завтра невесть где, можно объяснять по-разному — не только тем, что ей хочется прибавки к доходу, который дает соседствующая мелочная лавка.

И ему, понимал Брайен, в разъездах по стране не мешает осмотрительность. Кое-кто, не брезгуя подвернувшимися утехами, попадал в беду. Есть в Ливерпуле одно место, там молоденькая официантка терлась своим бюстом об любого, кто ни попади, а когда случалась свободная от разноски минутка, ходила с ними за грузовики на стоянку. А была она, пожалуй, моложе, чем выглядела, благодаря развитым формам и похотливому лукавому взгляду. Рано или поздно кто-нибудь ее пристукнет или явится полиция и пойдут расспросы. Брайен сделал свои выводы и не показывается там больше. Еще можно встретить на дороге таких пташек, которые слоняются у кафе, чтоб кто-то их подвез. Этих Брайен оставлял любителям ухватить кое-что на стороне в обмен на услугу или тем, кто подвозил тех пташек просто по доброте душевной. Такие или сякие, все эти девицы мало ли до чего доведут, и Брайен держался от них подальше.

От печки все больше тянуло теплом, глаза у него закрылись, но вскорости он проснулся: вкусно пахло ветчиной, шипевшей на сковородке. На него смотрела миссис Сагден.

— То-то хорошо, и будить не пришлось. Завтрак почти готов.

— Долго я спал?

— Минут сорок, не больше. Я хотела тебя не беспокоить. Ну теперь подзакусишь и иди ляг.

Он выпрямился, протер глаза.

— Я что думаю, поем и поеду дальше.

— Но ты же совсем не спал, дружище, — уставилась она на него.

— А, ладно, после отосплюсь.

— Да разве это хозяева? Не дают человеку отдохнуть, когда у него поломка. Ведь не ты виноват, что грузовик испортился. Собираешься такой путь проделать, а сам едва-едва подремал. Ехать тебе, друг мой, опасно.

— Обойдется. Я что прикинул: если сейчас выехать, то нагоню, сброшу груз в Карлайле и успею домой, пока Джойс не ушла. Тогда Глории не надо сидеть у миссис Майлс, у соседки.

Миссис Сагден отвела голову, и казалось, не только глаза, но и нос выражает неодобрение.

— Ах вот что. Так она все еще валандается с этим самым Гудини?

— Он себя зовет Леонардо. Это сценическое имя, а настоящее — Леонард. Леонард Драпер.

Миссис Сагден повернулась к плите и сказала через плечо:

— Леонардо, Гудини или как там еще, дело разве в имени?

— А ей-то нравится бывать везде, людей глядеть. Я ведь по большей части в отъезде.

— Ну да, а дитя можно спихивать с рук на руки, а когда ты дома, сиди себе один, пока она там выламывается на концерте с фокусником. Лучше-ка мой руки. Все готово.

Брайен встал, пошел к раковине, открыл кран, взял из банки немного пасты, чтоб отмыть масло, для той цели и держала ее миссис Сагден.

— Он в основном гипнотизер. Это его козырь.

— Похоже, твою жену он здорово загипнотизировал. Одно скажу, везет иногда женщине на мужа, который все терпит. Мой Норман не стал бы. Он считал, женщине место в семье, и я возражать не собиралась. Детей нам бог не дал, да и постояльцев в те времена я не пускала, но у меня забот было предостаточно, чтоб в доме держать порядок.

Брайен смущенно повел плечами, пожалев, что, когда с полгода назад они вот так заговорили по душам, рассказал о Джойс и Драпере. Ведь именно с той поры она скоропалительно составила себе мнение, что он из тех мужчин, на которых ездят. Извлечь бы урок, попридержать сейчас язык да уехать, а не давать новых поводов нападать на его жену; и в глаза-то ее не видала, а берет на себя роль его защитника, дескать, такая мягкость никому еще не шла на пользу. Что она знает и понимает? По-своему, правда, но она вроде тех знакомых ему шоферов, что бахвалятся каждым очком в свою пользу, малейшей победой над женой, будто супружество — нескончаемая битва, где любая уступка — слабость, которой грех не попользоваться. С Джойс у них не так.

— Как я понимаю, в той мастерской можно за день вполне наглядеться на людей.

— Там другое. Ей нравится на эстраде. Для нее это… ну как колдовство.

— Я б ей показала колдовство. Красуется там невесть перед кем. Это при живом-то муже, да и девочка подрастает.

— Ну, вы старомодны, миссис Сагден. И считаете, все должны быть как вы.

— Я словно мамаша с тобой говорю, так ведь? Между нами и десяти лет разницы нету. — Она поставила на стол яичницу с ветчиной. Теперь в одной руке была буханка, в другой застыл нож. — Знаешь, хочется думать: с годами прибавилось хоть немного ума.

— Выходит по-вашему, я и работать ей должен запретить.

— А что? Имело бы смысл. Ведь целый день работает на этого типа, да еще по вечерам ходи с ним куда попало. Она ж, считай, видит его в десять раз больше, чем тебя.

— Ну не каждый вечер она уходит. Вы же не хотите сказать, что…

— Я ничего не хочу сказать. Только вижу я легкомыслие, которому следует положить конец. Ну ешь, а то остынет.

— Может, это у меня не все как следует.

— У тебя? — Она снова посмотрела ему прямо в глаза. Нож на этот раз застыл, не дорезавши хлеб.

— Я ведь не зарабатываю столько, чтоб у нас было все нужное. И дома мало бываю. Чего же тут удивляться, приходится ей работать, а развлечься тоже хочется.

— Эге, многие женщины тоже бы… — Она умолкла, словно боясь наговорить лишнего, затем двумя резкими взмахами отрезала кусок хлеба. — И что это ты вечно себя принижаешь, чурбан этакий! — Она отвернулась, и то, что сказала затем, прозвучало тихо и даже невнятно, как намек, что разговор окончен: — Ты вправду чурбан, иначе давно бы указал мне: не суй нос в чужие дела.

Именно так и надо ему поступить — или больше здесь не бывать. Да жаль. Лучшего пристанища не найти. Она стояла к нему спиной и молчала. Брайен взял кусок хлеба, обмакнул в желток и принялся за еду.

— Ну вот все и устроилось, Глория, твой папа будет дома.

Девчушка сидела на диване рядом с Брайеном, уставясь на голубевший прямоугольник телеэкрана. Музыка неожиданно зазвучала очень громко, изображение дрогнуло, фигуры заколебались. Так бывает, если смотреть сквозь потревоженную воду.

— Ох, всегда так, — сказала Глория, — портится на самом интересном. Пап, покрути там какую-нибудь ручку.

— Я уж отлаживал, — ответил Брайен. — Наверно, помехи.

— Нет, сам телевизор барахлит, — вмешалась Джойс. — Пора нам завести новый, — Она рассеянно оглядела комнату. — Куда это я дела свою расческу? Ты, Глория, не брала? Я у тебя спрашиваю, Глория.

— Нет, мам.

Джойс стала отодвигать диванные подушки.

— Вот она где. — Став на коврик перед камином и смотрясь в висящее там зеркало, она начала причесываться. В бледном золоте ее волос попадались пряди, отливавшие серебром, если на них падал свет, причем было это не от возраста, с детства осталось, но смущало Джойс, и она иногда заводила речь, не перекраситься ли полностью в блондинку. Брайен был против.

— Мам, мне не видно.

— Потерпи минутку. Я совсем опаздываю.

