Загадка серебряной луны

XVI

Он сдался, просто сдался, это было все! Почему он должен был теперь ломать над этим голову! ОНИ так и так скоро покончат с ним. И если ОНИ не задуют свечу его жизни, она погаснет сама по себе: Кислорода хватало самое большее еще на три-четыре часа.

Далберг лежал под беспросветным сводом. То, что это был свод, а не нора или узкий застенок, он понял по звукам, которые время от времени доносились до него через внешний микрофон: сухие звуки, похожие на то, как по земле волочат кожу. Они то отдалялись, то приближались; они исходили то оттуда, отсюда. Очевидно, его хорошо охраняли. Возможно, что он находился в том же своде, в котором была и Анне.

Анне…

Не было смысла думать об Анне! Больше вообще не было смысла о чем-либо думать. Единственное, что имело смысл — непрерывно давать самому себе пощечины. Даже от этого гневного удовольствия ему пришлось отказаться. Потому что на нем был гермошлем — кроме того он пыл парализован с головы до пят.

Далберг не боялся смерти. В конце концов он был профессиональным пилотом и был привыкшим к безнадежным ситуациям. Возможно, чувство страха появится в последнюю минуту: когда исчерпаются запасы кислорода или когда мухоморы сдавят ему горло. Во всяком случае в этот момент у него не было страха.

Но зато злость! Злость на самого себя, потому что он — как грандиозно! — пал жертвой собственной глупости. Да, предрассудки завели его сюда против воли. Уже при виде беспомощных созданий на ночной равнине ему стало это ясно. Он мог бы запросто стереть их в порошок. Потому что они не охранялись. Самое ценное — молодняк — не охранялся! И то, что он охранялся, несмотря на то, что космический корабль находился поблизости, указывало на их доверчивость. Но там, где столько доверия, слепого доверия, не могло быть одновременно недоверие, там не могло быть враждебности. Значит, он ошибся. Это вдруг стало ему ясно. Точнее сказать: он догадывался — не сознаваясь в заблуждении сразу. С двойственными чувствами он бегал туда-сюда, борясь внутри себя с новым пониманием. Он неосознанно искал причину, чтобы настоять на своих предубеждениях, ожидая повода, который еще бы оправдал его.

Нашелся повод: пара любопытных, дерзких, по юношески дерзких ребят. Подножка, подставленная из шалости. Пустяк! Ему было достаточно повода.

Результат? Все пошло к…! Не волноваться, голубчик! От этого не станет лучше.

Собственно, он не чувствовал злости. Он вообще ничего не чувствовал. Он просто лежал там. Без мыслей, без чувств… Без порыва чувств, точнее сказать! Потому что черствым как камень он тоже не был. Например, он ощущал приятную теплоту, которая исходила извне и проникала через все поры его тела. Он впитывал это тепло словно губка. И там было еще кое-что: странное световое излучение. Неопределенный красный. Он перемешивался с черным, нарушал темноту, постепенно оттеснял ее, наполнял смежное помещение, пробирался дальше…

Стали видны контуры, колонны толщиной с голень, на которых покоились тяжелые, капители правильной формы. Лес колонн — лес чешуйчатых пеньков! Пожиратели снега. В большинстве своем его окружали сильные, взрослые экземпляры. Они окружили его полукругом: плотно прижавшись друг к другу, неподвижные, безмолвные, окаменевшие.

Сколько судей!

Трибунал, кажется, придавал большее значение публике. Все больше грибовидных созданий появлялось из глубин свода: большие и маленькие, подростки. Они стояли на небольшом расстоянии у его ног, замыкали круг.

Далберг наблюдал за сценой совершенно спокойно. Он знал, что ему предстояло, но в него не вселялся страх. Напротив, мысль о приближающейся смерти наполняла его странным хорошим самочувствием. Все будет совсем просто. Скорее погружение в сон, чем глубокий надрез. Потому что он был парализован, нервные клетки не реагировали, нервные узлы бастовали.