— Где у вас сегодня?

— В клубе «Зеленый лес».

— Публика у них ничего?

— Не знаю. Если такая же, как во всех других рабочих клубах, то им подавай только певцов да комиков.

— Мам, а покажи свой костюм.

— Опять ты, Глория… Ну обязательно, как только мне уходить. Ты же видела его столько раз. Я опаздываю, дорогая.

— Ну, мам, только одним глазочком.

— Уж ладно, если обещаешь вести себя хорошо и слушаться папу, когда подойдет время спать.

— Она всегда слушается, так ведь, малыш?

Джойс скинула юбку, открылся эстрадный костюм, с блестящей отделкой, с высоким вырезом на бедрах, открывавшим во всю длину ее прекрасные ноги, обтянутые сетчатым нейлоновым трико. Она уставила одну руку на бедро, взмахнула другой и слегка повернулась на одной ноге.

— Та-ра-ра!

При этом она искоса взглянула на Брайена, в опасении прочесть недовольство на его лице. Странное дело, но в доме костюм всегда выглядит более смелым, чем на эстраде. Становилось неловко вот так показывать себя в семейной обстановке, хотя вечером, на подмостках, она не испытывала никакого смущения, демонстрируя свои ноги перед совершенно незнакомыми людьми.

— Мамочка, какая ты красивая.

— Да, любимая, держусь. Пока что мне вслед оборачиваются. — Джойс окинула взглядом свои ноги. — Несколько кружек пива, этакие ножки — и Леонард эту публику хоть до смерти разделывай.

Игривость слов скрывала ощущение вины, не оставлявшее Джойс, глупое ощущение. Брайену вроде бы все равно. Лицо его, когда он мельком взглянул, а потом снова уставился на экран телевизора, ничего не выражало. Джойс стала натягивать юбку и скоро собралась уходить.

К половине десятого Леонардо закончил первую часть своей программы — заурядные штуки с цветастыми шелковыми платками, со стальными кольцами, которые таинственным образом переплетаются друг с другом, а после вновь разъединяются; точно рассчитав, сколь долго выдержат зрители показ подобного рода фокусов, он в завершение извлек Джойс из кукольного домика, который, как все только что видели, был пуст. Затем наступало самое главное, его конек, когда аудитория, хотя бы лишь солидаризуясь с отдельными своими представителями, могла принять участие в действии. Бывало, любопытные выспрашивали у Джойс о секретах Леонардо, а когда она уклонялась от ответа, то восклицали: «Известное дело, все это одни трюки!» Конечно, трюки. Все дело в мастерстве, с которым Леонардо подает свое трюкачество, будто оно легче легкого. Всего-то навсего. Однако гипноз — совсем другое. Всякий раз можно убедиться в его неподдельности. Джойс однажды видела, как Леонард усыпил половину зала, всех их заставив по-дурацки сцепить пальцы на собственных затылках. Так и сидели, пока он не позволил высвободиться. Себя Джойс никогда не видела в ходе представления, в котором сама участвовала, лишь догадывалась, как это выглядит: Леонард фотографировал на одной из первых репетиций и показал ей снимок. Она тогда не смогла подавить в себе чувство неловкости, а чтобы скрыть его, посмеялась: «Трудно даже представить, чего только вы не можете заставить меня выделывать под гипнозом». — «Как правило, объект гипноза не совершает то, что противно его природе, — растолковал Леонард. — Однако вместе с тем как знать, что за силы дремлют в людях? Вышла у меня раз на сцену молодая дама, и напало на нее бесконечное желание все с себя снять. Срочно пришлось будить ее, чтоб обойтись без неприятностей».

Концертный зал клуба был почти полон, люди сидели вдвоем, втроем или вчетвером за небольшими столиками, а между ними лавировали официанты. Джойс всегда поражала легкость, с какой Леонард подлаживался под любую аудиторию. Ей в основном просто надлежало стоять на сцене, быть красивой и подавать на длинном кие нужные предметы, а Леонард непрестанно семенил туда-сюда, лучась обаянием; его безупречный вечерний костюм и прилизанные черные волосы заставляли Джойс вспоминать светских богачей, героев голливудских комедий тридцатых годов, которые прожигали жизнь в фешенебельных отелях и пили шампанское в несметных ночных клубах. Поначалу ей бывало не по себе от презрительных реплик, которые он иногда цедил вполголоса в адрес недостаточно внимательной публики, которая слабо воспринимала и не умела оценить его искусство; теперь она свыклась с этим и неизменно была сценична и очаровательна. Полупрезрение, с которым Леонард судил об интеллекте большинства людей, для которых выступал, обостряло удовольствие быть с ним заодно, соучаствовать в профессиональных секретах, непосредственно наблюдать тайны мастерства. С Джойс он всегда предельно учтив, она никогда не встречала более воспитанного человека. Когда она бывала рядом с ним, казалось, ей приоткрывается более прекрасный мир, и тем острее становилось удовольствие от пребывания на сцене. Порой ее интересовало, какая у него сексуальная жизнь, чем заняты мысли в свободное от дел время, а может, он постоянно думает, как усовершенствовать программу и где найти публику, перед которой вправду можно себя показать.

— А теперь, дамы и господа, следующий номер нашей программы — демонстрируется власть духа над материей, а для этого мне нужен помощник, доброволец из публики. Молодой мужчина спортивного склада. Неужели не обнаружится среди нас яркий образец британской мужественности, который пожелает прийти мне на помощь?

Зал оживился, люди посматривали на своих соседей. Джойс обратила внимание на столик недалеко от эстрады, за которым сидела молодая пара. Девушка подталкивала локтем своего спутника, а тот, морщась, отказывался. Леонард тоже заметил эту пару.

— Кое-кто, я вижу, решиться никак не может, не так ли? Выходите сюда, уважаемый. Не робейте.

Обернувшись, он кивнул Джойс, та спустилась со сцены под одобрительные возгласы и свист, с улыбкой протянула руку молодому человеку. Девушка подтолкнула его в спину:

— Иди с ней. Чего боишься-то?

Парень привычно-небрежно дернул плечом и позволил Джойс извлечь себя из-за столика. Когда он, все еще держа ее за руку, стал подниматься на подмостки, Леонард принялся аплодировать. Зал подхватил. Джойс украдкой оглядела парня, пока он стоял перед Леонардом: сам невысокий, плечи, широкие, грудь колесом, в общем, отнюдь не из последних.

— Итак, уважаемый, — приступил Леонард, — позвольте мне прежде всего заверить вас: с нашей стороны вам совершенно нечего опасаться. Вас, скажите, уже когда-нибудь гипнотизировали?

— Да нет, никогда, — ответил молодой человек, и Леонард тут же отреагировал заученной улыбкой.

— Отлично. И вы не имеете возражений против того, чтоб я вас сейчас усыпил?

— Да нет. Если только сможете.

— А вы думаете, не смогу? Кстати, как вас зовут?

— Тед.

— Очень хорошо, Тед. Вы, значит, полагаете, что мне не удастся вас загипнотизировать?

— Да, то есть нет.

— Жаль, жаль. Успешность гипноза, видите ли, во многом зависит от вашего желания помочь мне. Тем не менее постараемся. — Леонард поднял правую руку, вытянул указательный палец, на кончике которого был наперсток, ярко сверкавший при свете софитов. — Тед, смотрите, пожалуйста, прямо на талисман. Буду считать до шести. На счете шесть вы закрываете глаза. Я считаю дальше, до двенадцати, и тогда вы будете в моей власти. Сможете слышать все, что я говорю, и станете кивать головой в знак подтверждения. Ну-с, направьте взгляд на талисман…

Глаза Теда закрылись на счете шесть, а на счете двенадцать, когда Леонард спросил, слышит ли тот его слова, парень исполнительно кивнул головой.

— Я хочу, чтобы вы положили руки на темя и сцепили пальцы.

Когда Тед выполнил распоряжение, Леонард повернулся к публике.

— Он, я рассчитываю, будет сидеть тихо, пока снова нам не понадобится. — Леонард обождал, пока стихнет смех. — А теперь, дамы и господа, чтоб еще раз показать вам чудодейственную власть духа над материей, я попробую погрузить в транс свою ассистентку, очаровательную Джойс.

Она быстро поддалась гипнозу, пошла по приказанию Леонарда туда, где в ряд стояли три стула, легла на них. Он проследил, чтобы голова ее и пятки заняли правильное положение.

— Теперь я уберу средний стул, а вы тем не менее останетесь в той же позе. — Раздались аплодисменты, когда Леонард выдвинул средний стул, а Джойс по-прежнему лежала прямо, опираясь только на затылок и пятки. — Пусть вот так полежит немного. Уверяю вас, дамы и господа, ей очень удобно, и оставаться в этом положении она может до бесконечности. Вернемся теперь к нашему мужественному другу… — Он подошел к Теду. — На счете три вы проснетесь, но расцепить руки вам не удастся. Раз, два, три.

Тед заморгал, проснулся. Попробовал опустить руки, но не вышло.

— Эй, что это вы натворили?

— Значит, не можете расцепить пальцы?

— Да вот не получается.

— Когда я дважды щелкну своими пальцами, то получится.

Девица Теда, остававшаяся за столиком, от души расхохоталась, когда тот получил свободу.

— А теперь, — сказал Леонард, — попрошу вас осмотреть мою ассистентку.

— Всегда пожалуйста.

— Я вас понял. Присмотритесь, как она удерживается на двух стульях — только головой и пятками. А вот вы могли бы?

— Надо думать, у вас и со мной это получится.

— Так, так, дамы и господа, мы заполучили сторонника. Скажите мне, Тед, какой у вас вес?

— Семьдесят пять кило.

— По-вашему, выдержит Джойс этот вес в нынешнем своем положении?

— Нет, свалится.

— Проверим?

— Кто, я?

— Да, Тед, вы.

— Зашибется она из-за меня…

— Заверяю вас, я несу полную ответственность… Дамы и господа, в чем природа транса, в который я погрузил свою ассистентку: она может совершать такое, на что неспособна в обычном состоянии. То есть сосредоточенный дух торжествует над несовершенством тела. Наш друг говорит, что весит семьдесят пять килограммов. Сейчас вы увидите, как под моим влиянием Джойс выдержит этот вес. Пройдите, Тед, садитесь на Джойс. Не волнуйтесь, все будет отлично. Подайте мне руки. А теперь опускайтесь тихонечко посередине… Ну вот. Удобно?

— Вроде как ничего.

— Не упадете, если я отпущу вас?

— Нет.

— Значит, ладненько. Когда я отпущу вас, медленно подымайте ноги от пола, пока ваш вес не будет полностью давить на Джойс. Приготовились.

Он отпустил руки Теда, парень с опаской стал поднимать.

— Никаких веревок и подпорок, дамы и господа. Сейчас Джойс без всякой посторонней помощи держит на себе семьдесят пять килограммов. Когда вернетесь домой, уважаемые, попробуйте сами. Только предварительно подложите на пол подушки… Благодарю за внимание, дамы и господа. Спасибо вам, Тед. Похлопаем Джойс, дамы и господа, и я выведу ее из транса.

Он поставил третий стул на место и щелкнул пальцами. Джойс открыла глаза, села, потом, немного покачиваясь, встала на ноги. Тед начал что-то говорить Леонарду, тот подошел ближе и внимательно слушал.

— Дамы и господа, наш добровольный помощник интересуется, не отучу ли я его от курения. Вы действительно желаете бросить курить?

— Даже очень.

— А сами когда-нибудь пытались?

— Разок-другой пробовал.

— И безуспешно?

— Вся беда — очень я люблю курить.

— Ага, вот оно как. Ладно, поскольку вы мне так помогли сегодня, посмотрим, чем тут помочь. Сначала я вас усыплю. Будьте добры, смотрите пристально на талисман. Я снова считаю до шести, вы закрываете глаза, а на счете двенадцать вы в моей власти… — Леонардо усыпил его и взглянул на часы. — В четверть одиннадцатого вы закурите сигарету. Во рту станет противно, и вы ее затушите. От сигарет вам постоянно будет противно, и всякое желание курить навсегда пропадет. Сейчас я щелкну пальцами, и вы проснетесь. Вы забудете все, что я тут сказал, но последуете моим распоряжениям.

— Уже все? — спросил Тед мгновение спустя.

— Все, уважаемый. Премного благодарен. Великолепный помощник для серьезного дела, согласитесь, дамы и господа.

Когда представление окончилось, то в проходе за сценой какой-то мужчина, шатаясь, приблизился к Джойс:

— Прекрасно, лапочка. Лучше некуда.

Вмиг она с силой оттолкнула его. Он взял ее за плечи и тут, потеряв равновесие от сильного толчка, отлетел к стене.

— Это, мистер, в программу не входит.

Человек недоуменно заморгал:

— Искренне извиняюсь, лапочка. И не думал обидеть. Совершенно не думал. — Он распрямился и двинулся прочь, бормоча: — И мысли такой не было….

— Дубина! — проговорила Джойс, а обернувшись, заметила язвительную улыбку на лице Леонарда.

— Сурова ты с ними, а?

— Стоит свои ноги показать, и уж всякий решает, что к тебе можно лезть.

— Эх, пуританочка, говорил я тебе…

— Ладно, я такая. Но это ж мое право.

— Ступай переоденься, — улыбнулся он, — да присядем выпьем.

— «…маленькой девочке было очень страшно, когда она шла по длинному темному коридору. Потом она повернула за угол и увидела в дверях свет. Подходит она туда и — о чудо! — перед ней волшебная комната. Пол на удивление блестит, по стенам прекрасные картины, на окнах шелковые занавески. И все это великолепие освещают шесть огромных сверкающих хрустальных люстр, которые свисают с разукрашенного потолка. Девочка ахнула от изумления. Куда же это она попала? Кому принадлежит эта волшебная комната?» — Брайен закрыл книгу. — Знаешь, кому она принадлежит?

— Нет, — ответила Глория.

— Ну так завтра вечером мы выясним.

— Ой, пап, почитай еще чуточку.

— Нет, нет, ты б ждала, если смотрела бы сказку по телевизору. Да и спать тебе давно пора. А то утром в школу не встанешь.

— Вот миссис Майлс разрешает мне подольше не спать.

— И совершенно напрасно.

— А мама когда домой придет?

— Еще не скоро.

— Скажи ей, чтоб меня укутала.

— Скажу. Но если ты сейчас не отправишься спать, то я начну сердиться.

— У меня мамочка такая чудесная. — Глория прижалась к Брайену и обвила его шею руками. — А ты у меня чудесный папочка.

— Очень рад слышать. А теперь свернись клубочком, закрывай глазки, и чтоб через пять минут ты спала.