Возможно, трибунал сорвет у него с головы шлем. Затем он будет дышать разреженной смесью водорода и инертных газов, легочные альвеолы лопнут. Это быстро пройдет! Возможно его настигла лучевая шаровая лучевая энергия палачей — это пройдет еще быстрее. Или было задумано так, чтобы он медленно задыхался? Ну и что? Когда воздух постепенно становился все более разреженным, когда череп начинал гудеть, а в ушах свистело, пульс усиливался и глаза вылезали из орбит, тогда публика постепенно исчезнет за красной пеленой тумана. Он же будет погружаться в темноту и останется лежать на земле. Укрытый красным светом и теплотой…

Какая глупость! Был ли это страх смерти? Или они нашептывали ему такие банальные фразы? Нуждался ли он в том, чтобы затуманить себе рассудок в последнюю минуту? Каким образом его убьют, ему было все равно. Самое главное, он не растянулся. Далберг окинул неподвижных судей презрительным взглядом. Чего они, собственно, еще ждали, печальные создания!

Но его пыл был недолгим. Вскоре он почувствовал, что он снова впал в странную летаргию. Во всяком случае, часть него. Потому что теперь он как-то раздвоился: Он был самим собой и одновременно Кем-то, кто наблюдал за ним. И этот Кто-то наблюдал за ним, парализованным, приговоренного к смерти, с удивлением и унынием, пытаясь понять, но не понимая, столкнувшись с неразрешимой загадкой. Загадкой был мотив.

Вот, они лежали перед ним: До сих пор он их не замечал, но должно быть они все это время лежали перед ним, потому что тем временем ничто не шевельнулось. Они оба лежали вытянувшись в длину; их светло-коричневые шляпки были морщинистыми, дряблыми, на краях мягкие как студень и словно разъеденные проказой. Пеньки немного вздрагивали, к похожим на рукава, раздувшимся отверстиям приклеились зеленые кристаллы льда, остатки питательной среды, на которых они сидели еще несколько часов назад.

Почему они теперь лежали здесь?

Потому что они в этот момент подошли к нему слишком близко, тут он впервые засомневался в себе, в верности своего жизненного принципа, которому он был обязан всем: своевременным скачком из семейного предприятия, которые было на грани разорения, в университет; быстрому взлету от студента-физика до высокооплачиваемого «специалиста по исследованиям» авиационного концерна, ответственного за добычу секретных данных из исследовательских и проектных организаций крупных конкурирующих концернов; карьере в ЕВРОКОСМОСЕ, победе над тремя дюжинами честолюбивых интриганов в школе астронавтов, наконец, первому место среди пилотов и летчиков-испытателей.

Везде и повсюду он понимал на опыте, что была только одна альтернатива: надрать задницу или подстелиться. И только тот, кто был готов увидеть в каждом визави потенциального противника, только тот, кто писал на своем знамени НЕДОВЕРИЕ и всегда действовал после этого, имел шансы присоединиться к армии скрежетавших зубами подстелившихся.

Недоверие как принцип жизни: Он всегда хорошо прокатывался на нем. До этого раза!

Пеньки дергались, извивались. Шляпки были похожи на медуз, которых шторм вынес на берег. Далбергу казалось, что стоить только прикоснуться к ним, и растворятся, превратившись в бесформенную, кашеобразную массу. Грибоголовые стояли без движения или сидели на корточках в кругу. Очевидно они задумали устроить ему отсрочку казни. Он должен был видеть, как издыхали его юные жертвы.

Конечно, он сожалел об этом. Конечно, он чувствовал себя виноватым. Он не хотел верить Бронстайну, что здесь действовали, должны были действовать, другие мерки, чем на Земле. Формула «надрать задницу или подстилаться!» предполагала конкурирующую партию. И таковой перед посадкой «Пацифики» на спутнике Сатурна никогда не было. Поэтому лисички были сейчас беспомощными. Они не понимали, что произошло. Они понимали его, Далберг нет.

Теперь он знал, откуда шел странный красный свет и почему он находился в таком странном летаргическом состоянии. В своде было как и прежде, темно, хоть глаз выколи. То, что он видел, он видел их органами чувств. Он переживал то же самое, что повторно переживала Анне. ОНИ копались в его голове. Они старались прочесть его мозг, они искали мотив. И чтобы искать спокойно, они привели его в пассивное, летаргической состояние.