Леонард взглянул на часы, заказывая напитки, тронул Джойс за локоть и указал ей на Теда, сидевшего за своим столиком. Тот достал пачку сигарет и стал что-то говорить своей девице, когда вдруг заметил, что и она, и все вокруг смотрят на него. Прикурив и затянувшись, он тут же скривился и загасил сигарету. Вокруг раздался громкий смех, а когда девушка все ему объяснила, Тед посмотрел в сторону Леонарда, стоявшего с Джойс у стойки бара, расплылся в улыбке и поднял вверх большой палец. Кое-кто захлопал, Леонард поклонился, улыбнулся, а в это время подошел культорганизатор клуба, коренастый, седой, короткопалые его руки все были покрыты шрамами.

— Платит клуб, мистер… э… — сказал тот, когда бармен ставил бокалы на стойку.

— Благодарю. — Леонард добавил тоник в джин для Джойс, себе в виски подлил воды.

— Было прекрасно, — сказал культорганизатор. — По-моему, полный успех. — Он протянул Леонарду конверт. — Надеюсь, вы будете удовлетворены.

Леонард взял конверт с некоторым отвращением, раздраженный, что ему платят при публике, положил не глядя в карман.

— Благодарю.

— Обычно им не нравятся разные фокусники.

— Я гипнотизер и иллюзионист.

— Как? Ну, вам ясно, о чем я. И молодая дама так помогала. Тут уж все оценили.

— Догадываюсь, что вы имеете в виду. Кучка парней с парой гитар и кучей нахальства больше им по душе, а следить, как настоящий артист работает, для этого ведь напрягаться надо.

— Мы приглашаем с разбором. Халтурщиков не берем.

— Обо мне такого не скажешь. Качество всегда качество, даже в наши дни, когда достойное находит все меньше и меньше ценителей.

Собеседник начал волноваться:

— Да-да, конечно, как не понять…

— Нет уж, простите, — продолжал Леонард, — я не уверен, что вы понимаете. То, что вы сегодня увидели, это высший профессиональный уровень. У меня репутация, честно добытая за долгие годы, и я тем горжусь. Разве приятно демонстрировать свое мастерство перед теми, кто не в состоянии оценить по достоинству то, что им показывают. Вы, вероятно, никогда не слышали о ВКМ?

— Я-то… нет… уж…

— Это Всемирная конференция магов. Она собирается в Брайтоне в ближайшие недели. Вот там действительно выступаешь перед асами, не то что перед людьми, которые одним глазом на тебя поглядывают, а вторым на официанта, когда это он выпивку принесет. Надеюсь с помощью моей молодой ассистентки получить там несколько премий этого года.

— В таком случае желаем вам всяческого успеха, мистер… ну… Леонардо. Простите уж, мне тут кое с кем переговорить надо.

Он натянуто улыбнулся и отошел.

— Уж так сурово вы с ним обошлись, — сказала Джойс.

— Не терплю, когда всякая мелюзга желает мне покровительствовать.

— Он же хотел как лучше.

— Как и тот, за сценой. Всяк по-своему раним.

— Ну, оставим это.

— Еще выпьешь?

— Мне, спасибо, достаточно. Да и задерживаться нельзя.

— Не волнуйся, я тоже не собираюсь здесь долго оставаться. — Он обратился к бармену. — Пожалуйста, еще раз виски.

Джойс вылила оставшийся тоник в стакан и сказала:

— Знаете, Леонард, ничего не получится.

— Что не получится?

— С Брайтоном.

— Муж, что ли, запретит?

— Нет.

— Ты с ним еще не говорила?

— Нет.

— О господи, всего три недели осталось, и так меня подводить.

— Я же не обещала.

— Да, но я думал…

— У меня семья, Леонард. У меня есть муж и ребенок, и нельзя же мне взять и сорваться в Брайтон на три или четыре дня.

— Позволь, а как же мне без тебя? К этому разу у меня отличные номера подготовлены, уверен, что отличные. Но без тебя не обойтись.

— А вы не можете найти замену?

— Найти кого-то и обучить за три недели? Это же несерьезно, дорогая.

— Сочувствую вам, Леонард, но какое у меня положение, вы знали с самого начала.

— Я считал, что мы живем в середине двадцатого века, а не где-то в девятнадцатом.

— Он и так со многим мирится.

— Иначе и быть не должно. А вам-то хотелось бы поехать?

— Ну конечно! Три или четыре дня на море. А как мне сами эти выступления нравятся, вы же знаете.

— Так переговори с ним. Сегодня вечером и поговори.

— Но…

Пальцы Леопарда сжали ей локоть, глаза смотрели прямо в глаза:

— Поговори с ним.

Когда она пришла домой, Брайен, так и не снявший свой рабочий костюм, спал, развалясь в кресле и приоткрыв рот. Прежде чем потрясти его за плечо, она выключила телевизор.

— Сию минуту закрыл глаза, — сказал он, проснувшись. — Который час?

— Четверть двенадцатого. Глория вела себя хорошо? Не капризничала?

— Нет. А с чего бы?

— Днем казалось, она неважно себя чувствует. Видно, мне вправду только показалось. Ужинал?

— Нет.

— Поешь чего-нибудь.

— Даже не знаю. — Он протер глаза и потянулся. — Давай-ка выпьем чаю, а там я решу.

Она сняла пальто, положила на кресло и прошла в кухню, налила чайник. Брайен, поеживаясь, появился следом и стал в дверях.

— Ух! Словно уже часа три.

— Тебе надо было лечь.

— Вечно одно и то же: спишь да работаешь. Совсем тебя не вижу.

— Знаю, ты злишься.

— На что?

— Да что я ухожу вот так. Помогаю Леонарду.

— Ничего подобного я тебе ни разу не говорил.

— Я же чувствую. Тут говорить необязательно.

— Но если ты удовольствие получаешь, радость — какую-то. А меня ведь почти не бывает дома… Тебе веселого мало.

— А завтра ты опять на север?

— Нет, на пару дней ставят меня на местные рейсы. Пока фургон не приведут в полный порядок.

Чайник стал закипать. Она отсыпала заварки, достала две чашки.

— Так будешь что-нибудь есть? Я тогда приготовлю.

— Давай, что ли, бутерброд с ветчиной.

Джойс поставила сковородку на другую конфорку, достала из буфета ветчину. Не поднимая глаз от рук, снимавших шкурку, сказала:

— Леонард поговаривает теперь о Всемирной конференции.

— Какой конференции?

— Всемирной конференции магов. Разве я не рассказывала? О ней, конечно, и думать нечего. Это в Брайтоне, через три недели. Он метит всех там обыграть, если я поеду и помогу.

— В Брайтоне?

— Да. Одна глупость. На три-четыре дня уехать. Я ему говорю: нечего и надеяться. У меня семья, мне надо заботиться о муже и ребенке.

— Значит, ты не поедешь?

— Конечно, нет, так я ему и сказала.

— Но тебе ведь хочется туда? Хочется с ним поехать?

— Как понимать «с ним»? Я у тебя спрашивалась?

— Сейчас спрашиваешься.

— Слушай, я…

— Ты не поедешь.

— Слушай, Брайен, не изображай грозного мужа. И нечего тут законы устанавливать.

— Пусть он знает. Скажи ему.

— То сказать, что он и так знает? Или сказать, что это ты запретил?

— Как угодно. Но сказать скажи.

— Слушай, Брайен, кто ты такой, черт подери?

— Я твой муж.

— И долго еще я должна благодарить тебя за это?

— Ты что имеешь в виду?

— Сам знаешь. Я была благодарна тебе, когда ты на мне женился. Не всякий ведь мужчина сделал бы то, что сделал ты. А ты взял меня замуж и сделал порядочной женщиной. Как тут не быть благодарной?

— Я женился, потому что полюбил тебя.

— Потому что хотел спать со мной, а я была беременна от другого.

— Давай не будем об этом.

— Хочешь забыть? А разве не вспоминаешь всякий раз, как посмотришь на нее? Она там спит наверху и не знает, но мы-то знаем. А когда ей расскажем, Брайен?

— Столько прошло лет. Ей сейчас восемь, и она наша — твоя и моя. Зачем тебе эта новая затея?

— Потому что мне надоело. Все надоело.

— Но ей-то ты не скажешь?

Она вскинула голову:

— А почему бы и нет? Что, ей запрещается знать правду?

— Вот и все, уважаемый. Пожалуйста, квитанцию. Когда придете следующий раз, костюм будет готов и упакован. Надеюсь, он удовлетворит вас во всех отношениях.

— Я не сомневаюсь, — улыбнулся клиент Леонарда, — нисколько не сомневаюсь. Приятно-таки приобретать вещь, когда тебя обслуживают, как в лучшие времена.

— Очень любезно с вашей стороны, уважаемый. Качество и вежливость — непременные основы любого хорошего предприятия.

— Увы, многие забывают об этом.

— Вот именно, вот именно. — Леонард проводил клиента и растворил перед ним дверь. — До свидания, уважаемый.

Затем он взял костюм с прилавка и прошел в заднюю комнату, где Джойс накрывала на стол в ожидании, пока закипит электрический чайник.

— Как раз вовремя, я завариваю чай.

— Я только упакую, и мы себе почаевничаем.

— Он вроде был доволен, этот человек, что сейчас ушел.

— Мы с ним остались взаимно довольны. Это и означает успешность сделки.

— А вы, Леонард, хороший портной?

Держа костюм на отлете, Леонард отряхнул его ребром ладони, последний раз придирчиво осмотрел, аккуратно сложил, поместил в большую квадратную коробку и перевязал ее бечевкой.

— Лучший в городе.

— А вы никогда не подумывали расширить дело? Еще одну мастерскую открыть?

— Одно время были такие мысли. Но самому трудно находиться в двух местах сразу, а я не представляю, как можно положиться на кого-то, кто меньше тебя болеет за дело. Поэтому и решил я не расширяться, но уж чтоб тут все было на высоте. И это себя оправдывает. Меня знают, клиентура хорошая, зарабатываю прилично. Чтобы сам закройщик тебя обслуживал — люди ждут именно этого и потому согласны хорошо заплатить.

Джойс налила кипяток в заварной чайник.

— Леонард, насчет этой конференции.

— Да?

— Ничего не выйдет.

— Но ты спросилась у него?

— Вовсе я не спрашивалась, просто рассказала, что она будет. Он сразу на дыбы. Мы поссорились.

— Жалко.

— Наверно, это я виновата. Вышла из себя и наговорила ему жутких вещей.

— А он не… — Леонард замялся. — Он тебя не бьет?

— Брайен?

— Он здоровый буйвол. Такой как сорвется…

— Ужасно, но с Брайеном ни поссоришься, ни поскандалишь. Иногда я от этого лезу на стенку, такой он терпеливый и чертовски правильный.

— И глупый, — добавил Леонард.

— Вы что?

— Да, Джойс, глупый, уж извини. Он разве не понимает, какая ты женщина? Неужто ты не заслуживаешь большего, чем торчать дома, варить и стирать на него?

— А разве не каждая женщина порой такое думает?

— Множество их довольны своей судьбой. Таких не счесть. Но ты другая, ты особенная. Ты подобна прекрасной тропической птице, которая теряет свою яркую окраску и умирает, когда не может расправить крылья и пуститься в полет.

Услышав столь высокопарные фразы, она еле удержалась от смеха.

— Птичка в златой клетке. Только клетка никакая не золотая. Все это мило, но…

— Нет, Джойс, — он подошел и взял ее за руки, выражение глаз было совсем незнакомым, — так не может продолжаться.

Потом, когда он поцеловал ее, она очень удивилась, что была так пассивна в его объятиях и не сопротивлялась. Лишь когда он стал все крепче прижимать ее к себе, она отстранилась, посмеиваясь.

— Ну, Леонард, вот уж никогда бы не подумала, что вы способны целоваться и обниматься по углам.

Он удержал ее руки:

— Джойс, до сих пор я никогда с тобой об этом не заговаривал. Считал, не имею права. Но не могу я спокойно это больше видеть. Ты ради каких-то заработков вынуждена вести жизнь, лишенную и красоты и утонченности. Человек я небогатый, но мог бы дать тебе хоть кое-что, чего ты достойна. По крайней мере, житься тебе будет лучше, чем с ним.

Она высвободила руки и, пытаясь скрыть удивление и смущение, стала разливать чай.

— Вы меня просто поразили, — выговорила она наконец.

— Я всегда это скрывал. Повторяю, не считал себя вправе. Хотел бы также, чтоб ты знала, что я… я никогда не предъявлю требований, на которые ты не в состоянии согласиться.

Это уж слишком. Она сказала со смешком, лишь бы положить конец разговору:

— Не болтайте глупостей.

Он надулся и ничего не ответил.

— Леонард, простите. Вам этого не понять.

— Я могу понять верность по заблуждению. Ибо, зная тебя, не желал бы видеть другою.

— Да, это верность, Леонард, и без всякого заблуждения. Даже больше, чем верность.

— Не уверяй меня, что по-прежнему его любишь.

— Вот вчера я ему столько наговорила, а потом он так взглянул… убить себя была готова.

— Ты стараешься не обижать людей. И сама не поймешь, что не ты ранишь, а правда.

— Я ужас что натворила — швырнула ему в лицо, что Глория не его ребенок. Это после стольких лет…

— Как, как ты сказала?

— Она не от него. Вы разве не знали? У меня был роман с женатым человеком. Была я молодая и, понятно, глупая. Впрочем, я порвала с ним до того, как встретила Брайена, а как начали мы с ним, то поняла, что беременна. Спроста можно было переспать с Брайеном, а потом уверять, что ребенок от него. Но я на это не пошла. Сказала ему правду. А он, представьте, ответил, что хочет на мне жениться, а таким путем заполучит меня куда быстрее. Я ему и не говорила, кто был тот, другой.

— Дочка не знает?

— Никто не знает. Вы первый, кому я рассказала. Брайен обожает Глорию как родную. А я вчера вечером такое ему наговорила. Даже впрямую угрожала, что скажу Глории правду.

— Это ничего не меняет. Но нельзя тебе вечно жить одной благодарностью.

Когда она протягивала ему чашку, взгляд ее был тверд.

— А вам-то, Леонард, можно. Так ведь, да только вот что в итоге получается.

Напротив входа в школу Брайен сидел в кабине своего грузовика. Школьное здание было старое, не отвечавшее современным стандартам, асфальтированная спортплощадка, отгороженная от улицы железным барьером, пестрела выбоинами. Через пару лет Глория перейдет в новую, современную среднюю школу, что стоит посреди зеленого поля на городской окраине. Такие раздумья быстро подвели к мысли о том времени, когда девочка закончит школу и поступит на работу. Время летит быстро, и с каждым уходящим годом они с Джойс будут все меньше нужны ей, она станет самостоятельной.