Напрасные старания! Во-первых он не был таким чувствительным и так легко поддающимся воздействию, как Анне: его мозг продолжал работать и сводил на нет их усилия. И, во-вторых Анне убедительно объяснила, что по информационному канал, который они используют, в лучшем случае мог привести к обмену мгновенными ощущениями, видениями и тому подобным, но никогда к обмену мыслями, познаниями и воспоминаниями. Но мотив, который они искали, брал корни в прошлом, которое было закрыто в памяти. А в эту область у пожирателей снега не было доступа.

Значит они его убьют, не узнав, что вызвало смерть двух несчастных созданий. Это означало: они не продвигались вперед; после его смертной казни они были такими же хитрыми и такими же беспомощными как прежде. Человек остался для них загадочным. Он остался противником, которому они не уступали, потому что они не знали, что такое противник.

Они наносили ответный удар, только если чувствовали непосредственную физическую угрозу, только если на карте стоял их физическое существование. Это всегда будет чистейшая самозащита, никогда предупредительные меры. Ведь чтобы вообще уметь предупреждать что-либо, у них должен был быть не только надежный инстинкт как у любого другого биологического вида — то есть инстинкт, который образовался в борьбе за существование многих поколений — или способность без долгих раздумий раскусить неожиданно появившегося противника — его мотивы, намерения и цели.

У пожирателей снега не было не только этого инстинкта, но и такой способности. Поэтому они всегда были бы обделенными. Они защищались только после того как человек причинит новый ущерб, но никогда раньше. Они всегда будут больше вкладывать чем отплачивать. Это означало: Они были нежизнеспособным видом. Видом, которому была необходима «башня из слоновой кости»[12] и который безнадежно устремлялся в пропасть, как только появлялся противник.

Далберг закрыл глаза. Он больше не мог выносить вид этих уродливых, залитых красным светом грибовидных созданий. Они казались ему нелепым продуктом капризного настроения Творца. Их беспомощность вызывала у него отвращения.

Он не открыл глаза и когда услышал волочащийся звук прямо рядом со своей головой и когда два хоботоподобных создания сначала легко, затем все крепче обвились вокруг его плеч. Его рванули с чудовищной силой, сзади вокруг его шеи обвивался третий хобот. У него проступил пот и его прихватил сердечный приступ. После этого он уже ничего не чувствовал.

Была только эта возможность! Попытка вести переговоры с лисичками была такой же неподходящей, как и применение силы. Для переговоров не доставало средства общения, для применения силы — материальных условий. И возможность пока что подождать, исключалась: Если Далберг вообще еще был жив, счет шел на минуты. Его запас кислорода скоро должен был закончиться. Значит был только один путь демонстративной выдачи. Вся команда фактически должна была сдаться. Поручиться за человека.

Они шли друг за другом в ряд: Анне и Веккер в середине, Бронстайн и Вестинг по сторонам. Бронстайн и Вестинг тащили за собой двое саней; на высоте колонии молодняка они отойдут назад. Анне и Веккер пойдут дальше одни.

Анне шла с закрытыми глазами, Веккер вел ее. Они держались за руки. Она надеялась вскоре вступить в контакт с лунными жителями, но все еще ничего не происходило. Ее первоначальное намерение, сразу же после установления контакта, отправить назад и Веккера, натолкнулось на его энергичное вето, и очевидно не имело смысла дискутировать с ним об этом.

Он удивительно изменился за последние недели, и для этого процесса изменения было характерно, что ему — некогда белой вороне в экспедиции — не пришла в голову такая же славная идея, как Вестингу и Далбергу. Вместо этого он теперь упирался, как осел. Он объяснил коротко и ясно, что любит ее, и речь вообще не может идти о том, чтобы он позволил передвинуть себя на запасной путь, в то время, как она спешила к жертвенному алтарю, как в давние времена дочь Иеффая.[13] Анне улыбнулась.

Это было похоже на него, что он выбрал именно возможный прозаический момент, чтобы донести до девушки свое объяснение в любви. Четырнадцать дней, во время их совместной работы на берегу метанового озера, он упрямо молчал, несмотря на то, что по нему все было видно… Она уже прокручивала в голове мысль, как немного помочь ему.

Она должна была сконцентрироваться! То, что все еще не было контакта, укрепляло ее предположение, что они уже давно были замечены, что за ними наблюдали и то, что лисички намеренно держались в стороне, пока не будут точно знать, какая цель была у этого продвижения сил на равнину.

Если вообще уже не было слишком поздно, лисички поймут и оценят этот жест. Здесь, на ночной равнине и еще больше вблизи гор, у них была неограниченная власть. Команда шла без гусеничной техники, без вертолетов, без прожекторов. И она была в полном составе, ни оставив никого, кто бы мог помочь ей или защитить ее с борта «Пацифики». Она выдавала себя, потому что взяла на себя вину, потому что один из ее участников возможно был убит.

Решение пойти на равнину Бронстайн, Веккер и Анне приняли еще в вертолете, сразу же после того, как Вестинг сообщил по радио все детали инцидента. Риск того, что они подвергнутся акту мести, был равен нулю. Лисички отпустили Вестинга, и если бы их умыслом было нанести ответный удар, то они давно бы уже предприняли попытку вывести из строя космический корабль, как тогда, после сейсмических взрывов Далберга.

Была еще и третья точка зрения: В полдень Бронстайн и Веккер, чтобы завершить геологические исследования в окрестностях нового места посадки, заложили последнюю серию взрывных скважин, а именно в восточном углу метанового озера, в месте, которое находилось на отдалении почти в восемь километров от центра места посадки. Они отправились после обеденного перерыва поджечь взрывпакеты. И затем они стояли, вытянув лица, перед скважинами. Все, без исключения, пакеты пропали, были убраны квалифицированно, надлежащим образом. Значит должны были быть и там, в окружении нового места посадки, лисички и потайные жилища. Следы указывали на то, что они находились на ближних утесах.

Важно было то, что лисички ни коим образом не мешали многонедельной работе на метановом озере, они и здесь вмешались только в момент, когда заметили непосредственную угрозу.

Весь опыт сводился к одному и тому же: оборонные меры лунных жителей были всегда и исключительно направлены только против непосредственно угрожающего фактора, против конкретного действия или конкретного лица, но никогда простив экспедиции в целом.

О том, как они могли отличать людей говорил тот факт, что с Вестинга была как с гуся вода, несмотря на то, что он активно принимал участие в роковой экскурсии и ничуть не бескорыстно. Ничуть не бескорыстно! Веккер сказал ему в глаза, и Вестинг не спорил, был ясный мотив: болезненное влечение к дополнительной информации о лисичках, тщеславию, к тому, чтобы иметь в руках сенсационные сообщения, когда он однажды предстанет перед своей многомиллионной публикой.

— Колония! Там!

Вестинг остановился. Его вытянутая левая рука показывала вперед на большой темный участок напротив. Он был похож на поле, обнесенное мощными столбами.

— Они выставили охранников! — прошептал астрохимик. Тихое волнение прозвучало в его голосе. «Будем больше придерживаться правой стороны!»

— Все еще нет связи, Анне?

Бронстайн стал нетерпеливым.

— Нет — как я и ожидала. Точно не будет, пока мы будем проходить мимо колонии.

О да, и она тоже сгорала от нетерпения. Но она не могла уступать Далбергу эту мысль. Тревожный вопрос, был ли он вообще еще жив, автоматически потянуло бы за собой напряжение психики и судороги, которые усложняли контакт.

Они должны были попытаться расслабиться, сбросив гору с плеч. Тяжелая задача при таких условиях! Лучше всего ей было отвлечь себя другим, менее изматывающими мыслями. Проблем было достаточно. К примеру, следующее: Поначалу она оценила поведение обоих товарищей как в высшей степени шизофреничное. Почему собственно? Потому что это не вписывалось в представление, которое сложилось у нее о Вестинге и Далберге до этого! В их методы оценки людей закралась ошибка. Она уже знала какая, и то, что Веккеру так быстро удалось разгадать замыслы Вестинга, с первого раза раскрыть мотив ночной экскурсии, усиливало ее в этом предположении.

Очевидно, было недостаточно наблюдать несколько месяцев образ действий, анализировать и обобщать по определенным критериям и точкам зрения, чтобы хотя бы в общих чертах сделать заключение о будущем образе действий. Анализ поведения, с этим ничего нельзя было поделать, был пригоден лишь для выяснения значимых черт характера. Но он лишь описывала, ничего не объясняя. Необъяснимая сторона этих черт находилась за пределами поля зрения. А таким образом границы прогноза оказывались поставленными в узкие рамки.