А роды тогда были тяжелые, с осложнениями, и пришлось сделать операцию, после которой у Джойс детей больше не будет. Впрочем, не столь важно, что собственного ребенка у него не появится — Глория как родная, и любит он ее отчаянно, и не видит причин когда-либо открывать ей, от кого она. Вот только Джойс постоянно помнит про то обстоятельство и, если бывает раздражена, высказывается с непонятной для него злобой и яростью. Нет у нее причин питать к нему благодарность. Женясь на ней, никаких он жертв не приносил. Его тянуло к ней, и спасибо обстоятельствам, которые заставили ее согласиться. Вряд ли ему удалось бы иначе добиться своего, остается лишь радоваться такому везению, а то, глядишь, она бы с ним рассталась. Теперь он не мог освободиться от мысли о последней ссоре и о том, что счастья он ей явно не доставил.

Двери распахнулись, начали выбегать школьники. Он высматривал Глорию, а заметив ее, вылез из кабины, чтобы окликнуть.

— Глория, я здесь, моя славная.

Она бросила подружек и побежала к нему, а он подхватил ее на руки, через открытую дверцу машины перекинул на сиденье. Уселся рядом, завел мотор.

— Мама велела отвезти тебя к ней в мастерскую. Побудете там вместе до закрытия, а потом домой.

— Ой как здорово!

Привыкнув просиживать полдня у соседей, девочка была в восторге, что едет в мастерскую. «Как бы найти себе работу, где хорошо платят, — думал Брайен, — чтоб Джойс могла сидеть дома. Да вот захочет ли изо дня в день возиться по хозяйству, даже если я буду получать вдвое больше теперешнего».

Вошли в мастерскую. Драпер раскладывал на прилавке галстуки.

— А, Брайен. И малышка Глория. Хотя не такая теперь уж и малышка, правда?

Он всегда обращался к Брайену по имени, а Брайен, не отваживаясь по-фамильярному звать его Леонардом и избегая слишком уж официально именовать мистером Драпером, ухитрялся вообще никак не называть.

— Джойс велела привезти ее сюда. Сказала, что присмотрит за ней до закрытия.

— Да-да, именно так. Твою маму я попросил сходить по одному дельцу, она уже скоро вернется. Проходите в нашу обитель.

— Да времени-то у меня в обрез, подзадержался я.

— Но минутка-другая у вас найдется? Вы же хотите повидать Джойс?

— Пожалуй, минутку погожу, может, она придет.

— Вот и прекрасно, — сказал Драпер. — Пошли, пошли.

Брайен взял Глорию за плечо и подтолкнул вперед, в заднюю комнату, где вдоль стены висели на тремпелях костюмы, а на широком столе лежал наполовину развернутый отрез.

— Жалко, нет у меня никакой шипучки. Возможно, мама тебе принесет. Хотя у меня кое-что и найдется. — Драпер достал с полки коробку печенья, открыл и протянул Глории.

— Наверное, тебе оно понравится.

— Скажи спасибо, — вставил Брайен, когда Глория взяла печенье, и девочка послушно поблагодарила.

Драпер погладил ее по головке.

— Вот и прекрасно. Умница! У нас здесь без церемоний. Вкусно, правда? Твоя мама тоже их очень любит. А ты не знала? Я ей всегда говорю, что она испортит себе фигуру, но не слушает она меня, ест и ест, и вроде бы ничего ей от этого не делается. Ты рада, что у тебя такая красивая мама?

Глория кивнула и сказала «да».

— А уж ты тоже вырастешь такая же красивая. Это видно. Ты вся в маму. Сразу ясно, чья ты дочка. Вот папиного в тебе мало. — Драпер кинул взгляд на Брайена, словно желая укрепиться в своем мнении, потом на Глорию. Разговаривая с нею, он наклонял голову вперед и немного набок. — Так оно и должно быть, правильно? Папа большой и сильный, а из тебя вырастет красивая дама, похожая на мамочку.

Брайен нахмурился, слова Драпера больно резанули, заставив вспомнить ссору с Джойс.

— Что ты будешь делать, когда вырастешь? Выступать с танцами, с песнями, артисткой станешь? У твоей мамы хорошо получается, когда она мне помогает, но ей ведь нужно о папе твоем заботиться… — Снова он погладил Глорию по головке и кинул взгляд на Брайена. — Боюсь, Брайен, вас мне нечем угостить, разве что чашечкой чая.

— Нет, нет, мне пора.

— Пап, а можно я куплю комикс?

— Ну конечно, — сказал Драпер. — Тебе же надо чем-то развлекаться, пока мы с мамой не освободимся. — Он вынул из кармана шиллинг. — Следи внимательно. — Драпер спрятал монету между ладонями, а потом протянул Глории оба кулака. — В какой руке?

— В этой.

— В этой? — Рука была пуста. — Тогда, наверное, в другой, не так ли? И здесь тоже пусто. Куда, интересно, она делась? Ты не знаешь? Давай посмотрим здесь. — Он протянул руку и якобы вытащил шиллинг у Глории из уха. — Вот где. Кто бы мог подумать? Бери, монета твоя. А киоск на углу.

— О-о, спасибо! — Глория повернулась и убежала.

— Приятно, должно быть, наблюдать за развитием такого милого ребенка, — задумчиво проговорил Драпер, глядя на открытую дверь, за которой исчезла Глория. — У нас с женой никогда не было детей. Она все хотела обождать. А потом заболела и умерла, да и тогда поздно было. Нервная она была женщина, и счастья с ней я не знал. Может, оно и жестоко звучит, но ее смерть была для меня как избавление. Некоторые мужчины в подобном положении утешаются на стороне, однако такое оказалось не по мне.

— А почему вы другой раз не женились?

— Не так-то оно просто. Страшно опять ошибиться, и никак не встретишь такую, чтоб помогла тебе преодолеть этот страх. А встретишь, выясняется, что она несвободна.

Брайен поежился, когда Драпер скользнул взглядом по его лицу. Брайен не любил и не понимал Драпера, чувствовал себя при нем неловко.

— Мне пора.

Только он собрался уйти, Драпер поспешил остановить его.

— Послушайте, мне нужно поговорить с вами. Уж вы не будьте слишком суровы с Джойс.

— О чем это вы, не понимаю.

— Не судите ее слишком строго. Она ведь была совсем молоденькая.

— О чем вы?.. — начал Брайен, но умолк, заметив, что Драпер смотрит на что-то у него за спиной. Обернувшись, Брайен увидел в двери Глорию, вернувшуюся с яркой книжкой в руках.

— Глория, сбегай, погляди быстро, не идет ли мама.

— Ой, пап, я только что с улицы.

— Делай, что тебе сказано. — Он дождался, пока она ушла, открыла и захлопнула за собой входную дверь, и тогда обернулся к Драперу: — Так о чем это вы начали говорить?

Пристальный взгляд Драпера был все еще устремлен в прежнем направлении. Брайен снова обернулся, заподозрив, что Глория обманула его и вновь стоит в дверях. Именно в это мгновение подступил необъяснимый страх, и оттого, что Драпер продолжал стоять неподвижно и отказывался отвечать, страх обратился в уверенность, что этому человеку известно нечто, способное причинить зло им с девочкой.

— Так я спрашиваю, о чем это вы начали говорить? — хрипло выдавил Брайен.

Драпер повернулся, стал, вытянув шею, смотреть на Брайена. Заговорив, он все время махал руками, будто ткал в воздухе нити, связующие их обоих.