Задействовались ли такие качества как мужество, тщеславие или сила воли в данной ситуации и почему это происходило, определялось факторами, которые ускользали от скальпеля типичного аналитика.

Вестинг несомненно был тщеславным. Но он не направил свое тщеславие на то, чтобы не поддаться соблазну неохраняемой колонии молодняка. Напротив, тщеславие оно вело его туда. Решающий фактор на заднем фоне? Веккер сразу вывел его на чистую воду. А Бронстайн ворчливо добавил: «Такое же тщеславие как несколько лет назад на Марсе! В принципе, он в этом не виноват. Продукт своего общества».

Это могло быть сильно преувеличено, оценено в состояние аффекта, но ей казалось, что это было верно.

А Далберг? И он тоже казался…

— Внимание! — вдруг сказал Веккер, и сильнее сжал руку.

— Стоп! — прошипел Вестинг с другой стороны.

Теперь и Анне услышала звук. Он исходил из плоской гряды тумана, которая переместилась с подножья вулкана на равнину. Внешний микрофон передал странные звуки в наушники.

Чавканье и царапанье. Затем удар. Тонкое дребезжание. И снова чавканье. Казалось, словно тяжелый предмет тащили по льду, но не равномерно и прямолинейно, а толчками и зигзагами.

— Хотел бы я знать, что замышляют лисички.

Голос Вестинга звучал сдавленно.

— На всякий случай…, — пробурчал Бронстайн, — Анне, пока я отдаю приказы, идите на мои сани! Веккер, Вы придерживаетесь Вестинга! Ни шагу без моего позволения!

— Нам нужно разделиться, — предложил Веккер, — у меня самые длинные ноги и я мог бы…

— Там ничего! — Бронстайн пробормотал ругательство. — Туман движется прямо на нас.

Порыв ветра принес первые редкие испарения, едва Бронстайн закончил фразу. Далее последовала клубящаяся тягучая масса молочного цвета. В мгновение ока равнина превратилась в прачечную.

Чмоканье и царапанье тоже приближалось. Туман приглушил их на проглотил на какой-то миг совсем. Затем это прозвучало снова, четче, чем до этого в наушниках. Лисички, если они издавали звуки, могли находиться в шестидесяти-семидесяти шагах от них.

Бронстайн лихорадочно раздумывал. Было ли целесообразно сдаваться лисичкам в тумане? Поручиться за него — чудненько. Но почти с завязанными глазами? Он был убежден в том, что обитатели спутника не думали о мести. Но у них однажды был негативный опыт, и они будут критично рассматривать его и его товарищей. Следовательно необходимо было уверенное, корректное, вызывающее доверие появление. Это было едва возможно в тумане. Более того: Туман способствовал недоразумениям. Как легко можно было истолковать неправильно жест, какой-нибудь шаг.

Следовало ли ему протрубить отступление? Бронстайн покачал головой. Предвидеть, сколько продержится туман, было тяжело. И у Далберга больше не было много времени.

— Сплотить ряды! Каждый следит за своим соседом! Цепочкой на источник звуков!

Они еще не прошли и двадцати метров, как из тумана возник серый бесформенный силуэт. Он шатался, растянулся по земле, поднялся…

Анне воскликнула. «Далберг!»

Он стоял там, широко расставив ноги, так сильно наклонив верхнюю часть туловища с системой жизнеобеспечения, что руки почти касались льда. Пролетели два, три вздоха. Казалось, он не видел их. Прежде, чем они добрались до него, он с разбегу споткнулся о Вестинга, снова нырнул в туман.

Он заметил их только тогда, когда они добежали до него и окружили. Он кряхтя свалился на руки Бронстайна.

— Кислород!

Его голос был едва слышен, рация очевидно была неисправна.

Немного позднее, когда он, обеспеченный кислородом, лежал на санях, он объяснил жестом, что что-то хотел сказать. Бронстайн склонился над ним.

— Немного ранен, но лисички тут не причем… Не верил, что они меня освободят, когда они вывели меня из гор на равнину… Вырвался и сорвался…

Он закрыл глаза и заснул.