— Все было покончено, когда она встретила вас. Что касается Брайтона, это я могу понять, но вы не должны быть слишком строги к ней. Сейчас между нами ничего нет.

Брайен смотрел на него в упор. Сомнения лишили его на время дара речи.

— Вы? Вы хотите сказать… у вас с ней…?

— Говорю вам, она была совсем молодая. Дело житейское.

— А Глория?.. — Он не мог поверить. — Она не ваша. Она моя.

— А каково, представьте, мне? Я же вижу, чего они лишены. Я бы их и поселил и обеспечил лучше.

— Но вам они не достанутся, ни та, ни другая. — В нем что-то накипало, рвалось гулко наружу, он сдерживался из последних сил, стараясь не сорваться. Его трясло, и он поймал себя на том, что с трудом различает надвинувшееся лицо Драпера, шевелящиеся губы, испускавшие слова, полные яда.

— Она готова вернуться. Она устала от своей признательности вам, устала жить с вами в благодарность за то, что вы для нее сделали. Чем вы ее остановите, если ей хочется вернуться ко мне? Что предпримете, когда она заявит, что уходит от вас?

— Сво-лочь! — взревел Брайен, заполнив криком комнату. Он ударил Драпера в лицо, тот отлетел назад вдоль развешанных костюмов, уцепился за них, сорвал с вешалки, а Брайен кинулся следом, схватил его за горло и начал душить, вне себя от ярости.

— Не достанутся. Не отнимешь. Они мои. Слышь, мои.

Тут же он почувствовал, как отяжелело тело Драпера в его руках, опустил его на пол, и тут в двери раздался голос Глории:

— Пап, ты что делаешь?

Он рванулся к ней, склонился, обнял.

— Пап, что-то случилось?

— Ничего-ничего, — ответил он. — У него голова закружилась. Скоро пройдет. — Брайен выпрямился и, взяв ее за руку, потянул к двери. — Поехали кататься.

— А маму не будем ждать?

— Нет, мы надолго едем.

И, не дав опомниться, Брайен подхватил ее на руки и унес на улицу.

Он вел себе машину и лишь какое-то время спустя заметил, что Глории неможется. Она спала рядом, свернувшись на сиденье, и, пощупав ей лоб, он понял, что у девочки жар. Надо бы ей перекусить и выпить горячего. Однако Брайен не решался остановить машину у какого-нибудь придорожного кафе, можно ведь выдать себя в случае преследования. Тревога, очевидно, уже поднята. Джойс, конечно, слишком потрясена и может ненароком выдать его, а полиция быстро дознается, что он собирался заехать в мастерскую, а дома их с Глорией нет.

Надежды никакой. Сбежал он необдуманно, в панике, не представляя, как ему скрыться. Взять-то его возьмут, но прежде добраться бы до какого-то тихого угла, чтоб все обмозговать. Он знал только одно такое место.

Брайен упрямо ехал на север под косым дождем, с напряжением всматриваясь в бегущую навстречу дорогу. Время от времени он протягивал руку и касался лба спящей девочки; пугало не то, что ему самому будет, а другое: ведь Глория видела, что он сделал с Драпером, а сильно ли это на нее подействовало, глубоко ли врезалось в память?

Он стал будить ее, вытащил из кабины, но она спала на ходу, не в силах разлепить веки; миссис Сагден ахала и охала над нею. Важно было дать Глории хорошо выспаться, а не кормить ее и поить, поэтому миссис Сагден заставила его отнести девочку наверх и уложить в постель, притом сама ни о чем не спрашивала, пока Брайен не спустился в кухню.

— Ну? — заговорила тут миссис Сагден и, не слыша ни слова в ответ, продолжила: — Вы же с нею не просто отправились покататься?

— Я его убил, — сказал Брайен. Сказал жестко, сразу, иначе вообще бы не решился ей во всем признаться.

У нее перехватило дыхание, глаза округлились. Подойдя к столу, Брайен выдвинул стул, тяжело на него опустился.

— Он издевался надо мной. Сказал, что отнимет их у меня и устроит им обеспеченную жизнь, а не такую, как я. У них с Джойс… что-то было, раньше, чем я с ней познакомился. Глория от него. Он сам сказал. Я вдруг представил, как после всех этих лет он влезет и оставит меня ни с чем… Тут я его ударил, а потом за горло схватил. — Брайен выложил руки на стол. — Придушил его. Я себя не помнил после того, что он сказал и чем мне грозил.

Не стоило спрашивать, о ком идет речь. Она еле слышно выдохнула «о господи», достала из буфета виски, плеснула из бутылки и протянула ему стакан. Он опрокинул стакан одним духом, передернулся, лицо вытянулось.

— Что ж ты собираешься теперь делать?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Придумать я успел только одно — добраться сюда, поуспокоиться и что-нибудь сообразить.

— А почему с тобой девочка?

— Просто забрал с собой и привез сюда. Не оставлять же ее там, с ним.

— Значит, она видела то, что произошло?

— Не все. Сам не знаю, поняла ли она что-нибудь. — На мгновение он поднял глаза. — Кроме нее, у меня ничего не осталось.

— Но все-таки что ты собираешься делать?

— Не знаю. Отдохнуть бы немножко да прийти в себя.

— Может, съешь чего или пойдешь ляжешь?

Он перешел к камину, опустился в покрытое чехлом кресло.

— Уж я здесь вздремну чуток.

Не услышав возражений, он задремал, а проснувшись, увидел, что она сидит напротив, не шевелясь, сложив руки на коленях, и рассматривает пристально и угрюмо его лицо. На секунду ему показалось, что все обстоит, как и бывало, потом, припомнив, он спросил:

— Который час?

— Скоро вечер.

— А Глория ничего?

— Да-да. Пусть отоспится. Жена-то знает, где вы?

— Не думаю.

— Что она делать станет?

— А что ей делать, кроме как в полицию обратиться? Мне никуда не деться, разыщут в двадцать четыре часа.

— Это не должны посчитать… убийством, Брайен. После всего, что он тебе наговорил.

— Разве кто это слышал?

— Добейся, чтоб тебе поверили. Пускай жена все по правде расскажет. Она-то тебя и втянула в эту историю.

— Выходит, есть он и есть вы, — взорвался Брайен, — а мы с нею посередке?

— Ты о чем?

Он притих, не в состоянии растолковать свою мысль.

— Не знаю. Вечно кто-то вмешивается, никогда нет покоя.

— Можно подумать, у тебя нет друзей. — Она окинула его взглядом, когда он молча поднялся. — Ты слышишь, что я тебе говорю, Брайен?

Он заставил себя вслушаться.

— А?

— Ты не одинок.

— Откуда вам знать?

Ресницы у нее дрогнули, она отвела взгляд. Впервые Брайен видел ее смутившейся. И впервые осенило, что он ей, видимо, нравится. И не просто нравится: повернись все иначе, она бы его вылепила по-своему, перекроила бы на свой лад. Ради его же блага.

— Мне подумалось, ты будешь рад, если кто-нибудь вступится за тебя.

— А что вы сможете сделать?

— Я бы там рассказала, каким человеком тебя считаю. И про все то, что ты говорил мне, каково она тебе подстроила.

— Мало ли что вы считаете. Откуда вам знать правду про нас?

Она уже взяла себя в руки и глядела на него с обычным самообладанием.

— Разве?

Он стоял молча, потом пожал плечами.

— О чем тут говорить.

— Есть о чем. Ты бы подумал, что предпринять.

— Ничего не предпримешь.

Миссис Сагден хотела возразить, но помешал донесшийся сверху громкий плач, грозивший перейти в отчаянный крик.

— Это Глория! — Брайен ринулся наверх. Две металлические фигурки на каминной полке заплясали, пока он взбегал по лестнице.

Джойс находилась в больничном коридоре, когда из двойных дверей вывезли каталку, и попыталась подойти, но шедший рядом с каталкой врач остановил ее за руку.

— Мне нужно поговорить с ним.

— Это вы его доставили?

— Да, это я «Скорую» вызывала.

— Вы родственница?

— Нет, я работаю у него. Вот вхожу и вижу…

— Вам известно, что произошло?

— Нет, потому-то мне и надо поговорить с ним.

— Он совершенно не в состоянии разговаривать. Его очень тяжело избили.

Врач позволил ей наклониться над каталкой. Лицо Леонарда было сплошь забинтовано, глаза закрыты.

— А если я подожду, пока он очнется?..

— Он и тогда ничего не сможет вам сказать. У него перелом челюсти.

Врач кивнул санитару, и тот повез каталку в лифт. Джойс отошла в сторону. Решетка лифта захлопнулась.

— Вы говорили с полицией? — спросил врач.

— Да. Это не воры. Ничего не взято.

Вызвав «Скорую», она сразу позвонила в полицию, и те приехали через считанные минуты. Но Джойс успела за это время, едва повесила трубку, разволноваться, куда делся Брайен с Глорией и не имеет ли он отношения к случившемуся. Набрав номер фирмы, постаралась так сформулировать свои вопросы, чтобы не вызвать подозрений, и выяснила, что с обеда он не показывался.

Оставалось сесть дома и ждать. Целый час просидела она, нервно курила сигарету за сигаретой, уставясь в телевизор и ничего на экране не воспринимая, и тут ей пришло в голову, что Брайен однажды записал ей адрес и телефон того места на севере, где обычно останавливался. На каминной полке среди писем она нашла ту бумажку, надела пальто, проверила, есть ли у нее мелочь, снова вышла из дому и направилась к телефонной будке на углу.

Брайен устроил Глорию в кабине грузовика — миссис Сагден одолжила плед и подушку, — затем вернулся в дом.

— Она теперь успокоилась, знает, что едет домой.

— Тогда до скорого свидания? — Миссис Сагден задержала его руку в своей. — Ты хороший человек, Брайен. Они должны это понять.

— Ну так я поехал, — сказал Брайен, — а то вдруг опять она разволнуется…

— Только не забывай, что я тебе говорила про друзей. Авось все обойдется… — Она потянулась к нему, поцеловала в губы, отпустила руку и повернулась спиной.

Она слышала, как захлопнулась за ним дверца и как заработал мотор. Выйдя на порог, долго следила за удалявшимися хвостовыми огнями грузовика, и тем временем в доме зазвонил телефон.

— Я думал, что убил его. — Брайен повторил это, по-прежнему словно бы не веря себе. Его недоуменное удивление раздражало Джойс.

— Последний ты болван, когда ему поверил.

— А что, это неправда?

— Конечно, неправда, я ж тебе говорила — ничего такого не было.

— Зачем же он так? Зачем ему было придумывать?

— Откуда я знаю. Назло. Злюка он. Приставал ко мне, я, мол, ему нужна. А когда я его отшила, захотел навредить.

— А я-то думал, что убил его.

— Сам в том даже не удостоверился, схватил Глорию и бежать куда глаза глядят, и все ни с чего. Болван ты, Брайен, последний бестолковый болван.

— Прекрати эти слова, сама стерва ты. Целых двенадцать часов я был в уверенности, что он помер и мне за него десять лет дадут. А ты твердишь: «Бестолковый болван». Твоя правда, болван я, болван, раз терплю твои подлые штучки. Я ведь только из-за Глории. О ней только и думал. Знай я, что она со мной останется, ты хоть завтра к своему отправляйся.

— Какого черта ты о себе возомнил, чтоб так со мной разговаривать?

Он схватил ее за руку, рывком заставил встать.

— Ничего я не возомнил, а ты слушай, что тебе говорю, такая-сякая.

Впервые в жизни он озлился и поднял на нее руку, на миг она, пораженная этим, лишилась голоса.

— Господи! Ненавижу! Последний бестолковый…

— И я тебя ненавижу. Так что нам остается делать?

Свободной рукой она нацелилась дать ему пощечину, но он перехватил и эту руку, крепко сжал обе меж своих пальцев. В блеске ее глаз читалась ярость, а может, и вожделение. В гневе она была хороша. Он знал: повалить ее в эту минуту прямо на пол, скоро и без всяких нежностей, будет куда слаще, чем побить, а ее уязвит и унизит сильнее.

Так они и стояли. Она глядела ему прямо в глаза, словно приглашая сделать то, что он задумал. Но у него мелькнула иная мысль и вылилась в слова раньше, чем он успел оценить суть.

— Ты когда-нибудь думаешь о нем? — спросил Брайен. — Об этом, который сделал тебе ребенка?

Глаза Джойс сузились, словно она не сразу его поняла. А потом она сказала «да». Отшатнулась и, увидев выражение его лица, выкрикнула:

— Да! Вот так-то!

Он отшвырнул ее на диван, пошел и взял со стула свою кожаную куртку, стал одеваться.

— Ты куда?

— Надо грузовик отогнать в гараж, записку хозяину оставить.

— Будешь есть, когда вернешься?

— Нет.

— На работу сегодня выйдешь?

— Нет.

— Что ж нам делать?

— С чем?

— С нами.

— А что ты хотела бы?

— Давай жить дальше.

— Ничего другого нам и не остается.

Он вышел, закрыв за собой дверь. Она долго смотрела на огонь, потом, включивши прежде радио, поднялась наверх, взяла там свою одежду. Раньше ведь Джойс разделась, когда узнала, что он едет домой. Теперь стала одеваться, медленно натягивая на себя вещь за вещью, а диктор читал первый утренний выпуск новостей…

— …мисс Форест — одна из наиболее почитаемых звезд современного кино. В путешествии мисс Форест сопровождал ее муж, Ралф Пакенхаймер, в сферу деловых интересов которого входят, в частности, мотели и кинотеатры в Соединенных Штатах. Супруги поженились месяц назад, и Лондон — последняя остановка в их кругосветном свадебном путешествии, которое включало семь стран. Мистер Пакенхаймер — четвертый муж мисс Форест.

Тем же рейсом в лондонский аэропорт прибыл с неофициальным визитом господин Уолтер Умбала, премьер-министр Кандарии, государства в Африке, недавно получившего независимость. На вопрос нашего корреспондента относительно беспорядков и волнений в Кандарии господин Умбала ответил, что в стране, где живут люди всяческих рас и верований, разногласия время от времени неизбежны, однако они приобретают серьезный характер лишь в тех случаях, когда используются для собственной выгоды агентурой внешних сил. «Мы должны быть предельно бдительны, чтобы со всею энергией давать отпор этим внешним элементам, — сказал господин Умбала. — Только при этом условии наш народ, единый и могучий, займет свое достойное место среди свободных народов мира…»

Джойс недовольно стала крутить ручку приемника, пока не поймала музыку. Закурила, уселась в кресло, глядя на огонь и слушая, как под звуки радио слегка потрескивают угли в камине; так она поджидала возвращения Брайена.